Чёрная стая

Медвежья шкура

Войцех спрыгнул с воза, отряхнул мундир от пахучего прошлогоднего сена, втиснул в заскорузлую крестьянскую ладонь серебро. Кавалерийские шпоры зазвенели по старинной мостовой, фельдфебель, возглавлявший проходящий мимо взвод Ландвера, взял под козырек, но взгляд его выразил легкое недоумение при виде путешествующего в стогу сена гусарского лейтенанта.

Из Эрсталя, где эскадрон разместился по квартирам, в Льеж Шемет приехал по весьма радостному поводу, и настроение его, тяжелое и мрачное на протяжении последних месяцев, чуть просветлело в ожидании встречи со старым другом. Йенс Миллер, вернувшийся в Мединтильтас вскоре после отъезда Войцеха из Вены, проявил чудеса преданности и героизма, приведя в Льеж Йорика. Верхом молодой камердинер ездить умел плохо и не любил, но дальнюю дорогу одолел довольно скоро, прощальные слова Жюстины попутным ветром несли его в Валлонию.

Мундир Йорик признал, голос тоже. Сахарку обрадовался, ткнулся бархатистым носом в плечо, прося добавки. Войцех нежно потрепал шелковистую гриву. Казенный конь, хотя и офицерского разряда по всем статьям, доверия у него не вызывал.

— Пусть на конюшне отдохнет, — Шемет снова вручил поводья Йенсу, — вечером сам в эскадрон отведу. А ты-то что думаешь дальше делать? Домой? Не спеши, отдохни с дороги. Бонапарт нас пока не торопит.

Домой Йенс не собирался. Войцеху с трудом удалось убедить симпатичного, но тщедушного юношу в том, что в денщике господин граф не нуждается, а вот при штабе грамотных писарей и счетоводов недостает. Миллер смутился, покраснел. Пришлось Шемету самому вести его в штаб Первого корпуса к фон Цитену и лично давать рекомендации.

Знакомствами граф Шемет пользоваться не любил, искренне считая, что личные одолжения вредят делу. Но совсем недавно, после горячего спора с полковником фон Лютцовым, возглавившим Вторую бригаду кавалерии корпуса Цитена, вынужден был, преодолевая неловкость, писать к самому фельдмаршалу фон Блюхеру, да еще и напоминая о трубке, подаренной ему в Лейпциге. Освобожденная Пруссия нуждалась в регулярной армии и организованном по ее образцу Ландвере, и «Черная Стая», пусть и сохранив право на добровольческий мундир, была расформирована и распылена по разным частям. Только кавалеристы да часть конных егерей все еще оставались с полковником, но гусар и драгун вооружили пиками, сочтя, что от улан пользы будет больше.

С ментиками ни Шемет, ни фон Таузиг расставаться не захотели, чуть не наговорили полковнику дерзостей, пригрозив подать прошение о возвращении на службу в другую часть, но выслушали реприманд, склонив головы и признав, что не Лютцов принимает решения, а командованию виднее. После этого Войцех и решился писать лично Блюхеру, все еще находившемуся в Берлине, и разрешение на формирование эскадрона было получено, с условием, что его удастся собрать среди добровольцев, прошедших со «Стаей» прусскую кампанию 1813 года.

Теперь они ждали чету Эрлихов, ничуть не сомневаясь в том, что Ганс и Клара по первому зову встанут в строй. Сотню уже почти набрали, и фон Цитен разрешил не только черные ментики, но даже, с большой неохотой, серебряные черепа на фуражках и киверах, официально запрещенные к ношению Фридрихом-Вильгельмом еще зимой тринадцатого года. Запрещение, впрочем, касалось теперь уже несуществующего Люцовера, так что обойти его до нового королевского указа оказалось возможным.

Девятнадцатого апреля в Льеж прибыл главнокомандующий, и подготовка к предстоящей кампании подчинила себе всю жизнь старинного бельгийского города. На площади перед дворцом свергнутого еще в 1798 году принца-епископа маршировали батальоны, по улицам, между роскошных домов из красного кирпича и голубого камня, громыхали обозы, проносились с присвистом вестовые на горячих конях, по вечерам в ресторанах и трактирах блестящие офицеры кружили головы женам и дочерям достойных горожан, запивая горячим шоколадом рассыпчатые нежные вафли. Ганс и Клерхен все еще не давали о себе знать, и Шемета начало охватывать легкое беспокойство.

Клерхен Войцех ждал, как никого другого. С Дитрихом он мог говорить обо всем: о предстоящей битве, о грязной политике Конгресса, о преимуществах оружия с клеймом «Испытано в Льеже» даже над английскими заводскими винтовками, о небе, вернувшемся в его сны свежим ветром и ослепительной синевой. Но только не о том, что не давало уснуть в глухой ночной час. Не о Париже, не о Линусе. Срок траура давно закончился, но почтовое сообщение с Францией прервалось, и Войцех в бессилии скрежетал зубами, глядя в темный потолок тесной комнатушки ветхого бельгийского домика, чувствуя себя вдвойне лжецом. С Кларой об этом говорить было не нужно, она поняла бы без слов.

Эрлих примчался в Эрсталь на взмыленном мышастом коне, отыскав Шемета в цейхгаузе, где лейтенант занимался проверкой обмундирования. Клары с ним не было.

— А Клерхен где? — нетерпеливо спросил Войцех. — Фланкеры волнуются, командира до сих пор нет.

— Клара в Льеже, — понурившись, сообщил Ганс, — в гостинице. Мы почтовой каретой добирались, дорога ее измотала совсем. Ждет тебя к ужину.

— Меня? — удивленно переспросил Войцех. — Не нас?

— Тебя, — подтвердил Ганс, — Дитриху не говори пока. И…

Он замолчал, подбирая слова.

— Если она скажет, что я безответственный, беспринципный эгоист и безмозглый болван, не спорь, ладно? Просто соглашайся со всем, что она говорит.

— Ладно… — в полном недоумении протянул Войцех, — как скажешь. А в чем дело-то?

— Не могу, — вздохнул Ганс, — я слово дал, что молчать буду. Сам увидишь.

Он вдруг просветлел и потащил Войцеха из цейхгауза к коновязи. К седлу мышастого был приторочен большой сверток, обернутый парусиной.

— Вот, — Эрлих распутал веревки и вручил Шемету запыленный в дороге баул, — это тебе. От Клары. И от меня.

В бауле оказалась прекрасно выдубленная медвежья шкура с головой и когтями. Великолепие несколько портили двойные отверстия на груди, так и не зашитые скорняком.

— Спасибо, конечно, — пробормотал Войцех, — да на что она мне сейчас? Могла бы и до осени подождать.

— Не могла, — усмехнулся Ганс, — ничего, в обозе не пропадет. В Париж пани Каролине отвезешь. Пусть у камина бросит. Из твоего ружья Клерхен эту тварь застрелила.

— Так уж и тварь? — вскинул бровь Войцех. — Давай, договаривай, не томи.

— Мы на охоту поехали, — Ганс поморщился, как от застарелой боли, — через месяц после свадьбы. Клара от ловчих оторвалась, все ей не терпелось твой подарок в деле опробовать. А потом ее казачок прискакал, лица на нем не было, только и мог, что за рукав меня тянуть. Я помчался, чуть из седла по дороге не вылетел, ветки все лицо исхлестали. Гляжу, на поляне конь лежит, брюхо разорвано, кровь по снегу веером. А рядом Клерхен стоит, с ружьем, в разодранном платье, волосы по плечам разметались, ноздри раздуваются. Чисто Диана. И эта тварь лежит в двух шагах от нее. Наповал. Как меня увидела, первое что сказала: «Шкуру — командиру». Вот, я и привез.

— Спасибо, — Войцех прижался щекой к жесткому меху, — непременно Линусе привезу. Дорогой подарок, лучшего я и представить не мог.

В полумраке гостиничной комнаты влажно блеснули темные глаза, тонкий силуэт шагнул навстречу щурящемуся с майского солнца Войцеху. Ганс наскоро пробормотал извинения и пулей вылетел за дверь, оставив жену наедине с командиром.

— Простите, герр лейтенант, — опустив голову, тихо сказала Клара, — я вас подвела. Я вас всех подвела.

Со дня свадьбы прошло уже более полугода, и даже перетянутое под грудью бархатное зеленое платье не могло скрыть округлый живот фрау Эрлих.

— Отставить слезы, корнет! — улыбнулся Войцех. — И не говори глупостей. Я чертовски рад, за тебя и за Ганса. Времени даром не теряли, молодцы.

— Если бы я знала, — вздохнула Клерхен, — если бы я могла знать…

— И что? Не в этом году, так в следующем, не с Наполеоном, так еще с кем. Войнам конца нет, Клерхен. Сколько ждать?

— Ты же собираешься ждать, — смутилась Клара, — а мне нельзя?

— А ты откуда знаешь? — растерялся Войцех.

— Каролина сказала, — Клара залилась краской, — ой, мне не стоило об этом говорить, прости.

— И что еще… — начал Войцех и махнул рукой, — да ладно. О чем это мы?

— О Гансе, — неожиданно ответила Клара.

— Если ты думаешь, что я собираюсь поддержать твои упреки в его адрес, — сердито заявил Войцех, — то вы оба ошибаетесь. Ганс — хороший друг, прекрасный офицер, талантливый ученый. И сделал он только то, что полагается хорошему мужу. А не стал ждать, пока Бонапарт на Эльбе упокоится.

— Войцех… — Клара попыталась перебить Шемета, но он словно не слышал ее.

— Мы все знаем, что ты никому не уступишь в бою, Клерхен. Ты можешь все, что может любой из нас. И то, чего никто из нас не может. Если не ты, то кто? Мир заполнится трусами и подлецами, если мы не оставим после себя никого! Ганс ждать не стал, и я не буду!

— Правда, что ли? — усмехнулась Клара. — Жаль, пани Каролина не слышит, вот бы обрадовалась.

— Слово даю, — пообещал Войцех, — но только после свадьбы, тут уж дело чести, Клара, сама понимаешь. А Ганса не вини.

— Я и не виню, — улыбнулась Клара, — я хотела сказать, что он бы мог занять мое место. Пока в седле могла сидеть — муштровала почище, чем новобранца зеленого. Он теперь не хуже тебя стреляет. Так что, возьмешь?

— Возьму, — кивнул Войцех, — хорошая у вас семейная традиция, Клерхен.

— Вот и отец так говорит, — горделиво сверкнула глазами Клара, — и даже мама уже не плачет, когда на портрет Карла смотрит. Леттов всегда были героями, испокон веков. И всегда будут.

— Не сомневаюсь, — согласился Войцех, — но ведь ты-то теперь фрау Эрлих.

— Не совсем, — рассмеялась Клара, — отец завещание написал, мы с Гансом ему наследуем. Не прервется традиция.

— Тогда зови Ганса, — предложил Войцех, — и выпьем за это.