Чёрная стая

Бойценбург

Переходить Эльбу решено было выше Рослау, у Фокероде. Туда можно было добраться по деревенским проселкам, избегая больших дорог. Штатское платье, конечно, обращало на себя меньше внимания, чем прусский мундир, но боевые кони могли их выдать. К тому же встретившийся неприятельский разъезд, вероятно, задался бы вопросом, куда путешествует в неспокойное время группа мужчин призывного возраста. Положение осложнялось тем, что у корнета Шмидта возобновилась лихорадка, и он едва держался в седле Йорика, а уж пешком идти и вовсе не мог.

Тогда Эрлих предложил разделиться. Но Войцех и слышать об этом не захотел, мысль о том, чтобы оставить за спиной с таким трудом спасшихся товарищей, была ему невыносима. Сошлись на том, чтобы оставить улана в ближайшей деревне, местных жителей, в начале войны равнодушных к прусскому делу, последние реквизиции французских фуражиров превратили в горячих патриотов Германии.

Прощались долго, Войцех горячо заверил Шмидта, что, если тот не доберется в часть до конца перемирия, он лично вернется в деревню, чтобы разузнать, что с ним сталось, и вытащит хоть из-под земли, хоть из неприятельской крепости. Дитрих только головой покачал, зная Шемета, он не сомневался, что это не пустые обещания.

Поразмыслив, Войцех решил, что скорость стоит риска. Шли днем, сменяясь в седле, города и местечки огибали стороной, но на фермы и хутора иногда заходили, прожить охотой в этих землях было невозможно. Да и патронов у Клары осталось наперечет, девушка берегла их на случай стычки с врагом. Дни тянулись однообразно и уныло, даже ясная летняя погода не радовала. Войцех замкнулся в себе, рублеными фразами отдавал распоряжения, молча отсиживал ночную стражу в паре с Дитрихом, и мрачнел с каждым днем.

Через три дня Дитриха на дежурстве заменила Клара. Войцех слегка удивился, когда девушка разбудила его за полночь, но возражать не стал. Костер давно догорел, теплая июньская ночь пахла разнотравьем и ветром, звезды мерцающим пологом укрывали бездонное небо. Стреноженные лошади, шумно вздыхая, щипали траву, издалека доносился лягушачий концерт — на окраине рощицы родник питал мелкое болотце с золотистыми кувшинками.

— Спрашивай уже, — недовольно проворчал Войцех, заметив, что девушка беспокойно поглядывает на него, — не зря же со мной дежурить напросилась.

— А ответишь?

— Не обещаю. Но ты все равно спроси.

Клара отвернулась, опустила голову, чтобы не встречаться с ним взглядом, смяла в пальцах сорванную травинку, вздохнула.

— Там, возле Кицена, — девушка говорила тихо, словно его и не было рядом, словно высказывая вслух потаенные, личные мысли, — я до смерти перепугалась.

— Немудрено, — кивнул Войцех, — такой бойни я еще не видел, а видел я многое, Клерхен. Не кори себя, там всем было страшно.

— Я за тебя испугалась, — еще тише добавила Клара. И почти совсем шепотом. — Нет, не за тебя. Тебя.

Войцех резко развернул ее за плечо, поглядел в глаза.

— Говори, — хрипло прошептал он, — говори. Спрашивай. Слово даю, отвечу.

— Глаза, — ответила девушка, — глаза у тебя были словно слепые, белые. Зубы оскалил, как зверь, я думала, ты сейчас саблю бросишь, в глотку кому-нибудь вцепишься. Сила в тебе была, нечеловеческая, страшная. Подвернись тебе под руку кто-то из своих, не заметил бы, зарубил. Я с коня соскочила, думала поближе подобраться, дотронуться, позвать. Надеялась, что не поздно.

— Не поздно, — Войцех сглотнул, — на этот раз еще не поздно было.

— Ты знал?

Выплеснулось, прорвало. Все, что носил в себе, все, что камнем давило на сердце, не давало уснуть, сжимало горло ужасом. Войцех говорил сбивчиво, глотая слова вперемешку со слезами, перескакивая с одного на другое. И про Сенина, так глупо погибшего вместо него, и про казака-предателя, и про черную карету, где смертельные раны зажили без следа, а безумие, казалось, отступило. Про деда, разорвавшего горло невесте, про Лизхен, про красную пелену, про бездну ярости, затягивающую огненным смерчем.

— Я боюсь, что схожу с ума, Клерхен, — Войцех еще раз взглянул в глаза девушке и тряхнул головой, словно бросаясь в омут, — нет, не боюсь. Я знаю это. Лучше уж пулю в лоб, чем так. Но сейчас нельзя, не время. Потом. Если успею.

— Я буду рядом, — Клара сжала его дрожащие руки в своих, — позову, верну. Раз получилось, в другой тоже получится. Держись, не сдавайся. Войне конец наступит, станет проще себя в руках держать. Твой дед не знал, чего от себя ожидать. Ты знаешь, и ты справишься. А я помогу.

— Хорошо, — неожиданно спокойным голосом ответил Войцех, — поможешь. Может, ты и права. Но обещай, что, если не вернусь, пристрелишь меня, как бешеного медведя. Не позволяй им посадить меня на цепь, Клерхен. Обещай.

— Слово офицера, — твердо ответила девушка, — так и будет.

На следующее утро Войцеха словно подменили. Он снова перекидывался колкостями с Дитрихом, насвистывал «Дикую, дерзкую охоту» Кернера, всем своим видом внушая маленькому отряду надежду на скорое возвращение к своим. Еще через два дня они перебрались на правый берег Эльбы под покровом ночи, улизнув прямо из-под носа у французского разъезда. Под утро, уже не скрываясь, наткнулись на казачий пикет, который сообщил им, что Русско-Германский легион, в состав которого теперь входил и корпус Лютцова, стоит дальше к северу, в Бойценбурге.

Выправив документы в штабе ближайшего полка и раздобыв лошадей, маленький отряд поспешил на север.

Чистенький и уютный Бойценбург был забит войсками до отказа. Стояли на тесных квартирах, даже офицеры вынуждены были ютиться по три-четыре человека в маленьких комнатушках. Генерал Вальмоден-Гимборн, командующий Легионом, делал все возможное, чтобы сохранить доброе расположение жителей, чему немало способствовали британские деньги, которыми он щедро расплачивался за фураж и продовольствие.

Фон Лютцова они нашли на складе, выяснив, что прибыли как раз вовремя для получения нового обмундирования. Майор просиял, завидев тех, кого считал либо погибшими, либо попавшими в плен. Но еще большую радость доставило ему известие о счастливом спасении Кернера, в гибели которого фон Лютцов себя винил.

Через неделю Королевско-прусскому добровольческому корпусу предстояло занять свои позиции на аванпостах, расположившись биваком у Рацебургского озера. Линия форпостов, подчиненных частным начальникам, протянулась от Дассена до озера и далее, по течению Стекницы до Лауэнбурга, где поворачивала на правую сторону этой реки и образовывала дугу до самой Эльбы. Обычные военные предосторожности соблюдались во время перемирия строжайшим образом, во избежание случайного столкновения с неприятелем, а также для прекращения всякого сношения жителей занятыми союзниками областей с нейтральными или занятыми французскими войсками. Всех подозрительных было приказано задерживать и отправлять по команде.

Перспектива жизни в палатке даже радовала Шемета, в комнате, которую он делил с фон Таузигом, Эрлихом и Ортманном, благополучно выбравшимся из Кицена с десятком гусар, было душно даже при распахнутых настежь окнах. Клерхен, учитывая ее пол, выделили место в кладовке, где она спала, свернувшись калачиком на одеяле, вытянуться во весь рост там было невозможно.

За два дня до выступления к северу лейтенанта Шемета неожиданно вызвали в главную квартиру генерала Вальмодена. Расположившийся в городской ратуше штаб являл собой образец прусского порядка, тишину нарушал лишь скрип перьев и шелест бумаги. Войцеха встретил майор фон Лютцов, нахмуренный и серьезный, и, не сообщая, в чем дело, прошел вместе с ним с кабинет генерал-квартирмейстера Легиона.

О подполковнике Карле фон Клаузевице Войцех был наслышан еще во время кампании 1812 года. Блестящий офицер, талантливейший теоретик, сподвижник Шарнхорста и Гнейзенау, перешедший в 1812 году на русскую службу. В Бородинском сражении Клаузевиц, не знавший русского языка, не мог командовать отрядом, потому участвовал как рядовой воин, с саблей в руках показывая пример идущим за ним солдатам. Вернувшись в Пруссию, Клаузевиц стал, по идее Шарнхорста, автором плана образования восточно-прусского ландвера, а теперь возглавлял штаб Вальмодена, собравшего под свои знамена все германские добровольческие отряды и русские партизанские формирования.

Невысокий и стройный подполковник с чисто выбритым тонким лицом выглядел даже моложе своих тридцати с небольшим лет, говорил негромко, но отчетливо, и его ясный взгляд не оставлял без внимания ни малейшей детали.

— Я наслышан о вашем героизме и военных талантах, лейтенант, — Клаузевиц улыбнулся, но на лбу мелькнула суровая морщинка, — и считаю, что вы заслуживаете повышения. Но, видите ли, положение у нас сейчас непростое. Многие офицеры Рейнского союза перешли на германскую службу, некоторые вернулись на нее из австрийской или русской. И нам приходится подыскивать им достойные места, чтобы не ущемить их самолюбия и не оттолкнуть от себя. В этих условиях ваше производство придется отложить, и командование эскадроном передать более опытному офицеру. Но не сомневайтесь, что ваши заслуги не забыты, а война открывает дорогу скорее, чем перемирие.

— Я уверен, что у меня будет достойный командир, — кивнул Войцех, в глубине души даже обрадованный свалившейся с его плеч ответственностью, — и почту честью служить под его началом.

— Другого майор фон Лютцов и не примет, — на лице подполковника читалось явственное облегчение, — а я об этом позабочусь.

Официальная часть разговора была закончена, но Клаузевиц велел подать в кабинет кофе, и усадил Шемета за стол, чтобы расспросить его о подробностях Лейпцигских событий. Гневно сдвинулись тонкие брови над серыми глазами, узкие губы сжались в линию.

— Все представления генералов насчет вероломного поступка с вашим отрядом оказались безуспешны, — процедил Клаузевиц, — Бертье сначала отговаривался недоразумениями и приписывал случаю это вопиющее дело, а потом дошел до того, что обвинил в случившемся самого фон Лютцова.

— Бертье, — скрипнул зубами Войцех, — Фурнье, Арриги и Бертье. И Бонапарт.

— Список личных врагов? — поднял бровь Клаузевиц. — Надеюсь, вам повезет, лейтенант. Я бы и сам с удовольствием встретил кого-нибудь из них на поле битвы. Но, к сожалению, мы, вероятно, будем воевать много севернее. Делегируйте свои полномочия Блюхеру, не пожалеете.

— Генерал «Вперед» славится своей свирепостью, — улыбнулся Войцех, — пощады от него не дождешься.

— Старик прав, — кивнул головой Клаузевиц, — Добросердечные люди могут, конечно, полагать, что существует некий оригинальный способ обезоруживать и побеждать противника без пролития большого количества крови, они вольны также думать, что именно в этом и заключаются подлинные достижения искусства воевать. Звучит это привлекательно, но на деле является обманом, который необходимо открыть. Война есть крайне опасное дело, в котором наихудшие ошибки происходят от доброты.

— Я запомню ваши слова, герр подполковник, — ответил Войцех, — более правдивых слов о войне, я, кажется, еще не слышал.

Дом, в котором они квартировали, находился на узкой улочке, в это время дня запруженной возами с сеном, фургонами с амуницией и прочим военным грузом. Войцех пробирался к калитке почти у самой стены, чтобы не попасть под фонтан грязи из-под въехавшего в непересыхающую глубокую лужу колеса. Он уже почти миновал опасное место, когда ему на голову свалился изрядно помятый букет левкоев, очевидно вылетевший из окна. Вслед за букетом до него донесся разгневанный голос Клары, и Войцех остановился, прислушиваясь к разговору.

— Никогда, слышите, никогда не носите мне ваших цветов, — сурово заявила девушка, — это неприлично. Если бы я была дома, вы не посмели бы так откровенно за мной увиваться. То, что вы позволяете себе делать это теперь, это оскорбительно.

— Что дурного в том, чтобы подарить девушке цветы? — Войцех узнал голос Ганса Эрлиха. — Я питаю к вам самые глубокие чувства, Клара, и не хочу их скрывать. Я хочу, чтобы вы знали, как дороги мне, как я восхищаюсь вашей отвагой, умом, красотой.

— Вот и восхищайтесь на здоровье, — отрезала Клерхен, — на расстоянии выстрела, корнет. Не ближе. Я совершенно не желаю, чтобы пошли слухи о том, что я злоупотребляю свободой, которую дает мне положение. Что люди скажут?

— Клара, вы совершенно неправильно меня поняли, — взмолился Ганс, — у меня самые серьезные намерения. Не отказывайте мне хотя бы в надежде. С каким счастьем и гордостью я просил бы вашей руки. И что дурного можно об этом сказать?

— Вот это и скажут, — с сарказмом произнесла Клара, — что я сбежала в армию искать себе жениха. Кто поверит, что любовь к Отечеству — единственное, что мной руководило? Стыд, стыд-то какой. Оставьте меня, слышите?

— Но когда война закончится, — голос у Эрлиха сел от волнения, — я могу надеяться, что мне будет дозволено подарить вам букет цветов? В честь победы.

— Если до тех пор вы не произнесете ни слова о ваших чувствах, — рассмеялась девушка, — я подумаю над этим.

Войцех покачал головой и улыбнулся, входя в дом.