Ангелы Суджи

39

Земляков наблюдал за Громовым и удивлялся: «Откуда, парень, у тебя этакая прыть нарисовалась? Два месяца назад тебя не видно и не слышно было, только и знал, что стишки рассказывал, а теперь тебе в пору полком командовать!». Сам же Земляков весь сегодняшний день словно плыл по течению. Если прежде часто оказывался зачинщиком, то теперь его опережали в действиях, в мыслях, в отношении к происходящему новые молодые бойцы-товарищи, теперь, если так можно сказать, он для них был молодым, вновь прибывшим, и прежние его заслуги для них ничего не значили. Даже и для Громова. Вот и получалось, что Земляков теперь должен быть учиться у них. Но это, как ни странно, не огорчило. «Будем вместе учиться!» ‒ решил он.

Обещанного приказа о дальнейшей зачистке села всё не поступало, а когда ждёшь приказ, а его всё нет и нет, то такое ожидание расхолаживает. Земляков хорошо помнил по ожиданию в трубе, когда к концу шестого дня они сами на себя не походили: измученные обезвоживанием, угнетённые отсутствием вольного дыхания, да и просто оставшиеся без сил от голода, но при этом не чувствовавшие его, и это сделало их, как казалось, послушными и безвольными куклами. Но стоило начаться десантированию, как они сразу после первых вздохов во всю грудь превратились в неудержимых и бесстрашных, которых ничто не могло остановить и напугать. Перепугались враги от неожиданного появления черномазых рож, от которых они разбегались по лесопосадке в нижнем белье.

От размышлений и воспоминаний Сергея отвлекли разрывы снарядов и прилёты РСЗО по так называемой «промышленной» зоне Степановки ‒ по фермам, складам, где, как предполагалось, засели основные силы обороняющихся. А что: крепкие каменные постройки, оставшиеся, видимо, ещё с советского времени, кирпичная водонапорная башня ‒ чем плохи для обороны? И вот теперь по ним наносился массированный удар, при котором особое впечатление произвели прилёты двух ФАБов, знатоки сказали, что полутонных, от которых, казалось, содрогнулась земля, а взрывная волна, прошумев верхушками деревьев, докатилась до них, хотя группа Громова находилась в полукилометре от места взрывов.

Когда обработка ферм закончилась, поступил приказ от Громова к выдвижению. Он коротко объяснил суть локального наступления силами усиленного взвода, при котором необходимо промку местного значения взять в полукольцо, поставив на фланги пулемётчиков, и вести наступление, как обычно, малыми группами. Общее руководство, как понял Земляков, осуществлял старший сержант Силантьев. Когда Сергей об этом узнал, то некстати вспомнил командира другого взвода, запомнившегося по боям в Щербаткине, ‒ лейтенанта Виноградова, и спросил о нём у Громова.

‒ Хватился. Его месяц назад «Бредли» скосил под Грудовкой.

Сергей не стал выспрашивать подробности ‒ что от них толку, но почему-то как живого вспомнил Виноградова: крепкий, немногословный, уверенный в себе. Такому только командовать и командовать. Но нет. Не судьба. И Земляков пожалел, что спросил о лейтенанте, дав себе зарок впредь не пытаться узнавать из пустого любопытства о тех, с кем сталкивала судьба на фронте, пусть и с благими намерениями, но это и открывало путь к беспамятству.

Когда они оказались у продолжавших дымиться развалин ферм и опрокинутой водонапорной башни, то ничто не выдавало присутствие здесь противника, но стоило приблизиться первой группе, как из развалил прозвучала очередь, а следом сочный прилёт из гранатомёта.

‒ Хорошее начало! ‒ сказал Земляков Макарикову, примостившемуся рядом. ‒ Думаю, и продолжение будет неплохим.

‒ Я выдвинусь первым, ‒ предложил Роман, ‒ а ты в метрах десяти справа находись и попытайся засечь, откуда стреляют.

‒ Принято! ‒ отозвался Земляков.

Он немного приотстал, дожидаясь выстрелов противника, и они прозвучали, обозначив себя сизым дымком из развалин.

‒ Я засёк его! ‒ крикнул Сергей и, прикрываясь опрокинутым электрическим столбом, пополз к развалинам, не упуская из вида место стрельбы. ‒ Прикрой, когда приготовлю гранату.

Когда столб закончился, обзор заслонила куча мусора. «И это хорошо ‒ всё ближе к цели! ‒ подумал Сергей и приказал себе, словно постороннему человеку: ‒ Держись, милок, ещё немного ‒ и ты у цели!». Он оглянулся на Макарикова, встретился с ним взглядом и указал вперёд, считая, что теперь добросит гранату до цели. И Роман понял его, поднял большой палец и выпустил длинную очередь, и Земляков успел выпрямиться, метнуть гранату, пригнуться, вновь выпрямиться и запустить ещё одну. Рисковал он? Да, рисковал, его вполне могли скосить очередью из соседних развалин, но это произошло так быстро, на что и рассчитывал Сергей, и когда он вновь затаился за кучей, то почему-то запоздало показалось, что сердце вот-вот разорвётся… Посмотрел на Макарикова, но тут прозвучали выстрелы из соседних развалин, даже откуда-то из-под них, и он пополз на выстрелы, но кто-то из своих опередил его, прозвучали несколько хлопков гранат и установилась тишина. Земляков с Макариковым продолжали лежать, ожидая развития событий, но их довольно долго не было, а когда уже устали ожидать, то сначала с левого фланга, а потом и с правого раздались автоматно-пулемётные очереди.

‒ Побежали нацисты! ‒ крикнул Земляков Роману.

Тот поднял большой палец, встал на ноги, начал отряхиваться, словно говоря, что дело сделано, и в этот момент из развалин раздалась короткая очередь. Кто мог стрелять, откуда именно, если полчаса, наверное, оттуда не доносилось ни слуху ни духу. И теперь лишь сизый дымок из развалины указывал на то место, куда Земляков метал гранаты и посчитал, что они нашли свои цели. Но оказалось, что это не так, и кто-то там остался в живых и подло отомстил. Земляков подполз к Роману… У него оказалась простреленной шея, и ничем уж помочь ему было нельзя. Оставалось лишь уничтожить того, кто стрелял. Он понимал, что рискует, что необязательно бросаться с целью немедленного мщения. «Погоди, выжди, ‒ говорил внутренний голос. ‒ Роману всё равно ничем не поможешь, а свою жизнь можешь загубить!». Но и чего-то выжидать не хватало сил. И он пополз к развалинам, а когда оказался от них на уверенный бросок гранаты, то, привстав, метнул её. Когда ничего не прозвучало в ответ, пополз далее, быть может, рискуя ещё больше, но ничего уже не мог поделать с собой. И тогда встал во весь рост перед развалиной, держа автомат наготове, а палец на спусковой скобе, заглянул по ту сторону груды кирпичей и заметил того, кто стрелял в Макарикова, и другого, двухсотого неподалёку от него. Тот, который был живым, лежал с залитым кровью лицом, с текущей же кровью из ушей, и показывал на пальцах что-то гнусное, и Земляков, быть может, впервые за всё время нахождения на фронте, с великим наслаждением прикончил его одиночным выстрелом, пожалев несколько патронов.

Земляков спустился с развалины, упал в молодую траву, и, казалось, что не оставалось сил оттого, что увидел сегодня, за чем наблюдал со стороны, в чём сам участвовал. Окровавленное и страшное в своей ненависти лицо, по сути, не сдавшегося нациста стояло перед глазами. Хотя он ничего не произнёс, но можно было представить по его выражению, что бы он сказал, если мог сказать. «Это не просто война, ‒ горько подумал Земляков, ‒ это взаимное уничтожение. И у каждой из сторон в ней своя правда».

Он мог долго рассуждать о причинах этой войны, о своём отношении к происходящему, и не раз уж возвращался к подобным рассуждениям, но они ничего не меняли в его восприятии, самое главное в котором было личное отношение. Оно как сложилось в самом начале СВО, когда почти никто, в том числе и он сам, не восприняли её чем-то необыкновенным, посчитав её очередной контртеррористической операцией, которых проводилось несчётно в предшествующие годы, такой, по сути, и оставалась и теперь, лишь необыкновенно ужесточившись. И всё в этой войне было понятно большинству, только «непонятно» единицам одной из сторон, взятой на содержание Западом. И это более всего удивляло Землякова. «Как можно, продавшись, жить с такой ненавистью к тем, кто не сделал ничего плохого, даже наоборот, ‒ думал он. ‒ Именно нацисты, затеяв геноцид на Донбассе, сожгли Дом профсоюзов в Одессе и при этом посчитали себя обделёнными и угнетёнными, когда почувствовали силу, вступившуюся за жителей Донбасса ‒ своих людей, говорящих на одном языке! Такое нельзя простить. Жги, ломай, устраивай диверсии, круши и сноси, что хоть как-то напоминало о них, пришедшим на помощь друзьям-славянам. Вот из-за этого непонимания и весь сыр-бор. И не понимают они, что воевать с Россией, это всё равно что воевать с родной матерью!».

Опрокинувшись на спину, Земляков продолжал лежать в молодой траве и видел, как муравьи ползли зачем-то вверх по ней, потом возвращались, и было в их движениях много непонятного, хотя о муравьях говорят как о высокоорганизованных насекомых. «То же самое происходит и с людьми, ‒ думал он, рассматривая облака в небе. ‒ Ползут куда-то, друг за друга цепляются, а очень часто оказываются у того начала, с которого брали старт». Над ним пролетел дрон ‒ свой ли, противника ‒ и удалился, видимо посчитав его за двухсотого, но когда раздался взрыв по ту сторону развалин, то Сергей понял, что несколько секунд назад представлял для дрона неподвижную и стопроцентную цель. А что: подлетел, сбросил мину ‒ и нет более Землякова. Словно и не было никогда. И голову кольнула мысль о том, какое всё-таки мгновение отделяет жизнь от смерти и смерть от жизни. Действительно ‒ миг.

Стрельба на флангах закончилась, а он всё лежал и лежал, и было тяжело подниматься, представив неподалёку лежащего Макарикова. Лишь подумалось: «Где Громов, где Жуликов, где все?». Никто ему не мог ответить, а когда он увидел приближавшегося сержанта, то встал, доложил:

‒ Два двухсотых противника и один наш! ‒ и указал на Макарикова.

‒ Кто его?

‒ Из развалин какой-то недобиток. Пошли с Романом на штурм, вроде бы всё зачистили, но потом расслабились, он пошёл проверить огневую точку, а ему навстречу выстрел. Ну, и опрокинулся наш Макар. Пришлось за него отомстить ‒ оставшегося в развалине нациста зачистил.

‒ А с той стороны фермы из соседнего взвода бойца задвухсотили сбросом мины с дрона, а второго легко ранило в руку.

‒ Видел я этот дрон, надо мной пролетал, видимо, посчитал за убитого, а я даже сначала подумал, что это наш. А вот как вышло.

‒ А на флангах, как мы и предполагали, бросились в разные стороны: на правом двое, на левом трое, а шестого, сидевшего в кустах, взяли в плен. Сам поднял руки.

‒ Поднял не поднял ‒ мне без разницы, а Макарикова нет и никогда больше не будет. Это как понимать?

‒ Как хочешь, так и понимай. Это война, а не детская войнушка.

‒ Только привыкнуть к ней невозможно.

‒ А ты и не привыкай. Воюй себе и воюй. Скоро праздничное перемирие будет, а за ним когда-нибудь и наша Победа придёт!

‒ Ну, спасибо, сержант, обрадовал!

‒ Слыхал о таком?

‒ Слыхал, слыхал ‒ ещё дома. Более всего жена обрадовалась. Будет оно или не будет ‒ не факт, а воевать всё равно надо.

‒ С нашей стороны обязательно будет, а там посмотрим. Для чего мы все здесь тогда? А что, так и получается: вернулся Земляков и взяли село, которое две недели не могли до конца взять. Осталось окончательно зачистить его, и Силантьеву можно будет докладывать наверх.