Чёрная стая

Маскарад

В первые дни декабря полк перебрался на зимние квартиры в столицу. Войцех, уже привыкший к дружной полковой жизни, с тоской думал о возвращении к одинокому домашнему житью. По счастью, он стал невольным свидетелем разговора между поручиками Давыдовым и Сениным, сговаривающимися вскладчину снять комнатку с полу-пансионом у какой-нибудь вдовы-немки, и сумел предложить им свое бессрочное гостеприимство в столь сердечных и искренних выражениях, что друзья приняли приглашение без малейшей неловкости.

Утро проводили на службе, в манеже или на плацу, а дважды в неделю — на проспектах и площадях, готовясь к рождественскому параду. Серые плащи поверх надетых в рукава ментиков мало защищали от пронизывающего ледяного ветра, снег тяжелыми хлопьями оседал на этишкетах и орлах, клонил книзу султаны, забивался под воротник. Но с каждым днем гусары все ровнее держали ранжир даже в самых сложных перестроениях, и молодые офицеры с гордыми улыбками на посиневших от холода губах взирали на своих воинов.

Вечерами, если не подходила очередь эскадрона нести караул, лейб-гусары были нарасхват. Весельчаки и танцоры, они оживляли одним своим присутствием любой бал или прием. К вельможным особам и ко двору являлись в темно-зеленых вицмундирах с золотыми эполетами, в белых панталонах, шелковых чулках и башмаках с пряжками. Но в приглашениях на семейственные праздники и танцевальные вечера нередко значилась просьба придти в мундире — красные ментики, шитые золотом, смотрелись куда наряднее.

Общежитие с друзьями, однако, положило некоторые границы светской жизни графа. Его кошелек был всегда открыт для товарищей, но щепетильность и такт не позволяли ни ему проявлять чрезмерную щедрость, граничащую с благотворительностью, ни им слишком уж вольно ею пользоваться. Потому многие вечера они проводили дома, за дружеской беседой, за чтением книг из богатой библиотеки Яна Казимира, доставшейся Войцеху вместе с домом, или, как шутил Сенин, «по-стариковски», за шахматами и вистом, развившими юные умы не менее философских диалогов или математических упражнений, которыми они тоже не пренебрегали.

В конце декабря, перед Рождеством, Давыдов испросил недельный отпуск, чтобы повидаться с родными, а Шемет благополучно завершил очередной затянувшийся роман единственной бурной сценой, в чем резонно усмотрел следствие неустанного самообразования в тонком деле любовной науки. В предвкушении новых осад и побед он кинулся в бурный водоворот светской жизни, увлекая за собой Сенина. Бал у Гагариных, прием у Огинского, с которым Войцех почти что примирился, «Фигарова женитьба» в Немецком театре. И, как апофеоз, — маскарад в Опере, с входом для всех желающих по билетам.

— Ты что же, думаешь, у меня совести нет? — возмущенно вопросил Сенин, отгораживаясь от Шемета томиком Плутарха. — Третьего дня опера, вчера — обед у Талон, да цыгане…

— Нет у тебя совести, — убежденно заявил Войцех, — у тебя заместо нее принципы и гонор. Тебе билет взять неловко, а мне одному в маскарад идти? Где же тут совесть?

— А костюм я где возьму? — не унимался Сенин. — Вицмундир из-под домино выглянет, как раз и признают, никакой маской не укроешься. Авантюры не будет.

— Вот что, — решительно предложил Войцех, — мы в цейхгауз наведаемся. В прежние времена на учениях противника, бывало, в чужеземные мундиры рядили. Если не разворовали, может, найдем что-нибудь подходящее.

Набег на цейхгауз в Петропавловской крепости увенчался полным успехом. Войцех вертелся перед зеркалом, оглядывая синий камзол с белыми обшлагами и серебряными эполетами, ладно сидевший на его стройной фигуре. К камзолу шли белые панталоны и жилет. На пудреных буклях парика красовалась синяя треуголка с плюмажем, черные сапоги с желтыми отворотами и шпорами дополняли наряд.

— Ты уверен, что эта шалость тебе с рук сойдет, если тебя под маской узнают? — обеспокоенно спросил Сенин, облаченный в изрядно преображенный портновским искусством красный камзол английской армии времен Семилетней войны. Парик с локонами придавал бы ему почти совершенное сходство с Мальбруком, если бы не усы.

— Это ты, Миша, знаток военной истории, — рассмеялся Шемет, поправляя портупею, — американский мундир у нас мало кто признает. А уж вспомнить, что Пулавский при Честноховой с Суворовым дрался, прежде чем свои услуги Вашингтону предложить, так вообще некому.

— Льстишь, — утвердительно заявил Сенин, — ну, если что, на гауптвахте тебе сидеть.

— И посижу, — хмыкнул Шемет, — но нельзя же было такую оказию упустить.

В маскарад ехали в санях, весело смеясь налетающему легкому снегу. После гусарских плащей шубы и меховые сапоги, надетые поверх обычных, казались совершеннейшей роскошью. При входе отстегнули сабли, сдав на хранение в гардеробную вместе с шубами, и очертя голову ринулись в веселую шумную толпу, уже собравшуюся в театре, в надежде на самые отчаянные интриги и авантюры. Свобода нравов, царившая под маской, влекла сюда и дам полусвета, и салонных львиц и неприступных красавиц высшего общества.

Две хорошенькие пастушки с украшенными цветами пудреными прическами, в коротких, по моде Регентства, юбках и весьма открытых корсажах, подскочили к ним.

— Роза или фиалка? — спросила одна из них Сенина.

— Фиалка, — не задумываясь, ответил Мальбрук, подхватывая даму в лиловом и уводя ее в круг, где уже начинался экосез.

— Вам досталась роза, — улыбнулась из-под маски дама в бледно-желтом, показав прелестные зубки, — если вас не пугают шипы.

Шемет чуть не поперхнулся и внимательнее пригляделся к незнакомке. Платье ее, не слишком дорогое, кажется, вышло из театральной гардеробной. Но женское тщеславие победило предосторожность — сверкнувшие в ушах бриллианты не оставляли сомнений в ее средствах, а сюсюкающий французский акцент определенно выдавал даму из общества. Так что красавица вряд ли понимала, сколь непристойна ее шутка[4], поскольку в эпоху Регентства при Версальском дворе бывать никак не могла.

— Красота врачует раны, которые наносит, — улыбнулся Войцех, увлекая даму в круг танцующих.

Они сделали тур экосеза и отошли к буфету, где их отыскали Сенин с Фиалкой. Роза переглянулась с подругой, и даже под маской стало видно, как та залилась румянцем.

Сенин отозвал Войцеха в сторону.

— Они сговорились на сегодня не расставаться, — с многозначительной улыбкой произнес он.

— Значит, нам придется поискать другое приключение, — пожал плечами Шемет.

— Вовсе нет, — рассмеялся Сенин, — наоборот.

— Но…

— Слушай, брат, — с нажимом произнес поручик, — к девкам ты не ходишь, афинских ночей бежишь. Это твой шанс. Упустишь — пожалеешь.

Войцех оглянулся. Роза и Фиалка пересмеивались, обняв друг друга за талию. Он коротко кивнул Сенину и вместе с ним вернулся к дамам.

— Прелестные красавицы, — лукаво улыбнувшись спросил он, — знаете ли вы, что такое дилижанс?

— Недурно начали, — заметил Шемет, выходя из театральной уборной, куда их впустили по его давнему знакомству за кулисами и за серебряный рубль, вложенный в руку служителя.

— Ты узнал хоть одну? — спросил Сенин, заботливо оправляя сбившийся парик.

— Нужды нет, — покачал головой Войцех, — такие авантюры хороши в своей мимолетности. Дамы просили не провожать их до кареты, а это значит…

— Это значит, что карета у них с гербом! — рассмеялся Сенин. — Ты прав, нужды нет. Чувственные порывы — это прекрасно, но для серьезного романа в женщине должно быть хоть сколько-то ума.

— А вечер только начался, — заключил Шемет, — и в буфете есть отличное шампанское.

В зале вальсировали. Друзья, взяв в буфете по стакану шампанского, разглядывали маски. Бурное начало вечера не остудило кровь, но, уняв первый пожар, пленило воображение мечтой о более изысканных и тонких наслаждениях, полных загадочной таинственности и волнующей непредсказуемости.

— Эдак мы ничего не поймаем, — вздохнул Сенин, — маска проносятся мимо, и как рассудить, кто под ней?

— Тогда бросимся в волны вальса, — кивнул Шемет, — и пусть они вынесут нас к желанному берегу. А нет — так хоть потанцуем всласть. Я так не променяю мазурку на объятия самой прелестной маски.

— Значит, надо успеть до мазурки — прагматично заметил Сенин.

Их закружило водоворотом и унесло. Войцех танцевал то с гордой испанкой, то с нежной каталонкой, нашептывая милые, но ни к чему не обязывающие комплименты. Ни одна не заинтриговала его настолько, чтобы пригласить ее на следующий тур, и он снова отошел к буфету, чтобы освежиться.

— Вам к лицу синий мундир, мсье lieutenant.

Войцех обернулся. Перед ним стоял молодой человек лет двадцати в черной мантии звездочета, украшенной переливающимися мелкими звездочками. На говорившем не было маски, и Войцеха поразила невероятная красота бледного юношеского лица, обрамленного спадающими на плечи иссиня-черными кольцами волос. Незнакомец говорил по-французски, но слово «лейтенант» произнес с отчетливым британским выговором, словно хотел подчеркнуть, что узнал мундир.

— Пока всего лишь корнет, увы, — улыбнулся Войцех, — но маскарад — прекрасная возможность примерить на себя другую роль.

— Ах, корнет! — с энтузиазмом согласился юноша. — Вы, верно, не догадываетесь, как точно угадали. Маска способна не только скрыть истинное лицо, она меняет саму суть. Впрочем…

Он оглядел Войцеха и застенчиво улыбнулся.

— Позволите внести маленькое уточнение в ваш мундир? — спросил он. — Мне кажется, ему кое-чего не хватает.

— Возможно, — улыбнулся Войцех, — и чего же?

Юноша огляделся, в темных блестящих глазах отразилась тревога. Взгляд его упал на позабытый кем-то веер, и счастливая улыбка озарила лицо. Войцеха, привыкшего к светской сдержанности чувств, поразила та беспечная искренность, с которой незнакомец выражал их, почти детская наивность и трогательная беззащитность юности.

Незнакомец отщипнул от веера перо, с виноватой улыбкой застигнутого на шалости мальчишки оторвал нитку от бахромы на оконной занавеси и принялся сооружать нечто, пока непонятное Войцеху.

— Позвольте представиться, мсье лейтенант, — произнес он, не отрываясь от своего занятия, — я — Алессио Ринальди, из Равенны. Путешествую в поисках новых впечатлений. Петербург покорил меня.

— Граф Войцех Шемет, — с учтивым поклоном ответил Войцех, — я рад знакомству, хоть и состоялось оно там, где все стремятся сохранить инкогнито. Вы еще долго намерены пробыть в Петербурге, синьор Ринальди?

— Ах, нет, к сожалению, нет… — с некоторым испугом ответил Алессио, — но возможно, мы еще встретимся, господин граф. Да, конечно…

Он закончил свою работу и, выдернув одну из звездочек, украшавших его наряд, приколол к груди Войцеха. На синем сукне мундира ярко засияла белизна маленьких крыльев.

— Так-то лучше, — с удовлетворением кивнул он, — до встречи, господин граф.

— Погодите! — окликнул Войцех уже теряющегося меж танцующими Алессио. — Что это?

— Твоя мечта! — ответил Алессио и скрылся из виду.

Войцех в задумчивости глядел на танцующих, пытаясь разобраться со странными чувствами, которые вызвал у него этот разговор. Он даже не заметил, что Сенин подошел к нему, пока тот не тронул его за плечо.

— Прекрасная незнакомка скрылась, не оставив следа? — подмигнул он. — У тебя такой вид, словно ты встретил свою судьбу.

— Прекрасный незнакомец, — пожал плечами Войцех, — загадочный и таинственный. Пожалуй, это было приключение. Не все же о любви грезить, Миша. Как он мог угадать?

— Что угадать?

— Неважно, — отмахнулся Шемет, — а ты нашел ли, что искал?

— Одна досада, — вздохнул Сенин, — маски пошлы, разговоры глупы, ни стиля, ни чувства — все сплошь жеманство.

— Так уж и все? Погляди-ка, к примеру на Диану, вон там, у колонны. Какой гордый поворот головы! Как небрежно скользит мех с обнаженного плеча! Какая царственная грация в каждом движении! Разве не хороша? А ее глаза? Так и сияют черным огнем из-под маски! — Я узнал бы ее из тысячи… — Сенин побледнел, — моя богиня! Но что ей бедный поручик, когда князья у ее ног? Женни…

— Неужто Колосова? — удивился Войцех. — Вот уж кого не ждал тут увидеть. Спору нет, хороша. И танцует божественно. Мы же видели ее третьего дня в «Федре»…

Он с подозрением поглядел на друга.

— Так вот кому ты букет посылал…

— Что толку в букете? Князь Юсупов ее бриллиантами осыпает, рысаков орловских давеча подарил.

— А муж?

— А что муж? Он в оркестре числится, для светского приличия.

— Слушай, Сенин, — Войцех сжал руку друга, — она — балерина, танцорка. Какими бы талантами ни блистала, а своего места примы без покровителя не удержит. Не нам ее судить. Но ежели она за бриллианты князя любит, то чем она лучше любой девки, которой ты рубль платишь?

— Не смей!

— Ты не дослушал, Миша. А вот ежели в ней сердце есть, так смирись. И с мужем, и с князем, и с кем еще придется. Иди за ней. Люби, и ни о чем не думай.

— Тебе легко говорить…

Сенин так и не сдвинулся с места, пожирая глазами красавицу. Она заметила его взгляд и отошла от колонны, направляясь к ним. Сенин замер, не в силах вымолвить ни слова. Диана отколола от корсажа привядшую алую розу, бросила поручику и, приложив палец к губам, двинулась в направлении сцены.

— Беги же! Что медлишь? — воскликнул Шемет.

Уговаривать Сенина не пришлось, и поручик вихрем сорвался с места, преследуя ускользающую богиню.

На этот раз возвращения Сенина не предвиделось. Войцех прошелся в польском, пронесся в вальсе, дождался мазурки, в которой, как всегда, отличился, сорвав аплодисменты не слишком обеспокоенной светскими условностями публики, и решил ехать домой на извозчике, оставив сани другу.

У самой гардеробной отвратительная сцена привлекла внимание Шемета. Мужчина в наряде Арлекина прижал к стене Коломбину, одной рукой зажимая ей рот, а другой пытаясь влезть за корсаж. Войцех кинулся к ним.

— Вы оскорбили даму, сударь!

— Это не дама, — хрипло рассмеялся Арлекин, — это девка. Мне плевать на ее титьки, но половина денег, которые она там прячет, — мои.

Коломбина шмыгнула носом, утираясь клетчатым рукавом.

— Вы оскорбили даму, — холодно повторил Войцех, — немедленно извинитесь, не то…

— Не то что? — презрительно ответил Арлекин. — На дуэль вызовете, ваше благородие? Не по сеньке шапка, много чести для меня. Дурак ты, ваше благородие.

— Дурак, — неожиданно согласился Шемет, с размаху ударяя Арлекина кулаком в нос.

Кровь брызнула на широкие крахмальные брыжи, и Войцеха словно опалило огнем. Красная пелена снова застелила ему взор, и кровь бросилась в голову. Арлекин вскрикнул, заслоняясь от следующего удара, Коломбина испуганно ойкнула и бросилась наутек. Шемет скрежетнул зубами и снова занес руку, ненависть и ярость вырвали из его горла тихое рычание.

Чья-то рука стальной хваткой остановила его.

— Довольно, граф, — спокойный голос отрезвил Войцеха и он обернулся. Арлекин, воспользовавшись моментом, кинулся бежать.

— Я вас знаю? — спросил Войцех, разглядывая высокую фигуру, закутанную в домино с головы до ног. Судя по голосу, это был мужчина, но черты его целиком скрывала фарфоровая маска, бесстрастное кукольное лицо, расписанное павлиньими перьями вокруг левой глазницы. Лишь черные глаза в прорезях маски горели живым огнем.

— Нет, господин граф, — ответил незнакомец, — но я знаю вас. Я знаю, что вы сейчас чувствовали. Я знаю, к чему это ведет… Что вы думаете о вечной жизни?

Вопрос застал Войцеха врасплох.

— Я в нее не верю, — он покачал головой, — ни в рай, ни в ад, ни в бога, ни в черта. А вы?

— Я не верю, — тихо ответил незнакомец, — я знаю. Но вы к ней еще не готовы, господин граф. До встречи.

Он словно растаял в полумраке алькова, и Войцех утер выступившую на лбу испарину.

— Что за черт! Пожалуй, и впрямь пора домой, приключений на сегодня было довольно.