Цветение калины

6

После того как Никодим вернулся из мест заключения, много воды утекло в Припяти. Сменилось поколение. Многое забылось. Никодим закончил в Островецке курсы продавцов и начал заведовать сельмагом. Вера росла в хате бывшего предателя-полицая на тех же правах, что и две его старшие дочери.

Торгашеская жилка, которую Никодим вскоре почувствовал в себе, помогала выкручиваться во время всевозможных проверок и ревизий, и придавала весу в собственных глазах. Если б не прошлое!.. Проводя ночи в пьяном чаду за картами, утром, до света, поднимался и в одном исподнем привидением шастал по хате, костылем выгоняя домашних на болото за клюквой: «Пошли вон, мокрохвостые! До вечера чтоб не появлялись на глаза!» Хорошо, если успевали прихватить из кухонного шкафчика на целый день мыканья по лесистому болоту ржавый кусочек сала да хлеба горбушку. Сала почти всегда доставалось на один зуб, но какой необыкновенный вкус у него был! Да и ягод к хлебу было вдоволь…

С началом лета считалось в семье за большой грех не побывать за целый день в лесу; копеечный прибыток от сбора земляники, черники, малины ненамного возрастал к августу, когда созревала ежевика, смородина, клюква. Ягоды сдавали на заготовительный пункт, и сперва заготовители беззастенчиво обирали детей, валившихся от усталости с ног, а затем отец дома подозрительно пересчитывал медяки…

Один раз десятилетняя Чернушка, как прозвали ее в детстве за вороную, жестковатую от солнца и воды копешку волос на голове, сдала свой дневной сбор ягод и, не удержавшись от соблазна, на часть вырученных денег купила в автолавке мятных пряников. Проголодавшись за день, она тут же, у машины, съела их. А потом вспомнила, что надо идти домой… Знала, что лучше сразу сказать правду, потому что отец непременно вечером наведет справки у дружка-приемщика. Дрожа от страха, выложила все как есть. Никодим, ничем внешне не выдав себя, попросил подать ему холодненькой водички и, когда Чернушка с кружкой в руке приблизилась к отцу, цепко ухватил ее за смоляной вихор, намотал для верности на пальцы. Прошелся несколько раз костылем по худой узенькой спине девочки и, не удержав за волосы, не выплеснул злость, а только больше распалился; забившееся под кровать дитя, как собачонку, дико скулящую от страха и боли, попробовал доставать ясеневой, высохшей в кость палкой. Каждое удачное попадание все более вводило его в раж, и он делал изощренные попытки ткнуть девочку с той стороны, откуда она меньше ждала. К счастью избитой в кровь Чернушки, прибежала с фермы мать. Еще на подворье почуяв неладное по доносившимся из дома стенаниям, она вскочила в спальню и разъяренной тигрицей налетела на мужа-инвалида. Упав на него, тяжелыми, не отмытыми от навоза руками била его по лицу, рвала в исступлении жидкие волосы, пока обое — она и он — не выбились из сил. Плача над приемной дочерью, отмывая ее от крови, с надрывом кричала ему: «Мало ты сирот по свету пустил?!. Ты не калека, не-е!.. Пачвара! Фашист!.. Завтра же вызову милицию!»

И не вызвала. И все осталось в этой семье по-прежнему. А еще спустя неделю Чернушка, неся отцу покупку, потеряла почти у самого дома сдачу — пять копеек. Тихонько скуля и подвывая, зажав во влажной от слез и пота руке пачку махорки, проискала деньги до самого вечера… Она так бы и не решилась показаться на глаза отцу, если бы ее не выручила на этот раз сердобольная тетка Федора. Подошла, спросила, отчего плачет, и дала свои пять копеек: знала Никодима с молодых лет…

И еще врезалась Вере в память картинка из далекого-предалекого детства.

Накануне Василеи, в субботу утром, ушла она с подружками по ягоду на болото и пробавилась, как всегда, почти до вечера. Возвращаясь домой с полными туесками земляники, девочки и не заметили, что Чернушка приотстала от компании. А она, решив добрать ягод в поллитровую баночку, лазила на коленках по пыльноватой обочине дороги. Да так увлеклась, что не обратила внимания на остановившуюся от нее метрах в двадцати грузовую леспромхозовскую машину. Шофер, приземистый лысоватый мужчина в косоворотке, воровато оглянувшись и прислушавшись вроде к чему-то, не спеша направился к ней. Приветливо взмахнул рукой, которая у него странно вздрагивала и шевелилась в воздухе: «Много набрала, девочка? Ого!» — притворно удивился он. И вдруг молча, сильно толкнув ее в грудь левой рукой, а правой на лету ловко подхватив увесистую корзинку, — со всех ног кинулся к машине. Уже в кабине оглянулся, возбужденно фыркнул и заученно воткнул третью передачу. Чернушка, плача навзрыд и пока еще не прислушиваясь к боли в саднящем от удара о пенек плече, подождала, пока машина тронется, и побежала вслед за ней, несвязно крича и махая алыми от ягодного сока кулачками до тех пор, пока кузов грузовика не скрылся за лесным поворотом…

Зарывшись с головой в мягкий прохладный мох, она решила не возвращаться домой. Что ей было до того зла, которое цепко, как репей, укоренилось в душах людских? С нее достаточно было на этот раз того, что у нее отобрали ягоды, что ее заели за день комары и мошкара, а с самого утра она укусила два раза хлеба… Но не это, было самое страшное: как показаться после случившегося на глаза отцу? Разве поверит?..

Отыскали ее через несколько часов под елочкой: свернувшись калачиком, Чернушка спала на сухой, жестковатой подстилке из прошлогодней хвои. Когда Никодиму сказали об этом, он нахмурился: «У-у, вовчанё!»

Потом были еще обиды, когда, например, после окончания восьмилетки Вере было отказано в пяти рублях на выпускной вечер. И как вначале ни было горько и стыдно, со временем и эта деспотическая выходка отца зарубцевалась в душе. Обиды… Мало ли она успела забыть их на своем коротком, как чужие платьица, донашиваемые ею, босоногом веку? Обиды осыпались, как цыпки на ногах, а Чернушка как-то незаметно для хотомльцев выкрасовалась в стройную, как молодая вишенка у забора по весне, черноглазую привлекательную девушку.

В семье свободнее вздохнули после того, как у Никодима обострился воспалительный процесс культи. Однако ж радоваться было нечему: открывшаяся рана вынудила Никодима расстаться с магазином, а самогонка окончательно свалила его на житейское дно, доведя до преждевременного конца…

Никодим ушел из жизни, и о нем никто в Хотомле не заплакал, не заголосил, как никто не обрадовался, не обнял его по возвращении в родное село. Тогда, много лет назад, Верка, доверчиво прижимаясь к рукаву его ватника, пропахшего дымом таежного огнища, семенила сбоку…

Глядя на присмиревшего в гробу отца — прибранного, вымытого, причесанного, — она вспомнила и недавнее свое горе, когда не поднялась однажды поутру корова Лыска. «Чертов» ветеринар «тянул резину», и отец, облегчая душу руганью, тайком от домашних подсыпал в пойло Лыске медного купороса, отчего корова к утру вытянулась в страшных судорогах. Вера, не зная причины несчастья, переживала смерть любимицы, зато отец получил деньги за страховку. И вот теперь, обласканная со всех сторон, окруженная сочувствием и состраданием мокрых лиц в доме, ставшем для нее родным, она еще не совсем ясно поняла, что все ее прежние беды в один миг растворились в э т о й огромной, как океан, беде. Все отступает перед смертью, кажется мелким и незначительным.

И потом, когда вдовство и сиротство сжились в пустой хате (старшие сестры работали: одна в областном центре, другая в Минске), облик покойного отца не стал ей понятнее и ближе, но и отречься от него ее никто не мог заставить.

Вере не хотелось расставаться с домом, в котором она так и не узнала, что есть на свете горькое слово — падчерица.

Но общая волна захлестнула и ее, выбросив на берег в Минске.

Довелось за эти два года — после вынужденного ухода с городской квартиры и до случайной встречи с Тамарой в доме Сукачей — поработать и на овощной базе, и дворничихой в областном центре… Но Веру по-прежнему тянуло в Хотомль. Наведывалась в деревню часто не в пример сестрам, которые всегда старались держаться от нее на отдаленье. Да и она к ним — особенно к старшей Алле, забросившей воспитание детей и дважды лечившейся от алкоголя, не тянулась все эти годы… Приезжала с полными сумками, а возвращалась в город налегке. В последний приезд, может, осталась бы надолго, насовсем. Но гордость взяла свое — без гроша, без ясной цели пустилась с маленьким Тарасиком в дорогу…