Чёрная стая

Обещание

К бальному залу, снятому вскладчину студентами-медиками, Войцех повез Лизу в заранее нанятом экипаже. Конечно, в открытом, несмотря на срывающийся с темнеющего неба легкий снежок. Войцех сидел напротив, соблюдая приличия, и не отрывал взгляда от счастливого лица Лизхен.

Накануне он посетил рекомендованного Вилли портного, заглянул в контору Бера, чтобы справиться, как продвигаются дела, и, вернувшись домой, по совершеннейшему наитию, обратился к фрау Грете за разрешением пригласить Лизхен на танцы. Фрау Грета заколебалась, взглянула на неподдельно удивленную дочь, удовлетворенно кивнула, и разрешение было получено. Согласие Лизхен, разумеется, тоже.

По дороге они заехали сначала за Дитрихом, а потом за фройляйн Мартой, бледной томной девицей с золотистыми кудряшками, выбивающимися из-под бархатного капора. Барышни обменялись дружелюбными улыбками, и Войцех с Дитрихом довольно переглянулись.

Бальная зала была украшена бумажными гирляндами и свисающими с потолка красными китайскими фонариками. Оркестр был неплох, а буфет, как с удовлетворением обнаружил Войцех, еще лучше. Накануне он успел предупредить Дитриха о своем инкогнито, и фон Таузиг, сын состоятельного альтенбургского помещика, сорил деньгами за двоих.

Начали с англеза. Войцех танцевал сдержано и церемонно, присматриваясь к принятой здесь манере, с легкой тревогой наблюдая за Лизхен, идущей с ним в паре. Но опасения оказались напрасны, Лиза скользила по паркету легко и грациозно, как лепесток яблоневого цвета на майском ветру, и белое платье, отделанное бирюзовыми лентами, открывало взору прелестные маленькие ножки в атласных туфельках.

Во втором контрдансе Войцех и Дитрих поменялись дамами, на третий Лизу пригласил какой-то студент, и Войцех, снедаемый легкой ревностью, отошел к дальней стене, где Дитрих угощал свою подругу апельсинами.

— Ваша дама прекрасно танцует, герр Войцех, — улыбнулась Марта, проследив обеспокоенный взгляд Шемета, — умелого танцора видно сразу.

— Вы тоже чудесно танцуете, фройляйн, — вежливо ответил Войцех.

— Ну что вы! — Марта игриво отмахнулась веером. — Я так редко бываю на танцах в эти суровые времена. У Дитриха нечасто выдается свободная минутка. А с другими кавалерами я не выхожу.

— Дитриху есть, чем гордиться, фройляйн, — холодно кивнул Войцех и направился к буфету.

Его бросило в жар от этого разговора, и стакан холодного лимонада не смог остудить пылающий в груди огонь ревности.

Немецкий вальс дамам полагалось танцевать со своим постоянным кавалером, и Войцех закружил Лизу по залу, уже со всей великосветской ловкостью записного петербургского волокиты. Лизхен носилась в его объятиях легкой пушинкой, и Войцех весь отдался пленительному наслаждению музыки.

Но вальс кончился, и мрачные сомнения снова заползли в сердце.

— Право же, Лизхен, вы превзошли все мои ожидания, — сказал он, усаживая раскрасневшуюся от танца девушку на скамеечку у стены, — у вас, должно быть, был хороший учитель.

— О да! — радостно ответила Лиза. — Мсье Кальве даже новые танцы знает прекрасно, хотя он уже совсем старенький. Я так люблю танцевать. Даже больше, чем кататься на коньках. Но случай представляется так редко.

— Кто такой мсье Кальве? — нетерпеливо спросил Войцех.

— Учитель танцев в школе фрау Розенберг, — Лиза широко распахнула глаза, — разве мама вам не говорила? Я ведь только полгода, как из пансиона. Платье и туфельки — это подарок от фрау Розенберг за прилежание в учебе и помощь в воспитании младших классов. Мсье Кальве говорил, что я его лучшая ученица. А после школы мне всего два раза довелось потанцевать, когда из Потсдама приезжал мой дядя и водил меня на городские балы. Я даже опасалась, что все забуду, когда вы так любезно пригласили меня, герр Войцех.

— Лизхен, милая, — ревность развеялась легким дымком, и Войцех слегка покраснел от стыда за дурные мысли, — «герр Войцех» звучит так холодно. Говори мне «ты», пожалуйста.

— Я постараюсь, герр… ой! Войцех, — смущенно ответила Лиза, — я…

— Ты научишься, — тепло улыбнулся Войцех, — и я надеюсь, ты никому не успела пообещать мазурку.

— Успела, — серые глаза заискрились весельем, — тебе.

С того вечера время понеслось как ветер над степью, наполненное пряным запахом предстоящей битвы, сладким ароматом нежности, сытыми запахами земли, предвещающими успех в делах. Недочитанный томик Фихте раскрытым лежал у изголовья, времени у Войцеха оставалось только на сон.

К концу следующей недели в Берлине был оглашен королевский эдикт от 3 февраля о созыве ландвера. Фридрих-Вильгельм, для которого Пруссия все еще оставалась поверженной в унижение страной времен Йены и Тильзита, уступил настояниям Шарнхорста и Гнейзенау, в глубине души не веря, что кто-то откликнется на призыв. Но реформы Штейна и Гарденберга, пламенные призывы Фихте, память о покойной королеве Луизе, свершившей для Пруссии намного больше своего нерешительного и слабовольного супруга, сделали свое дело.

Улицы Берлина кипели, чуть не на каждом углу открывались пункты созыва добровольцев, в конторах и кирхах шел сбор пожертвований граждан. Даже самые бедные вносили свою скромную лепту, женщины отдавали обручальные кольца, старики — фамильное серебро, девушки — шелковые платья. История о золотоволосой деве, пожертвовавшей свои прекрасные волосы, единственное сокровище, украшавшее ее благородную бедность, переходила из уст в уста. Кому-то в голову пришла идея выдавать взамен золотых украшений скромные железные кольца с надписью «Отдала золото за железо» и теперь они стали самым драгоценным достоянием немецких женщин.

Французские власти неодобрительно косились на народное оживление, но Пруссия все еще формально оставалась в союзе с Наполеоном, которому требовались свежие войска, а о цели призыва в эдикте не говорилось ни слова. Поэтому коменданту оставалось только настороженно наблюдать за происходящими событиями, дожидаясь прямых указаний из Парижа.

Исаак радовал Войцеха растущей стопкой бумаг, подлежащих отправке в Мединтильтас, в первую очередь, доверенностью на имя графини Шемет, утвержденной самим министром внутренних дел. За будущее имения можно было не беспокоиться, хотя многие мелочи еще следовало уладить.

Маленький отряд Шемета увеличился до двадцати человек, и занятия пришлось перенести за город, что отнимало больше времени, зато давало возможность обучиться большему числу маневров. За это время он коротко сошелся с фон Таузигом, обнаружившим в себе поистине призвание к кавалерийской службе, несмотря на вполне мирное прошлое.

Дитрих, хотя и происходил из старинного юнкерского рода, прежде к военной службе склонности не питал и с согласия отца изучал астрономию в Йенском университете, предоставив старшему брату прославлять семейное имя на поле боя. Но волна патриотизма, захватившего не только Пруссию, но и докатившаяся до родной Тюрингии, унесла его в Берлин, даже прежде, чем эдикт о созыве добровольцев был принят официально.

Ум и обаяние нового друга восхищали Войцеха. Молодые люди говорили о будущем Германии, избегая щекотливой темы неопределенного будущего Варшавского Герцогства, о предстоящих сражениях, о философии и астрономии, о театре и поэзии. И, конечно, о любви.

Иногда Войцех сопровождал Лизхен на прогулку с братьями, но, с согласия фрау Греты, все чаще они отправлялись куда-нибудь вчетвером, с Дитрихом и фройляйн Мартой. Войцех убедил друга, что слишком дорогие развлечения могут раскрыть его инкогнито, а принимать на глазах у Лизхен щедрость фон Таузига, даже отдавая ему долг исподтишка, ему будет неловко. Поэтому времяпровождение было самое невинное — благотворительные спектакли в пользу армии, публичные концерты военных оркестров, каток, на котором Войцех делал значительные успехи.

Марта, по мнению Войцеха, вела себя на этих прогулках странно. Задавала Лизхен вопросы о планах на будущее, сокрушалась о том, что той, по всей видимости, придется идти в гувернантки, если она не имеет «более удачных» вариантов, и все это непременно в присутствии Войцеха. Интересовалась ее мнением о литературе и музыке, впрочем, недолго. Убедившись, что круг чтения Лизы составляли не только сентиментальные романы, а судить она может не только о вальсах и котильонах, такие разговоры Марта прекратила и свои беседы с Лизой перевела на тему модных шляпок.

Последней темой для разговора о литературе послужили «Страдания юного Вертера». Марта, только недавно прочитавшая книгу по совету Дитриха, осуждала Вертера, не проявившего должной решительности в ухаживаниях за Лоттой до ее непоправимого замужества.

— Лотта — неглупая девица, — заявила Марта, — она не могла не знать, что для нее лучше. Но Вертер не отважился следовать своим чувствам до конца, и все кончилось так плачевно.

— А мне Лотта кажется эгоистичной, — ответила Лиза, — она прекрасно знала о чувствах Вертера, но продолжала разжигать в нем страсть, прикрываясь словами о дружеском участии. Ей просто жаль было потерять поклонника. Я не одобряю подобной жадности.

— Но если она не любила Альберта, — возразила Марта, — то с Вертером ей было бы лучше. Ему стоило только дать ей понять, что он готов ради нее действительно на все.

— Если она не любила Альберта, — пожала плечами Лизхен, — тогда зачем вообще давала ему согласие? Воля твоя, Марта, а я считаю ее пустой и эгоистичной. Нехорошо играть чувствами.

Войцех с гордостью смотрел на Лизу. Ее ум и честность суждений восхищали его не меньше, чем красота. И он снова поздравил себя с тем, что неисповедимые дороги судьбы привели его под скромный кров фрау Греты.

Первое время фрау Грета, хотя и предоставила дочери полную свободу в рамках принятых правил, в домашней обстановке удвоила свою бдительность, и случайные встречи на лестнице и в прихожей стали значительно реже. Но после одного вроде бы ничем не примечательного разговора оставила до того заметное беспокойство по одной ей известным причинам.

После ставшего обычным завтрака втроем (мальчики к тому времени уже убегали в школу) фрау Грета собралась заняться шитьем, назначения которого больше не скрывала. Поднявшись из-за стола, она вдруг провела рукой по рукаву темно-серого сюртука Войцеха и с одобрением кивнула.

— Доброе сукно, герр Войцех. Английское?

Войцех, занятый своими мыслями, кивнул.

— Дорогой товар, — заметила фрау Грета.

— Это сюртук моего отца, — Войцех не нашелся, что ответить, и потому счел за лучшее сказать правду, — он умер пару месяцев назад, и я получил его в наследство.

— Мои соболезнования, герр Войцех, — ответила фрау Грета и, загадочно улыбнувшись, прошествовала к своему креслу.

После того дня она чаще уходила из дому, оставляя Лизу на хозяйстве, иногда даже в отсутствие служанки. Отсутствие было недолгим, но Войцех в полной мере пользовался его плодами. Фрау Грета никогда не предупреждала, в котором часу вернется, и Шемету удалось убедить Лизхен, что в гостиной или на лестнице неожиданное возвращение матушки может застигнуть их врасплох. С колотящимся сердцем он в первый раз ввел Лизу в свою комнатку, и ему стоило большого труда не замечать, как соблазнительно близко находится узкая, застеленная льняным покрывалом кровать.

Сославшись не неудобство чтения лежа, он получил от фрау Греты позволение перенести к себе одно из кресел, и Лиза, вначале робевшая, сидела у него на коленях, отвечая на жаркие поцелуи. У Войцеха голова кружилась от страсти и желания, и недолгие встречи казались ему одновременно сладкими и мучительными. Но он твердо дал слово, в первую очередь самому себе, хотя, конечно, и Лизхен, что ее чести ничто не угрожает. Как бы ни ослеплял Войцеха влюбленный пыл, война стояла на пороге, и оставить девушку на волю судьбы, воспользовавшись ее чувствами, он не мог.

Впрочем, в такой самоотверженности и благородстве Шемет находил даже некоторую прелесть, упиваясь острым, неосуществимым желанием, горячившим кровь, не дающим бурной страсти предвкушения превратиться в тихое наслаждение обладания. Невинность Лизы служила еще одной причиной его сдержанности. Задав ей пару облаченных в самые приличные выражения нескромных вопросов, Войцех убедился, что у его любимой весьма смутные представления о том, чего именно следует опасаться девичьей чести со стороны возлюбленного, и это всякий раз останавливало его от слишком решительных действий.

Разговоров о будущем они избегали. Войцех для себя уже твердо решил, что, если не случится непоправимого, он вернется, чтобы сделать Лизу своей женой. Ее красота и грация, ее изящные манеры и прекрасный вкус, ее природный ум и тяга к прекрасному, несомненно, заслуживали лучшей участи, чем вынужденный брак с мелким чиновником или печальная доля гувернантки. Но брать с нее слово Войцеху казалось нечестным. Он верил в любовь Лизхен, но на собственном опыте знал, как легко это чувство остывает в разлуке, и не считал себя вправе ограничивать ее свободу преждевременными клятвами.

Войцех мечтал, как заиграет всеми гранями этот драгоценный алмаз в той оправе, которую он может ему дать. О ложе в опере, придворных балах, охотах и раутах. И, когда веселый смех Герберта и Йохана звучал в его ушах, образ Лизхен с пухлым крепышом на руках возникал в его воображении. О том, чего он более всего желал теперь, Войцех старался не думать. Представлять себе то, что ему когда-нибудь предстоит увидеть воочию, не хотелось. Во снах Лиза приходила смутным, но жарким видением, а нередко ее место занимала и вовсе какая-нибудь из полузабытых пассий. Но Войцех решил не придавать значения снам и довольствоваться надеждами на будущее.

В таком чаду пролетело почти две недели. Одним морозным утром фрау Грета дольше обычного задержалась у пастора, где она помогала сортировать пожертвования горожан, и Войцех с Лизой остались наедине почти на целый час. Поцелуи становились все жарче, Лиза пылала, хотя сама не сознавала природы своих желаний, и Войцеху все труднее становилось сдержать свою страсть, а попросить Лизхен уйти он не мог, опасаясь ее обидеть.

Он поднялся с кресла, все еще сжимая Лизу в объятиях, отпустил, сделал шаг назад.

— Расстегни платье, — хриплым голосом попросил он, — пожалуйста.

Лиза залилась краской, но дрожащими пальцами принялась расстегивать ряд мелких пуговок на лифе старенького домашнего платья. Войцех, глотая воздух, наблюдал за ее движениями.

— Позволь мне, — тихо сказал он, — ты его порвешь.

Лиза опустила глаза и кивнула. Войцех торопливо, но бережно справился с застежкой и снова отступил на шаг. Девушка, угадав по красноречивому взгляду его просьбу, распахнула платье.

Белоснежная высокая грудь с маленькими розовыми сосками вздымалась при каждом вздохе. Из глаз Лизы покатились слезы стыда, но она застыла под жадным взглядом Войцеха, как мраморная статуя.

— Какая ты красивая, — прошептал Войцех, касаясь рукой нежной кожи, с восторгом замечая, как под его пальцами напрягается от желания розовый бугорок соска, — ты прекрасна, как ангел.

Лиза расплакалась, и ее слезы словно смыли темную пелену вожделения с глаз Войцеха. Он прижал ее к себе, одной рукой запахивая расстегнутый лиф, а другой гладя по волосам.

— Милая, милая, — шептал он, — прости, меня, Лизхен.

— Я буду тебя ждать, — тихо ответила Лиза, — я буду тебя ждать, как бы долго ты ни был там. Ты был первым, и другого не будет. Никогда.

— Я вернусь, любимая, — ответил Войцех, осушая слезы поцелуями, — я вернусь, и все будет хорошо. Ты станешь моей женой, Лизхен?

— Конечно, — ответила девушка, — разве теперь может быть иначе?