Чёрная стая

Бой под Клястицами

С третьего по семнадцатое июля отряд Кульнева медленно отходил, прикрывая отступление Первого отдельного корпуса графа Витгенштейна. Арьергард продолжал беспокоить французов неожиданными налетами и лихими кавалерийскими атаками, неизменно возглавляемыми Гродненским полком. К середине месяца на счету полка был десяток пленных офицеров и почти две тысячи нижних чинов. Не считая захваченного обоза с боеприпасами и провиантом.

Бивак каждую ночь разбивали на новом месте. Пока Онищенко ставил палатку для своих офицеров, Войцех лично чистил скребницей и щеткой Йорика и Супостата, серого жеребца с новороссийского завода Мелиссино. Стешу, донскую кобылу, неутомимо таскавшую битком набитые баулы с пожитками, чистил денщик. Доломан спасти удалось, только шелковые шнуры на груди так и остались кремовыми, но Войцех, вдали от начальственных глаз, облачался в форменный зеленый сюртук и фуражку вместо кивера. А то и вовсе разъезжал в одной рубашке — жара стояла страшная. Доломан надевал только когда посылали в разъезд или в пикет, а ментик прочно занял место в одном из баулов.

После одного из таких столкновений, не принесшего никому решительной победы, маршал Удино, командовавший Вторым Армейским корпусом, наступавшим по дороге на Санкт-Петербург, занял деревню Клястицы с двадцатью восемью тысячами солдат. Генерал Витгенштейн, зная о растянутости французских войск, решился задержать его в этой деревне, несмотря на численный перевес неприятеля. В распоряжении графа было в общей сложности шестнадцать тысяч солдат и семьдесят орудий.

Корпус выдвинулся из Рассиц семнадцатого июля. На следующий день авангард, предводительствуемый Кульневым, перешел реку Свольню, направляясь к Соколищам через Якубово. Переправа шла медленно, гусары переводили коней по шаткому мосту в поводу, эскадроны в боевом порядке выстраивались на берегу в ожидании своих товарищей.

В это время Удино прибыл в Клястицы и, не имея сведений о русских войсках по причине сильно заросшей лесом местности, расположил свои войска лагерем, выдвинув авангард к деревеньке Якубово. Между тем Кульнев выслал на разведку два эскадрона по дороге, ведущей через Ольховский лес. Французы не ожидали нападения, при виде выехавших из леса фланкеров они бросились к оружию. Забили барабаны. Из господского дома, занятого штабом корпуса, выскочил сам маршал Удино с бритвой в руке, гусары застали его врасплох.

Встреченные залпом французских ружей эскадроны отступили в лес, где уже строилась в боевой порядок пехота. Прискакавший к выходу из леса Кульнев повел батальоны в атаку всеми силами, стараясь вытеснить неприятеля из Якубова.

Гусары остались в резерве, лесистая местность делала невозможной атаку кавалерии в полную силу. Войцех, сжимая поводья Супостата, чуть не дрожал от нетерпения. Первая победа, одержанная две недели назад, раззадорила его, и он то и дело тянулся к эфесу сабли, проверяя, легко ли она ходит в ножнах.

— Навоюемся, еще, ясновельможный пан, — ухмыльнулся в густые усы вахмистр Окунев, ветеран шведской кампании, — торопиться некуда.

Войцех пожал плечами и вытащил из седельной сумки томик Апулея, пытаясь отвлечься от тревожных дум. Не вышло. Он оглядел своих гусар — всадники сидели в седлах, как влитые, на суровых лицах читалась готовность немедля вступить в бой.

«Ясновельможным» Войцеха гусары прозвали за графский титул, которым взвод гордился, и отсутствие прилагающегося к нему шляхетского гонора. На биваке Шемет ел из солдатского котелка, ковенский мед, хранившийся до случая у Онищенки, заменял уставной чаркой водки, а, главное, со вниманием относился ко всем бедам своих гусар — от седельных потертостей до содержимого того самого котелка, за которое готов был сражаться с прижимистыми обозными интендантами столь же яростно, как с Бонапартом.

Прозвания у командиров были не редкостью. Но мало кого нижние чины осмеливались назвать так в глаза, даже если прозвище было не обидным. Войцех поначалу терзался сомнениями, не роняет ли себя в глазах рядовых, допуская подобную фамильярность. Но после нескольких стычек, в которых гусары отважно бросались за ним в бой, а в случае опасности соперничали за право прикрыть командиру тыл, решил, что никакого урона офицерской чести в этом нет, и принимал такое обращение с легкой иронической улыбкой.

Канонада гремела до самого позднего вечера. Удино, стесненный в своих действиях лесом и деревней, мог выставить против русского авангарда всего двенадцать пушек. Его атака на центр позиции Кульнева была встречена двойным числом орудий, и французы вынуждены были отступить в горящее Якубово.

В это время к Кульневскому авангарду подошел, наконец, граф Витгенштейн с главными силами Первого Корпуса. Гродненский полк, хоть и не участвовавший в главном сражении, но утомленный непрерывными стычками с малыми отрядами французов, пытавшимися зайти русским во фланг, сменили на позиции, и гусары спешно принялись разводить походные костры, несмотря на все еще доносящийся в лес грохот сражения.

С рассветом Витгенштейн двинул в наступление пехоту. Мужественная атака русских воинов сломила, наконец, сопротивление неприятеля, выбив их из селения. Первый батальон Гродненцев ворвался в Якубово, гоня французов по дороге на Клястицы. Но маршалу Удино удалось сохранить порядок в своих войсках, отступивших к реке Нище и занявших крепкую позицию впереди Клястиц. Единственный мост через Нищу находился под огнем французской артиллерии и стрелков, засевших в деревенских домах.

Витгенштейн, не желая терять жизни своих воинов под перекрестным огнем неприятеля, приказал навести мост выше по реке, у деревни Гвозды. В то же время Кульнев, предводительствовавший двумя кавалерийскими полками, батальоном пехоты, казаками и четырьмя конными орудиями, отыскал брод через Нищу. Переправлявшиеся эскадроны строились на правом фланге французов.

Удино, понявший, что Клястицы ему не удержать, приказал поджечь мост через Нищу и стал готовиться к отходу. Витгенштейн отдал приказ к наступлению.

По пылающему мосту под огнем засевшего в домах неприятеля пехота бросилась вперед. Ни ядра, ни пули не остановили яростного натиска русских бойцов, не жалея своей жизни ринувшихся в атаку. Части пехоты утвердились на другом берегу Нищи, и в это время Кульнев, закончивший переправу, двинул на французов свои войска. Выбитые из Клястиц колонны французов потянулись по Полоцкой дороге. В ту же минуту, как они показались на открытой местности, все восемь эскадронов бросились в атаку.

Упорное сражение утомило войска, и преследовать Удино был отправлен только авангард Кульнева, с приказанием гнать разбитого неприятеля как можно дальше, не вступая в упорный бой до подхода главных сил, то есть до восьми утра следующего дня. Отряд, в который, кроме Гродненского, входил Ямбургский полк и часть Рижского, а также батальон пехоты и казаки, весь день теснил французов, не давая им ни минуты передышки. Уставшие лошади шли то рысью, то шагом, на пути попадались во множестве брошенные обозы и русские пленные, с радостью взиравшие на своих освободителей. К ночи Удино переправился через Дриссу и расположился лагерем у селения Боярщина. Против него, на правом берегу реки, встал биваком Кульнев. Пехота решительно не могла сделать ни одного шагу дальше, измотанные непрестанными атаками и сшибками кони настоятельно требовали отдыха.

Запылали костры. Провиант остался в главном лагере, ужинали извлеченными из седельных сумок сухарями да пустым кипятком. Коней, стреножив, пустили пастись на приречную луговину.

— Чаю не желаете, ваше благородие? — спросил вахмистр, извлекая из объемистого кивера маленький оловянный чайник, чайницу, мешочек с заранее наколотым сахаром. — Добрый чай, аглицкий.

— Ничего в жизни так страстно не желал, — устало улыбнулся Войцех, — спасибо, братец, выручил.

Он порылся в сумке, где отыскалась короткая трубка и жестяная коробка леденцов-монпансье.

— На вот, ребятам раздай, — Войцех протянул коробку Окуневу, — пусть побалуются.

Он с сожалением повертел трубку в руках.

— Табаку-то я и не припас.

— Нашим, солдатским, не побрезгуете, ваше благородие? — осведомился вахмистр, доставая из кивера потертый кисет. — Забористый.

— Ты что же, всерьез меня за «ясновельможного» держишь? — рассмеялся Войцех. — Давай уже. И спасибо за службу, братец.

— Рад стараться, ваше благородие! — залихватски отрапортовал Окунев.

Напившись чаю и выкурив пару трубочек крепчайшего самосада, Войцех завернулся в серый походный плащ и мертвым сном проспал у костра до самого рассвета. Разбудил его звонкий голос трубы. Нетерпеливый Кульнев приказал переходить Дриссу.

Узкая дорога от Дриссы к Боярщину отлого поднималась среди топких болот, поросших густым кустарником и мелким лесом. Впереди отряда, как всегда в беспорядке, ехали бородатые казаки в чекменях, до Войцеха, ведущего взвод по плотине эшелоном, доносились их громкие голоса. Вслед за казаками двигались четыре конных орудия, пехота замыкала строй.

Небо еще серело, утонувшее в низких облаках солнце никак не решалось показаться из своей розоватой перины, от болота тянулись удушливые испарения. Впереди послышались крики, кто-то из пехотинцев оступился, и вся колонна задержалась на пару минут, ожидая, пока незадачливого солдата вытянут из топкой грязи. Сырость забиралась под доломан, под пропотевшую с ночи рубаху, волосы неприятно липли к влажному затылку. Войцех поморщился, и Супостат, угадавший настроение седока, ответил ему тихим недовольным ржанием.

Впереди загремела канонада, затрещали ружья. Казаки, поднимавшиеся к Боярщину, были встречены огнем неприятельской артиллерии, расставленной на высотах перед селением, и отброшены назад. Кульнев, полагая, что перестрелкой французы лишь желают выиграть время, послал на подмогу казакам остальную кавалерию и конные орудия. Эскадроны рысью выехали из леса, орудия, своротив с дороги на небольшую поляну, открыли огонь по неприятельской позиции, на гребне которой показались до того не замеченные французские войска.

Войцех, зажатый со своим взводом на узкой плотине, по которой нельзя было пройти иначе, как по три, с ужасом осознал всю серьезность положения. С командных высот у Боярщина по казакам били искусно замаскированные орудия. Французские егеря, скрытно пробравшись к обеим сторонам дороги по болотистому лесу, открыли огонь по всадникам почти в упор. Сойти с плотины не представлялось никакой возможности, лошади вязли в густой грязи, высоко поднимали ноги, двигаясь медленным шагом.

Прежде чем наступавшие успели опомниться, три конных орудия были подбиты, казаки, сметенные ружейным огнем неприятеля, кинулись бежать. Сзади на кавалерию, застрявшую на узкой тропе, напирала ничего не подозревающая пехота. Со всех сторон раздавался треск ружейных выстрелов. Конница попала в засаду.

Кульнев, собрав своих людей, попытался прорваться вперед. Дорогу загородили убитые и умирающие, лошади шарахались от барахтающихся в грязи раненых, сползая с дороги на топкую обочину, вязли в болоте.

Войцех, со своим взводом в числе первых успевший выскочить на поляну перед Боярщиной, спешно разворачивал гусар в отступление. Они отходили последними, под огнем неприятеля. Рядом с дорогой, из-за кустов показался один из французских егерей, и Шемет разрядил свой пистолет ему прямо в лицо, с пяти шагов. Пуля разворотила стрелку левую щеку, и он упал, захлебываясь в грязной жиже.

— Держать строй! — хрипло скомандовал корнет. — Марш-марш!

Колонна находилась в полном наступлении. Роты, успевшие перейти Дриссу по мосту, закреплялись на высотах, другая часть, опрокинутая неприятелем в реку, спешила выбраться на берег. Восемь орудий, подошедших от генерала Сазонова, уже развернулись на позиции, Гродненский полк, наконец, завершивший маневр, был назначен им в прикрытие.

— Это хуже, чем под Оровайсом! — воскликнул Кульнев, подъехавший к подполковнику Ридигеру.

Действительно, части Удино, раньше русских успевшие перейти реку, уже обходили позицию авангарда с флангов, в то время, как главная колонна спешила по плотине на позиции фронтом.

— Друзья мои! Вперед, за мной! — отчаянным, охрипшим голосом воскликнул Кульнев. — Победить или умереть!

Гродненский полк, ведомый Кульневым и Ридигером, помчался вперед, врезавшись в обходившую французскую колонну всей массой своих эскадронов. Бешеный напор всадников, кипящих яростью за поверженных в засаде товарищей, местью за нанесенное поражение, смял неприятеля, очищая позицию от наседавших войск Удино.

Войцех, на полном скаку врезавшийся в пехотные ряды, рубил с коня, не глядя, не останавливаясь. Сабля взлетала и опускалась в его руке, кровь кипела, алая пелена ярости застилала взор. Сеча кипела вокруг него, штандарт дважды падал с убитыми под ним унтер-офицерами, пока Окунев не подхватил его, не понесся вперед, врубаясь во вражеские ряды.

В это время авангард, теснимый неприятелем, был принужден продолжать отступление. Орудия снялись с позиции, и снова спасение отряда было вверено Гродненским гусарам. От полка рассыпалась густая цепь фланкеров, частыми атаками сдерживавшая наступление пехоты. Но с фланга показалась конница Думерка. Заметив слабое прикрытие конной батареи, кирасиры устремились к орудиям. Гусары в едином порыве бросились на нового врага, завязалась отчаянная свалка.

В тяжелом бою кирасиры были отброшены, и полк, составлявший арьергард Кульневского отряда, продолжил тяжелое отступление. Кульнев спешился, и пошел, вместе с Ридигером, в последних рядах полка. Шеф остановился всего на мгновение у одного из орудий, чтобы отдать приказ, когда шальное ядро, залетевшее от неприятеля, ударило в него, оторвав обе ноги выше колена. Истекающий кровью Кульнев рухнул на землю, последним движением срывая с груди Георгиевский Крест, который он вложил в руку Ридигера.

— Увезите его! — слабеющим голосом сказал Кульнев. — Пусть неприятель не знает, что убил русского генерала.

Труп Шефа подхватили на руки гусары и понесли к пехотной колонне, где находились санитарные фургоны.

Между тем кирасиры Думерка, до того отброшенные полком, не замедлили вернуться. Заметив приближающихся латников, Ридигер воскликнул:

— Братцы, отомстим за нашего начальника!

Не дожидаясь команды, полк ринулся в бой. Мчащийся к батарее неприятель был принят в сабли, опрокинут и изрублен взбешенным полком. Войцех, одним из первых ворвавшийся в ряды кирасир, рубил врага с лютой, неистовой яростью, словно заговоренный уворачиваясь от встречных ударов. Кровь алыми каплями орошала его побледневшее лицо, затекала в рукава доломана, густыми дорожками сбегала по кривому клинку. Крики умирающих тонули в лязге сабель, пощады не было никому. Да и не услышал бы он воплей о пощаде, алая пелена застилала его взор, и клинок алой молнией пылал в окровавленной руке.

Горы трупов, множество коней, скачущих без всадников — таков был ответ полка на смерть своего командира.

В это время подошедший корпус Витгенштейна со свежими силами устремился на неприятеля. Разбитые французы отступили к Полоцку. Завершилось Клястицкое сражение — первая победа русского оружия в этой войне.