Цветение калины

44

После обеда у сверловщиков, которые не томятся в очередях в столовой, а приносят с собой газетные свертки с едой, остается немало времени на перекур, разговоры. Впрочем, обсуждать ту или иную животрепещущую тему дня можно и с набитым ртом.

— Самсон, дай кусочек хлеба. Колбаса остается…

Самсон, тот самый Самсон, о котором не раз под настроение толковал Сергею брат, не ожидал такой просьбы, — на секунду перестав жевать, с недоумением глядит то на хлеб в руке, то на колбасу у соседа, соображает, как поступить.

— Э-э, не! — находится он. — Отдам хлеб — у самого сало останется… Уж это я знаю! Сала дал бы.

— На что мне твое сало! А хлеба, гляжу, у тебя полбуханки…

Самсон с полным ртом многозначительно хмыкает:

— А ты, дорогой, считаешь, что мне много этой полбуханки?

— Конечно. Теперь я вижу, как ты и сала дал бы, — обиженно отмахивается рабочий с соседней линии.

— А с какой стати я должен тебе давать? — проглотив наконец кусок, выпучивается на него сверловщик. — От интересный народ пошел! Ну да. Это точь-в-точь как с той получкой в прошлом месяце. Каждый из нас, дурню ведомо, гро́ши получил. И каждый сотворяет с ними, что кому вздумается: один в семью несет, другой — в штучный отдел. Но обязательно находится третий — хитрый дурень, который не прочь на чужбинку подлататься. Приходит, значит, ко мне домой один друг из термички:

— Жинка твоя дома? Дай взаймы три рубля. Похмелиться надо…

— А где же твои гро́ши?

— Червонец просадил вчера — остальные жинка прибрала. Не дает обратно… — И улыбается.

— Своя не дает, так ты пришел у моей просить? Нема, — говорю, — кончилось давало. Я сам выпить не дурак — больше чтоб не ходил. Обиделся, не здоровается счас… А я уж знаю, как это бывает! Дай ему гроши, а потом ходи полгода за ним — делать больше нечего. Так и это… — Под «это» Самсон подразумевает просьбу насчет хлеба.

— Я гроши отдам, а вдруг он завтра под машину попадет?! Или война?! — намагниченный Самсоновой философией, вскидывается с места загорелый, с восточным типом лица брюнет, работающий на предпоследнем станке линий. Его опасения, как сразу отметил Сергей, вызывают у бригады дружный смех, но тому на выручку спешит Самсон:

— От правильно! Чему регочете, сморкачи? Каждый человек обязан перво-наперво о своей душе думать, семью обеспечивать. А то вы, молодежь, привыкли так: выходные гуляю, аж пыль столбом, а в понедельник копеек на хлеб не наскребу.

— Оно и видно, кто морду разожрал, как…! Тьфу! — весело сплевывает себе под ноги мастер Геня, давно кончивший жевать и с кислым интересом слушавший Самсоновы поучения. — Кнюхо! Разбух, как баба беременная… На Мамонта бы тебя поставить, чтобы жир малость порастрясло.

— Вот когда займешь место Хавронича, тогда дело другое. — Самсон колышется от смеха, как опара в деже, переводит стрелку разговора на «одного такого деятеля, как мастер Геня». — Ну от. Моя законная умудрилась на днях ногу отдавить. Не поспели ее доставить домой (травма неопасная оказалась), как следом заявляется ее мастер. Сперва — ах да ох, а потом, гляжу: бутылку на стол. Тут и дошло до меня, зачем он прибег. Ага, ладно. Толкует: «Ты, Катя, не оформляй бюллетень — я тебе за месяц, пока будешь дома, закрою наряды по среднему. Как положено. Зачем, чтоб лишний шум начался и премии бригада лишилася?» Моя и кивает — согласна, значит. «Ах ты, — думаю, — такая-сякая!» Но мое дело сторона, да и человека треба приветить — на то мы и мужики. Распили с ним бутылку, и я, правда, ему слова плохого не сказал, зато своей дал в кости: «А ежели нога не выправится и ты хромая на всю жизнь останешься? Кто тебе без документа поверит, что ты на работе ногу отдавила? Марш, лахудра, из хаты! Не треба мне незаконница!» Ага. Мастер лыпает глазами (его я не трогаю!), а со своей до той поры не слез, пока он из хаты не выскочил…»

Назавтра Самсон, заняв место в центре предбанника, опять уписывал за обе щеки сало с ситным хлебом. Вспомнив что-то (у сверловщика, отметил Сергей, в такие часы неплохо работала мысль), весело встряхнулся:

— От, видно, хлопцы, что вы радио не слухаете дома. Я сегодня за бока хватался! «Советы хозяйке» — такая передача по утрам каждый че́тверг ведется. Ага, думаю, это ж интересно: случается, с супругой в разных сменах, так сам себе от души завернешь обед на работу! От они мне и советуют: яйца, грибы и мясо лучше на свином сале жарить! Х-ха-а, х-ха-а, ха-а! Моя хозяйка уши развесила — слухает, слова старается не пропустить, а мне — потеха, Ты мне посоветуй то, чего я не ведаю, а он мне на сале жарить советует… От артисты так артисты! А грошей за свой совет больше хапнул, чем я за смену…

— Ты, Самсон, скоро помешаешься на свином сале, — язвительно заметил мастер Геня.

— Ага… тебя еще не спытал, что мне есть, — вяло огрызнулся Самсон.

— Не «что», а «сколько»! Ты за присест съедаешь за бригаду, а отдача от тебя?.. Кот наплакал!

— А я к тому и говорю: по радио вроде советуют на сале жарить, а в газете, тоже «Советы хозяйке», уже совсем по-другому пропечатано: только маргарин ешьте, а сало-мясо для здоровья вредно! — Самсон завернул остатки снеди в газетный лоскут, чтобы доесть потом — вознамерился, судя по злым огонькам в глазах, говорить долго. — Туалетная бумага до той поры занимала склады, пока одному ученому дармоеду не стукнула в голову мысль заробить на этом — написал статью, что с газетой вредно ходить в туалет. Во, а вы до сих пор и не ведали, грамотеи? Вот и я не ведал. А вчера заставила нужда по всему городу карпа шукать. Подъехал к одной очереди: что дают? Туалетную бумагу. Плюнул я с досады под ноги какой-то старушке, божьему одуванчику, так она еще и обозлилась, невоспитанным меня обозвала… Да как же я вашей бумагой буду пользоваться, говорю, ежели она в руках, как вата, лезет…

— Да ты карпа… карпа-то хоть нашел? — красный от натуги, сквозь набежавшие слезы крикнул наладчик. — Сам жарил или тоже…

— А я завсегда, рыбу делаю сам, — разворачивая опять газету со снедью, невозмутимо ответил Самсон. — Жинка так не сделает, как я. Сперва натоплю сковороду жира, прожарю в нем лук — потом уж рыбу. От и с собой прихватил побаловаться… — Самсон, покончив с салом, вытащил на свет зажаренного целиком карпа, показал его всем и принялся за блюдо собственного приготовления, измазывая губы и щеки в жир, что доставляло ему, судя по выражению его глаз, истинное наслаждение.

После такого обильного обеда Самсон тотчас же вынужден был кое-куда отлучиться, а когда вернулся — решил пустить пыль в глаза:

— Ну чего, работнички, расселись? Дома будете сидеть!

Он демонстративно оставил кружок станочников и, встав у своего станка на линии, принялся за работу. У столика разговор без Самсона не клеился, но подошел старший мастер и попросил несколько минут внимания… Разошлись по рабочим местам споро: срочно понадобилось выгнать запасной маховик.

Самсон успел тем временем пропустить через свой штамповочно-сверлильный половину запаса. Мастер Геня, немало-подивившись про себя неожиданному проявлению энтузиазма, которого он от Самсона никак не ожидал, прибежал глянуть на работу и чертыхнулся на всю линию: штук пятьдесят деталей, предварительно не расточенных на Мамонте, было овенечено. Ситуация сложилась довольно острая: с конвейера уже справлялись по телефону насчет срочно понадобившегося двести сорокового маховика. А на линии — аварийная, по сути, обстановка…

По багровому лицу сверловщика бродило смятение: философствовать и мудро судить-рядить о жизни дальше было нельзя, и Самсон заревел:

— Вам, как поганой скуле, не угодишь! Холера на вашу голову, грамотеи!..

Оплошность его ручным способом — при помощи молотка и зубила — исправляли всей бригадой. Даже старший мастер в сторонке тюкал по железу. И успели: двести сороковой поступил на сборку тепленький.

После такого казусного случая Самсон пару дней молча уминал хлеб с салом. Лишь однажды, когда затронули взаимоотношения в семье, подавившись ситником, крикнул:

— Да какой я папко? Дочку спрашивают в школе: кем работают твои родители? Рабочими работают. Так. А какая у отца зарплата? Сто пятьдесят рублёв. Значит, мусор помогает выносить уборщице, бо настоящий рабочий получает больше раза в два-три. Вот я и папко… Да ежели я хожу в мазуте с ног до головы, ежели вкалываю в три смены — разве я не должен один, допустим, содержать свою семью? А какой с меня кормилец и добытчик, когда я выглядываю, чтоб жинка какую лишнюю десятку в дом принесла?.. Разве я буду после этого гордиться или мои дети могут гордиться, что их родитель рабочий? Да ни в жисть! А почему, скажите, я не могу один содержать семью? Почему моя жинка должна на пару со мной упираться стерженщицей в литейке, когда ей место дома, в семье? От, грамотеи, не знаете! Да потому, что на моем горбу, кроме семьи, сидит куча дармоедов. Вся непроизводительная сфера, за небольшим исключением — я понимаю! — даже наш старший мастер Хавронич катается на мне, да еще и недоволен, во!

— На тебе можно — загривок, как у льва, — усмехнулся мастер Геня.

— А я не шучу! — запальчиво продолжал Самсон. — Спросишь у него: сколько имеешь, Аким Давыдович? Как все мастера — оклад. А оклад — значит, полторы… нехай две сотни! Стал же я неяк расписываться в ведомости и не постеснялся найти его фамилию — триста пятьдесят рублёв! Мне плохо чуть не сделалось. За что ж ему столько? Ну, может, не каждый месяц такая лафа… В квартал раз, то мало?! Он и так больше груши околачивал, а после приступа — палец о палец не ударил! А почему ему столько выводят? Бухгалтера ошибаются?.. Не-е! Потому такая свистопляска и очковтираловка получается, что меня или другого такого Самсона подманит раз в полгода десяткой, а мастеру за план кругленькие денежки идут да плюс экспорт, плюс новое наименование маховика, плюс соцсоревнование — от на его счетчик и набегает, а на мой — кукиш с маслом. Механик корпуса в костюме прохлаждается с девяти до пяти, а Самсон с мастером Геней план подтянули — р-р-раз механику пятьсот бумажек на лапу, а Самсону дурному — эту вшивую десятку, да еще поглядят — дать ли? На пяти собраниях обсудят: он же мог и опоздать, тогда как механик — задержаться… Большая разница! Вот мы с ним и работяги — в одном цехе трудимся, одно дело делаем. Но у него и жинка лучше управится дома, сидя где-нибудь в конторе или вовсе не работая, — дети поэтому досмотрены, как положено, она довольная, и он доволен. А моя всю жизнь стерженщицей в стальцехе, чтобы троих детей прокормить да квартиру кооперативную построить. Диво, что раньше времени износилась и меня в грош не ставит. А за какой фиг им ценить нас? Я детям своим за работой-заботой дал какой-нибудь порядок, образование им дал?..

— Ты, Самсон, говори, да совесть-то имей. — Расточник, имя которого Сергею почему-то до сих пор не запомнилось, хотя и произносилось не однажды, возможно оттого, что с виду был сер и невзрачен, обиженно потрогал замасленную до отказа газетную буденновку на голове. — Не секрет, конечно: вчера было трудней и с жильем, и с копейкой. Но теперешний твой расчетный похож на вчерашний? И на квартиру новую для сына, наверно, не последний в очереди? И машину менять, говорил, надумал. Меру только надо знать…

— Постой-постой, дорогой! — Самсон нетерпеливо заерзал на месте, не давая договорить расточнику. — В моей деревне, вечный покой его душе, жил по соседству Хведор. Добрый был столяр по красному дереву — сегодня такие повывелись. Ага. Прожили они с жинкой без детей. Копейку он заколачивал добрую, да что из того? Сам-то на всю округу мастер, так жинка решила от него не отставать и заработала славу на жадности невиданной. Вот они и скоротали век. Она его пустым щавелем кормила да приговаривала: «Ничо, Хведя, на старости зато поживем, нехай полежит копейка…» Он и слухал ее, послушный попался, пока не скрутило его по причине тяжкой работы и слабой кормежки. Да и слег, чтоб уже не подняться. Ага. Тогда баба шась в магазин: принесла бутылку хорошего вина, закуску на блюдце — культурно, и в кровать ему подает: «На, Хведя, выпей и закуси. Может, полегчает…» Поглядел он на нее и тяжелехонько, небара́ка, вздохнул: «Да не, Марыля. Теперь ты одна пей и закусывай». Вымолвил так да к обеду и помер. Я к чему про деда с бабой? Хавроничу и прочим, кто над нами, мы потребны до тех пор, пока руками можем маховики ворочать. А ежели придумают так, что придет мастер на линию, включит кнопку и на транспортер готовый маховик выскочит, который и снимать не надо — робот снимет, — нам и возле железа места не найдется. На мыло нас отправят. Чтоб воздух тем, кто в белых халатах сюда придет, не портили. Нам кнопки нажимать не дадут.

— А из тебя, Самсон, много мыла могло б получиться! — На очередную реплику мастера Гени разом гоготнули у контрольного столика.

Во второй половине дня на участок наведалась группа студентов-дипломников из политехнического. Один из них, в кожаном пальто и с папкой под мышкой, завернул к Самсону.

— Товарищ, какая глубина боковых отверстий?

— Я, дорогой товарищ, — солдат, — угрюмо отозвался Самсон.

— Как… солдат? — растерялся от неожиданности дипломник в кожаном пальто. — Ведь вы же здесь…

— Здесь. Поставили во — вся недолга.

— И давно?

— Тридцать лет на производстве.

— Да что вы такое говорите? — вконец сбитый с панталыку, думая, что его разыгрывают, как в аудитории, беспомощно оглянулся дипломник. — Каким же образом вас и… где, простите, взяли?

— Х-ха-х-ха-ха-ха-ха! — раскатами бил на участке Самсонов хохот. — Дорогой мой, я солдат не в том смысле… Пойми, поставят тебя начальником цеха и у тебя будут точно такие же солдаты. Вона иди к мастерам — оне знают глубину и ширину тут… Иди-иди! Чего напужался?

Сергей, наблюдавший эту сцену, спрыгнул с мостика, подошел к дипломнику, начал объяснять размеры. А к Самсону, тем временем подскочил Чуприс, оказавшийся неподалеку, брызнул ему в лицо слюной:

— Чего ты дурачишься, как мальчик? Не владеешь вопросом — не лезь. У тебя у самого такие, почти такие дети. Приятно им будет после института сталкиваться с такими вот солдатами?.. Договоришься у меня — уволю к чертовой матери!

— Уволить ты меня можешь… Но чего это ты о детях моих, вспомнил? Когда премии за разную малость сымал — о детях не вспоминал?! Они не будут начальниками — фамилия у них неподходящая. А венцы штамповать, как батька ихный, допустят и их! И без твоей ласки! — Багроволицый Самсон, выпятив огромный живот, теснил оробевшего Чуприса к транспортеру. — Добродей выискался! О детях моих вспомнил, хамуло! Своим дай порядок…

В конце, смены к рабочему месту смуглого, подчеркнуто аккуратного шлифовщика, с которым Сергей так и не нашел общего языка, подошел незнакомый инженер из отдела главного конструктора. Сперва он присматривался со всех сторон к шлифовальному станку, неодобрительно покачивая при этом головой и шевеля губами, затем обошел все станки на линии, тщательно переписал в тетрадку их инвентарные номера, вернулся к шлифовщику и поинтересовался у него насчет размера фаски обрабатываемого маховика. Тот молча пожал плечами, продолжая заниматься своим делом, а когда инженер, с недоумением посмотрев на него, отошел, — заговорщицки подмигнул оказавшемуся рядом Самсону:

— Нюхал. Я, понятно коню, знаю размеры — сам их, как говорится, делаю, но зачем ему это понадобилось? Не так, как надо, скажу, а потом… авария или посадят человека?!

— Правильно сделал, — мотнул большой головой Самсон. — Нехай Хавронич с Чуприсом ему отвечают — они за это дурные деньги гребут. Не гроши, как мы с тобой, — назидательно пояснил он шлифовщику, качая указательным пальцем у него перед носом, — а деньги…

Аккуратный, как первоклассник, шлифовщик, глядя могучему сверловщику прямо в глаза, согласно кивнул.