Цветение калины

30

Пересел Сергей на электрокар, и стрелки заводских часов завертелись быстрее.

Сергей был не новичком за баранкой, однако Ивана как начальника смены — и не только — подкупали в брате неожиданное упорство, настойчивость, какая-то хозяйская хватка в работе. Расторопность грузчика и филигранная, доведенная до искусства техника езды сделали Сергея незаменимым на электрокаре. Да и ног Сергей не жалел. Придя в раздевалку и за час до смены, и, случалось, за полтора, он облачался в тяжелую промасленную робу и неутомимо мерил шагами вдоль и поперек цехи-смежники. Начальству все это мало-помалу разонравилось, так как Сергей, выходит, вторгался в чужую, ужасно хлопотную и нервную сферу деятельности. Словом, со средним руководящим звеном прессового корпуса у нового электрокарщика очень скоро выработались натянутые отношения.

У второго электрокара, на котором ездит неряшливый, пропойского вида Андрей Корень, — черепаший ход. Машина добитая, доживающая в корпусе уже вторую или даже третью жизнь. Кореню упорно не дают новую, потому что он якобы должен уйти на пенсию. На самом же деле, как однажды под настроение растолковал Иван брату, электрокарщику нет и пятидесяти, и под маркой «деда» этот обрюзгший, заросший дикой клочковатой щетиной потомок пуховичских куркулей ходит добрый десяток лет: удобно. Да это в цехе, за баранкой электрокара, он такой дремучий. А за проходную выходит в добротном шерстяном костюме, непременно под галстуком и не торопится на остановку трамвая, а не спеша садится за баранку собственных «Жигулей».

С Коренем ездит грузчиком разбитной и дурашливый парняга, по кличке Косой. Косому — за тридцать пять, и начинал он в прессовом корпусе на новеньком электрокаре, вольно начинал — прогуливал каждую неделю, катал под хмельком, а после того как однажды притер бортом к станку беременную женщину и его лишили водительских прав и чуть было не отдали под суд, уволился, прошел, как сам потом похвалялся, «все цеха и конторы тракторного», в конце концов вернулся в прессовый, но Косым так и остался. К этой «паре на электрокаре» давно привыкли на всех уровнях руководства прессового, смирившись с тем, что один-два раза за смену они тоже могут быть чем-то полезны. Увольнять их можно было в любой день, мастера и начальники смен жаловались, писали докладные, требуя «списания их за проходную», на что начальник корпуса горько иронизировал, что у нас по штату не полагается безработных. В самом деле, кому они, такие, нужны? Изолировать бы от общества, так вроде не за что. А раз так, надо заниматься перевоспитанием… Начальник корпуса считает, что такие, как Корень и Косой, по плечу полуторатысячному коллективу прессового.

Баранку третьего электрокара крутит Алексей Сыса. Он ездит с пожилой женщиной-помощником и возит в основном мелочь — различных калибров и наименований трубки. И дело тут, как вскоре прояснилось для Сергея после подробных комментариев брата, не в женщине — в самом водителе, мальчикоподобном Алеше с водянисто-румяным лицом и словно забытой на нем старческой улыбкой. Алеша с рождения страдал хроническим пороком сердца, отчего ему еще в отрочестве была пожизненно определена третья группа инвалидности. Электрокарщики сочувственно подтрунивали над Алешей Сысой, завидев рядом с ним новую грузчицу: женщины почему-то не задерживались на этом электрокаре…

Четвертый электрокар — дежурный. Колесит на нем водитель без помощника. Фотография водителя — на корпусной Доске почета. Но грузчики недолюбливают его отнюдь не потому, что напрочь лишены честолюбия, как наивно полагают многие. «Ночью два-три ящика подбросит из термички на участок, остальное время на массу давит у гальваников в тепле. Зато утром, когда все начальство на ногах, как заведенный носится по пролету — вот и выходит, что самый расторопный и деловой», — заметил как-то к слову Иван. Сергею в ту минуту показалось, что брат ревниво относится к чужой славе, но когда встретился с ним взглядом, понял: нет, тут другое. Вообще он словно заново узнавал Ивана. К примеру, открыл для себя, что глаза у него не только голубые и холодные, но и по-домашнему лукавые, добрые, что выбивающуюся прядь волос, словно источенную шашелем, он прячет под заношенную кожаную кепку каким-то неуловимо знакомым — щемящая теплинка разлилась в груди — движением. Нечто т а к о е, видимо, заметил однажды во взгляде младшего и Иван; крякнув, забрал у молоденького стропальщика тельфер, зацепил крюками на кузовке полутонный ящик с заготовками болта и, едва касаясь пальцами сразу нескольких кнопок на продолговатой пластмассовой ручке — словно клавиатуру музыкального инструмента перебирая, — на приличной скорости опустил ящик точно в свободный квадратик пространства между станками. Размявшись таким манером, Иван убежал по своим делам, а 36 электрокар выскользнул из ворот корпуса на кольцевую асфальтированную дорожку — на кольцевой Сергей обкатывал в свободную минуту новую машину. На этом же маршруте значительную часть смены ползали Корень с Косым, многократно совершая на своей черепахе «круг почета» и надолго выпадая из поля зрения всех: начальства, товарищей… Эти, в отличие от Сергея, откровенно докатывали свою «ломачину».

Сергея же после одного, в общем-то незначительного разговора с братом исподволь донимало другое: он видел строительство, развернувшееся на пустоши, и уже подумывал о том, как будет работать в одном из строящихся корпусов, где полным ходом шла наладка десяти автоматических линий. А лет этак через пять тут, поговаривают, будет этих линий аж шестьдесят! Чем не сибирский размах! Зачем же, спрашивается, срываться куда-то к черту на кулички, когда тут все твое — твоя ба́тьковщина?!.

На завод пришла, наконец, зима. Над головой в хрустальной россыпи искр стынут убранные инеем тополя; на западе — цепочка слоистых облачков с розоватым подбоем, как закровяненная рыбья чешуя, небрежно рассыпанная на зеленовато-голубой с белым поверхности воды, в которой стоит отраженное небо.

Сергей любил завод в эти предвечерние часы, когда только-только началась вторая смена. Гулкая тишина гуляет по внутризаводским улицам и улочкам; спешит к проходной с мокрым веником под мышкой задержавшийся в душевой — там имеется и полок с парком — заводчанин; серебряный рог месяца проклюнулся сквозь разлитую над головой холодноватую голубень и завис над огнедышащим литейным корпусом. Но на территории и без того светло как днем: фонари расстилают снопы света на пути электрокара, Сергей на ходу трет новой, незамасленной рукавицей прихваченные жгучим ветерком щеки, скупо улыбается в разжиженные заводские сумерки.

Представил на секунду занесенный пушистым снегом перелесок в урочище Луки, с сожалением подумал: «В самый бы раз поколдовать с ружьишком над заячьими петлями. До утра натрусит снежку — славная пороша ляжет по урочищам».

Тяжелые створки ворот ЦАЛа — цеха алюминиевого литья — плавно расходятся, жаркая пасть цеха проглатывает оранжевый электрокар. Здесь шумно, людно и весело; ритмично ухают прессы, чародеи в защитных комбинезонах и касках деловито разливают небольшими ковшами с деревянными ручками, похожими на большие столовые черпаки, жидкий алюминий в большие и малые формочки, мимо — впритирочку — на хорошей рабочей скорости проносятся погрузчики с контейнерами, электрокары, доверху нагруженные алюминиевыми отливками…

И в этом цехе Сергей не новичок: который месяц доставляет сюда трубку малого диаметра — «соломку». И который месяц возмущается, пока безгласно, технологической нерадивостью, которая в данном случае заключается в том, что сперва грузчики доставляют «соломку» — немудрящую детальку — из литейки на участок доделки ради небольшенькой насечки на конце трубки, а через час загружаются и везут ее обратно, тогда как чего, кажется, проще установить в литейке такой же станочек и проделывать операцию на месте.

Сергей проплывает мимо длинного ряда симметрично расположенных плавильных печей, заляпанных оплесками металла и раскаленных добела, затем — по сизому от дыма пролету почти в самый конец корпуса.

— Не возим, а возимся, — с досадой бросает Сергей вместо приветствия знакомому наладчику, который, прислонившись плечом к сетке заграждения и покуривая, давненько поджидает насеченную «соломку» из прессового. Не успел, однако, наладчик принять деталь и расписаться за нее, как его в срочном порядке отозвали к литейному агрегату.

— Погоди, друже, я мигом.

— Меня в прессовом ждут! — крикнул, привставая с сиденья, Сергей. Но наладчик уже нырнул в синюю толщу дыма и пропал совсем с глаз. Правда, через минуту Сергей увидел его уже стоящим в полный рост на стальной боковине агрегата: тельфером наладчик осторожно вел в воздухе увесистую, раскаленную до свекольного оттенка чугунную плиту. Вот он ловко ухватился свободной рукой за натянутый трос и сумел точно направить плиту в гнездо. Затем он снова будто провалился в жаркое брюхо плавильной печи. А появился все так же неожиданно метрах в пяти от электрокара. Сергей увидел разгоряченное коричневое лицо, густо засеянное крупными и помельче горошинами пота.

— С этой заграничной дамой, — наладчик кивнул в сторону плавильной печи, отирая ветошью взопревший лоб и будто слегка оправдываясь перед Сергеем, — шутить ни-ни! С норовом. Чуть не по ней, обошел вниманием… Ат! — коротко отмахнулся он, договаривая остальное сдобренной лукавинкой улыбкой и доверительно глядя на Сергея ясными глазами. Склонился на секунду над журналом… — Да. А насчет «соломки», слушай, надо же что-то решать… Раз у начальства голова не болит — сами должны. Ты говорил с Чуприсом?

— Ладно, некогда… — Выглянув в освободившийся пролет, Сергей махнул рукой. — Бывай! — И стремительно сорвал с места электрокар, но обойти выезжавшую сбоку машину не удалось.

— Тьфу, заговорил, будь ты неладен! — чертыхнулся вполголоса, откидываясь на спинку сиденья и опуская руки. Огромный «КРАЗ» с прутковым металлом, ставший под разгрузку, надолго закупорил пролет, и Сергей, несмотря на то, что был раздосадован на наладчика — торчи тут из-за него, попытался зачем-то припомнить, при каких обстоятельствах их познакомил Иван. Нет, не вспомнил. Заметив, как резко стронулся с места разгрузившийся и заметно полегчавший «КРАЗ», моментально пристроился к нему в хвост.

У термички развернулся, но находило уже предобеденное время (имеется таковое и во второй смене), и никто из мастеров не кинулся наперерез электрокару с протянутыми руками.

— Ты в столовую? — окликнул его Иван, когда он собрался уже рвануть в транспортный, чтобы поставить электрокар на подзарядку, — Захвати курева. Мелочь найдется?

— Найдется. А ты напрасно не заглядываешь наверх, — заметил брату Сергей. — Всухомятку — разве ж дело? Наживешь гастрит или еще какую холеру…

— Ничего, — махнул рукой Иван. — Сперва все бегают по столовым. А потом оседают в гардеробе, переходят на сало с луком. Ты ради интереса не сходи один раз в столовую — послушай нашего Самсона…

— Кто такой? Не тот проповедник, о котором ты уже однажды, помню, толковал?

— О-о! Яркая личность… На линии у Хавронича работает. За жизнь, как говорят в Одессе, может смену от звонка до звонка проговорить. На все вопросы у человека запасены ответы…

— И что — интересно?

— Ты знаешь, мужик неглупый… Сам подчас не прочь послушать, как он свою, «домашнюю», правду отстаивает. Молодежь посмеивается над его отсталостью, а ведь его жизнь таким сделала: жил в городе, но в частном секторе, где дома барачного типа, работал на заводе, но упирался на латаной-перелатанной автоматической линии, где больше надежд не на автоматику, а на свои руки… Думаешь, мало еще таких самсонов на заводе? И не их в том вина, что они такие «отсталые»… И когда этот Самсон доказывает свою правду, знаешь, я в чем-то его могу понять…