Цветение калины

22

Обеденный перерыв. В просторной комнате — никого, кроме редактора заводского радио. На вид человеку, который крюком сидит за столом у самой двери, лет под пятьдесят, но Сергей уже знает, что ему всего тридцать с небольшим. Вообще странный состав сотрудников. Вот редактор. Человек он неизобретательный, зато общительный, и Сергей уже на другой день знал о нем почти все. В свое время окончил журфак, попал по распределению в молодежную газету, затем уехал туда, где, как сам считал, был нужнее, — в район, но проработал и там недолго, вернулся в городские кварталы и пристроился в заводскую многотиражку, потянул журналистскую лямку еще полгода, после чего уже, залечивая уязвленное самолюбие, походил полгода без работы, пока ему, наконец, из сострадания не предложили более чем скромную должность редактора заводского радио. Получив в скором времени и угол — отдельную комнату в заводском общежитии, — восьмой год сидел на своем месте.

— Вадим Бонифатович, вы обедали? — Сергей первый нарушил застоявшуюся, сухую тишину в отделе.

— Извините, я не курю после обеда, — был скорый ответ.

— А при чем тут?.. — выразив на лице недоумение, пожал плечами Сергей.

— Но разве вы не видите, черт побери, что я занят?! — бурно отреагировал редактор, вперив в стол неподвижный возмущенный взгляд. И оттого, что возмущение его было неподдельным и искренним, Сергей, занимаясь на скулах румянцем, удивленно посмотрел на обычно «общительного» соседа.

Сергея с первого дня в отделе забавляла в этом длинном нескладном человеке донкихотовского типа способность ежедневно увлеченно заниматься пустяковой деятельностью, страшно, утомляться при этом, получая, однако же, от своих трудов и некое удовлетворение, которое всякий раз можно было прочитать на его обыкновенно постной, унылой физиономии. Переписывая после обеда несколько информации на отдельный — лощеный — лист, специально приберегаемый им для чистовика, он так морщил при этом лоб, что в первый день с непривычки, понаблюдав за ним, Сергей почувствовал головную боль.

Наконец Вадим Бонифатович отбросил от себя шариковую ручку, которая предусмотрительно была соединена тоненькой цепочкой с нагрудным карманом его пиджака, — крюком встал над столом и, настороженно глянув на Сергея, попробовал выпрямиться — удалось. Тотчас улыбнулся, и в комнате сразу будто прибавилось света.

Который день наблюдая, как этот мученик пера долго и сосредоточенно изливает на скользкую мелованную бумагу благие вести о том, что, к примеру, «…в соревновании за право первыми подписать рапорт ЦК ВЛКСМ… за минувший квартал токари инструментального цеха обогнали токарей механического-3», вслушивается в мелодию похрустывания собственных суставов, пораженных ревматизмом, Сергей невольно представлял, что вот однажды редактор не разогнется — оглушительно стрельнет от перегрузки один из суставов, и тогда не своим голосом вскрикнет человек, и дальше произойдет нечто ужасное — все забегают, сдвинутся с места вросшие в паркет массивные столы, зазвенят на все лады кофеварки, чашки и ложки, которыми в рабочее время здесь научились пользоваться бесшумно, взлетит пыль с бумаг, появится начальство и жизнь в отделе потечет по иному руслу…

Еще Сергею сдается, что, в очередной раз разогнувшись от стола, Вадим Бонифатович словно упирается головой в тот самый искусственный потолок, который он создал для себя сам же за годы существования в этом отделе. Лучше, конечно, если он тут же предложит Сергею выслушать и оценить его очередную передачу, с которой ой завтра — один раз в неделю — выйдет в заводской эфир. Сергею в этом случае не придется опять притворяться, что он внимательно слушает словесную стряпню Вадима Бонифатовича, а также лгать после прослушивания, что информации вполне приличные. После чего Вадим Бонифатович, заметно разволновавшись, резко и заносчиво выскажется по адресу заводской газеты, редактор которой — презренная личность! — «не заплатил ему ни одного цента», хотя ушел Вадим Бонифатович из многотиражки, разумеется, вовсе-то и не по этой причине. Сбив малость пыл, а может, еще потому, что Сергей будет сочувственно помалкивать, Вадим Бонифатович великодушно бросит ему на стол исписанный ровным каллиграфическим почерком лист: «Пользуйтесь, пока еще что-то могу…», и Сергей, вздохнув, пробежит глазами информации уже только затем, чтобы не вступать со своим коллегой в откровенный конфликт.

Вадим Бонифатович, между тем, закурит и, пока Сергей нарочно подолгу задерживает взгляд на каждой фразе, длинными шагами будет мерить комнату и высказывать туманные соображения по модным журнальным публикациям, которые на устах у читающей публики с изощренными вкусами. Тут он обнаружит хотя и не глубокие, но весьма пространные познания в современном литературном процессе, что, бесспорно, возвеличит его в глазах слушателя, недавно приехавшего из деревни и вообще только вступающего в самостоятельную жизнь; почувствовав себя солиднее, Вадим Бонифатович разволнуется не на шутку, незаметно воодушевится и выскажет сокровенную мысль о том, что давно пора бы перейти в солидную газету, пока на этой черной неблагодарной поденщине не заработал горб…

Сергей машинально кивнет, хотя подумает вот о чем: ну отчего порой вот так нелепо складываются человеческие судьбы?..

Нет, на сегодня, кажется, обошлось. Вернулась с обеда лаборантка Галя, в присутствии которой Вадим Бонифатович считает ниже своего достоинства пускаться в какие бы то ни было откровения.

В обязанности лаборантки, кроме возни с папками и технической документацией, входило ежедневное посещение красного уголка в прессовом корпусе, где установлен кинопроектор «Украина» для прокручивания в послеобеденное время технических фильмов. Желающих, как правило, палкой не загнать на просмотр этих фильмов — куда, выходит, приятнее скоротать свободные минуты за партией в шашки или домино, а то просто — за разговорами. Зарядив аппарат пленкой, Галя просиживала в пустом зале положенные сорок минут и, не дождавшись зрителей, слегка сконфуженная и растерянная, возвращалась в отдел. Иногда, собравшись с духом, шла прямо в кабинет начальника. Василевич сочувственно выслушивал, исподволь оглядывая ее с ног до головы, и когда Гале становилось неловко от этого настырного, ощупывающего взгляда и она невольно принималась поправлять то прическу, то кофточку на груди, Василевич чуточку смущенно отводил глаза в сторону, говорил тихим проникновенным голосом:

— Понимаете, Галина Альбертовна, не моя это прихоть. Начальству сверху, — он кротко взглядывал в потолок, — виднее, верно?

— А меня не станут ругать, что я ежедневно просиживаю в пустом зале около часа, ничего не делая? — строго допрашивала лаборантка начальника.

— Можешь читать книжки про любовь… Будешь… не одна, — великодушно шутил Василевич.

Сегодня, взглянув на золотые часики, она прошла к окну и включила репродуктор, надеясь послушать эстраду в программе «В обеденный перерыв».

Вадим Бонифатович, едва заслышав первые ноты «Арлекино», съежился и побледнел. Дело в том, что голос популярной певицы и особенно манера поведения ее на сцене выводят его из себя.

Но просто так выключить репродуктор по меньшей мере грубо и нетактично со стороны солидного и интеллигентного мужчины. И ему ничего другого не остается, как выбежать в коридор. На пороге он не забывает козырнуть:

— Поуважала бы возраст и образование!

Лаборантка Галя, скромненько усевшись на свое место и пригнув голову к столу, спрятала затуманенные слезой глаза и жаркий румянец на щеках в копне густых каштановых волос. Она едва сдерживается, чтобы не заплакать, но и у нее, оказывается, честолюбие в последний момент перетягивает на чашечках невидимых весов женскую слабость.

— Мне — девятнадцать. Я учусь и получу настоящее образование.

Это — вера в себя, в свои силы. У Вадима Бонифатовича давно не было этой веры, вот почему фраза «настоящее образование», если бы он вовремя не выскочил в коридор, могла довести его до предынфарктного состояния.

Авенир Андреевич и Изот Арнольдович — инженеры со стажем — из столовой заводоуправления возвращаются точно по часам. Тоже привычка, выработавшаяся за многие годы. Внешне они похожи на большеголовых прилежных школьников с логарифмическими линейками в руках. Просиживая ежедневно по семь-восемь часов за своими столами и уставая к концу дня смотреть друг на друга, они говорили негромко, экономя слова и улыбки, и, работая в кабинете, где стояло пять столов, умели как-то отделиться от остальных, профессиональным чутьем доверяясь в серьезных деловых вопросах только друг другу, хотя в любую минуту, незаметно расслабившись и ничем не выказывая этого, они могли полушутя-полусерьезно поддержать в чем-то того же Вадима Бонифатовича, поднять ему на час настроение, рассмешить или наоборот — раззадорить, взбудоражить и даже вывести из себя.

Появившись в отделе, оба каким-то особым чутьем учуяли, что здесь уже произошла привычная сцена между лаборанткой и редактором заводского радио, дымившим в коридоре. Обменявшись короткими взглядами, инженеры неторопливо уселись за свои столы.

— А Вадим Бонифатович все курит, решая вечный вопрос: быть или не быть? — первым начал словесную послеобеденную разминку Авенир Андреевич.

— Надо бы его спросить: отчего на обед не ходил? Может, заболел? — продолжил Изот Арнольдович.

— Не сходить ли его позвать?

— Сделайте одолжение.

— Вадим Бонифатович, идите курить в комнату! В коридоре сквозняк — еще простудитесь.

— Да вот… в который уж раз хочу бросить. — Словно оправдываясь, Вадим Бонифатович на виду у всех яростно плюнул на окурок и смял его в пальцах. Как обычно, долго искал возбужденным взглядом, куда бы его выбросить, хотя урна стояла у самого стола.

— А насчет сквозняка, — он одарил Авенира Андреевича просветленным благодарным взглядом, — это вы верно заметили. Только куда от него денешься? Юрий Сергеевич (имелся в виду Василевич) десятый год держит меня на сквозняке, и, как видите, ничего. Живой…

— Э-э, постойте! — сделал нетерпеливый жест Изот Арнольдович. — О каком сквозняке вы толкуете?

— А вот подойдите к двери — тогда узнаете.

— В самом деле, тянет… — Приложив руку к двери, Изот Арнольдович озадаченно поглядел сперва на Авенира Андреевича, затем — на редактора. — Что ж ты раньше-то молчал? — перешел он на «ты».

— Думал, начальство неправильно меня поймет, — на что-то туманно намекая, округлил лицо старческой улыбкой Вадим Бонифатович. — Мне, видите ли, не девятнадцать, — он не забыл при этом стрельнуть глазами в сторону лаборантки, — и начинать в другом отделе поздновато…

— Брось ты глупости говорить! Думал он… — Изот Арнольдович, похоже, начал сердиться. — Я удивляюсь, как ты до сих пор не схватил двустороннее воспаление легких.

— Давайте передвинем стол, — неожиданно предложил Сергей, не принимавший до этого участия в разговоре.

— Решение неоригинальное, однако трезвое, — шумно выдохнул после небольшой паузы Изот Арнольдович. — А ты сам — что? — не мог до этого додуматься? — Он критически оглядел Вадима Бонифатовича, нервно разминавшего новую сигарету.

— Представьте, докладывал… Юрий Сергеевич знает, что дверь плохо подогнана и в комнате гуляют сквозняки.

— И что он?

— Посмеялся, только и всего.

— Ну а ты?

— А я… — Вадим Бонифатович задержал в груди дыхание, с вызовом поглядел на долгожителей отдела. — У меня, видите ли, тоже своя гордость имеется.

— Тю! Нашел предмет гордости… Право, братец, неумно с твоей стороны. Авенир Андреевич, надо принимать меры… Этак мы по нерасторопности нашего коллеги все переболеем!

— Галя, вы когда на почту пойдете? — Авенир Андреевич завязал на красной папке тесемки, пыхнул коротенькой трубочкой.

— Через час.

— Прихватите, пожалуйста, бандероль на липецкий завод.

— Хорошо, оставьте на столе.

Энергично взмахивая руками, прошагал в свой кабинет Василевич. Впрочем, на несколько секунд задержался возле стола новенького.

— Как наши дела? — И — вполголоса: — Если появится Иван Трофимович и меня не окажется на месте, пусть подождет. Галя, — это уже с порога кабинета, — вас попрошу зайти ко мне через три минуты. Тэ-эк-с… Вадим Бонифатович! Сколько вам говорено не курить в отделе?.. Марш в коридор!

Инженеры — Авенир Андреевич и Изот Арнольдович — пролистывая папки со свежей документацией, обменялись короткими выразительными взглядами. Галя, напряженно всматриваясь в зеркальце, будто надеялась заглянуть за черту дозволенного, Двигала красивыми губами и взбивала свободной рукой волосы. Место Вадима Бонифатовича у двери сиротливо пустовало.

Сергей с сочувствием присматривался к лаборантке Гале, которая пришла в отдел Василевича на полгода раньше него, но тоже, как вскорости выяснилось, с «черного хода» — по протекции. Высокая и ладная, с блестящей каштановой косой через плечо; большие зеленоватые глаза под темными пушистыми ленточками бровей глядят настороженно, выжидающе. Красивая девушка. А на красивой красиво смотрится не только мохеровая кофточка и кожаная юбка, но даже — массивный перстень-печатка на левой руке. Да и все остальное при ней, как непременно любит заметить при случае мужская половина.

Конечно, на собственную зарплату золотого перстня, магазинная цена которого за последние лет десять утроилась, не купишь, значит, за спиной надежно стоят папа с мамой. Наверное, еще не очень старые. Что ж тут плохого? Плохого, может, ничего… до той отметки в жизни Гали, когда она, окончив школу и не поступив на стационар в институт, очутилась в отделе Василевича. На побегушках.

Сергей, сидя напротив, чувствовал себя не в лучшей роли: «Такой же гусь, как и она, хотя и без золотого перстня…»

Отставники, как Сергей именовал про себя Авенира Андреевича и Изота Арнольдовича, по отношению к новенькому заняли выжидательную позицию: похоже, они тут перевидели уже всяких… Однако стоило ему отсидеть в отделе всего какой-то месяц и ничем не скомпрометировать себя в их глазах, то есть являться на работу точно вовремя, а с обеда — не позднее их, как почувствовал потепление в отношениях с инженерами: скажем, того, о чем они могли поговорить с ним, Сергеем, уже многовато было для Вадима Бонифатовича.

После того как вернувшийся с обеда Василевич выгнал Вадима Бонифатовича курить в коридор, а, затем, с порога кабинета, попросил зайти к нему лаборантку, Авенир Андреевич, которому было поручено знакомить новичка с технической документацией, постепенно вводя его таким образом в курс дел, загадочно усмехнулся и поманил его полусогнутым пальцем.

— Хотите, молодой человек, открою для вас кое-какие… профессиональные секреты? Вы ведь к нам не на время? — Он, загадочно поглядывая на Сергея, весело поцокал языком, качнул головой и вытащил из нижнего ящика стола красную папку, которую листал накануне. — Вот, знакомьтесь: замечательный, доложу вам, образчик…

Он не спеша расшнуровал папку и, теперь уже снисходительно поглядывая то на документ, то на Сергея, принялся водить пальцем по отпечатанным на машинке строкам: а) Разработать программу ознакомления с прогрессивным методом механической обработки шатуна и назначить ответственными: ОК — отдел кадров, ПК — прессовый корпус, ОГТ — отдел главного технолога, ОРИЗТИ — наш отдел… Видите, сколько людей имеет отношение к прогрессивной обработке шатуна? Так вот, — Авенир Андреевич приостановил бег пальца, вздернул его до уровня головы и, сделав короткую паузу, саркастически заявил: «Только в прессовом корпусе, на механическом участке, где непосредственно производится деталь, задействованы специалисты, способные выполнить данную программу. Остальные — технологи, кадровики, кое-кто из нашего отдела… — Авенир Андреевич будто ненароком покосился на обтянутую черным дерматином, пухлую дверь начальника. — Что они есть такое, молодой человек? При сем присутствующие! Пена! Да-да! Создаем, так сказать, деловой производственный фон, а главное — по форме делаем бумагу. Во имя чего, позвольте спросить? Во имя ее величества Премии! Но ведь премию можно выбить и не такой откровенной глупостью, верно? Дальше идем…» Розовый ухоженный палец Авенира Андреевича уверенно бежал по пунктам программы. Сергей следил за пальцем старшего инженера и догадывался о причине злорадства этого пожилого человека, дважды обойденного по службе высоким начальством (информацию получил накануне от Вадима Бонифатовича), однако при всем при том чувствовал, что доля правды в его обличительных словах есть: слишком очевидной была ситуация на бумаге даже для неискушенного в таких делах человека. Больше того, подступила вдруг такая минута, когда Сергею захотелось отплатить за откровенность откровенностью.

— Вам, верно, любопытно знать, кто в прессовом непосредственно занимается шатуном?

Палец Авенира Андреевича споткнулся на ровном месте, очки упали на нос, и он близоруко прищурился сперва на Изота Арнольдовича, а затем уж — на Сергея. Кажется, ему вовсе не хотелось знать больше того, что он знал и чем хотел расположить новенького.

— Сказать, что ли?.. — Сергей, напустив на себя веселый безразличный вид, заговорщицки подмигнул старшему инженеру. — Да мой же братан! Вы его могли видеть в отделе — он частенько наведывается к вам.

Инженеры молча пялили глаза на новенького.

— Не видели? Вот так номер! Не годитесь в свидетели. А я на вас понадеялся было. В общем, выходит, к прогрессивной обработке шатуна я имею самое прямое отношение. — Сергей, словно спохватившись, что далеко зашел, вздохнул. Понурив голову, вышел в коридор. Он уже вознамерился было уйти вообще, но вспомнил, что ключи от квартиры у сестры, а она будет дома не раньше шести, и вернулся в отдел. Вины перед братом за последствия своего поступка тоже пока не чувствовал…

При его появлении инженеры, как по команде, замолчали. Изот Арнольдович, раскурив потухшую трубочку, искусно переводит разговор на иные рельсы:

— Вот глядишь на вас, молодежь, которая в гуманитарии лезла (помню такое времечко!), и, честное слово, диву теперь даешься: где у людей глаза были? Взять, к примеру, вас, Вадим Бонифатович. К парнасскому пирогу потянуло, что ли? Славы небось захотелось? Ай-яй-яй! А ведь не без способностей: школу закончил с золотой медалью. Мог бы реальную пользу обществу приносить. Нет! Посидел год в политехническом — и в журналисты нацелился…

Вадим Бонифатович очень нервно и сумбурно начинает объясняться, но Изоту Арнольдовичу его слова ровным счетом ничего не говорят, кроме, пожалуй, одного — уж если изворачиваться, то надо умело.

— Вот занялся бы, я говорю, делом — двинул по технической части, — давно бы сидел за отепляемым столом в отдельном кабинете. Да за эти годы, что ты тут без толку потолок коптишь, даже без высшего образования можно было подняться до заместителя начальника цеха! — Последней фразой Изот Арнольдович вследствие скрытой размашистости характера идет, как говорится, на крайность, не обращаясь за примером к соседям-коллегам, у которых не сыгралась по каким-то причинам карьера, а ради красного словца приносит в жертву себя, неудавшегося юриста, а сегодня — заместителя начальника отдела.

Редактор заводского радио, упорно морщивший лоб над листом мелованной бумаги и мужественно переносивший дверной сквозняк, вскинул голову и несколько секунд пристально и преданно смотрел на седовласого Изота Арнольдовича, глаза его даже слегка увлажнились от сиюминутной благодарности человеку, искреннее которого не найти на всем заводе. Он отбрасывает ручку и на сей раз без соблюдения предосторожностей распрямляется, отчего у него в пояснице стреляет — и ничего! — а раз так, то можно за компанию и закурить. Тут же Вадим Бонифатович оказывается на середине комнаты и принимается возбужденно мерить ее из угла в угол, напоминая себе и присутствующим, что засиделся на «черной и неблагодарной работе», и еще с полчаса раскладывает по полочкам все «за» и «против» на этот счет…

Сергей, случайно заметив в глазах Изота Арнольдовича рыжую искорку, переводит взгляд на Авенира Андреевича — смеющиеся глаза того, как вспугнутые воробьи, запорхали веками и разлетелись в стороны…

Сергей мягко ткнулся лбом в прохладную полировку стола: теперь инженеры будут до тех пор прикладывать платочки к глазам и раскачиваться на скрипучих стульях, пока не отсмеются до икоты. Беззвучно. Так приноровились. Захотелось, не мешкая ни секунды, выбежать из отдела и тоже отсмеяться, до сладких слез в горле, уткнувшись лицом куда-нибудь в угол. Как в детстве, чтобы растопить обиду, ледком взявшуюся под сердцем…