Чёрная стая

Танцующий конгресс

В дороге их застигла метель, и Войцех с беспокойством поглядывал на часы, уже и не чая добраться в Вену до полуночи. Йенс дремал, забившись в угол кареты, под рысьей шубой, а у Войцеха, облаченного в роскошный светло-серый каррик на тонкой подкладке, зуб на зуб не попадал от всепроникающего ночного холода. Но Юргису, нещадно нахлестывающему лошадей, на козлах приходилось много хуже, и Войцех корил себя за то, что не остановился в придорожном трактире переждать ненастье.

Карета остановилась, свет масляного фонаря больно резанул по глазам.

— Предъявите подорожную, — потребовал хриплый бас, и Войцех принялся рыться озябшими пальцами в дорожном бюваре, проклиная себя за непредусмотрительность.

— Граф Шемет прибыл по личному приглашению князя Радзивилла, — знакомый голос не утратил привычной жизнерадостности даже в мерзкую погоду, — вот пропуск.

— Вилли! — Войцех выскочил из кареты, сияя довольной улыбкой. — Я уж и не надеялся. На три дня против обещанного задержался, неужто ты ждал?

— Как не ждать? — рассмеялся Вилли. — В Вене сейчас подвалы и чердаки забиты вельможными постояльцами, маркизы по три в одной постели спят. Отец велел тебя тотчас к нам везти, у него ума хватило еще в апреле особняк снять, когда слухи о конгрессе только пошли. В гостинице сейчас мышь не поселится, а у тебя прислуга своя. Я уж третий день в трактире заседаю, у хозяина сливовица к концу подходит. Но тебе оставил, хороша, слов нет.

— Юргису лучше отдай, — покачал головой Шемет, — кабы не он, до завтра бы ждал. А мы уж как-нибудь шампанским обойдемся. Ни в жизнь не поверю, чтобы у тебя запаса не нашлось.

— Отыщется, — улыбнулся Вилли, — а пока пересаживайся в мою карету, а твоя пусть следом едет. Чтобы не заплутать.

Метель стихла, и снег заискрился в лунном свете, нарядный и чистый. Ночную тишину разорвал далекий треск фейерверка, к выглянувшим из сизых облаков звездам взлетели алые и зеленые ракеты.

— Спят здесь по утрам, — сообщил Вилли, — днем ходят по ресторациям и прочим увеселительным местам, вечером — на званые обеды, по ночам — на балы.

— А когда же ведутся переговоры? — удивился Войцех.

— Шут его знает, — пожал плечами Вилли, — конгресс не движется, он танцует.

Особняком занимаемое князем Радзивиллом строение назвать можно было только из уважения к его титулу. Ветхое одноэтажное здание с мезонином с улицы производило впечатление обиталища купеческой семьи среднего достатка, да таковым, без сомнения, и служило, пока заполненная делегатами и гостями Вена не затрещала, как переполненная сельдью бочка. Войцеху, впрочем, повезло несказанно. К дому лепился совсем недавно пристроенный флигель о шести комнатах, с кухонькой, прихожей и двумя большими голландскими печами. Обстановку собирали с миру по нитке, но требовать большего было бы уж совсем беззастенчиво.

Вилли вручил Войцеху ключи от флигеля, отправил на помощь Йенсу и Юргису двух лакеев из княжеского штата и отправился наверстывать упущенное за три дня, проведенные в придорожном трактире, несмотря на уверения зевающего Шемета, что тот готов отложить сон до утра.

Проснувшись, Войцех мысленно возблагодарил Вилли за отложенные до вечера возлияния. Тело болело после дорожной тряски, а дел было невпроворот. Оставив Йенса заниматься прямыми обязанностями, то есть руководить приведением флигеля в подобие графских апартаментов, Шемет отправился в банк, а оттуда к портному и каретнику, громоздкая колымага, доставившая его в Вену, для парадных выездов подходила не слишком, а обновленного в Дрездене гардероба для ежевечерних светских увеселений положительно не хватало. Вернувшись, Войцех обнаружил в прихожей карточку князя Радзивилла с приглашением посетить его в любое удобное время до вечера и отправился наносить свой первый визит.

Ни ветхие стены, ни теснота низеньких комнат не умаляли величия Антония Генриха, наследника древнего литвинского рода, прусского вельможи, мецената и композитора. За простотой манер и любезным обхождением легко угадывались железная воля и недюжинный ум. На этот раз князь Радзивилл принял графа Шемет как равного, а не как товарища сына по юношеским шалостям. Разговор, начавшийся с последних светских новостей бурной Венской жизни, плавно перетек в политическое русло, и вот тут-то Войцех в полной мере оценил предусмотрительность хозяина, заранее заручившегося благодарностью гостя. От Шемета потребовался весь петербургский такт, чтобы не связать себя поспешными обязательствами.

— Вам может показаться, граф, что мы нарочно затягиваем с решениями, беззастенчиво пользуясь гостеприимством австрийского монарха. — Князь Антоний недовольно скривил красиво очерченный рот, и жесткие концы воротничка впились в его пухлые щеки. — Балы, концерты, живые картины, катания в санях… Да что говорить, я и сам принял участие в жалкой пародии на рыцарский турнир. В буфах и шляпе с плюмажем. Ссадил графа Зичи с седла со всею возможной любезностью. А меж тем у меня в Несвиже лежит пика, коей предок мой, Доминик Николай Радзивилл, эту самую Вену от турок оборонял. Кто сегодня об этом помнит?

— Память обязывает, — согласно кивнул Войцех, все еще не понимая, куда клонит собеседник, — для монархов и политиков это недопустимая роскошь.

— О, не сомневайтесь, граф, — нахмурился Радзивилл, — когда речь идет об их наследственных правах, они помнят все, до последней черточки на карте. Принцип легитимизма. Вы уже слышали, что князь Талейран предложил положить его в основу решений Конгресса?

— Я не слишком силен в юриспруденции, — покаянно признался Войцех, — что это за принцип?

— Надо сказать, что Талейран сумел придать своим идеям вполне благопристойный смысл, — князь понизил голос, — право сильного он объявил пережитком варварства и мрачным наследием прошлого. «Никто не может полагать, что ему удастся силой захватить то, что по праву принадлежит другим».

— И как далеко в прошлое они готовы зайти, чтобы утвердить этот принцип? — горько усмехнулся Шемет.

— Не слишком, — одобрительно кивнул Радзивилл, — вы верно понимаете положение вещей, граф. У Речи Посполитой уже давно не было легитимного монарха, следовательно, она может послужить разменной монетой в торге. Но тут еще имеется проблема Саксонии. Пруссия требует ее в качестве возмещения за земли Варшавского Герцогства, которые отдадут России.

— А их отдадут? — вспылил Войцех. — Это уже решено?

— Ничего не решено, — покачал головой князь, — Талейран верно рассчитал, что интересы бывших союзников столкнутся, и Франции удастся получить от их победы больше, чем она могла надеяться, когда Наполеон подписал отречение. Британский посланник лорд Каслри озабочен усилением России куда больше, чем справедливостью, о которой непрестанно твердит, австрийцы и французы заключили с британцами оборонительное соглашение, не оставив Пруссии иного выбора, кроме России. Что самое печальное, переговоры ведутся в кулуарах и кабинетах, и повлиять на них тем, кто не принимает участия в тайных встречах, сложно.

— Но возможно? — полувопросительно заметил Войцех.

— Танцуйте, граф, — высокий лоб Радзивилла прорезала жесткая морщина, — пользуйтесь своей молодостью, обаянием, красотой. Женщины здесь решают многое. Вовремя сказанное в нужное ушко слово может стать той пушинкой, которая склонит чашу весов в нашу сторону. Это все, что я могу вам посоветовать, граф.

— Благодарю, князь, — Войцех поднялся из кресла и поклонился, — непременно воспользуюсь вашим советом.

Но, выходя от князя Антония, он так и остался в недоумении, какую сторону Радзивилл считал «нашей».

С первого же вечера Войцех словно вернулся в полузабытые петербургские времена. Ослепительные красавицы, съехавшиеся в столицу Австрии со всей Европы, по достоинству оценили ловкого танцора и учтивого кавалера. Вездесущий Вилли представил его Доротее де Талейран-Перигор, первой даме французской дипломатической миссии, воспитаннице княгини Луизы Радзивилл. С того дня, как Вилли и Дора играли в салочки, гоняясь друг за другом по анфиладам дворца на Вильгельмштрассе, много воды утекло, но теплые чувства сохранились, и, судя по принятому приглашению на мазурку, распространились и на друзей названного брата.

Никогда прежде так многое не зависело от его умения танцевать. За парой, летящей в бравурном танце, пристально наблюдал сам князь Талейран, по слухам питавшей к жене своего племянника совсем не отеческие чувства. Выражение лица французского посланника оставалось невозмутимо-дипломатичным, но Шемет мог поклясться, что нажил себе врага, когда Доротея одарила его томным взглядом, слегка задержав его руку после танца. Зато князь Меттерних, главный противник Талейрана на конгрессе и воздыхатель Вильгельмины Саган, старшей сестры Доротеи, улыбнулся многозначительно и напоказ. Все эти политические тонкости пока были выше разумения Войцеха, но он дал себе слово непременно в них разобраться.

Дня через три после мазурки, вынесшей юного графа к самому центру дипломатических интриг, Вилли потащил его в маскарад. По слухам, даже коронованные особы не упускали случая воспользоваться вольностью нравов под маской, а участники тайных переговоров с удовольствием скрывались под разбойничьим плащом или монашеской рясой от прилипчивых осведомителей австрийского министра полиции барона Хагера.

— Кунтуш и жупан — это политическая маска, — заметил Вилли, — ты бы еще рогативку нацепил и косу взял, чтобы никто не сомневался, зачем ты сюда приехал.

— Могу у Юргиса тулуп одолжить, — криво усмехнулся Войцех, — полу поджечь, вшей напустить — будет костюм русского офицера кампании двенадцатого года. Куда как патриотично. Сам-то в кого рядиться будешь, уже решил?

— Я у горничной княгини Эстергази справлялся, — чуть смущенно признался Вилли, — Полина в маскараде цыганкой будет. Ну, я и подумал…

— А петь-то ты, как цыган, можешь? — осведомился Войцех, припоминая свои визиты в хор. — Ну, как княгиня серенаду затребует? Справишься?

— Эх, не в отца я пошел, — расстроился младший Радзивилл, — мне медведь на ухо наступил еще в колыбели. Если я запою, княгиня в свои венгерские поместья умчится после первого же куплета. Что же мне делать?

— А ты медведя этого злополучного на цепь возьми, — посоветовал Шемет, — совсем по-цыгански получится.

— Да где ж я тебе медведя возьму? — насупился Вилли. — Тебе бы все шутки шутить, а у меня, может, другой оказии не будет. Да и не пустят меня с медведем.

У Вилли задрожала губа, и Войцех устыдился, вспомнив себя, влюбленного в первый раз и отчаянно страшащегося не дождаться взаимности.

— Будет тебе медведь, — рассмеялся он, — только на цепь меня не сажай, я и без нее на задних лапах похожу.

— Вот уж не знаю, как и благодарить, — разулыбался Вилли, — век не забуду.

— Идем уже, — Войцех похлопал его по плечу, — не то опоздаем к портному и придется тулуп надевать.

Первоначальное намерение влезть в целую медвежью шкуру Войцех отбросил после недолгих размышлений. Танцевать в таком виде было решительно неудобно, а изображать цыганского топтыгина целый вечер в его планы не входило. Костюм вышел вполне театральный, ладно подогнанный по фигуре и не стесняющий движений. Меховая шапка с круглыми ушами покрывала голову, а маска из папье-маше довольно правдоподобно имитировала добродушную ухмылку, коварство которой обмануло не одного охотника.

Появление друзей во дворце Хофберг, императорской резиденции, не прошло незамеченным, и княгиня Полина Эстергази, черноволосая быстроглазая венгерка, звеня золотыми монистами и сияя бриллиантовыми пуговками на алом корсаже, выразила желание поплясать и с медведем, и с его вожатым. Следующий танец обошелся уже без медведя, и Войцех, свободный от дружеских обязанностей, отправился на поиски безобидных приключений, полный твердой решимости не уступать соблазнам.

Ярко освещенные залы императорского дворца заполнили крестьянки в шелках и бархате, кружевных мантильях и золотом шитье. От блеска самоцветов слепило глаза. Принцессы и княгини, в тончайших блузах, открывающих глазу нежные прелести высокой груди и округлых плеч, спрятали под масками лица, но многих можно было узнать по фамильным драгоценностям, на которые можно было бы скупить не одну деревню, вместе с тягловым скотом и прочим инвентарем. Кавалеры в расшитых кафтанах и жилетах не уступали в блеске своим визави, и Шемету подумалось, что медвежья шкура — не самый плохой выбор.

Оркестр, однако, был совсем недурен, а пара бокалов шампанского окончательно прогнала из его головы серьезные мысли, и Войцех окунулся в пьянящую атмосферу праздника, решив отложить политические интриги до другого случая.

К полуночи твердая решимость не то чтобы ослабла, но как-то перестала занимать его мысли, и разгоряченный танцами и двусмысленными разговорами Войцех, спросив у проходившего с подносом лакея стакан лимонаду, направился в оранжерею, охладить пыл. В длинном помещении под стеклянной крышей красные китайские фонарики, свисающие с апельсиновых и лимонных деревьев, разгоняли душный полумрак, из темных уголков доносился приглушенный шепот и шелест сминаемого шелка, но здесь, все-таки, было не так многолюдно. Присев на кованую скамью с узором из сплетенных листьев, Войцех приложил ледяной стакан к пылающему лбу, и вздохнул. Всю пышность бала отдал бы он за скромный уют квартирки в Пасси.

— Удачная мысль, граф, выставить напоказ свое истинное лицо там, где другие пытаются его скрывать.

Безупречный французский с неуловимым мягким акцентом. Холодная ирония, небрежная уверенность. Голос показался до боли знакомым. До страшной, раздирающей внутренности боли, которую хотелось, да не получалось забыть, как дурной сон. И маску он тоже узнал, гладкое белое лицо с павлиньим пером, окаймляющей левую глазницу. В черных прорезях маски глаза пылали красным, отражая свет китайских фонариков.

— Кажется, я должен вас поблагодарить, — почти не дрогнувшим голосом заметил Войцех, — но, по правде сказать, я не уверен, стоит ли это благодарности. Моя жизнь принадлежит мне, незнакомец.

— Вы все еще не верите в вечную жизнь? — бесстрастная маска не улыбнулась.

— А должен? — пожал плечами Войцех. — Если я ошибаюсь, и там, за гробом, что-то есть, я узнаю это. Знать и верить — не одно и то же.

— Вы узнаете это, граф, — кивнула маска, — прежде, чем умрете. Даю вам слово.

— Приходите лет через пятьдесят, — рассмеялся Войцех, — я собираюсь жить долго.

— Дольше, чем надеетесь, и меньше, чем думаете, — алое пламя полыхнуло в черных глазах нестерпимым блеском. — Вам понравилось убивать?

— Нет, — уверенно ответил Войцех.

И задумался. Незнакомец умолк, терпеливо ожидая ответа.

— Нет, — повторил Войцех, — мне нравится побеждать. Это честная игра, незнакомец.

— В таком случае я ошибся, — вот теперь насмешка прозвучала неприкрыто и явственно, — примите мои поздравления, граф, у вас удачный костюм.

Ответить Войцех не успел, собеседник растворился в тенях, и только дальний шепот прошелестел в листве, то ли эхом, то ли отзвуком собственных мыслей Шемета.

— Мы еще встретимся, дитя. Мы непременно встретимся.