Чёрная стая

Берлин

Дорога в Берлин заняла больше недели. Громоздкая старинная карета — единственный экипаж, пригодный для дальнего зимнего путешествия, обнаружившийся в поместье, тащилась медленно. Четверка соловых жемайтийцев с темной полосой по хребту тянула тяжелый экипаж, упрямо переступая крепкими ногами по заснеженному тракту.

Русская армия уже вступила на территорию Пруссии с трех сторон. Витгенштейн стоял в Старгарде, ожидая подхода Западной армии Чичагова, атаман Платов занял Эльбинг, Чернышев — Мариенверден и Нейенбург, Воронцов — Бромберг. Главная армия, в которой находился император Александр, перешла Неман у Мереча и, перешагнув прусскую границу у города Лыка, направилась к Плоцку. Французы отступили к Познани, австрийцы — к Варшаве.

Войцех с ожесточенной покорностью читал военные сводки в придорожных трактирах и гостиницах. Прежде всего необходимо было уладить дела домашние, но оставаться в стороне от главных событий в эти дни, решавшие судьбу Пруссии и Варшавского герцогства, ему было тяжело.

Успешно избежав столкновения с обеими действующими армиями, Шемет поздравил себя с безукоризненно выполненным стратегическим маневром и 23 января 1813 года благополучно прибыл в Берлин. Только чтобы узнать, что король Фридрих-Вильгельм и двор за день до того покинули город, получив сведения о повелении маршалу Ожеро задержать прусского монарха и заключить его под домашний арест.

Первым порывом Шемета было последовать за королем в Бреслау. Следовало срочно уладить дело со службой в Гродненском полку, и Войцех рассчитывал, что просьба об отставке будет исходить от Прусского правительства. После смерти отца, кроме так и не завершенного регулирования поземельных отношений с проживавшими на землях поместья крестьянами, на него свалилась административная, полицейская и судебная власть в окружавших Мединтильтас деревнях, а так же церковное и учебное попечительство. Большую часть этих обязанностей граф Шемет рассчитывал передать сельскому суду, старосте и лавникам[6], а также юстициарию — государственному чиновнику на жаловании владельцев имения. Но все это требовало времени и хлопот. Поэтому, вздохнув и скрепя сердце, Войцех положил задержаться в Берлине до полного устройства дел в поместье.

Оставив карету, кучера и камердинера на постоялом дворе, Войцех направился в банковскую контору Джуды Херца Бера, занимавшуюся финансовыми делами покойного графа. Один из влиятельнейших прусских финансистов, лидер еврейской общины Берлина, Джуда Бер придерживался реформистских взглядов. В салоне его жены Амалии собирались лучшие умы Пруссии, и даже сам наследник престола, кронпринц Фридрих-Вильгельм, удостаивал ее собрания своим присутствием.

К молодому графу герр Джуда вышел лично, учитывая крупный характер предстоящих финансовых операций и желание поближе познакомиться с новым клиентом. О еврейском происхождении банкира напоминала разве что тронутая проседью борода клинышком, да пытливые черные глаза. Одет он был по последней моде, в дорогой сюртук мышиного цвета и темно-серые панталоны. Войцех, в перешитом Жюстиной отцовском костюме, на его фоне выглядел не слишком презентабельно, но банкир встречал клиентов не по одежке, а по состоянию банковского счета, посему прием Войцеху был оказан самый уважительный.

Первым делом Шемет перевел в деньги в Варшаву, поступок, вызвавший горячее одобрение герра Джуды, заметившего, что в эти беспокойные времена люди предпочитают делать долги, а не возвращать. Свое одобрение финансист выразил не только в поощрительных словах, но и в добрых советах, оказавшихся весьма кстати только вступившему на деловую стезю Войцеху. А потом, когда затянувшаяся беседа приняла характер теплый и доверительный, оказал неоценимую услугу, порекомендовав взять поверенным своего дальнего родственника, Исаака Шпигеля.

Исаак появился в приемной откуда-то из глубин конторы, на ходу снимая сатиновые синие нарукавники со старомодного черного лапсердака, чуть лоснившегося на спине, но все еще приличного. Расходившиеся при ходьбе полы чуть приоткрывали короткие панталоны, пузырившиеся на коленях от непрестанного сидения, черные чулки обтягивали крепкие икры, на потертых тупоносых башмаках тускло серебрились квадратные пряжки. Весь этот наряд, совершенно не вяжущийся со строгой элегантностью банковской конторы, удивительно подходил к его лицу — темному, горбоносому, обрамленному волнистой бородой смоляного цвета с редкими прожилками седины и густыми волосами до плеч, буйство которых усмиряла черная бархатная ермолка. Блестящие черные глаза были полуопущены, но взгляд из-под густых ресниц показался Войцеху не просто изучающим, но даже слегка насмешливым. Впрочем, на ярких полных губах, свидетельствующих о натуре чувственной и страстной, улыбки не было.

На улице ко всему этому добавился складчатый суконный плащ с пожелтевшим кружевным воротником, тоже черный, и плоская широкая шляпа, из-под которой на затылке виднелась ермолка, делавшая герра Шпигеля похожим на диковинный гриб. Войцех с некоторым опасением поглядывал на спутника, решившего проводить своего нанимателя до постоялого двора, чтобы поближе свести знакомство.

— Надолго в Берлин, Ваше Сиятельство? — поинтересовался Исаак. В его тоне сквозило не ленивое любопытство, а какой-то расчет, словно он прикидывал, какой товар всучить покупателю в зависимости от ответа.

— Не знаю, — пожал плечами Войцех, — все будет зависеть от того, как скоро Государственный комитет утвердит соглашения, которые мой отец подписал с крестьянами. Я знаю, что это должен был делать окружной земельный суд в Кенигсберге, но там сейчас русские, война, наверное, остановила все дела. Впрочем, и здесь, в Берлине…

Он не договорил, провожая взглядом пару французских жандармов, идущих им навстречу по другой стороне улицы.

— Война — это плохо для дел, — согласился Шпигель, — но комиссии и комитеты продолжают заседать, жалобы рассматриваются, петиции принимаются. Чиновники — тоже люди, им семьи кормить надо, а жалование за красивые глаза не платят.

— Значит, ненадолго, — обрадовался Войцех, — у меня ни жалоб, ни петиций нет. Если, как вы говорите…

— А вот этого я не говорил, — перебил его Исаак с усмешкой, и тут же замялся, остановившись для поклона, — простите, Ваше Сиятельство.

— Утомили уже «Сиятельством», герр Шпигель, — полушутя заметил Войцех, — нельзя ли попроще?

— Можно, господин граф, — согласился Исаак, — но и вы мне уж не говорите «герр Шпигель». Я придерживаюсь старинных взглядов на отношения, господин граф. У каждого вельможи есть «свой еврей», и я буду благодарен, если назвать вы меня будете просто по имени и на «ты».

— Герр Джуда Бер, кажется, придерживается иных взглядов, — нахмурился Шемет, — мне не по душе эта вельможная фамильярность.

— Мой родственник пытается усидеть на двух стульях, — вздохнул Исаак, — и, помяните мое слово, господин граф, когда-нибудь это до добра не доведет. Еврей должен оставаться евреем. Или становиться немцем. Я предпочитаю первое. Герр Джуда не решается на второе.

— Будь по-твоему, — пожал плечами Войцех, — хотя я бы предпочел, чтобы люди вообще перестали задумываться о своем происхождении. Все беды от этого, а не от того, хочет ли какой-то еврей становиться немцем или наоборот.

— Занятные взгляды, господин граф, — лукаво блеснул глазом Исаак, — извините за любопытство, но вы католик или лютеранин?

— Я - нехристь жмудский, — рассмеялся Войцех.

Смех оборвался, сердце защемило. Это были слова Миши Сенина, и резанули они глубоко и больно, напоминая об отложенном долге мести. Исаак поглядел на Шемета из-под опущенных ресниц и промолчал.

— Так что там с моими соглашениями? — напомнил Шемет.

— Я думаю, господин граф, — снова вздохнул Исаак, — что все это займет больше времени, чем вы надеялись.

— И ты не можешь мне в этом помочь? — подмигнул Войцех. — Не верится.

— У меня к вам просьба, господин граф, — Шпигель остановился, и Войцеху пришлось сделать то же, — подайте свои прошения сами. Чтобы понять, с кем имеете дело. А после — я сделаю все, что в моих силах, чтобы ускорить процесс.

— Настолько плохо? — ухмыльнулся Войцех. — Ну что же, поступим, как ты говоришь. И сколько времени мне придется провести в Берлине в этом случае?

— Недели две-три, — понуро ответил Исаак, — я потому и просил вас, чтобы вы сами убедились в том, сколь хлопотное это дело. И не винили меня в том, что я пытаюсь его затянуть, преследуя свои выгоды.

— Плохо, — протянул Войцех, — но если иначе нельзя…

Он повернулся и прибавил шагу. Исаак чуть не бегом бросился его догонять.

— Примите мой совет, господин граф, — чуть задыхаясь от быстрой ходьбы, заговорил Шпигель, — не оставайтесь в гостинице. У французских властей везде глаза и уши. А по вашей выправке даже такой старый еврей, как я, тут же догадается, что вы — офицер. Если, кроме прусских чиновников вам придется иметь дело с французскими… Я боюсь и подумать, как много времени это займет. И там я буду бессилен чем-либо помочь.

— Здравая мысль, — согласился Войцех, — и где же ты мне предлагаешь остановиться?

— Отправьте экипаж и слуг в Бреслау, — посоветовал Исаак, — не мозольте глаза французам, соря деньгами. Ваш гардероб…

— Я как раз хотел просить тебя порекомендовать мне хорошего портного, — перебил его Войцех.

— Разумеется, господин граф, с удовольствием, — кивнул Шпигель, — но пока вам лучше носить то, в чем вы приехали. И поселиться где-нибудь в комнатке с пансионом. Неподалеку от университета есть прекрасные квартирки, которые сдаются бедным студентам. Одна моя знакомая фрау…

— Вот с этого и надо было начинать, — рассмеялся Войцех, — что же, много у нее постояльцев?

— Ни одного, — печально ответил Исаак.

— Так хороши ли комнаты, если она не может найти жильцов? — засомневался Шемет.

— Комнаты хороши, — кивнул Шпигель, — да вот только дочка — еще лучше. Фрау Штейнберг опасается, что присутствие в доме молодых людей дурно скажется на ее будущем. Девушку замуж надо отдавать, сами понимаете.

— Ну, я тоже не стар, — удивленно заметил Войцех, — почему же фрау Штейнберг сделает для меня исключение?

— Видите ли, господин граф, — ответил Исаак, — по-настоящему дурных людей, готовых хладнокровно погубить юную девушку, не так уж много. Но вы, господин граф, учитывая ваше происхождение и богатство, не станете лгать, что готовы жениться.

— Кому же я мог бы лгать? — сердито ответил Войцех. — Фрау Штейнберг или ее дочери?

— Себе, господин граф, — печально улыбнулся Исаак, — себе.

Фрау Штейнберг оказалась весьма аппетитной дамой лет тридцати пяти, жизнерадостной и улыбчивой, несмотря на вдовий чепец. Войцех, решившийся до конца следовать совету Исаака хранить инкогнито, сообщил ей, что в Берлин приехал хлопотать об уменьшении крестьянских тягот, что было недалеко от истины, а после завершения дел намеревается вступить добровольцем в один из фрайкоров[7], по слухам уже начавшим тайно собираться по всей Пруссии.

Патриотический порыв юного ходатая по крестьянским делам произвел на сердобольную вдовушку самое благоприятное впечатление. Хотя, возможно, решающую роль в ее согласии сдать комнату сыграло и то обстоятельство, что надолго постоялец не задержится. Времена настали тяжелые, пенсии за мужа, погибшего при Йене, едва хватало, чтобы свести концы с концами. И небольшой заработок тут пришелся весьма кстати. Но рисковать будущностью дочери фрау Штейнберг явно не хотела, хотя напрямую ни о чем таком не заговорить не решилась.

Предмет материнских надежд и опасений Шемет в этот вечер так и не увидел. Откушав кофею с булочками в компании фрау Греты, как добродушно разрешила себя называть вдовушка, и Исаака, после того откланявшегося и поспешившего домой, Шемет направился на постоялый двор — отдать распоряжения об экипаже и багаже. На новую квартиру он явился уже вечером, с одним чемоданом, и тут же проследовал в чистую и уютную комнату на втором этаже, отведенную ему хозяйкой.

На следующий день, в воскресенье, Войцех проснулся поздно. Умылся почти ледяной водой из жестяного рукомойника, побрился, глядя в тусклое зеркало легкомысленного туалетного столика, явно предназначавшегося не для кавалера, судя по обилию резных розочек на раме и гнутых ножках, и спустился вниз, в гостиную. Хозяйки не было дома, она с семейством, состоявшим, как уже знал Шемет, из нее самой и троих детей, из которых дочка была старшей, отправилась в кирху. Из кухни доносился запах тушеной капусты и копченых колбасок, но пожилая кухарка, сжалившись над пропустившим завтрак «бедным молодым человеком» вынесла ему кофейник, свежие булочки и маленький кусочек масла на блюдечке. Войцех, застигнутый неожиданным бездельем, совсем уж решил прогуляться по городу, несмотря на морозную погоду, когда из прихожей раздались звонкие детские голоса.

— Доброго утра, господин Шемет, — приветствовал его из полутемной прихожей нежный девический голосок, — мама задержалась на собрании у господина пастора, так что придется мне уж самой представиться, простите. Я — фройляйн Лиза. Но вы можете звать меня просто Лизхен.

Девушка вышла на свет, за ее юбку прятались двое мальчишек, лет десяти и восьми, но Войцех, у которого даже в горле пересохло, мог смотреть только на нее.

Невысокая, едва доходящая ему до плеча, фройляйн Лиза казалась хрупкой статуэткой, столь совершенна и соразмерна была ее тоненькая девичья фигура. Темно-русые волосы, гладко зачесанные и собранные сзади в тяжелый узел, подчеркивали нежную белизну тоненькой шейки. Серые глаза с темными густыми ресницами, широко расставленные и блестящие, глядели с невинным прямодушием ребенка, но грудь под голубым строгим, но нарядным по случаю воскресенья платьем, была по-девичьи высокой. Мягкие розовые губы застенчиво улыбались. Войцех тряхнул головой, словно вынырнул из глубокого омута и низко поклонился девушке. Красота вознесла Лизхен в его глазах выше любого происхождения и состояния. Шемет увидел, наконец, свою богиню.

Осмелевшие сорванцы, Герберт и Йохан, помогли Войцеху справиться с создавшейся неловкостью. Они забросали гостя вопросами о его жизни, а, узнав, что ему довелось попутешествовать, потребовали подробных рассказов обо всех местах, где ему довелось побывать. Войцех даже своими военными похождениями решился поделиться, разумеется, не упоминая офицерского звания и наград. Мальчики слушали, раскрыв рты, Лизхен охала, но не выказывала страха, даже когда речь зашла о безумном штурме Полоцкой стены. Словом, к приходу фрау Греты атмосфера в гостиной царила вполне дружеская и невинная.

Отослав мальчиков в детскую, фрау Грета велела дочери идти на кухню, помогать с обедом. Войцех, отговорившись нелюбовью к тушеной капусте, отправился обедать в ближайшую кухмистерскую, рекомендованную ему благодарной за экономию хозяйкой. Настроение у него было самое приподнятое. Нежная улыбка и блестящие глаза Лизхен не шли из головы, и Шемет, совершенно влюбленный, думал только о том, как ему повезло встретить в этом скромном доме такую необыкновенную и прекрасную девушку.