Цветение калины

15

Тамара, поставив на пол авоськи, выжидающе уставилась на брата красными, заплаканными глазами, руки у нее подрагивали.

— Что тут у вас творится?

Недовольство и обиду в ее голосе Сергей принял и на свой счет.

— А ты не знаешь? — Он выдержал колючий взгляд сестры, и та, махнув рукой, всхлипнула.

— Ой, знаю… На работу ко мне приезжали. Спрашивали про него. Никак не могла раньше сорваться… вот только освободила руки. — Тамара разделась, ополоснула лицо в ванной, прошла в переднюю. — Игорек спит? Покормил хоть его? Ой, а где ж диван? — Она обернулась к Сергею, и гримаса испуга и одновременно удивления исказила ее бледное лицо.

Сергей молча протянул ей бумагу из мебельного магазина. Она пробежала по строчкам глазами, раздумчиво покивала, неподвижно глядя мимо смятой в руке квитанции. Затем, будто опомнившись, лихорадочно попыталась разгладить ее — и разорвала на мелкие кусочки. Глубоко и, показалось Сергею, облегченно вздохнула.

— Ну что ж… Может, так и лучше. Садись, вечерять будем. Игорек хорошо поел?

— Не беспокойся. Сказал, что у меня получается вкуснее, чем в саду…

— Правда? — У Тамары радостно блеснули глаза, и она словно в последний момент заметила, что вешалка для верхней одежды наконец-то на своем месте, и пальто можно убрать со спинки стула, что в туалете горит лампочка, а в ванной не капает из крана. — Ой, спасибо, братик! — звучно чмокнула его в щеку. — Где ж ты раньше-то был?

Тамара принялась хозяйничать у плиты, и по тому, как быстро произошла у нее смена настроения, можно было судить, что сегодняшние напасти, обрушившиеся на нее, на самом-то деле не стоили выеденного яйца. Через полчаса они сели за стол.

— Пиво будешь? Совсем из головы вылетело… — Она внесла из прихожей увесистую авоську, выставила на стол трехлитровую банку. Сергей налил в стакан, залпом осушил.

— М-гых, холодное! Жигулевское?

— Ага. Подруга специально в холодильнике держала.

— Спасибо. Такого давненько не пробовал. В наш магазин, сама знаешь, раз в полгода завозят, да и то — кислое.

— Ничего. Теперь каждый, день будешь свежее пить. Я ж говорю, подруга пивбаром заведует… Приглашает к себе на работу. Через неделю и выйду. А что? Квартира есть — можно поискать место потише, чем главный конвейер. Я ж там не привязана, верно?

— Надумала уйти с завода?

— Зачем? Пойду уборщицей в прессовый — Иван же там в начальниках смены, пристроит. А по совместительству — на бочку. Я ведь с этого начинала, до завода еще. Пиво свежее каждый день, разве плохо?

— Каждый день — жирно будет. — Сергей насмешливо прищурился на сестру. — Говорят, от пива брюхо, как опара в деже, подымается.

— Тебе это не грозит, — быстро усмехнулась Тамара. — В нашем роду брюхачей не было. Дед и отец до старости на пуп брали, сеть на реке тягали, а распухшие от работы и воды руки (я вот руки почему-то запомнила), как поленяки, перед собой носили, никогда не видела я эти руки ни в карманах, ни в рукавицах. Это мы чистенько в городе живем, но за работой да беготней по магазинам тоже белого света не видим. Вот пойдешь на две работы, как я, стройным до старости останешься. И девушки любить будут… — Она тихо, приглушенно засмеялась, ткнулась раскудлаченной головой брату в плечо. Затем слегка отстранилась, испытующе поглядела на него, и глаза у нее больше не смеялись. — Вот ты и приехал… Что делать думаешь?

— Не знаю… — Сергей пожал плечами, вышел из-за стола, начал мерить кухню, сразу сделавшуюся для него кухонькой, крупными шагами. И потому, что вопрос сестры не оставил его равнодушным, раздраженно добавил: — Спроси что-нибудь полегче.

— Нравится тебе в городе?

— Надо сперва осмотреться… разобраться, что к чему. Мне спешить особенно некуда.

— Чего ж тут разбираться? — удивленно развела руками Тамара. — На красный свет переходить дорогу нельзя. «Универсам» напротив дома, ателье через две остановки… Везде вывески, указатели, точное расписание. Тут — порядок, это тебе не Видибор.

— Да я не про то! — раздосадованно отмахнулся Сергей. — Порядок — это хорошо. Откуда вот берется у людей накипь беспричинной злости, даже — ненависти? Я пожилой женщине уступил место в троллейбусе, так она трижды сказала мне «спасибо», а другая, стоило на секунду замешкаться на проходе, чертом глянула и бурчала две минуты по моему адресу — интересно было мне за нею понаблюдать. Ведь обе, чувствуется, пожили на свете. У каждой, наверное, дети, а то и внуки… Откуда у второй эта неприкрытая злоба? На самом же верху лежит!

— Это у тебя пройдет. На свежий глаз всегда больше замечаешь, особенно плохое. Так было, наверно, и со мною… уже не помню. Не важно. — Тамара грустно улыбнулась. — Главное, что каждый из нас — один раньше, другой позже — привыкает ко всему, даже к несправедливости. Что делать… Город — тот же конвейер, где все ритмично движется: машины, люди, работа. Я вот серьезно надумала менять работу.

— А нельзя, скажи, малость сбавить обороты? Люди как наэлектризованные ходят: однажды муж к жене прикоснется, а от нее током шарахнет и искры посыплются…

Тамара хмыкнула, но не засмеялась.

— Думаю, от нас э т о уже не зависит.

— Ну ты… — Сергей закашлялся дымом, вытирая свободной рукой выскочившую слезу. — Ты-и, сестра, даешь! От кого ж зависит, как не от нас? По-твоему выходит, выпустили джинна из бутылки, а обратно — фигушки?..

— Это сказка — про джинна. А тут не сказка, а сама жизнь. Я вот по себе сужу. Вроде еще не старуха, а горя нахлебалась досыта и, видно, главное потеряла уже навсегда. Почувствовала э т у потерю, когда поняла, что никто в моей беде, кроме меня, не виноват. Помню ж, как говорила: «Знаешь, мама, какие красивые прапорщики в Минске!» Ты-то, наверно, не помнишь, как мать плакала, отпускать меня не хотела? По ее вышло. Раньше думалось: ерунда все, перемелется — мука́ будет: надоест валандаться с Жоркой — брошу его и начну жизнь другую, правильную. Не получается… Не могу отказаться от многого: от старых знакомых, от связей, от пивного навара, которым меня постоянно искушает подруга. Не могу — а что делать? Теперь я мать-одиночка, как говорят в официальных заводских кругах. Да и поздновато начинать ее, вторую-то жизнь, а? Нет ее — выдумка все.

— Запуталась ты, сестра, одно тебе скажу. Похуже, кажись, чем я.

— Осуждаешь?.. — спросила с желчной иронией, почувствовав во рту горьковатый окалинный, как в цехе, привкус слюны. Покорно склонила голову на грудь. — Может, ты и прав. А совратил меня бывший муженек: пил, баб водил, нисколько не стесняясь меня. Ну я в отместку — а как теперь понимаю, с горячки — начала составлять ему компанию. А ему что? Только этого и нужно было. Не заметила, как втянулась. А после того проклятого случая… все как в пьяном чаду завертелось.

— После какого случая? — Сергей осторожно опустился напротив сестры, участливо заглянул в глаза.

Тамара помолчала, опустив голову, было видно, как колебалась.

— Ладно, — коротко взмахнула рукой, будто пыль смахнула с колен. — Ты брат — тебе можно. Да и морду Жорке теперь не намылишь, а завтра злость уйдет, как вода сквозь пальцы, и все забудется. Как-то в конце дня подменила я подругу за стойкой на часок, — та сдавала выручку. Ну и приклеился ко мне не то грузин, не то армянин — до сих пор не знаю. Из этих, что на Комаровке фруктами торговали. Имя у него несерьезное — Додик. Запомнилось вот имя… Как раз подруга подошла, стоим-разговариваем. Опять он заскакивает за стойку со стороны служебного помещения: «Долго я тибя ждат буду?» Спрашивает с таким видом, будто мы знакомы не первый год. Пока я опомнилась, он, значит, мне про мужа и про лоточницу Зарку, тоже бывшую знакомую, выложил всю информацию. Потом, когда Вера о том же сказала, мне уже было наплевать. А тогда я прямо опешила. Как выяснилось на следствии, вся эта компания была повязана одной веревочкой. Через лоточницу Зарку Додик и его дружок получали с базы апельсины, бананы, обрабатывали товар на скорую руку, то есть удаляли всякие там штампики, ярлычки и сбывали втридорога на Комаровке. А Жорка, охранник липовый, выходит, был прикрытием для этой гоп-компании. Вот не пойму, почему его до последнего времени не трогали… Ну а тогда пристал ко мне этот Додик — спасу нет. Вроде как я ему что-то должна, одного поля ягоды мы с ним, гость он мой… Заморочил, сатана, голову. Да так, что мне не удалось от него отвязаться до самого дома. Делать нечего — заходим вместе (это еще когда в служебке жили). Мой, Жорка-то, на дежурстве должен находиться в эти часы, а тут дома прохлаждается на диване. Я, правда, ни о чем его не спрашиваю, молча накрываю на стол, а они вышли на балкон покурить. Вернулись веселые, довольные друг другом. Додик мотнулся в прихожую, бутылку коньяка на стол. Ну я было и успокоилась — друзья, оказывается, а я боялась. Выпили они по рюмке, поболтали о том о сем — гляжу, мой вылезает из-за стола, собирается. Я к нему: «Куда в такой поздний час?» — «Как — куда? На службу», — отвечает. «А он?» — спрашиваю. «Он — наш гость, заночует у нас. Не выгонять же выпившего человека на улицу». А сам, гляжу, ухмыляется про себя. Тут меня и обожгла догадка… Но разве можно нормальному человеку поверить в такое? Я не поверила. Расхрабрилась вдруг, даже, помню, пошутила: «Двойную охрану приставляешь к жене — наружную и внутреннюю?» Ничего не ответил. Собрался и ушел. А этот Додик тоже времени зря терять не стал — с ходу полез ко мне… Я, отбиваясь, заскочила на кухню, схватила нож… Вдобавок, мужем, дура, начала его стращать. Тогда он, знаешь, что мне выдал? У Зары, говорит, твой муж. От этих его слов я вся обмякла, нож уронила… Очнулась глубокой ночью, проплакала на кухне до утра. Потом он приходил еще…

— Кто?

— Да о ком я тебе рассказываю битый час? — Тамара холодно, почти неприязненно взглянула на брата.

— И Жорка… знал об этом?

— Представь, знал.

Тамара минуту сидела молча, отрешенная и безучастная ко всему, но по тому, с каким упорством она разглядывала подрагивающие кончики пальцев рук на коленях, Сергей понял, что сестра в любую секунду может разрыдаться — достаточно капли его сочувствия, жалости.

Они лежали на полу, разделенные раскладушкой с безмятежно раскинувшим на ней руки Игорьком, и молча слушали дробное постукивание капель дождя о жесть подоконников.

— Ты, наверное, уже не помнишь старого Галайду? — Мягкий, приглушенный голос Тамары долетал будто из-за перегородки.

Сергей слегка приподнялся на локтях.

— Это того самого ольшанского колдуна?

— Тебе было всего годика три, когда он сгинул. Собрался помирать, а вместо этого как в воду канул. До сих пор не знают, как, что и где.

— Слыхал вполуха эту легенду… А ты что это колдуна на ночь вспомнила?

— Да так. В сорок первом мне исполнилось шесть годков. На дворе стояла, кажись, мокрая осень, дожди все на огороде погноили. На вечеринки от начала войны не собирались — нечего было на них делать, поэтому шли, в основном женщины, в соседние Ольшаны. Восемь километров туда да обратно столько же по грязи: старец Галайда библию толковал. Занятно это у него получалось. Однажды только мама взяла меня с собой, а вот запомнилось…

— И ты в шесть лет понимала, что толкует библия? — Сергей снисходительно покосился в темноте на сестру.

— Да не в библии дело, а в самом толкователе. Думаешь, мы заради нового и старого завета ноги били?.. Люди надеждой жили, и он это слово умел заронить в душу.

— Ага, сейчас дошло. И о чем он вам толковал?

— Дядя, ножки промочил… — всхлипнул во сне Игорек.

— Тсс! — Тамара прижала к губам палец, наклонилась над сыном, но он дышал ровно и спокойно. — Может, тоже спать будем?

— Куда теперь заснуть! Колдун в белом стоит перед глазами.

— А ты не смейся. Он первый сказал нашим людям, что немец допрет до Москвы, а от красных стен Кремля русское воинство погонит и погонит его до железных ворот смуродного Берлина… Откуда он мог знать такое, скажи? Ну, что крови невинной много прольется, знали и без него. И что счастливая жизнь наступит, знали. Не это засело в памяти, а вот какие слова: чем упорнее люди будут в стремлении к богатству и могуществу, тем чаще станет болеть земля. Да никто не прислушивается к ее стону-мольбе. Запоят, закормят землю лекарствами, то есть удобрениями, урожаи небывалые соберут, а того и не заметят, что давно, болеет она. Сперва родить откажется. Случится такое, может, через сто, может, через триста лет… Точно никто не знает.

— И ты до сих пор веришь в эту сектантскую муру?

— Верю я или не верю — мне от этого не легче. Моя жизнь уже вряд ли изменится к лучшему…

— Само никогда не изменится — захотеть надо. А сказка твоя, кроме того, что очень вредная, весьма, знаешь, напоминает первую — про злого джинна в бутылке. Земля не умрет, пока мы будем жить на ней. Нет, сестра, устала ты. Помнишь, бабы белье полоскали у Дундиной кручи? Щука у меня сорвалась с удочки — я на всю жизнь запомнил почему-то, как она стояла в мутной воде, Вот и ты живешь, как та щука…

— Ладно, хватит. Оставим на завтра… Да, чуть не забыла! Вера просила дверной замок поменять. Боится одна с дитем в пустой квартире.