Цветение калины

38

Раньше Сергей почему-то не замечал прилепившуюся сбоку термички крохотную боковушку — хомутное отделение. А тут, поджидая кого-нибудь из начальников смен, — отодвинутый в своей деятельности на второй, что ли, план, как и эта женщина-хомутчица, которая не смогла по каким-то причинам работать в высокооплачиваемой гальванике, Сергей неожиданно заметил тихую, свыкшуюся с одиночеством работницу, которая вот уже лет десять вынуждена выполнять одну и ту же операцию — несколько отработанных до автоматического лоска движений руками, отчего ее руки, кажется, проскальзывают в воздухе и не могут остановиться…

В глухой каменной комнатенке — сравнительно тихо, светло и уютно. Хозяйка, лет сорока женщина, в сером ушитом халатике и простенькой белой косынке ловко крутит свои хомуты — от крохотных, с кольцо от пустышки, до огромных, величиной с колесо детского велосипеда.

Приветливо кивнув Сергею, она ни на секунду не прерывает работы; в руках споро потрескивает тонкая латунная лента, и хомутчица, полузакрыв глаза, вполголоса тянет бесконечную, без слов песню. Однако присутствие постороннего человека (так бывает с ней, видимо, всякий раз) заставляет ее прервать пение, — она пробует завести разговор со свежим человеком. Сперва с нескрываемым любопытством задает Сергею пару пустяковых вопросов, каждый раз оборачиваясь к нему и с добродушной улыбкой на плоском некрасивом лице, глядя ему прямо в рот, неважно, о чем и как он говорит. Убедившись в силу ей одной ведомых причин, что с вошедшим можно говорить обо всем на свете, она, похоже, без колебаний зачисляет Сергея в собеседники… точнее, как выясняется чуть позже, в слушатели.

Сергею ничего не остается, как слушать, и его удивляет, что своей исповедью (иначе как назовешь ее откровение?), в сущности бессвязной и малоинтересной, она способна занимать чужое внимание целыми часами.

Для начала хомутчица преподнесла Сергею с десяток недостатков ее сидячей работы и как результат — приобретенный геморрой, как будто это было так уж интересно знать ему. Затем согласно каким-то особым законам женской логики на поверхности начали всплывать одна за другой — тоже около десятка личных обид, перенесенных ею от начальства всех рангов. Однако всякий раз, когда она, доведенная до отчаяния, бросала на стол заявление об уходе, начальство находило способ удержать работницу, то подвигая ее очередь на квартиру, то выделяя детские ясли, то путевку в санаторий… Возвращалась в свое хомутное отделение, впрягалась, и все продолжалось по-прежнему. А что делать? Жить, детей поднимать на ноги надо. Так и не вырвалась из хомутного. Застряла в нем, похоже, до пенсии. И тут хомутчица по инерции, что ли, опять вследствие загадочных законов женской логики перекидывала мостик к детям. Дети, как у всякой матери, неразбалованные, прилежные в ученье, да вот незадача… Находились лето в пионерском лагере и толком не отдохнули, потому что воспитатели не слазили с них, таская на репетиции, концерты, встречи, вот и просидели сезон в верхней одежде, ни разу не искупавшись, не позагорав, как другие дети… Или вот такая несправедливость: учатся, как один, так и второй, на круглые пятерки, грамотами хоть стены оклеивай, зато болеют чаще других, случается, месяцами пропускают занятия, викторины, конкурсы, экскурсии… Ну разве не обидно матери? А муж, когда опрометчиво пожаловалась ему на судьбу и предложила свозить деток к шептуну, который работает бригадиром грузчиков в мебельном магазине и врачует прямо на работе в свободное время, взял да и напился с аванса. Уж другие пьют постоянно — тем как-то простительно, не так заметно за ними, а тут весь подъезд сбежался смотреть на диво: первый раз за много лет — и в стельку… прямо на площадке.

Исповедь хомутчицы незаметно скатывается к деньгам да опять — к работе. Следует вывод сказанному, который она, повернувшись лицом к Сергею, произносит особенно четко, выразительно, убежденно, даже с некоторым темпераментом — вывод, которым хомутчица, как Сергею показалось, прежде всего укрепляет каждый раз себя на своем рабочем месте:

— Уйду я, мил человек, другую посодют! А сто пятьдесят рублей попробуй-ка еще заработай, верно?! — Она с лихорадочным блеском в глазах дожидается кивка Сергея и, выпрямившись, облегченно вздыхает: — Ого! — И затем, опять согнувшись над хомутами, затянула свою пустую, без слов, песню на одной ноте…

Сергею вдруг сделалось тесно и душно в чистенькой прохладной боковушке, и он торопливо вышел, почти выбежал к электрокару…

К концу смены — неудовлетворенность собой и окружением в лице Чуприса и его мастеров железным комом подкатывается к горлу. Сделав последний рейс, Сергей уже собрался ехать в гараж, когда на желтое пятно электрокара, пошатываясь, вышел из зоны раскаленных, выключенных остывать печей термист. По его мутному бессмысленному взгляду и набрякшему, подурневшему от жара лицу было заметно, что в обеденный перерыв он «дернул» лишнее по случаю чьего-то дня ангела или ухода в отпуск и теперь находился в полуобморочном состоянии. «Странно, как еще держится на ногах? — промелькнула в голове беспокойная мысль. — Или, может, срабатывает привычка… закалка?»

На голове у термиста, впрочем, у большинства из них, лоснящимся блином лежала грязная кепка; она настолько была напитана мазутом и копотью, что из нее, как из пластилина, можно было вылепить какую угодно фигурку.

— Уж-ж… город! Ого-го-го-го! — дико захохотал термист, привалившись потной, тронутой налетом копоти грудью к свежему лимоновому передку электрокара и прочитав, наконец, надпись на белой спортивной шапочке Сергея, — продолжая отдыхать выеденными дымом глазами на белоснежном кусочке материи, где были изображены зеленые вершины Карпатских гор и пониже — веселая стайка велосипедистов.

Стоя в длинной гомонливой очереди у табельной, Сергей туго соображал, как ему быть завтра: продолжать работу по указке Чуприса и его сдельщиков, закрыв глаза на все, или же дать им бой… Как? В одиночку ничего не получится. Сергей мысленно перебирал в памяти людей, с которыми более-менее сошелся за эти полгода и с которыми можно было говорить начистоту, но, разочарованный своим окружением, кроме, пожалуй, Лукича да Ивана, вынужден был в конце концов сознаться самому себе, что именно за этим он и завернул сегодня в хомутное отделение. Сергея потянуло на разговор с хомутчицей оттого, что человеческое достоинство этой женщины тоже по-своему было ущемлено чувством одиночества; действительно, находясь на вторых ролях и выполняя сравнительно нетрудную, «сидячую» операцию, она в насмешку прослыла «баронессой» среди подруг, которые сообща трудились рядом, на участке гальваники.

Откровение хомутчицы не вызвало ответного откровения у Сергея, наоборот — разочарование в себе: в минуту собственной слабости он попытался найти утешение… Разве не смешно?

Однако Сергею было не до смеха, — его оскорбляло в душе то обстоятельство, что даже теперь, у табельной, когда женщины-гальваники разговаривали о разных пустяках, получалось так, что хомутчица по-прежнему оставалась одна против всех.

— А пойдешь на пенсию — думаешь, дома будешь сидеть? — наседала на нее маленькая смуглая женщина в черной цигейковой шубе, с большими сверкающими серьгами в ушах.

— Буду! — упрямо мотнув закутанной в теплый платок головой, отзывалась хомутчица.

— А сынам помогать треба?! — не унималась цыгановатая вредная бабенка.

— Никогда! Сами будут на себя зарабатывать — для того учу! — на лице хомутчицы проступили красноватые пятна.

— Да неужель — невесткам не кинешь по отрезу?..

— Ну их к…! — пронзительно вскрикивала выведенная из себя женщина, звучно плевала под ноги, а никуда не годные нервы уже трясли ее лицо и руки. У табельной дружно подлетал смачный гогот, причем дурацкий, язвительный смех, самым непочтительным образом разделяя всех и одну, как гром обрушивался на голову бедной хомутчицы.

«Знает ли муж этой женщины, что ей невыносимо тяжело на этой работе — в этой каменной конуре, куда она заперта ста пятьюдесятью рублями? Но еще отвратительнее то, — думал Сергей, — что ее муж, электрик по профессии, где-нибудь за кружкой пива в дивном павильончике, наверно, не раз похвалялся случайному дружку, что его законная выгоняет не меньше его, а в другой месяц и больше…»

Завернув назавтра в хомутное отделение, словно ему уже нужно было туда по неотложному делу, Сергей застал Клавдию (так звали хомутчицу) не на ее привычном месте — за железным столиком, заваленным заготовками, а на скамейке в углу, где вчера сидел он. Лицо хомутчицы было мертвенно-бледно и запрокинуто слегка назад. Не привставая, она слабо повернула голову в его сторону и, открыв глаза шире, поворочала нездоровыми желтоватыми белками, тяжело вздохнула.

Сергей осторожно присел рядом. Молчание гнетуще подействовало на него, и он уже хотел предложить ей сходить в медпункт, как в боковушку вошли женщины-гальваники: одна торопливо дожевывала кусок пирожного, слушая с неослабеваемым вниманием, о чем рассказывала подруга; обе, налитые краской, как большие помидоры, всплескивали руками и приседали от хохота. Завидев Клавдию с запрокинутым назад белым лицом, они по инерции попробовали шутить с ней. Сергею показалось, что хомутчица вот-вот расплачется…

— Совесть-то у вас имеется? Не видите — плохо человеку! — вскипел он.

Женщины смутились: молча, с виноватыми улыбками, переглянулись.

— Господи! Да уйди хоть ты отсюда! Горе луковое… — и сердцах ойкнула Клавдия, поднимаясь со скамейки и обжигая Сергея сбоку желчным взглядом.

Он, как ошпаренный, выскочил из хомутного отделения. Минут через десять вышли и женщины: одна под руку повела Клавдию в медпункт, другая, насмешливо покосившись на Сергея, прошла мимо электрокара.

Сергей, с подпорченным настроением уже до смены, просидел на электрокаре, наверное, долго. Словно выключившись на это время из привычного ритма цеховой жизни, он забыл, куда ему надо ехать… Подняв голову, неожиданно увидел Ивана. Тот, словно в замедленной съемке, приближался к тележке, ведя в воздухе кран-балку, привычно удерживая одной рукой цепи с крюками, другой — гриф рукоятки. Странно, что Иван шел но центральному пролету без шапки, какой-то незнакомый и постаревший, прижимаясь небритой щекой к массивному металлическому крюку…

«Что же происходит? Неужели все они, кого я успел за это время узнать — несчастный Вадим Бонифатович, лаборантка Галя, Василевич, инженеры-отставники, Чуприс, хомутчица Клавдия — по-своему одиноки и беззащитны? Полно, я будто заранее хороню их всех! Просто у меня неважнецкое настроение… Что изменилось с тех пор, как убрали из корпуса Косого и Кореня? Ничего. Как ничего не поменялось в отделе Василевича после моего ухода в грузчики… Тогда зачем было городить забор?.. Вообще, зачем я тут?»

Вынырнув из-за печи, к тележке мелкими шажками зачастил мастер, энергично делая отмашку короткими руками.

— Сидим, да? — Он быстренько глянул на ручные дамские часики. — Скоро час, между прочим, как должны быть в работе. Где Иван? — Недовольный взгляд мастера уперся в только что вынутую из печи, еще не успевшую остыть бадейку с закаленным толкателем.

— Толкатель? Он же, Иван говорил, аварийный… — Схватив попавшиеся под руки замасленные спецовки, мастер схватился за дужку восьмидесятикилограммовой бадейки. — Ну-ка, помоги! — зыркнул он на Сергея.

— Зачем надрываешься? — деревянным голосом произнес Сергей. — Не видишь, балка на подходе?

— Что — килу боишься заработать? — в том же положении — держась обеими руками за дужку бадейки, — сверлил Сергея снизу крохотными буравчиками глаз красный от натуги мастер.

— А тебе, вижу, поразмяться захотелось? Жирок растрясти, да? — Сергей оставил электрокар, спокойно наблюдая за раскоряченным над бадейкой мастером. — Чего зыркаешь исподлобья? Или выговор влепили?

— А ты чего скалишься? — пырснул слюной мастер. — Мне, чтобы обучить двух грузчиков, — полгода мало, понял?

— Косого жалко?

— Косой и Корень работали не хуже других, пока тобой тут не запахло… Благородство выказал, бдительность проявил!.. И откуда ты такой взялся?! Из колхоза «Чырвонае дышла»? Не жалеешь, что уехал?

— Жалею, морду тебе не намылил вовремя — помнишь? — когда пацана с жестянкой гонял на автоматный за болтом.

Мастер медленно разогнулся, сделал два шажка назад, растерянно поморгал налитыми кровью глазками.

— Так-то мы работаем, студент? Еще и угрожаешь?.. Завтра напишу докладную начальнику!

— Так не теряй зря времени.

— Думаешь, за широкими плечами брата и на этот раз схоронишься?

— Ничего я не думаю… — Сергей спокойно выдержал залютевший взгляд мастера. — А работать с тобой не буду ни при какой погоде, это точно.

После смены Сергей допоздна бродил по наполненному радостным гудом городу. Подошел к Вериному дому. У подъезда, закутавшись в пуховый платок, будто кого-то поджидала Вера.

— Ты чего тут? — удивился Сергей, осторожно трогая ее озябшие руки, затем поднес пальцы-ледяшки к губам и подышал на них, внимательно заглядывая ей в глаза.

— Тамара обещалась заглянуть. Я Тарасика уложила, а сама вот стою… Ты чего не в общежитии? Или опять неприятности?

— Разодрался вдрызг с начальством.

— Что — серьезно?

— Полная ясность, — махнул рукой Сергей. — Впрочем, все шло к тому.

— Из прессового уйдешь?

— Теперь? Ни за что.

— Вот и хорошо.

— Чего уж хорошего… — Сергей с легким удивлением посмотрел на нее.

Вера пожала плечами, виновато улыбнулась и подняла на него блестящие, налитые грустью глаза, будто словами не могла высказать до конца то, что хотела.

— Может, я дура… Я не знаю, что там у вас произошло, хотя чувствую, тебе нелегко. Даже сейчас, со мной. И у меня тревожно на душе. Будто кто-то с самого начала, как мы встретились, наблюдает за нами. Стережет каждый шаг.

— Знаешь, не пора ли нам внести ясность в наши отношения? А, Вера? Все, даже домашние, знают, что мы жених и невеста, а живем с тобой, как… брат и сестра.

— А что, разве не похожи? — Она кокетливо улыбнулась, но Сергей заметил в черных очах Веры глубоко зароненную печалинку.

— Я сама тебе подам знак, когда буду готова… И больше не надо об этом. Ладно? А сейчас пойдем, я тебя покормлю.

Они вошли в подъезд, поднялись по нечистой лестнице на тускло освещенную площадку и увидели двух серых котят. Каждый облюбовал себе у дверей квартир коврик, пригрелся и сладко спал. Завтра чуть свет жильцы, бегущие на работу, грубо вытолкают их ногами из тепла на сырую улицу.

Ступая на цыпочках, чтобы не потревожить котят, Сергей и Вера пробирались к своей двери. Серые комочки шевельнулись, разом подняли головки и кубарем — один за другим — скатились но ступенькам вниз. Через какое-то время, когда Сергей выглянул в глазок двери, они тихонько крались на свои места. Светилось в их зеленых глазах какое-то терпеливое кошачье упрямство, когда они, все еще настороженно поглядывая на дверь, за которой стоял Сергей, устраивались каждый на своем коврике…

О многом подумалось Сергею в ту минуту и после, когда перед ним, как живые, вставали глаза этих угрюмоватых спросонок малышей. Эти глаза ему даже снились…