Ангелы Суджи

ЭПИЛОГ

На сороковой день Екатерина Землякова с утра побывала в поселковой церкви, молилась за убиенного Сергия и просила у Господа отпущение всех грехов усопшего, чтобы помочь ему обрести вечный покой на небесах. И Господь услышал, если у неё впервые после похорон полегчало на душе, а сама она смирилась с тем, с чем, казалось, смириться невозможно.

От храма она с сыном Григорием, сестрой Мариной и её мужем Валерием поехали на машине в Выселки, на родину Сергея Землякова, где похоронили его месяц назад в закрытом гробу, и упокоился он рядом с матерью Ниной Степановной, а позже воссоединился с ними и отец Сергея ‒ Фёдор Сергеевич, переживший сына лишь на неделю: от горя сердце не выдержало известия о гибели на фронте второго сына. И теперь семейство Земляковых покоилось под зацветающими липами единой колонией. Всем им положили цветов, конфет, пшена насыпали для птиц небесных и молча постояли, каждый по-своему переживая.

Слёз ни у кого не было, все они выплакались ранее, а теперь оставалась на душе лишь горечь от случившегося и непонимание того, как это всё произошло, хотя все знали, что сюжет смертельного сценария был написан почти пять лет назад с безобидного вроде предложения Сергеева свояка о пустующем поле, которое хозяин согласился сдать в аренду за небольшую плату. И эта возможность запустила цепочку событий, которая раскрутилась в конце концов и оборвалась самым простым способом ‒ гибелью Землякова. Теперь можно было сколько угодно долго рассуждать на тему: «А как повернулись события, не ввяжись Земляков в ту историю?» ‒ пользы от этого никому не будет, потому что он когда-нибудь так и так ввязался бы в неё: из-за любви к Родине, родителям, из-за ненависти к родному брату, воевавшему на стороне врагов, ‒ от всего, что мешало жить. Так уж судьба сложилась, и изменить её было невозможно. Можно лишь перечислять разные варианты переменчивых событий, но почему-то часто, почти всегда, этот вариант выпадает на не самый лучший случай и приносит беду, ибо изначально он заложен и намертво вплетён в цепочку действий, при которых одно не может существовать само по себе и появиться из ничего. И всегда необходимо иметь в виду самый худший вариант из возможных, исходя из него и действовать, совершать те или иные поступки. И нельзя говорить, что виновата, например, СВО, не было бы её, что-то другое обязательно случилось бы нехорошее, такое, что просто невозможно заранее предположить. Да, участие Сергея в СВО не было неизбежностью, но стало его долгом, если он решил проявить себя, уходя воевать одним человеком, завершил свой путь совершенно иным. И здесь никакие долговые банковые обязательства были ни при чём, они лишь оказались поводом, определившим его выбор, а он оказался именно таким, каким и оказался.

Они стояли у родных могил и не было сил уходить от них, хотя и чувствовали себя неуютно и беспомощно. Даже Валерий всё это понимал, хотя никакой вины или волнения совести не замечал за собой, но всё равно это чувство прорывалось само по себе, подобно дыму курильщиков: как комнату ни закрывай, а если в квартире кто-то курит или закурил, то едкий дым обязательно проникнет во все щели. Валерий Исаевич стоял рядом с Григорием, и когда собрались уходить, положил руку ему на плечо:

‒ Поедем, Гриш, поедем…

Женщины пошли за ними, у выхода с кладбища остановились, перекрестились и, вздохнув, почти одновременно произнесли:

‒ Вечный покой вам, наши дорогие…

С кладбища заехали домой, забрали мёд, блины и кутью, и отправились в кафе, где на два часа дня были назначены поминки по убиенному рабу божию Сергию. Поминальщиков собралось немного: соседи, знавшие Сергея, пришли, с работы Екатерины двое, Валера с товарищем по работе, и самые близкие; кое-кто приехал из других мест. За столом вкусили кутьи, блинов с мёдом, хотя и не полагается по церковным правилам распивать спиртное, но налили по рюмочкам тем, кто желал, ‒ такая уж неписанная традиция. Потом покушали, а в конце отведали компота. Им бы посидеть, поговорить, вспоминая усопшего добрым словом, но работницы кафе начали демонстративно мелькать, двигать стулья, явно показывая, что гостям пора уходить. Потому что следом за ними назначено свадебное торжество: кто-то женится в посёлке и молодожёнам теперь всё внимание. А Земляковы ни на что особенно не претендовали. Вышли из кафе, постояли в тенёчке под деревьями, поговорили кто о чём, прежде чем разойтись.

Екатерину, понятно, более всего волновала судьба Сергеева поля. Поэтому она спросила, перед тем как поблагодарить за оказанное внимание памяти Сергея:

‒ Валера, а дальше-то, что нам с полем делать? Ведь оно вовсю созревает!

‒ Пока ничего. Лишь молиться, чтобы какой-нибудь катаклизм не произошёл в природе. Через месяц-полтора с юга прибудут арендованные комбайны, договорённость есть и относительно вашего поля. Так что за два-три дня они смахнут его, если, конечно, погода позволит, а если дожди заладят, что нежелательно, всё равно будем надеяться на лучшее.

‒ Это хорошо, а далее, что с ним делать? Ведь не можем мы всю жизнь на твоей шее сидеть, а для нас с Григорием это неподъёмная задача, если мы к этому совершенно не приспособлены. Надо что-то придумать так, чтобы после сбора урожая, когда сдадим зерно, найти другого арендатора.

‒ В этом проблем не будет. Считай, что нашла ‒ он перед тобой!

‒ Сам возьмёшься за это дело? Я только рада буду!

‒ А почему бы не заняться, ну, не делом ‒ дело у меня имеется, а междудельем, если так можно выразиться. Поле мне знакомое, земля ‒ чернозём, кадастровая оценка замечательная, к тому же рядом с посёлком, зачем отдавать кому-то. Думаю, и хозяин согласится, хотя ему-то как раз всё равно, кто будет за аренду платить. Если честно, и поле это ему особенно ни к чему. Просто в своё время он подсуетился, находясь на должности, скупил за бесценок у местных крестьян совхозные паи, объединил их в поле. Так и так через год-другой продаст его, а я бы купил, если, конечно, не выставит заоблачную цену… Так что, Екатерина, жизнь на месте не стоит. Не переживай.

‒ Ну и правильно. Тебе это дело знакомо, а нам поле зачем? У меня своя работа есть, Григорий уедет учиться… Скажи, хватит нам средств от продажи зерна, чтобы рассчитаться с банком?

‒ Вполне! Даже на жизнь останется. Шиковать, конечно, не будете, но на хлеб с маслом хватит. Так что не зря Сергей старался. Получается, что он давно позаботился о вас. К тому же выплаты за него получишь ‒ всё в кассу.

Хотя и не понравились слова Валерия Исаевича насчёт кассы, но что она могла сказать ему, чем укорить, если полностью зависела от него. Ничего и ничем. К ним подошла Марина, обсуждавшая что-то с племянником, спросила:

‒ Ну что… Наговорились?

‒ Да, Марин. Спасибо вам за всё, что не бросаете нас в трудную минуту. Ведь вы с Валерой даже и не знаете, как поддерживаете нас.

‒ Перестань, Кать. А как мы ещё должны вести себя. Большое дело сегодня сделали. Так что пора по домам? Ведь так?

‒ Да, конечно. Устали все.

Они расстались, и Екатерина шла с Гришей домой, думая о нём, о себе, вспоминая Сергея, и ей почему-то всё ещё казалось, что он рядом с ними, а после сегодняшнего дня находится особенно близко. И что это: сила молитв или сила настроения? До конца не понять, но это было так. Она пытливо посмотрела на сына, словно пыталась узнать его мысли. Ведь за этот месяц с небольшим, прошедший со дня известия о гибели отца, он сильно изменился. Сразу повзрослел, превратился в молчуна, хотя и ранее не отличался словоохотливостью. Теперь же о чём ни спросишь, два варианта ответов: «Да» или «Нет». И ничего более не услышишь. А хотелось узнать о его планах, если выпускной вечер на носу и недалёк тот день, когда надо ехать и поступать в университет. В том, что он поступит, теперь никто не сомневался, потому что золотая медаль по итогам года у него, считай, на шее, а впереди самые волнующие ожидания и события.

Они едва успели дойти до дома, когда зазвенел телефон у Григория, он отозвался, но сразу передал его маме:

‒ Тебя…

‒ Слушаю, ‒ ответила Екатерина и сразу не могла предположить, кто мог спросить её, если позвонили сыну.

‒ Это Михаил Медведев ‒ сослуживец Сергея. Я уже однажды звонил вам, и вот вспомнил, что сегодня у Серёжи сороковой день, решил ещё раз выразить соболезнование… Не хватает мне Сергея. Каждый день его вспоминаю. Кажется, что он в отпуске, вот пройдёт какое-то время и он вновь объявится, обзовёт меня по-дружески Мишкой и мы обнимемся, как прежде.

‒ Помню-помню, мне часто Сергей рассказывал о вас. Вы где сейчас?

‒ Дома сижу после ранения. Отвоевался я… Долго рассказывать. Мы с Сергеем особенно сдружились в трубе, там он проявил себя стопроцентным другом.

‒ Не поняла, в какой трубе?

‒ Он разве вам так и не рассказал?

‒ О чём?

‒ Ну, о трубе под городом Суджей… Три месяца назад о ней по телевизору только все и говорили.

‒ Вы имеете в виду ту газовую трубу, по которой наши войска пробрались в тыл неприятеля?

‒ Именно… Значит, не рассказал, пожалел вас. Мы там вместе были, как говорится, лиха хлебнули.

‒ Да, ребята, вам не позавидуешь. То-то я замечала, что он часто кашлял, когда был в отпуске, особенно по ночам. Думала, какая-то фронтовая простуда прицепилась, а он, значит, вон где побывал?! Трудно представить, сколько вы приняли мучений. Как у вас только сил хватило… Михаил, как вылечитесь, приезжайте к нам, на могилке Сергея побываем, поклонимся ему.

‒ Спасибо, буду иметь в виду, но, когда именно ‒ не могу сказать, сами понимаете ‒ всё сложно, в том числе и в семье: мы с женой ребёнка ждём! Тем не менее, говорю вам: «До свидания!», а там как Бог даст.

‒ И вам спасибо за звонок. Так приятно, что боевые товарищи помнят нашего Сергея. Выздоравливайте и впредь берегите себя. Всего доброго!

Она отключила телефон и расплакалась.

‒ Мам, перестань. Пойдём в дом ‒ ты устала сегодня.

Сын подхватил Екатерину под руку и повёл её на веранду, настоял, чтобы она легла отдохнуть.

‒ Ты уж сегодня не ходи никуда, побудь со мной, ‒ попросила она.

‒ Ладно, мам, обещаю.

Екатерина прилегла и даже вздремнула, а проснулась ‒ день к вечеру клонится, и спохватилась, заглянула к сыну и увидела его за компьютером, попросила:

‒ Пойдём, сынок, прогуляемся, на папино поле полюбуемся. Он там нас ждёт. Сегодня особенный день.

Григорий сначала ничего не понял, но быстро сообразил, что она имела в виду.

Они собрались и пошли за посёлок. Когда пришли на место, они не знали, что и Сергей в это время и спустился с горних вершин, и вскоре, словно во сне, они остановились у зреющего поля пшеницы. Плотно она растёт, туго, на каждом стебле тяжёлые колосья наливаются. И радость от вида пшеницы на душе необыкновенная, а более всего от осознания присутствия Сергея. Екатерина даже почувствовала его дыхание ‒ вот оно, совсем рядом, надо лишь на миг замереть и тогда ощутишь колыхание воздуха. Значит, он с ними, всё видит и слышит… Она могла так стоять бесконечно и чувствовать трепетное колыхание, от которого сжималось сердце, а слёзы лились и лились.

‒ Мам, ‒ Григорий, положил руку на плечо. ‒ Перестань, не плачь, ну сколько можно. Пошли домой. Ты здесь только сама себя накручиваешь.

‒ Да-да. Сынок, сейчас пойдём… Я уже не плачу, ‒ сказала Екатерина и вздохнула, закрыв лицо руками.

Екатерина возвращалась домой и не чувствовала под собой ног, не видела света. Ещё недавно она думала, что после сорокового дня станет легче, душа отмякнет, но это оказалось не так. И сегодня, сейчас она поняла, что горе её с каждым днём будет лишь длиться и усиливаться, и не будет ему конца…