Чёрная стая

Дрезден

Согласно генеральному плану весенней кампании, три армии продвигались на запад. Правая колонна под начальством графа Витгенштейна направлялась к Берлину. В авангарде левой шел корпус Винцингероде, за ним — корпус Блюхера, главнокомандующего Силезской армией, а замыкал колонну корпус Милорадовича. Главная армия под началом фельдмаршала Кутузова, в которой находились оба союзных монарха, должна была двигаться между ними, но задерживала свое выступление из Калиша.

Отряд фон Лютцова, отвлекавшийся по пути на мелкие стычки с отступающими к реке Заале французскими отрядами, которые вице-король Евгений Богарнэ собирал под свою руку, отставал от Силезской армии на несколько переходов. По пути до них доходили слухи о занятии Витгенштейном Берлина, где «спаситель Петрополя» был встречен, как герой и благодетель, о взятии партизанским отрядом Чернышева Гамбурга, где вооружившиеся горожане подняли восстание против французского гарнизона, о вхождении фон Блюхера в притихший и выжидающий решения короля Фридриха-Августа Дрезден.

Силезская армия покинула столицу Саксонии, выступив по направлению к Альтенбургу, третьего апреля. Фрайкор въехал в Дрезден седьмого числа того же месяца, вызвав своим появлением реакцию едва ли не более бурную, чем прусский главнокомандующий. И самого фон Лютцова, и его юного адъютанта Теодора Кернера здесь знали. Отец его, Кристиан Готфрид Кернер, известный юрист, держатель литературного и музыкального салона, человек большого ума и широких взглядов, пользовался в городе заслуженным уважением. Самого Теодора, впрочем, здесь помнили больше как шалопая и бретера, хотя слухи о его литературном дебюте в Вене уже достигли родного города.

Корпус расположился на постой в спешно оставленных отступающими французами городских казармах. Войцех, оглядев обширный плац, удовлетворенно кивнул, но коней велел расседлывать и ставить в конюшни. В Дрездене барон фон Лютцов предполагал задержаться на несколько дней, и Шемет решил, что отдых перед усиленными учениями гусарам не повредит.

День прошел хлопотно. В этом походе Войцех обходился без денщика, объявленное во фрайкоре равенство сословий исключало подобную возможность. Пришлось искать прачку, портного и цирюльника — на первый же вечер друзья получили переданное Кернером приглашение на торжественный ужин в честь освободителей Германии к его отцу. Хлопоты себя оправдали, к дому Кернеров Шемет и фон Таузиг явились в полном блеске черных мундиров, в опушенных бобровым мехом новеньких, еще ни разу не надеванных ментиках и сменивших фуражки блестящих киверах.

— Ты уверен, что мы действительно захватили этот обоз? — иронически выгнув бровь, спросил Дитрих.

— Уже нет, — Войцех криво усмехнулся, оглядывая блестящее общество, собравшееся в салоне Кернера-старшего, — кажется, эта война для нас превращается в веселую прогулку с чтением патриотических стихов и исполнением гимнов. Я не спорю, стихи Теодора вдохновляют на битву. Да вот сами битвы-то где? Давыдов тоже поэт, а дерется, как сам черт.

— Я слышал, фон Блюхер после Альтенбурга собирается остановиться и ждать Кутузова, — поделился слухами Дитрих, — надеюсь, мы его, наконец, обгоним. Мне друг из Иены писал, там студенты только нас и ждут, чтобы надеть черное.

— Кутузова он ждет, — нахмурившись, проворчал Войцех, — жаль, Чичагова с нами нет. Он бы рассказал Блюхеру, во что обходится ожидание старого лиса. Ну, может, Витгенштейн его надоумит. Хотя вряд ли. Застрянем на марше, а Бонапарт как раз войска к Эльбе и подтянет. Помяни мое слово, дружище, мы еще пожалеем об этом решении.

— Тебе виднее, — пожал плечами фон Таузиг.

Разговор друзей прервал Теодор, пригласивший их пройти в музыкальный салон. Карл Вебер, руководивший оперным театром в Праге, приехал в Дрезден специально, чтобы встретиться с Кернером-младшим, с которым весьма подружился в Вене. Для концерта собрались лучшие музыканты саксонской столицы, и открыла его «Дикая, дерзкая охота Лютцова», написанная Вебером на стихи друга.

— Это мы? — шепотом спросил Дитрих, наклоняясь к самому уху Войцеха, — вот уж не подумал бы.

— Мы, — улыбнулся Войцех, — такими мы останемся в памяти поколений. Песни иногда могут больше, чем дела. Но мы постараемся оправдать доверие, Дитрих. Не так уж мы плохи. Шанс еще представится.

— Кажется, майор в этом не уверен, — фон Таузиг сжал локоть друга и легонько кивнул в сторону командира фрайкора, стоявшего по другую сторону музыкального салона.

Рядом с бароном стояла прелестная юная блондинка в изящном палевом платье с черными и красными бархатными лентами. Она не сводила восторженного взгляда огромных голубых глаз с сурового лица фон Лютцова, и он, хотя по всему виду был увлечен музыкой, сжимал затянутой в перчатку рукой ее маленькую нежную ручку.

— Давай потихоньку сбежим, — предложил Войцех, — разговор меня занимает больше, чем музыка, ее я еще наслушаюсь.

Они незаметно выскользнули из салона, и отыскали пустующую маленькую гостиную, по дороге прихватив канделябр с горящими свечами из рук оторопевшего от такого самоуправства лакея.

— Баронесса Элиза прелестная женщина, — продолжил разговор Войцех, набивая трубку, — я уже видел ее, когда ездил к майору просить разрешения на проведение учений. Но тогда она была в мундире, и я не смог в полной мере оценить ее красоту.

— Ты на что это намекаешь? — удивленно спросил Дитрих.

— Да ни на что, — рассмеялся Войцех, — уже и полюбоваться хорошенькой женщиной нельзя, чтобы не заподозрили в далеко идущих планах. Она любит мужа, это слепой не проглядит.

— Настолько, что отправилась за ним в поход, — заметил фон Таузиг.

— Женщине не место среди воинов, — неодобрительно покачал головой Шемет, — хотя, признаю, мундир ей идет. И когда еще выпадет случай полюбоваться женскими ножками без всякой задней мысли?

— Я в таких случаях не задом думаю, — расхохотался Дитрих, — но ты прав. Дамы — существа хрупкие, их надо держать подальше от опасностей и тягот войны. Впрочем, баронесса, кажется, в бой не рвется. Мне говорили, она помогала хирургам ухаживать за ранеными после дела с обозом.

— Баронесса, — с нажимом напомнил Войцех, — кто рискнет оскорбить жену командира непристойной шуткой или предложением? А если другие дамы последуют ее примеру? Или даже девушки?

— Я первый постараюсь получить ранение, — с улыбкой кивнул Дитрих, — но самое легкое, разумеется.

— Я тебе постараюсь, — погрозил кулаком Войцех, — пример дурной не подавай. Карл вон на тебя, как на греческого героя, молится. Совсем еще мальчишка, а дерзок до безумия.

— Один из лучших, — согласился Дитрих, — из него выйдет отличный гусар. И офицер, со временем.

— Если нам дадут такую возможность, — вздохнул Войцех, — Кутузов, кажется, не очень торопится разгромить Бонапарта. Может, надеется, что летние морозы в Германии сделают за него всю работу?

— Дрезден жечь не будем, — желчно ответил Дитрих, — он для этого слишком хорош.

— Москва не хуже была, — Войцех докурил и выбил трубку в большую китайскую вазу, стоявшую на полу, — давай вернемся к гостям, дружище. И будь, что будет.

За ужином, накрытым со всей роскошью светского дома, несмотря на войну, Войцех оказался между Дитрихом и Эммой Кернер, темноволосой красавицей, всего тремя годами старше брата, сидевшего по левую руку от нее. Ужин явился продолжением концерта, Йозеф фон Ейхендорфф, Макс фон Шенкендорф и сам Теодор Кернер читали стихотворные здравицы, встречаемые дружными овациями собравшихся. Даже сам хозяин прочел «Оду к радости», написанную его близким другом Шиллером по его просьбе.

— Как много поэтов, — улыбнулся Войцех соседке, — и все пишут мадригалы Германии, забывая о прекрасных дамах, которые не менее патриотизма вдохновляют нас на подвиги.

— Я росла среди поэтов, — лукаво усмехнулась Эмма, — Шиллер качал меня на руках, Гете и Клейст читали стихи вместо колыбельных. Я знаю цену словам поэтов, сударь. Честные дела воинов больше говорят моему сердцу. И я горжусь своим братом.

— Он достоин того, чтобы им гордилась такая замечательная девушка, — согласился Войцех.

— А вы знаете, господин граф, — заметила Эмма, поглядывая то на одного, то на другого юношу, сидевшего рядом с ней, — вы с ним очень похожи. Только у вас волосы светлые и глаза голубые, а у него — темные.

— Возможно, — с улыбкой ответил Войцех, — давно не разглядывал себя в зеркало. Но Теодор очень хорош собой, сударыня. Так что я могу считать это комплиментом?

— И какую выгоду вы собираетесь извлечь из этого, сударь? — Эмма сердито нахмурилась, но веселый блеск черных глаз говорил о том, что это только светская игра.

— Уговорите отца устроить небольшой танцевальный вечер, пока мы в Дрездене, — рассмеялся Войцех, — и я, без ложной скромности, предложу вам лучшую мазурку в вашей жизни.

— Я подумаю над вашим предложением, — ответила Эмма.

Девушка обернулась к брату, которого не видела уже год, и Войцех отдал должное вину и кушаньям, молча разглядывая гостей. Кроме офицеров фрайкора он здесь никого прежде не знал, но лицо юноши, сидевшего в дальнем конце стола, показалось ему смутно знакомым. Темноволосый и бледный, с бархатными черными глазами и классически-прекрасными чертами лица, он задумчиво вертел в пальцах бокал красного вина, и тарелка перед ним оставалась почти нетронутой.

— Знаешь, кто это? — тихо спросил Войцех фон Таузига, взглядом указывая другу на юношу. — Мне кажется, я встречался с ним в Петербурге. Странно, он совсем не изменился с тех пор, несмотря на крайнюю молодость. Словно вчера это было.

— Может, он просто не так молод, как кажется? — ответил Дитрих. — Впрочем, можешь сам спросить его после ужина.

— Мы встречались в маскараде, — вспомнил Войцех, — и я не уверен, что он узнает меня. Но попытаться можно.

Он задумался.

— Алессио. Алессио Ринальди. Вот как его зовут. Он, кажется, итальянец. И, помнится, показался мне очень странным.

— Тем больше оснований возобновить знакомство, — заметил Дитрих, — возможно, странности разъяснятся. Или усугубятся. Все развлечение.

Случай побеседовать с Ринальди в течение вечера так и не представился. Фон Лютцов собрал офицеров фрайкора в библиотеке, чтобы отдать распоряжения на завтра и ввести в курс оставленных фон Блюхером приказов. Приказ был простой: «Учиться, учиться и еще раз учиться». Старик Блюхер помнил уроки Семилетней войны, когда Фридрих Великий, одерживавший одну победу за другой в крупных сражениях, терял их плоды из-за превосходства австрийской легкой кавалерии в разведке и охранной службе. Фрайкору предстояло в недолгом времени переправиться на западный берег Эльбы, в тыл французам, что весьма порадовало Войцеха, тут же принявшегося составлять планы учений и напрочь позабывшего о петербургском знакомце.

Алессио нашел их сам, уже на крыльце, куда остававшийся на ночь в отцовском доме Теодор вышел проводить своих товарищей.

— Мы, кажется, встречались уже, герр лейтенант?

На этот раз Ринальди говорил по-немецки, и итальянский акцент отчетливо звучал в его тихом проникновенном голосе.

— Я потерял ваш подарок, сударь, — печально улыбнулся Войцех, — и, признаться, огорчен этим, хотя так и не понял его значения.

— Вот этот?

Юноша достал из кармана фрака слегка помятые крылышки и вручил их Шемету.

— Это для синего, герр лейтенант, — прошептал он, словно сообщая величайшую тайну, — и время придет еще не скоро.

— Когда же? — нетерпеливо спросил Шемет, которого странные манеры Алессио одновременно интриговали и раздражали. — Я не собирался переходить на регулярную службу.

— Нет, нет, — испуганно замахал руками Ринальди, — ни в коем случае не делайте этого. Другой синий. Не здесь, не сейчас.

— Не в этой жизни? — фыркнул Войцех, окончательно выведенный из себя.

— Что такое жизнь? — глаза Алессио затуманились.

Он сделал шаг назад, и его лицо исказила гримаса боли.

— Темный ангел вознесется к свету, — отстраненным голосом произнес он, — светлый ангел сойдет в вечную тьму.

— Вы о чем? — вмешался Кернер, услышавший слова Ринальди.

— Пустое, пустое, — Алессио словно вынырнул из темной пучины, — не принимайте моих слов близко к сердцу, герр Кернер. У каждого своя судьба.

Он резко повернулся и скрылся в темноте, словно растаял.

— Ты его знаешь, Теодор? — спросил Войцех.

— Впервые вижу, — задумчиво ответил Кернер, — и не припомню его имени среди списка гостей.

— Наверное, французский шпион, — предположил Дитрих.

— Может быть, может быть, — кивнул Войцех.

Но сам он в это не поверил ни на минуту.