Ангелы Суджи

32

Весть о гибели племянника Игоря смешала чувства Землякова. Поразило и то, что воевал он где-то под Курском, возможно даже приходилось встречаться с ним на поле боя. Хотя если бы встретился с ним, то и не признал: видел его мальчишкой, а теперь-то он, конечно, изменился. И всё-таки он был врагом, и именно поэтому его было жалко лишь из-за отца: для него он был и навсегда останется внуком, на чьей бы стороне ни воевал. По-своему отец прав, но не может из-за отстранённости до конца понять чувства воюющих, их ненависть к врагу, и воспринимает события на уровне инстинкта, ибо нет жалости к тому, кто взял оружие и стреляет в тебя. Если для воюющего человека это закон, то для всех остальных он расплывается в родственных чувствах. А родственные чувства Сергея подсказывали, что он теперь, пока есть возможность, не должен бросать отца. Поэтому каждый день выгонял из гаража «Ниву» и ехал в село.

С утра и почти до вечера бывая с отцом, он замечал его относительное спокойное состояние. О внуке старались не говорить, но вспоминать и думать о нём Фёдор Сергеевич не прекращал. Сергей это замечал по его внезапным моментам оцепенения, когда он мог ни с того ни сего замереть, и тогда сразу становилось понятным, о чём он думает в эту минуту и чем живёт все эти дни. Это подтвердил его внезапный и неожиданный вопрос:

‒ Скажи, сын, а могли бы вы стрелять друг в друга? ‒ спросил он, как-то присев на лавочке перед палисадником.

‒ Вполне. Воевали на одном направлении.

‒ А мог бы стрельнуть в него, зная, что он твой племянник?

‒ Пап, ну ты и вопросы задаёшь… Когда идёт бой, то некогда присматриваться к противнику и искать своих родственников. А вот если бы знал, что передо мной племянник, то и тогда не могу сказать ничего конкретного. Всё зависит от случая. До и нет такой вероятности издали узнать кого-то, даже если будешь приглядываться. Издали не приглядываются, а безжалостно стреляют друг в друга. А чтобы приглядеться, для этого надо сойтись лицом к лицу.

‒ Ну, к примеру, вы сошлись, он тебя окликнул… Стал бы?

‒ Прежде всего попросил опустить автомат.

‒ А если бы не опустил?

‒ Не опустил бы и имел явное намерение выстрелить в меня, то и я не растерялся бы. А как иначе. Ждать, когда он сам в тебя пулю всадит… И вообще, пап, вопросы твои детские, даже провокационные. Никто на фронте так не ведёт себя. Уж сколько таких случаев было, когда, например, брат с братом встречались. И что? Да ничего хорошего для одного из них не было. Обязательно кто-нибудь погибал. Это, пап, война. Я, знаешь, так же рассуждал до того, как оказался на фронте. «Разве можно стрелять в живого человека?». Да, думал ещё недавно, а потом сам стрелял, и совесть меня не мучила, потому что знал: если ни я, то он в меня. И это даже не обсуждается. Ты не воевал, и это хорошо, и не можешь до конца понять, что происходит в душах бойцов, когда они сами оказываются перед выбором. А выбор этот очень трудный и жестокий.

Фёдор Сергеевич ничего не ответил, сидел какое-то время неподвижно, о чём-то, видимо, думая. Даже шевелил губами, а потом сказал совсем о другом:

‒ Скоро Пасха, надо бы побывать на могилках, прибраться перед праздником, пока погода разгулялась.

И Сергей охотно поддержал его, обрадовавшись, что он сам сменил тему не особенно-то приятного разговора:

‒ А что, пап, пошли сразу и прогуляемся. Можем на машине.

‒ Пешком пойдём. Не дальний путь.

Они взяли мотыгу, лопату, грабли даже топор с пилой, и Земляков понял, что со всем этим хозяйством таращиться не очень-то удобно. Поэтому остановил:

‒ Не, пап, на машине поедем. Чего по всему селу тащиться с этими прибамбасами, тем более что я не особенно пригодный для этого.

Они уложили в машину и инструменты и через пять минут были на месте, оказавшись в царстве грачей, колонией облюбовавших пока голые липы.

‒ Каждый год их гоняют, а толку никакого. Как всё равно им тут мёдом намазано, ‒ не особенно ласково высказался о грачах Сергей.

‒ Бесполезно гонять. Пока липы стоят, то и грачи будут виться на них. Привыкли с людьми жить.

‒ Пусть живут, только уж больного много колготы создают.

‒ Не обращай внимания.

Они выгрузили инструменты, перед входом на кладбище перекрестились. Подошли к могилке матери Сергея.

‒ Ну, здравствуй, Нина Степановна! Как здесь поживаешь? Вот с сыном пришли проведать тебя и порядок навести после зимы.

Постояли, помолчали. Потом за дело взялись, хотя и дел-то особенных нет, если каждый год по нескольку раз наводят порядок. Памятничек покрашен, оградка тоже. Осталось лишь ветки, прошлогодние листья прибрать да срезать мотыгой прошлогоднюю же чахлую и редкую траву. Пока Сергей занимался могилкой матери, отец начал обхаживать могилки своих родителей, смотревших на их хлопоты с тусклых фотографий.

Час или полтора они провели в делах, а после присели на лавочку в оградке и долго смотрели на высокое небо, на грачей, дравшихся из-за гнёзд.

‒ У них тоже промеж себя война идёт, ‒ вздохнул Фёдор Сергеевич, будто впервые увидел драчунов.

«Всё-таки не отошёл отец от недавнего разговора, ‒ подумал Земляков, ‒ всё ещё война внутри него бушует!».

Они собрали инструменты и отправились домой. Пришло время обедать. Как расставили тарелки, то Фёдор Сергеевич выставил на стол бутылёк с медовухой.

‒ А вот это, пап, ты зря. Не увлекайся.

‒ Да ты же понимаешь всё.

‒ Понимаю. Тяжело тебе одному здесь, тем более после такого известия. Хоть какую-нибудь хозяйку пригласил на жительство. Вдвоем-то всё сподручнее.

‒ Не, Серёнь, вышли мои годы. Да и где я найду такую, как твоя мать. Нету таких и искать бесполезно… А медовушка ‒ это временное явление. Вот потеплеет, начну пчёлами заниматься ‒ не до неё будет. А пока под твоим присмотром немного можно, ‒ отец успокаивал себя, искал оправдание перед сыном, и что ещё мог ему сказать Земляков? Да ничего такого, потому что не знал, что бы могло смягчить душу отца.

Он уехал от него под вечер, и стало заметно, что отец привык к его каждодневным визитам. Словно и не было того времени, когда по месяцу не виделись, а то и более, особенно после того, как Сергей подписал контракт и уехал на СВО.

Возвращаясь в этот раз от него, он заехал на своё поле, становился, вышел из машины и увидел непривычно стелющиеся зеленя. Совершенно неожиданно, за один день явилось это чудо. То была чёрная пахотная земля, а теперь превратилась в зелёный ковёр. Стебельки пока слабые, дрожат на ветру, Земляков хотел выдернуть один, чтобы посмотреть корни, но не стал губить молодую жизнь, лишь нагнулся, провёл ладонью по прохладным листочкам, и душа его в этот момент наполнилась необыкновенным счастьем, какого не было в предыдущие годы.

‒ Растите, мои малютки, ‒ вполне серьёзно сказал им Земляков.

Когда уж подъезжал к дому, изменил маршрут и поехал к жене на работу, решив показать ей чудо-поле. Подъехав к её одноэтажной конторе, стоящей в перекрестье столбов и переплетении проводов, позвонил.

‒ Ты чего? Что случилось? ‒ удивилась она.

‒ Пшеница наша взошла. Одним днём! Утром ехал, ничего не было заметно, а к вечеру возвращаюсь ‒ она бушует. Представляешь, какое чудо!

‒ Представляю, только мне ещё полчаса работать.

‒ Подожду, не горюй, без тебя не уеду.

Когда Екатерина вышла к нему, то пожурила:

‒ Какой же ты выдумщик. Дня не проходит, чего-нибудь да придумает. Ну, вези на поле, фермер!

И вот они остановились на краю, и не хватало глаз увидеть всё поле сразу.

‒ Никогда и не думала, что оно такое огромное! ‒ удивилась жена.

‒ Это потому, что сквозь пальцы смотрела, кособоко. А теперь ‒ по-настоящему, как и надо. Главное, чтобы погода не подвела, как в прошлом году, а не подведёт, то всё нормально будет: и с долгами расплатимся, и про запас оставим. Так что не унывай, Екатерина Андреевна, не пропадём.

‒ На кладбище были сегодня? ‒ спросила она, сменив разговор.

‒ Да, навели порядок у мамы, а бабушки с дедушкой. Теперь надо как-нибудь к твоим заглянуть.

‒ Обязательно. В субботу сходим, приберёмся.

‒ И Григория с собой возьмём. Православный он или нет?!

‒ В прошлом году ходил.

‒ Пусть каждый год ходит, и не из-под палки. Пока молодой, ему и надо прививать любовь и уважение к предкам. Если сами не привьём, никто не привьёт. А так, гладишь, когда нас не будет, будет кому вспомнить. Ведь жизнь-то по кругу идёт. И кто с этого круга соскочит, тот так и будет бежать по пыльной обочине неприкаянным.

Екатерина не отозвалась на его речь, посмотрела на мужа, что-то хотела спросить или сказать, но не решалась.

‒ Ты чего? ‒ спросил он сам, уловив её настроение.

‒ Да так… Тревога у меня на душе. Как представлю, что скоро опять тебя рядом не будет, то сердце останавливается.

‒ Это когда ещё произойдёт, надоесть успею.

‒ Не говори так, ‒ немного обиделась она. ‒ Поцелуй!

Он обнял её, поцеловал и почувствовал, что она дрожит, и не оттого, что замёрзла, а от переживаний и печальных мыслей, которые в последнее время преследовали её. Она гнала их от себя, но они вновь и вновь возвращались, и не было от них спасения.

‒ Ну что, полюбовались, можно и домой ехать? ‒ спросил он, понимая, что совсем не зеленеющее поле так подействовало на неё, а собственные мысли.

‒ Поехали, Гриша, наверное, ждёт нас.

‒ А разве он сегодня не на сетях?

‒ Перестал ходить. Он не ходит, и Ольга перестала. Да и я тоже после твоего приезда. Да и вообще с наступлением весны желающих убавляется ‒ у всех огороды на уме.

‒ У тебя же нет огорода.

‒ У меня есть ты.