Ангелы Суджи

42

Когда Марьяна в сопровождении бойца ушла, Харук собрал сержантов и прямо сказал им:

‒ Готовьтесь к атаке. По данным воздушной разведки, нацисты окапываются вдоль лесополосы, к ним прибывает подкрепление, так что у нас будет весело.

‒ Но и нам есть чем ответить, ‒ сказал Силантьев, ‒ три АГСа подвезли.

‒ Это ли мне не знать, сержант, ‒ сказал Харук, интонацией напомнив о необходимой субординации.

‒ Сейчас их заглубляем, маскируем ‒ очень вовремя их доставили, в ближнем бою очень эффективны, ‒ продолжал гнуть своё Силантьев.

‒ Приказываю окопаться, пока есть время, ‒ твёрдо сказал Харук, не обращая внимания на Силантьева. ‒ Пригодятся окопы в дальнейшем или не пригодятся ‒ это другой вопрос. Но уж лучше, чтобы не пригодились, но, думаю, что этого не случится, если перед нами село Перевалово, и противнику не с руки оставлять подступы к нему открытыми. Так что ‒ за работу.

В оставленных блиндажах и окопах, в ближайших дворах набрали лопат, кое у кого имелись и сапёрные лопатки, и выдвинулись на противоположную окраину, за которой примерно в километре зеленела лесопосадка. Не забывали и о флангах. А если учесть, что с севера окопы уже имелись, да с блиндажами, то вскоре деревня будет похожа на мини-крепость. Как уж будут выглядеть окопы на самом деле ‒ бог весть, но при любой атаке или налёте будет хоть какое-то спасение.

Земляков копал вместе со всеми, и ему, и всем хорошо была видна Марьяна, шагавшая к лесополосе и размахивавшая древком с «флагом». Шла, несмотря на годы, шустро, чуть ли не бежала от чем-то не понравившихся российских солдат, в какой-то момент она остановилась, чтобы поправить сбившийся стяг, и в этот момент из лесополосы прозвучал одиночный выстрел снайперской винтовки. Марьяна упала на луговину, некоторое время удерживая стяг в руках, но очень скоро он опустился.

Многие из бойцов безмолвно наблюдали за этой картиной, пока кто-то не сказал:

‒ Ну, и звери!

Сержант Силантьев напомнил:

‒ Лишний раз убедились, с кем мы имеем дело.

Никто более не стал комментировать: молча копали и копали. Когда появился лейтенант Харук, Силантьев сказал ему:

‒ Зря мы отправили женщину. Её свои же застрелили, чтобы, видимо, под ногами не мешалась.

‒ А что с ней было делать? Это её выбор.

‒ Так ведь всё равно жалко.

‒ Сержант, давайте оставим этот разговор. Нам посылают подкрепление и, думаю, это неспроста. Командование не желает оставлять эту деревню, расположенную весьма удачно: на возвышенности, ручей в низине. Видимо, здесь готовится остриё для дальнейшего наступления на Перевалово.

‒ В любом случае по-нашему не будет. Наше дело исполнять приказы, а то, что помощь прибудет, это и к лучшему. Как говорится: двое-трое ‒ не как один, сани отнимут ‒ мы лошадь не дадим. Тогда вместе с окопами надо и блиндажи строить, пока дроны не расчухали наши замыслы. Они всегда появляются там, где возникают люди.

‒ Это предусмотрено. Пришлют несколько дробовиков. Выявите, кто из бойцов знаком с охотой, вот пускай здесь поохотятся.

Подкрепление прибыло среди белого дня на нескольких «Уралах», но остановились они не у самой деревни, а на отдалении и вразнобой, чтобы меньше привлекать внимание. И бойцы, поспешно десантировавшись с машин, проникали в деревню не гурьбой, а мелкими группами. Не прошло и получаса, как все они приступили к рытью окопов, устройству блиндажей. А чтобы защититься от активировавшихся дронов, по периметру расставили стрелков с охотничьими ружьями, и те вскоре начали их использовать, когда слишком наглые дроны стремились подлетать к бойцам на опасную для них близость. Когда сбили несколько, они поднялись выше, но и там их доставали ружейной картечью, из автоматов. Так что на их количество ответили своим количеством, и у них сразу пропала наглость, обычная при свободном поиске, когда они настигают одинокую машину или человека и начинают потешаться. А здесь дали по зубам, и они врассыпную.

Всё это хорошо, но они такой отпор просто так не простят, и наверняка скоро ударят артой, а для этого надо быстрее, как можно быстрее закапываться. Успели ли к начавшемуся вскоре артобстрелу, не понять, но в любом случае их усилия не пропали. При первых разрывах все упали на дно окопов, пока неглубоких, но это спасло от ранений, а то и от чего похуже.

Земляков оказался на дне окопа вместе со всеми, даже и не окопа, а заглубления, ниши, в которой не так-то просто поразить кого бы то ни было. Нырнул в окоп, полшага в сторону, прижался к грунту, и ты уже прикрыт почти со всех сторон. И только прямое попадание может показаться неприятным, но это ощущение будет недолгим и последним в жизни. Правда, об этом лучше не думать, а думать о чём-нибудь другом. У Землякова не выходила из памяти местная женщина, не пожелавшая переходить на нашу сторону. «Что ж, это её право, её выбор, ‒ думал он, ‒ тем более что у неё были ‒ теперь были ‒ дочь и сноха. Так что её понять можно, нельзя понять другое: как у нацистов хватило «мужества» застрелить женщину, шедшую к ним как к своим, и самодельный флаг помогал обратить внимание, что идёт гражданская женщина, украинка, без оружия, идёт за помощью и пониманием, и вместо того, чтобы подобающе встретить ‒ встретили пулей. И как расчётливо расправились. Видимо, с самого начала снайпер наблюдал за ней через окуляр прицела винтовки, имел возможность сто раз доложить, сто раз получить указание, и что ‒ все эти разы звучал приказ на уничтожение?! Неужели не нашлось какого-то иного приказа ‒ любого, спасавшего ей жизнь. Значит, не нашлось. Значит, символика флага не понравилась. Вот был бы национальных цветов, тогда кто-нибудь озадачился, и, глядишь, отдал приказ в пользу невинного человека, а иначе никак нельзя».

Сергей так накрутил себя мыслями, что не мог понять, что происходит с людьми, почему или отчего они становятся столь подлыми, что ими движет в такие минуты, что двигало снайпером, прекрасно видевшим, в кого он стреляет. Или ответ у них был наготове, на сто восемьдесят градусом перевёрнутый: «Мол, москали женщину не пощадили, как только могли, голимые звери!». А что, и такой вариант возможен, хотя их бесконечное враньё давно известно всему миру, и чем чаще они врут, а врут они всегда, тем сильнее отталкивают от себя тех, в ком ещё осталась совесть. В общем, думай не думай, рассуждай не рассуждай, а исправить их может только сила.

После первого обстрела через час последовал второй. Низко дроны летать почти перестали, зато в вышине зоркие бойцы имели возможность лицезреть несколько «птичек», правда, с большого расстояния было не понять чьи они: свои или вражеские. Обстрел продолжался двадцать минут, а когда разрывы утихли, и бойцы в окопах начали отряхиваться от земли, поступили сообщения от наблюдателей, что со стороны лесопосадки под прикрытием миномётного огня началось движение личного состава противника. И сразу же от Харука последовала команда: «К бою! Занять исходные позиции!». Были также переданы координаты наступающих, и через три минуты по ним открыли беглый огонь артиллеристы, и стало не понять, где чьи разрывы, когда начали лупить и по лесопосадке, то вообще всё смешалось в один большой дымный клубок, растекавшийся в стороны, создавая дымовую завесу для наступающих и обороняющихся. Когда обстрел со стороны противника прекратился, некоторые нацисты проникли к позициям оборонявшихся метров на сто пятьдесят, и Земляков с Жуликовым одновременно увидели их.

‒ Мой какой? ‒ спросил Жуликов.

‒ Ты слева от меня стоишь, значит, твой левый, давно бы это надо знать! Стреляй, чего смотришь!

Жуликов стрельнул раз, другой в согнувшуюся фигурку, бежавшую на их позицию, но не попал, и Сергей срезал «жуликовского» нациста короткой очередью, а после и «своего» завалил.

‒ Вот это класс! ‒ отозвался Жуликов вроде просто, но получилось театрально.

‒ Не болтай! Новые появились!

На этот раз Жуликов не промахнулся, да и Земляков не отстал.

Только они распалились, невольно прислушиваясь к звучавшим выстрелам, слившимся в единую трескотню, как ветер отнёс дым от разрывов снарядов и они увидели бежавших в сторону своей лесополосы противников ‒ тех, кому из них удалось спастись при этой атаке. Им стреляли вслед, но более потехи ради, и одного всё-таки ранили. К нему подбежал другой, по двоим сразу открыли огонь из нескольких стволов, и оба они завалились на непаханую луговину.

Это тоже не обошло внимание Землякова и он подумал: «Вот в этом случае, если по-человечески, надо было бы отпустить их, но нет ‒ положили! ‒ и он не мог своё сожаление никому высказать, заранее зная ответ: ‒ Тогда бы и меня самого не пощадили, всех собак навешали! Так что знай и помни, Земляков, ‒ сказал он себе, ‒ о чём и когда можно говорить, а когда надо держать язык за зубами. Вспомни себя и сразу по-другому заговоришь. И не вправе ты осуждать других, если тебя никто не осуждает, тем более, когда сегодня у всех на глазах разыгралась трагедия с украинской женщиной».

До вечера нацисты ещё дважды ходили в атаки, но всякий раз они были одна слабее другой, и их успешно отбивали, чем невольно россияне поднимали себе дух, тем более что раненых почти не было, а двухсотых ‒ тьфу-тьфу-тьфу ‒ и вовсе ни одного. Так что на памяти Землякова это был один из самых успешных дней в его в общем-то недолгой фронтовой службе. А то, что будет завтра, завтра и станет известно. И здесь надо жить одним днём, ибо нет ничего глупей о чём-то загадывать. «Будет день, ‒ как говорили древние, ‒ и будет пища!».