Чёрная стая

Рода

К середине мая фрайкор отошел за Эльбу, к Лауэнбургу. Из Берлина пришел приказ о присоединении корпуса к Российско-Германскому легиону, начавшему формироваться еще в 1812 году, в преддверии войны с Наполеоном, в России, но находившемуся на британском довольствии. Последнее не замедлило сказаться в лучшую сторону на обмундировании и экипировке Черной стаи. Английские ботинки и ружья Браун Бесс после странствий по тылам противника пришлись весьма кстати.

В Лауэнбурге Войцеха наконец нашло письмо из дому. Он уже начинал волноваться за Жюстину. Выглядела она не по годам, но возраст мог взять свое. Впрочем, привычка к труду и не изуродованная корсетом фигура, как оказалось, перевесили, и роды прошли легко. Мальчика назвали Тадеуш Жильбер, здоровья он был крепкого, и письмо Жюстины дышало покоем и счастьем.

Прекрасное настроение Войцеха, навеянное этим письмом, не смогли поколебать даже известия о поражении союзников при Лютцене и Бауцене и отступлении из Саксонии. В Дрездене обосновался Наполеон, но Шемет ни минуты не сомневался, что это ненадолго. Он верил в победу и намеревался принять в ее достижении самое деятельное участие.

Весть о смерти в Бунцлау светлейшего князя Смоленского вызвала у Шемета вздох облегчения. Михайла Илларионович был стар и болен и всеми силами противился участию России в европейском походе. Согласившись для виду с решением императора Александра покончить с Наполеоном раз и навсегда, армию, как и в 1812, задерживал на марше, решения принимал половинчатые и излишне осторожные, интриги плел чуть не на смертном одре. Графа Витгеншетйна, под чьим началом он воевал в Отечественную войну, Войцех в качестве главнокомандующего вполне одобрял. Как относиться к тому, что после Бауцена это место занял Барклай де Толли, не знал, но решил повременить с выводами. О том, что кампанию 1812 года планировал Барклай, Шемет был наслышан.

По предложению генерала Вальмодена, командующего Российско-Германским легионом, большая часть пехоты отряда Лютцова присоединилась к его корпусу. Остальных фон Лютцов намеревался послать в конце мая обратно в Гарц, но, услыхав, что граф Воронцов и генерал Чернышев планируют экспедицию к Лейпцигу, отправил их с русскими партизанами, определив командиром майора Петерсдорфа.

Сам же Лютцов решил снова отправиться в тыл к неприятелю. Двадцать девятого мая, перейдя Эльбу с четырьмя кавалерийскими эскадронами, он двинулся на юг, вдоль восточного склона Гарца, в Тюрингию, к Будельштадту. Веймар, занятый тысячей пехотинцев и расположившимися неподалеку полутора тысячами польских улан и французских драгун, фрайкор незаметно обошел стороной и к третьему июня вышел на дорогу, ведущую из Веймара в Йену.

На ночевку отряд расположился в лесу между Магдалой и Швабгаузеном. Разъезд донес, что в том же лесу стоит еще один прусский отряд, и Лютцов отправил туда одного из гусар с приглашением для командира присоединиться к походному ужину.

Штабс-риттмейстер Коломб, командир летучего отряда из девяноста гусар, выглядел весьма воинственно. Орлиный нос и пронзительный взор светлых глаз, лихо закрученные гусарские усы, достигающие чуть тронутых сединой бакенбард, заставившие Войцеха тихонько вздохнуть от зависти. Его собственные усы все никак не хотели приобретать бравый вид, хотя мужественности, несомненно, прибавляли.

Разговор зашел о планах австрийского правительства. Ходили упорные слухи, что, несмотря на близкое родство с Наполеоном и последние поражения союзников, император Франц, под влиянием князя Меттерниха, подумывает о присоединении к анти-бонапартистской коалиции. В этих обстоятельствах каждый удар в тыл французам мог послужить последней соломинкой, сломившей спину упрямого австрийского верблюда.

Менее чем за неделю до встречи с отрядом Лютцова, Коломб со своими людьми напал на артиллерийский парк в Цвиккау, захватив в плен более трехсот французов, отпущенных, впрочем, под честное слово не воевать до конца кампании. Зарядные ящики взорвали, пушки и гаубицы заклепали, ружья частью изломали, частью оставили себе, как и лучших лошадей. Остальных роздали местным жителям, весьма обрадованным таким поворотом дел.

— Капитан, командовавший прикрытием, даже побледнел, когда я велел ему идти на все четыре стороны, — усмехнулся Коломб, приложившись к серебряной стопке с рейнским из запасов гостеприимного хозяина, — не отстал, пока я ему свидетельство не выправил, чин по чину. «Сей капитан сдался только потому, что не имел никакой возможности устоять, будучи атакован храбрыми прусскими волонтерами».

— За вас, господин штабс-риттмейстер, — отсалютовал стопкой Лютцов, — и за ваших замечательных гусар. Что дальше делать думаете, Петер?

— Есть сведения, что через Богемию движутся саксонские войска, отступившие после дела при Калише. Австрияки их разоружили, но на границе они получат оружие обратно и отправятся в Фойгтланд, на переформирование. Напасть бы, пока они еще не готовы будут к отпору.

— Сколько их? — поинтересовался Лютцов.

— Две тысячи. Одним нам не справиться, но вместе мы вполне можем провернуть это дело. Хотите присоединиться, Адольф?

— Там еще неподалеку в Аугсбурге артиллерийский парк стоит, — заметил Кернер, сидящий рядом с командиром, — можем по дороге заглянуть.

— Хорошая мысль, — кивнул Лютцов, — нам подойдет. Завтра же двинемся к австрийской границе.

— Прекрасно! — сверкнул глазами Коломб. — Мы выходим на рассвете, по направлению к Эгре. Там и встретимся.

— Это будет радостная встреча, — рассмеялся Лютцов, — удачной дороги, Петер.

В путь выступили ранним утром. Июньское солнце, сиявшее сквозь лесное кружево, предвещало хороший день. Войцех, давно уже спрятавший ментик в баул, расстегнул доломан, снова сменил кивер на фуражку, и предался прекраснодушным мечтам о будущем. Рисовалось оно ему в золотистой туманной дымке, неопределенное, но непременно светлое и ясное, как погожий летний день.

Рядом ехал фон Таузиг, с ухмылкой поглядывавший на размечтавшегося командира.

— Мундир застегни, Шемет, — заявил он, поправляя накинутый ментик, — а то вид у тебя глупый.

— Это почему еще? — покосился Войцех. — Уж не потому ли, что я не обливаюсь потом по такой жаре, как некоторые?

— Потому что влюбленный, — рассмеялся Дитрих, — прямо вижу, как ты в мечтах Лизхен в золотой карете катаешь. Приготовился, доломан распахнул. Надо было ее с собой брать, карету мы у французов отбили. Вот бы и пригодилась.

— Так что ж ты Марту с собой не прихватил? — отпарировал Войцех. — Мы тут думали, как сундук без лошадей тащить, а она бы как перышко унесла. И Бонапарта у Марии-Луизы увела бы, вот как раз тогда австрияки бы воевать и надумали.

— Да уж, — фон Таузиг окинул друга скептическим взглядом, — австрияки бы воевать стали, а ты бы жену ублажал. Женатый мужчина — пропащий мужчина, запомни это, Шемет.

— Я тебе это напомню, непременно, — весело сверкнул глазами Войцех, — когда на свадьбу позовешь. Хочешь пари, что ты первый женишься?

— А давай! — подмигнул Дитрих. — Что в заклад поставишь?

— Усы сбрею, — решительно тряхнул головой Войцех, — а ты пострижешься. Идет?

— Идет, — согласился Дитрих, — слово даю.

К полудню, переправившись через Заале к югу от Йены, отряд вышел к небольшому городку Рода. Посланные в разведку гусары доложили, что на городской площади проходят учения рекрутов Рейнского Союза, ни сном, ни духом не чающих увидеть прусскую униформу по эту сторону Эльбы. Фон Лютцов, выслушав доклад, принял молниеносное решение.

Собрав офицеров отряда, он галопом влетел на городскую площадь и, резко осадив коня, не терпящим возражений тоном отдал приказ сложить оружие. Четыре сотни человек исполнили его приказ беспрекословно, и растерявшимся командирам ничего не оставалось, как последовать примеру новобранцев.

Зрелище они и вправду представляли собой внушительное. Фон Лютцов, восседающий на кауром лоснящемся жеребце с поистине генеральским видом, Кернер с горящим взглядом из-под темных кудрей, спадающих на высокий лоб; кряжистый и надежный, как столетний дуб, Ортманн; отважный лейтенант Рейхе из конно-егерского эскадрона с сабельным шрамом на левой щеке; широкоплечий Дитрих в лихо надвинутой набекрень фуражке. И Клерхен.

Когда утром Войцех вернулся от фон Лютцова, сияя после тяжелого, но закончившегося его полной победой спора с командиром, Клара сидела возле новенькой палатки и орудовала иглой. Что она сделала с мундиром, Войцех так и не понял, но, когда он собрал эскадрон, чтобы объявить о назначении корнета Клары Лампрехт командиром взвода фланкеров, принять ее за мальчика мог бы только слепой. Под черным доломаном вполне явственно круглилась высокая грудь, тонкая талия была перетянута кушаком, рейтузы сидели на девушке так, что Шемет задумался, не велеть ли ей носить литовку. Но махнул рукой, предоставляя ей самой разбираться с восхищенными взглядами гусар.

После первых учений, которые фройляйн корнет провела в тот же день, взгляды несколько потускнели. Новоиспеченные фланкеры усыпали порохом всю поляну, пытаясь зарядить карабины на скаку, но до ловкости Клары им было далеко. А ведь до галопа в первый день даже не дошло. Клерхен не теряла спокойствия, снова и снова повторяя урок, и уже через неделю дело пошло на лад.

Смущаться и краснеть по каждому поводу девушка тоже перестала. Теперь, когда ей больше не нужно было прятаться, серые глаза смотрели смело и ясно, а не укрывались в тени длинных ресниц, улыбка стала открытой и слегка насмешливой, а язычок у девушки оказался весьма острый. Что не замедлили ощутить на себе незадачливые ухажеры, попытавшиеся предложить ей свои услуги. Держалась Клара со всеми ровно и по-товарищески, грубоватые шутки пропускала мимо ушей, а на просьбу уланского лейтенанта Кропфа постирать его рубашки заодно со своими, поскольку дело это женское, ответила полным согласием. Непременно. В следующий раз. После того, как герр лейтенант продемонстрирует свою готовность делать это поочередно, прямо сейчас сменив ее у лоханки.

Сейчас Клара, горделиво выпрямившись, восседала на отбитом у французов гнедом, держа наперевес английский карабин, и ошеломленные рекруты таращились на нее, как на диковинку. Чем не преминул воспользоваться Кернер, обратившийся к германским соотечественникам с проникновенной речью о том, что стыдно немцам держать сторону Бонапарта, когда даже девушки сражаются за свободу Отечества. Речь эта имела такой успех, что все четыре сотни новобранцев немедленно вступили под знамена фрайкора, под начало лейтенанта Рейхе, и только офицеры, приносившие присягу Наполеону, были взяты в плен on parole[17].

На следующий день отряд достиг Нойштадта-на-Орле, пройдя за шесть суток по дурным дорогам тридцать четыре мили[18]. Присоединив в Шлейце еще сотню рекрутов Рейнского Союза, Лютцов прибыл шестого июня в Плауэн, где дал дневку людям и разослал разъезды для сбора сведений о неприятеле и слухов о видах австрийского правительства.

Пока обербургомистр Плауэна принимал старших офицеров фрайкора в старинной ратуше, молодежь собралась в трактире «У свиной головы». Войцех, пустив в ход все свое обаяние, добрался не только до погреба, но и до личных запасов хозяина, в которых отыскалась пара бутылок рому, и голубое пламя жженки затрепетало в темной зале старого трактира, объединяя и согревая друзей.

Кернер, освобожденный на этот вечер от своих адъютантских обязанностей, присоединился к ним, прихватив с собой пожертвованный бургомистром окорок. Теодор, оставив привычную мрачность, весело смеялся, пил за свободу Германии и красоту немецких дев, уговаривал Клерхен позировать своей сестре-художнице в гусарском мундире, вышучивал чопорные нравы австрийского двора и вообще показал себя с самой неожиданной стороны, чем весьма порадовал Войцеха.

Уже под утро Шемет обнаружил себя сидящим вдвоем с Кларой у нее в палатке за бутылкой Айсвайна, и битый час подробно посвящающим ее в свои планы по воспитанию Тадеуша Жильбера. Клерхен кивала головой с самым одобряющим видом.

— Из тебя выйдет прекрасный отец, — решительно заявила она, — можешь мне поверить, я-то знаю.

— Но плохой муж, — рассмеялся Шемет, — предпочитаю роль старшего брата. Хочешь, на тебе попрактикуюсь?

— Будешь ухажеров саблей отгонять? — Клара сердито сверкнула глазами. — Сама справлюсь. Тем более, что это в строю ты мне командир. А в братья годишься разве что в младшие. Так что будешь меня слушаться — получишь конфетку. Любишь конфеты?

— Не очень, — сокрушенно ответил Войцех, — а почему в младшие?

— Потому что я старше тебя почти на год, — расхохоталась Клара, — считать не умеешь?

— Точно.

Войцех поглядел на девушку и залюбовался темноволосой стриженой головкой в золотистом ореоле свечи.

— А ты красивая, — с удивлением заметил он, — никогда бы не подумал, что девушке может так идти стрижка. Мне нравится.

— И что это меняет? — протрезвевшим голосом спросила Клара.

— Да ничего, — Войцех с сожалением потряс пустой бутылкой над стаканом, поднялся и, чмокнув оторопевшую Клару в щеку, откинул полог палатки, — ничего не меняет. Мы друзья. И мне, черт побери, это нравится.