Чёрная стая

Квадрига

Белоснежный фасад Бранденбургских ворот подпирал белое заснеженное небо незавершенной линией украшенного барельефом постамента. Войцех не сразу понял, откуда возникло это ощущение щемящей пустоты. Вспомнились многочисленные гравюры с видами Берлина, на которых богиня Виктория уверенной рукой правила победоносной квадригой.

Коней и богиню Бонапарт увез в Париж, как трофей, в насмешку над урезанной и ограбленной Пруссией. Шемет знал и о тяжелейшей контрибуции, разорявшей страну, и о французских гарнизонах, занявших почти все главные крепости Пруссии, о реквизициях, арестах, бесцеремонном вмешательстве во внутреннюю политику. Но почему-то именно этот унизительный жест победителя переполнил чашу. Город, куда он только недавно прибыл гостем, этот чужой европейский город, с которым его прежде ничего не связывало, вдруг показался ему близким и родным.

«Я еще увижу квадригу на Вратах Мира»[8], - пообещал он себе, и рука сжалась в кулак в молчаливом жесте.

У бокового подъезда Министерства внутренних дел на Вильгельмштрассе, несмотря на холодный ветер, срывающий с крыш сухой колкий снежок, толпился уже десяток посетителей, дожидающихся начала рабочего дня. Притопывал ногами в щегольских лаковых сапожках молодой мужчина пронырливого вида, мрачно сопел в воротник шубы грузный силезский помещик, недовольно посматривал на часы седой мужчина в адвокатской мантии, выглядывавшей из-под каррика с широким меховым воротником. Войцех, плотнее запахнув широкий серый плащ, поежился и присоединился к разношерстной компании просителей.

Через четверть часа величественный швейцар открыл широкую дверь, впустив их в нетопленую приемную с узкими окошками и деревянными скамьями по стенам. Вскоре показался моложавый секретарь в синем вицмундире, тихо осведомился у каждого о причине визита и велел дожидаться вызова.

Шемет, несмотря на предостережения Шпигеля, не слишком волновался. Отец, горячо заинтересованный в идеях Штейна, заложившего основы государственных реформ, успел проделать большую часть работы. Жюстина, помогавшая графу в последний год его жизни, передала Войцеху все бумаги, сопроводив весьма разумными советами и необходимыми пояснениями. Оставалось всего лишь завизировать отказ сельского схода от права на помощь помещика в уплате податей в обмен на досрочную отмену барщины, утвердить размер чинша для арендаторов, внести в земельный реестр раздел пастбищных и луговых угодий. Передел крестьянских наделов и долгосрочный выкуп инвентаря. Соглашение о попечительстве над сельской школой и категорический отказ от участия в делах приходского совета.

По правде сказать, Войцех готов был отказаться и от большего, лишь бы не погрязнуть до конца жизни в хозяйственных делах. Впрочем, после двух недель, проведенных с глазу на глаз с Жюстиной за обсуждением предстоящей поездки в Берлин, он решил, что может полностью на нее положиться. В Мединтильтасе она оказалась на своем месте; спокойный ум, простота хороших манер, вдумчивая пытливость — все это за год сделало из нее настоящую хозяйку, заботящуюся как о достатке своего дома, так и о благополучии тех, кто от нее зависит.

Война уже однажды коснулась Войцеха своим гибельным дыханием, и только невероятная удача позволила ему выскользнуть из холодных когтей смерти. Рассчитывать на то, что чудо случится во второй раз, было глупо, и Шемет прекрасно понимал, что может и не вернуться домой. Жюстина, ожидающая наследника, была его страховкой на такой случай. Гарантией, что сделанное отцом и законченное им в Берлине, не пропадет, не развеется по ветру, не будет разрушено жадными руками дальней родни, к которой попадет Мединтильтас в случае его гибели. Войцех вспомнил умные серые глаза и чуть печальную ласковую улыбку, и на душе у него потеплело.

— Граф Шемет! — голос секретаря вывел его из размышлений. — Вас ждут, Ваше сиятельство.

Войцех прошел в открытую дверь, провожаемый удивленными взглядами посетителей, не ожидавших, что под скромным серым плащом скрывается один из богатейших магнатов Восточной Пруссии.

В длинном зале со стенами, выкрашенными глухой охристой краской, от самой двери до стеклянной перегородки, за которой находился кабинет начальника канцелярии, тянулся ряд однообразных конторок. Писцы, большей частью совсем молодые юноши или убеленные сединами старцы, с прилежанием скрипели перьями, переписывая всевозможные циркуляры, постановления и эдикты. Готовые бумаги относили к большим столам, за которыми восседали строгие регистраторы, заносившие номера бумаг в толстые обтянутые коленкором конторские книги и сортировавшие их для дальнейшей отправки по инстанциям.

Ближе к двери за обширным бюро в высоком кресле с прямой спинкой один из помощников начальника канцелярии, мужчина средних лет в золоченых очках, поблескивающих на благородном мясистом носу, вел прием посетителей.

Шемет, которого в Петербурге судьба уберегла от хождения по присутствиям и департаментам, неожиданно вспомнил страшные рассказы знакомых о неприступных и грозных российских чиновниках, и даже несколько стушевался, вцепившись пальцами в ручку вместительного саквояжа рыжей кожи. Выпрямил спину, расстегнул медный замок и выложил документы на стол перед чиновником с самым вельможным и самоуверенным видом, на который оказался способен.

— Присядьте, Ваше сиятельство, — чиновник с самой благожелательной улыбкой указал Войцеху на стул, — мне, право неловко, сидеть, когда такой благородный посетитель передо мной стоит. Позвольте представиться, коллежский асессор Зигфрид Толе.

— Благодарю, господин Толе, — кивнул Войцех, усаживаясь на стул, — я надеюсь, что надолго вас не задержу.

— Полноте, господин граф, — заулыбался Толе, — я весь в вашем распоряжении.

Следующие четверть часа вселили в Войцеха надежду на то, что предупреждения герра Шпигеля — это тонкий еврейский юмор. Толе весьма обстоятельно изучил представленные документы, сопровождая процесс короткими деловыми вопросами, неизменно вникающими в самую суть, и одобрительно кивал, выслушивая ответы Шемета. Пометки, которые он делал на узких полосках бумаги остро заточенным Кох-и-нуром, Толе аккуратно прикреплял к соответствующим листам поданных Войцехом прошений, раскладывая их в четыре разные стопки.

Наконец, закончив, он поправил очки, сложил бумаги в одну аккуратную кипу и протянул ее Шемету.

— Весьма обстоятельно и профессионально составленные документы, — одобрительно улыбнулся Толе, — вам следует подать их в Кенигсбергский окружной суд по земельным вопросам. И в попечительскую комиссию при ландтаге Восточной Пруссии. Я уверен, что с их утверждением не возникнет никаких затруднений.

— Но позвольте, господин Толе! — Войцех положил бумаги чуть не под нос собеседнику. — Разве вам неизвестно, что Кенигсберг занят русскими войсками? Местным властям есть, чем заняться, кроме устройства моих дел.

— Берлин занят французскими войсками, — невозмутимо отпарировал чиновник, отодвигая документы, — однако же, это не мешает нам работать. Я уверен, господин граф…

— Послушайте, господин Толе, — тихим и проникновенным голосом произнес Войцех, — вам же все равно пришлют документы из Кенигсберга на утверждение. Я в ближайшее время намереваюсь вступить в военную службу, и, если слухи, которые достигли моих ушей по дороге в Берлин, верны, то поручиться за мою жизнь не может никто. Госпожа вдовствующая графиня ждет ребенка, и я не сомневаюсь, что она в точности исполнит волю моего покойного отца и мою тоже. Но, в случае если имение перейдет в руки побочной ветви, нет никакой уверенности, что новые владельцы пожелают оставить в силе соглашения с арендаторами и условия регулирования. Мне очень важно знать, что дело, начатое моим отцом, будет завершено. Это мой долг, и только от вас зависит помочь мне его исполнить.

В официальной улыбке чиновника тенью промелькнула искренность.

— Я посмотрю, что мы можем сделать для вас, господин граф, — произнес он, поднимаясь с места. И, заметив, что Войцех последовал его примеру, жестом остановил его. — Не вставайте, господин граф, не вставайте. Я покажу ваши бумаги барону фон Илов, начальнику департамента. Возможно, он позволит сделать для вас исключение.

Время ожидания потянулось нестерпимо медленно, наполненное тихим шуршанием бумаг, скрипом перьев, дальним стуком ходиков на стене. За соседним столом сопел силезский помещик, так и не снявший шубы, сидевший перед ним чиновник с недовольным видом разглядывал гербовый лист.

— Извините, господин Суддерманн, но постановление окружного суда полностью соответствует положениям Акта от четырнадцатого сентября. Вы, конечно, можете подать апелляцию, но уверяю вас, это напрасная трата времени и денег.

— Но это же грабеж! — зарычал помещик. — Отмена пешей барщины лишит меня работников. Кто будет собирать урожай, я вас спрашиваю?

Двое молодых писцов от неожиданности уронили перья. Регистратор с неодобрением поглядел на них, и клерки снова принялись за работу, всем видом показывая, что никакое любопытство не может отвлечь их от дела.

— Но вы же согласились на выкупные платежи, господин Суддерманн, — спокойно возразил чиновник, — значит, вам придется нанимать крестьян для выполнения работ за установленную законом плату.

— Грабеж чистой воды! — снова зарычал помещик, подхватываясь с места. — Я найду на вас управу! Я буду жаловаться.

— Подайте ваше прошение в Генеральную комиссию по исполнению эдикта, — пожал плечами чиновник, — и жалобу в Земельный комитет.

— Но это же не судебные инстанции! — возмущенно заявил помещик.

— Зато ваш прецедент поможет внести необходимые изменения в Эдикт, — кивнул чиновник и поднялся с места, — честь имею, господин Суддерманн. Меня ждут посетители.

Помещик, бормоча себе под нос проклятия, удалился, и Войцех снова с тревогой взглянул в сторону стеклянной двери, за которой скрылся Толе. Но тот уже спешил к своему столу, с весьма довольным видом.

— Для вас позволено сделать исключение, господин граф, — сообщил он, занимая свое место и складывая бумаги на стол. И тихо добавил. — Мы здесь все верноподданные Его Величества, и патриоты Германии.

Войцех благодарно улыбнулся, но оказалось, что радоваться еще рано.

— Первым делом, господин граф, — сообщил Толе, сопровождая свои слова скрипом гусиного пера по чистому листу, — вам потребуется справка из Интендантского управления о зачислении в списки военнообязанных. Никто не сомневается в ваших намерениях, господин граф, но, сами понимаете, для принятия вашего дела к производству требуются законные основания. Затем — заключение налогового департамента Министерства финансов о том, что имение Мединтильтас после регулирования поземельных соглашений останется платежеспособным. Реестр акцизных сборов за последние пять лет. Выписку из земельного кадастра Управления делами Восточной Пруссии. Справку из Министерства Юстиции об отсутствии нерешенных тяжб. И из Генеральной комиссии по исполнению эдикта об отсутствии жалоб и претензий. Рекомендации из Попечительского совета по делам народного образования.

Он протянул Войцеху лист бумаги, на котором скрупулезно зафиксировал весь список.

— Это все? — с надеждой спросил Шемет.

— Пока да, — кивнул Толе, — и начать я вам посоветую с Интендантского управления. Впрочем…

Чиновник обогнул стол и подошел к Шемету вплотную. Это сокращение дистанции словно поставило их на одну сторону, сделав единомышленниками и соратниками.

— Дайте мне слово чести, граф, что, если французские власти вами заинтересуются, сведения, которые я намереваюсь вам сообщить, останутся в тайне.

— Разумеется, — пылко отозвался Войцех, — даю слово офицера.

— Вот как? — усмехнулся Толе. — Ну что же, лишних вопросов задавать не стану. Наведайтесь в университет, господин Шемет. Точнее, в университетскую клинику. Спросите доктора Вернике. Сошлитесь на меня. И передайте ему два слова. «Черная Стая».

Пушистые белые шары старых лип на Унтер-ден-Линден под легким дуновением ветра осыпали зазевавшихся прохожих пригоршнями снега, норовившего забиться за воротник. Войцех поежился, плотнее запахивая плащ. Университет, открывшийся всего три года назад, но уже собравший в своих стенах лучшие умы Пруссии — Фихте, Бёка, Тэера, фон Савиньи, Хуфеланда, Риттера — виднелся за кронами деревьев. Шемет прибавил шагу.

У самой решетки, соединявшей выступающие вперед перед главным фасадом бывшего дворца принца Генриха флигели, Шемета остановил французский патруль.

— Вы студент, сударь? — с сильным французским акцентом спросил жандарм, грозно сдвинув брови.

— Нет, господин капитан, — виновато улыбнулся Шемет, прекрасно разглядевший сержантские нашивки на рукаве мундира, — я здесь по личному делу.

— По какому же? — сержант с подозрением покосился на саквояж, и Войцеху стоило больших усилий не выдать охватившее его от этого взгляда беспокойство.

— Мне нужно врачебное заключение о непригодности к военной службе, — доверительно сообщил Шемет, — грехи юности, знаете ли. Пренеприятнейшие ощущения, доложу вам, господин капитан.

— Избавьте меня от ваших ощущений, — скривился француз, — грязная прусская свинья.

— Я литвин, — усмехнулся Войцех, провожая взглядом удаляющийся патруль.

Доктор Вернике был сед, сухощав и затянут в старомодный черный сюртук. Послание от Толе и таинственные слова он выслушал с полнейшим равнодушием, пригласил Шемета в свой кабинет и тут же предложил раздеться. Войцех принялся стягивать с себя одежду, недоумевая, зачем нужна подобная секретность для обычного врачебного осмотра.

— Я сам передам ваше дело в департамент, сударь, — доктор словно прочитал его мысли, — чем меньше молодых людей будет замечено возле официальных рекрутских комиссий, тем лучше.

— Но мне нужна будет справка для комиссариата по аграрным вопросам, — напомнил Войцех.

— Зайдете за ней дня через три, — кивнул Вернике, простукивая Шемету спину, — не дышите, сударь. Я должен проверить ваше сердце.

— Ну и как? — с любопытством спросил Шемет, натягивая рубашку.

— Весьма примечательно, сударь, — Вернике с сомнением взглянул на Войцеха, — вы здоровы, как Адам в день творения. Редкий случай. Должно быть вас с рождения не выпускали из-под присмотра. Ни шрама, ни ссадины.

— Я живучий, — рассмеялся Войцех, — и удачливый. Ни сабля, ни пуля не взяли.

— И где это вы успели повоевать, молодой человек? — удивился Вернике.

— В гусарах, — помрачнел Войцех, — в чине поручика. Я бы не хотел вдаваться в подробности, доктор.

— Не мое дело, — пожал плечами Вернике, — но опытные офицеры скоро будут на вес золота. Пойдемте-ка со мной, сударь. Я вас кое с кем познакомлю.

Первое, что бросалось в глаза в лице Фридриха Фрёбеля, обменявшегося с представленным ему Шеметом крепким рукопожатием будущего соратника, был пронзительный взгляд темных глаз с чуть опущенными уголками. Крючковатый нос и темные волосы, зачесанные назад с высокого лба и волной опускавшиеся на бархатный ворот темно-зеленого сюртука, придавали ему вид едва ли не демонический, но в голосе было столько терпеливого внимания и добросердечия, что Шемет почувствовал себя почти мальчишкой.

— Вы слышали последнюю лекцию Фихте, доктор? — взволнованно спросил он Вернике. — Вот кто подает нам пример бесстрашия и любви к родине. «Вы, господа, теперь ответственны не только за свою судьбу. Трусость, проявленная одним человеком, может скрепить смертный приговор целому народу». Какие слова, доктор, какие слова!

— Прекрасные слова, — горячо согласился Войцех, и доктор Вернике одобрительно кивнул, — но что может сделать один человек здесь, в Берлине?

— Вы правы, юноша, — согласился Фрёбель, — сейчас каждый честный гражданин должен торопиться в Бреслау. Знамя свободы будет поднято там. И я горячо надеюсь, что король…

— Король или не король, — перебил его Вернике, — но знамя будет поднято. А добровольцы найдутся и здесь, в Берлине.

— Найдутся, — подтвердил Войцех, — но у меня есть еще неотложные дела в столице. Я могу что-то сделать прямо сейчас?

— Доктор говорил, что у вас есть опыт, — Фрёбель понизил голос, — готовы поделиться?

— Где и когда? — прямо спросил Войцех. — И учтите, я — кавалерист, в пехотной тактике разбираюсь слабо.

— Приходите завтра вечером ко входу в парк Тиргартен, господин Шемет, — еще тише сказал Фрёбель, — в семь часов. Придете?

— Непременно, — улыбнулся Войцех.

Настоящее дело началось раньше, чем он надеялся, и домой Войцех возвращался в самом приподнятом настроении.