Цветение калины

18

Тамара вернулась с ночной смены поздно — в десятом часу.

— Игоря отвел в сад? Не капризничал? Умница.

— Кто — он или я?

— Оба.

— Понятно. Хорошие новости. Сияешь вся…

— Ага. Ваню видела — он меня надраил.

— Ругался? За что? — сделал невинные глаза Сергей.

— За дело. Почти неделю в Минске, а брата навестить не нашел времени. Передай, говорит, Прицепному, что если уж я приду…

— Можешь не продолжать — сдаюсь. — Подняв руки, Сергей покаянно склонил голову на грудь. — Когда идем?

— Я же на бочке до шести. Влезла на свою голову… А что делать? Жорка, пока не загремел на Север, все повыносил… даже детское.

— Ладно, слыхали эту песню. Когда Иван с завода возвращается?

— Его смена вчера была. Двое суток дома…

— Неплохо устроился брательник. Я все забываю, что он уже не простой инженеришка, а пан-начальник! И ты, значит, при нем…

Тамара шпильку по своему адресу пропустила мимо ушей, зато честь старшего братца решила отстоять:

— И начальник — а ты как думал?! Дорасти сперва до него, а потом уж…

— Ладно, сестра, я ж пошутил.

— Думаешь, начальником быть легко? Сутки на ногах — все дырки затыкает. Где его только не увидишь за ночь: у станка, на электрокаре, с тельфером в руках. А вчера под утро с наладчиком электромотор на линии перебирали. Может, час сидели по уши в смазке и грязи… Как его, мазутника, жена терпит? Она ж у нас интеллигентка — в заводской библиотеке сидит. Стихи сочиняет… И еще эти, как их? Афоризмы!

— Афористка, значит. Трудный, наверное, хлеб, раз Ивана на сутки отправила, — усмехнувшись, недвусмысленно заметил Сергей.

— Да себя-то, кажись, не обижает. Была я раз несколько во Дворце культуры, видела ее читателей… Это она пускай Ванечке голову морочит, а я ж баба — все вижу и понимаю.

— Ну, видишь-понимаешь, а языком не мели, — перебил ее Сергей и неожиданно перешел на мечтательный тон: — Вот знаешь, о чем я сейчас подумал? Дома сеяльщиками, ты ж помнишь, всякие работали — хромые, глухие, дурковатые, а кличка прилипла ко мне? В детстве называли — думалось, так надо.

— А ты у братца поинтересуйся, — суховато заметила Тамара, затаив хитрый смешок.

— А ты сказать не можешь? — не отступал Сергей.

— Неужто тебе никто ничего не говорил?

— Никто. Наверное, думали, раз Прицепной, значит, знает почему.

— Ну с тобой, братик, не соскучишься! Прицепным ты стал, когда еще в колыске пузыри пускал. Ваня в ту весну работал на тракторе, ячмень или овес сеяли — уже не помню. Сеяльщиков не хватало, а может, не хотел брать абы кого. Пахал-то он как вол — с темна до темна. А наряды прицепщика записывал на тебя, серуна. Зарабатывал ты, мама говорила, побольше теперешнего. Кормильцем был! — Тамара — бережно и ласково — погладила брата по плечу, разрядилась коротким дурашливым смехом.

— А тебе не пора на бочку?! — беззлобно огрызнулся Сергей. — Народ же истомился от жажды!

— А-ай! — облегченно вздохнула Тамара, махнув рукой. — Мне этих, у кого с утра трясутся руки, ни капли не жаль. Вот что ты себе на завтрак сделаешь? Словом, так: кусок грудинки в морозильнике, поджаришь мясо с картошкой. Сходишь за Игорем — и дожидайтесь меня, ясно? Сегодня я пораньше сорвусь…

— Значит, визит не отменяется?

— А что делать? Отправь тебя одного — еще не туда заедешь.

— Ах так? Ну, держись! — подхватил завизжавшую сестру под мышки Сергей, усадил на верх холодильника.

Дверь открыл сам хозяин — не особенно высокий, скорее грузный, чем стройный, налитый неброской для глаза мускульной силой крепыш, про которых в старину говаривали: «не ладно скроен, да крепко сшит». Крупное, выбритое до блеска лицо, тронутое оспой еще в детстве, будто высечено было из речного валуна-окатыша, столетья точимого водой и песком, поэтому местами — отполированного, как слюда, местами — шершавого, в ямках, будто на нем черти горох толкли… Располагали на этом тяжелом неподвижном лице живые васильковые глаза под копной мягких, как у ребенка, смоляных волос. Шерстяной спортивный костюм молодил хозяина, несмотря на выдававшееся вперед брюшко.

— О-о, наконец-то пожаловали! — широко улыбнувшись, раскинул руки Иван. — Сергей! И ты, сестра… Эгей, да и племянничек тут!

— Господи! Ты ощупываешь родню, будто гомеровский циклоп пленников у входа в пещеру…

Услышав хозяйку дома, Розалину Юрьевну, гости почтительно заулыбались: не потому, что ее сравнение нашли очень уж смешным, а скорее из уважения к ее начитанности.

— А мы вас ждали, Сережа! — Хозяйка протянула гостю худую бледную руку, на которой можно было сосчитать все жилки. — Сперва я даже обиделась на вас, когда Ваня сказал, что вы в Минске и… — Она покачала головой и погрозила ему пальцем, но тут же беспечно улыбнулась. — Обещайте, что впредь подобного не повторится и вы нас будете навещать чаще!

— Обещаю, — приложил руку к груди Сергей, шаркнул ногой и отвесил легкий поклон. Получилось ничуть не хуже, чем в классических романах прошлого столетия, которыми так увлекалась Розалина Юрьевна.

— Томчик, ты мне нужна на кухне! — Хозяйка уже перенесла внимание на золовку, увлекая ее за собой. — Все нас так забыли, так забыли…

— Пускай отведут душу, — заговорщицки подмигнул Иван брату. — Дети в передней играют, а мы с тобой, пока суд да дело, покурим на балконе. Не возражаешь?

— Ты хозяин — командуй.

— Ты, кстати, не бросил? — Иван показал глазами на смятую пачку «Памира». Сергей не ответил.

С высоты девятого этажа сверкающий огнями город казался будто зачехленным гонимыми влажным ветром облаками.

— Поздняя весна, — задумчиво кивнул Иван.

— В городе это почти не заметно. Огни, музыка, вон сколько гуляющих… А у нас, на Припяти, действительно глухая пора — ни души.

— Ну это до первого клева. Слыхал, у тебя там неприятности?

— Да чего рассказывать, раз все знаешь.

— Да-а, брат. Правильно сделал, что приехал. Рано или поздно, а уезжать из колхоза пришлось бы.

— Ну, ты никогда не любил села!

— Да не села — людей наших, особливо теперешних… До того, понимаешь, распустились, что себя прокормить не могут — из города тянут. Когда ж такое было, а?

— Но там же остались и наши родители…

— Я пенсионеров не трогаю.

— А меня?

— Ты поступил, считаю, толково: диплом еще никому не мешал. А климат менять придется — серьезно тебе говорю. Сколько до конца отпуска осталось?

— Да, отпуск, будь он неладен… — поморщился Сергей после очередной затяжки, щелчком послал искрящий окурок в темноту. — Еще целые две недели!

— Отлично. Есть время осмотреться, взвесить все «за» и «против». В шею тебя никто не гонит. Со своей стороны, сам знаешь, чем смогу — помогу…

— Спасибо, братка, на добром слове.

— Ладно, после будешь благодарить… Сперва — дело.

— Вот насчет дела пока не решил.

— За тебя никто и не решит. Сам должен. Чтоб потом не искать виноватых.

— Знаю, Ваня. Завидую твоей уверенности, хватке. Твердо стоишь на земле. А у меня сейчас под ногами зыбко… Понимаешь?

Они помолчали.

— Да понимать-то я понимаю, — осторожно потянул дальше ниточку разговора Иван, — Но и ты меня должен понять: жизнь — это дойная корова…

— Тебе за вредность дают молоко на работе?

— Всем дают, кто в ночную ходит, — простодушно пожал плечами Иван. — А что это ты о молоке? Навар от него к зарплате небольшой — червонец.

— Так ты все ж не пьешь молоко?

— Не, я больше пиво. Возраст, понимаешь, не тот, чтобы молоком баловаться.

— Тебе необходимо. Профессия у тебя вредная.

— Эта почему ж так, вредная? — В голубых насмешливых глазах Ивана маковым зернышком затонула лукавинка.

— Люди, ответственность — это не в техбюро штаны протирать.

— Ты прав. Зато в день получки у меня настроение гораздо лучше, чем лет пять тому обратно, как говорят в Прибалтике, когда я перекладывал с места на место папки с документацией и ездил в колхозы заготавливать веточный корм.

— Вот я и говорю…

— Думаешь, не догадываюсь, почему ты завелся о молоке? — Иван положил руку брату на плечо, словно мостик от себя к нему перекинул, с грустной улыбкой поглядел ему в глаза. — Эх ты, Сергунчик! Я ведь все на ощупь перепробовал… И в колхозных ударниках ходил, когда ты еще в пеленочки делал, и Карелию понюхал, и с политеховским ромбиком на лацкане пиджака покрасовался перед девочками, просиживая, как ты говоришь, штаны в техбюро прессового от звонка до звонка… Да-а, и все это мне к сорока годам во как надоело! — Иван чиркнул ребром ладони по остро выпиравшему кадыку. — Поверишь, устал я от бумаг, летучек, начальства, безденежья. А тут случай подвернулся — начальником смены в корпус. Поработал месяц, заменяя больного сменщика, поработал год и понял, что занимаюсь своим делом. Поняло это и начальство. Вот так. Кажется, зовут нас? Докуривай, да пойдем. Не знаю… Может, может, я что-то проглядел, когда был помоложе, отдал без борьбы? Может быть. Не спорю. Попробуй ты теперь: тебе легче начинать на всем готовом, чем мне в свое время. Но я твердо уверен в одном: мужик, вроде нас с тобой, должен вкалывать и иметь за это столько, чтобы жена не перехватывала до аванса червонец, не считала копейки в очередях, стыдливо отворачиваясь в сторонку и соображая: на молоко-то хватит, а на сливки? Тогда, браток, оно и будет — мир, любовь да согласье. Я, например, знаю, что моя — хлебом не корми — любит повыкаблучиваться, повоображать… Пусть! Я ей специально для этого штук пять перстней купил, золотую цепочку, серьги, платьев прямо с выставки мод, что там еще?.. На море каждое лето отправляю! Пускай блистает, пускай резвится, раз ей к лицу. Да и мне она, такая, больше нравится. В театр? Пожалуйста! Тебе хорошо, и я пивком побалуюсь в буфете. На заседанье литобъединения в газету? Ладно! Пока они там свои стишки почитают, я столик в ресторане «Колос» — рядом — организую, культурно посидим вечерок. Искусство, брат, тонкая и необходимая вещь — его тоже понимать надо. Это надстройка, под которую надо подвести хороший фундамент — базис, короче, то, о чем я тебе толкую…

— Долго вас дожидаться, курцы? — выглянула на балкон Тамара, с легким любопытством уставилась на братьев, — похоже, впервые видела их вот так, вместе. — А посинели от холода или от табака?

— Понемногу от того и другого, сестра. — Иван, изловчившись, притянул ее к себе.

— Бр-р-р! — легко вывернулась из его рук Тамара, — Застудишь.

— Сади-тесь. Все уже остыло, — ровным бесцветным голосом позвала из кухни хозяйка.

— У-у! — Иван повертел в руках нарядную бутылку. — Сухое. — Восхищенно поцокал языком и осторожно отставил на край стола — уверенно потянулся к настойке: с виноватой чувствительной улыбкой пояснил: — Домашняя безалкогольная вишневка привычней и надежней. Верно? Ну-у, братуха, — приподнялся Иван над столом, — за встречу. Только не дергайся и не пори горячки. Раз приехал, все обделаем аккуратненько, честь по чести. Есть у меня на примете кое-что…

Сергей хотел было спросить, что же именно, но Иван уже сидел, многозначительно поглядывая на него, Сергея, и аппетитно жевал, закладывая в рот по целому голубцу. Голубцы, казалось, вздрагивали на вилке, перед тем как отправиться в рот…

Сергей, завороженно следя, как ловко управляется с голубцами брат, покачал головой:

— Ну и горазд ты лопать! Получается не хуже, чем у гоголевского Пацюка с галушками… Помнишь?

— Не помню, — мотнул головой Иван. — Что твой Пацюк? Ты приди к нам на механический участок в обед. Самсон-сверловщик, личность известная в корпусе, буханку хлеба и фунта два сала съедает в один присест. Это — не считая разных там пирожков, колбасок, которые он, как семечки, забрасывает наверх… А еще проповеди читать мастер! Тут уж с ним, если разогреть, никакой поп не сравнится…

Тамара между тем обеспокоенно заерзала:

— Надо бы собираться…

— А зачем вам волочься на ночь глядя? — рассудил Иван, наконец покончив с голубцами.

— Мне на смену, — пояснила Тамара. — А Сергей, пожалуй, может остаться. Игорек совсем спит — куда с ним через весь город… — Тут она словно вспомнила о хозяйке, торопливо обернулась к ней. — Розка, они вас не стеснят?

— Ну о чем речь! — Розалина Юрьевна достала из сумочки на спинке стула сигарету. — Не возражаете? Привычка… перенервничаешь на работе и за сигарету. Хоть бы муж когда поругал…

Иван, сыто жмурясь, с запрятанной в уголках губ усмешечкой наблюдал за женщинами. Сергей щелкнул своей допотопной зажигалкой, от которой в комнате сразу запахло трактором и которая на этот раз загорелась с ходу.

— Все ж неудобно… в кои веки заглянули и с ночевкой… — тянула Тамара свое, быстро управляясь с салатом.

— Прости, что неудобно? — Розалина Юрьевна прищурилась сквозь облачко дыма на золовку.

— Ага, вот про неудобно вспомнил… — Встряхнувшись от прорвавшегося смешка, Иван распрямился за столом и довольно оглядел всех. — Наши мужчины — может, помнишь, Том? — по осени, как управятся на полях, ходили в урочище Луки валить лес для сплава. Батя тогда и меня уже с собой брал: сучки обрубать, ветки жечь. А стояли мы, помнится, в хате мельника. Один раз, утречком, сне́дали. Дочка мельника, девка розовопятая, сзади как обхватить, тесто месила в деже. Картина привычная по тому времени. Мужчины постарше, они вообще никакого внимания на нее, ну а мне сколько — пятнадцать годков? — исподтишка зыркаю на голенастую… — Иван повел блестящими глазами в сторону жены — та не ответила ему, лишь поморщилась. — Девка, понятно, тоже не обращает на нас внимания, попривыкла к постояльцам. А может, задумалась, что ей уже двадцать пять годочков, а она все одна да одна…. И теперь вот, в хате, одна. Расслабилась на секунду — а много ли, бывает, надо для конфуза? Старшие, правда, будто ничего и не слышали, а я, дурак, возьми да хохотни. Девка наша пыхнула — да в сени, дежу с тестом опрокинула… Батя мне кулак показал: ладно, мол, хозяина на ту минуту в хате не оказалось, сморкач! И как чувствовал он — смешок мой чуть боком нам не вышел. Вертаемся из лесу, — слегка захмелевший Иван незаметно для себя перешел на видиборский говор, — беда: на проулке, ля ворот, лежат наши мешки, запасные секеры, пила… Мы к хозяину: «Зачем гонишь против ночи? Чем провинились?» Тот от злости аж на месте подпрыгивает: «Моему дитяти поздоровилося, а вы — насмешки строить? Знать не желаю!» — «Да не бойся, дядько, — по такой причине возьмут замуж, — уговариваем его. — К рождеству жди сватов из Видибора». Куда там — слушать не желает: «Геть отседова, видиборские голодранцы!» — «Ладно, — говорит батя. — Без крыши, даст бог, не останемся, и паренек наш ни в чем не повинен. Потом посмотрим, мельник, кому из нас не поздоровится…» Тут смекнул хитрый мужик, что пустячок может обернуться га́ньбой для его девки, — подобрел с ходу, еще и на добрую вечерю расщедрился. Во какой номер отколол! — довольный, ткнул себя в расхристанную грудь Иван.

— Выходит, из-за тебя весь сыр-бор разгорелся? — усмехнулся Сергей, гоняя вилкой скользкий опенок по тарелке.

— Что вреднющий был — на редкость! — вставила Тамара. — Поплакали мы, зато и тебе, Тарзан, от Миколы доставалося… Или забыл?

— Где там все упомнишь… — отмахнулся Иван, явно не польщенный неожиданным признанием сестры. Но Тамара, разгоряченная застольем, насмешливая и язвительная весь вечер, не вняла недовольству, легкой тенью промелькнувшему по лицу брата.

— Мне было о ту пору лет десять, ему — что-то около двенадцати. А тогда, сразу после войны, постоянно крутили в нашем клубе «Тарзана». Вот он, бывало, после фильма разденется до трусов, вымажется сажей — одни глаза синеют, — схватит меня поперек и тащит на старую грушу у сарая. Я вся искричусь, мама с дубцом прибежит под дерево — не помогало.

— Очень занятно… — Розалина Юрьевна загоревшимися от восторга глазами так и ела золовку, изредка с удивлением оглядываясь на мужа. — Это, слушай, так не похоже на него…

— И один раз таким во манером, — Тамара движением рук воспроизвела, как Иван хватал ее поперек, — он затащил меня на ту самую грушу — наверное, хотел в гнездо к аистам подкинуть? — Она выжидающе прищурилась на брата, и тот, разобравшись в ситуации, перестал дуться и даже попытался заговорщицки подмигнуть рассказчице. — Да на беду малость не подрассчитал, бедняга, — взгромоздился вместе со мной под мышкой на сухой сук, который одного его выдерживал… — Тамара прыснула в подставленные ладони, растерла на щеке выскочившую слезу. — Ну и ухнули вниз вместе — прямо на крышу курятника. А какая там была крыша? — из старенькой толи, настланной сухим бодыльём… Короче, куры с перепугу две недели не неслись. Влетело нам по первое число!

— Браво-браво! — захлопала в ладоши Розалина Юрьевна, по очереди оглядывая то мужа, то золовку и непонятно кому из них больше адресуя свой восторг. — И чем же закончились похождения видиборского Тарзана?

— А ничем. Из похождений он не вылезал до призыва в армию — домашние в конце концов к этому привыкли. Вообще перестали обращать на него внимание, и, случалось, только чудом этот баламут оставался жив… Вот такой, может, один из сотни случай. Как-то в июльский полдень, спасаясь от жары, опустил в колодец ведро, сам взобрался на сруб, опутался цепью и завис в прохладе. Сколько времени провисел так — никто не знает, а сам говорил, что не помнит, и, наверно ж, задремал, а? — попробовала уточнить Тамара, но Иван, хмыкнув, неопределенно пожал плечами.

— А сосед, Коля Бахер, на тракторе работал, клыпал с поля на обед. Видит, цепь размотана в колодец, — решил поднять. Крутнул раза два ворот, увидел черные руки на цепи да с перепугу и выпустил ручку. Сруб ходуном заходил. Бабы потом смеялись: на всех четырех рвал к своей калитке, как боров!

— Так тут и понятно — животный страх напал на человека, — слегка взбудораженный рассказом, будто речь шла вовсе не о нем, мудро вставил хозяин, и женщины согласно кивнули.

— Да-а. Вот так у нас, баб, получается… — с невеселой улыбкой продолжала Тамара. — Как бежал Бахер — все видели, еще и прибавили потом к увиденному три раза по стольку, а вот выручить человека из беды умишко короток: мечутся вокруг колодца, ойкают, причитают… К счастью, Микола наш дома обедал, он раньше Бахера сорвался с трактора. Выскочил с ложкой на бабий вой, ухватился за цепь — и вниз. Да, молодец, не стал дожидаться, пока их вытащат — сделал братику искусственное дыхание, потому как нахлебался тот воды и уже глаза под лоб закатил. Потом вытащили их. Считай, на этом бы и вся история, да только наш Микола дохлебал щи и вышел на двор (машина от калитки просигналила), как вдруг слышим с мамой дикий хохот и ругань во дворе. Выскакиваем и такую картину наблюдаем: Микола — руки в боки, стоит от крылечка шагах в пяти и наблюдает, уже молча, как младший братец, у которого еще не обсохли вихры, с остервенением лупит молотком по боевому винтовочному патрону! Откуда он его приволок?.. Сделал было Микола шаг к порожку, хотел, не знаю, что уж он хотел сделать с тобой! — но плюнул, махнул рукой и бегом за калитку…

Кукушка, распахнув клювиком круглую дверцу настенных часов, прокуковала одиннадцать раз.

— Пора мне, — подхватилась Тамара. — Заболталась у вас совсем! Поить и кормить так вкусно меня, Розка, впредь не надо. А ты, братик, не обижайся, ладно?

— Не на кого обижаться, кроме как на себя. Мне, поверишь ли, самому под конец стало интересно… Вроде что-то похожее и было со мной, а вот так, как ты рассказала, этих подробностей уже не помню.

— О, я еще не все рассказала — на все у тебя вишневки сладкой не хватит, придется идти работать по совместительству! — рассмеялась Тамара, прикрывая рот ладонью, другой — вытирая под глазами. — Ничего, Розка. Зато из этих, которые перебесятся в молодости, добротные мужики получаются. Надежные. Правда?

— Да пока не жалуюсь, — по-кошачьи потерлась о плечо мужа Розалина Юрьевна.

— Молодцы, — похвалила их Тамара, как школьников. — Так и продолжайте.

— Да, — помог ей надеть пальто Иван, — насчет Сергея не сомневайся — тут, мне кажется, неясностей быть не может. У него, кстати, техникум за плечами — можно хоть завтра мастером оформить, если пожелает. Жить на первое время есть где, так? А дальше что-нибудь придумаем.

— Жаль, я вам новые афоризмы не успела почитать, — попробовала перевести разговор хозяйка, но никто, похоже, и не думал об этом сожалеть.

— Спасибо, братик. Я на тебя надеюсь. Отец о тебе спрашивал в письме: когда дома покажешься?

— Ну как там батька? Змага́ется помалу со старухами?.. — Иван придал лицу озабоченное выражение.

— Да уж год, как не бригадирствует. Сергея вот думали на его место, а тут такое случилось… Ничего, живут, как жили. Пока держатся за корову, двух кабанов оставили на лето, от соток не отказываются. Я даже поругалась с ними в последний раз, когда картошку ездила копать: до каких пор, говорю, будете ломить? Для кого последнее здоровье кладете? Кивают, на словах вроде согласны, а посидеть без дела минуты не могут… Все. Помчалась на остановку, а то опоздаю. Сережа, договорились? Утром Игорька — в садик, сам иди домой.

— Командует сестра? — шутливо подмигнул Иван младшему, когда дверь за Тамарой закрылась. Посочувствовал: — Не повезло ей с этим вохровцем…

— Да что ж теперь толковать в пустой конец.

— Тоже верно. — Иван вздохнул. — Только на родню, скажу так, сестре тоже нечего обижаться, а то у нее нет-нет да и проскочит… Это в детстве я мог ее затащить на старую грушу, как собачонку, а теперь — извини! — каждый из нас нажил своего умишка, хочет жить без указки. Я уже ее не касаюсь — возьму себя. Знаю, обижаются домашние и в деревне, что редко заглядываю… Погоди, за это я себя не хвалю! Нет. Да дело-то в том, что дома я давно никому не нужен и раз в полгода. Картошка? Так ее и без меня выкопали. Пойми, я не потому, что картошка эта мне до фени или родителей неохота повидать… Просто я другой уже человек. Я — весь тут, на заводе, понятно? И страшно рад, что ты сюда приехал! То я один упирался по БРИЗу, понимаешь? До полусотни рацпредложений в год! А теперь нас будет двое — сила! Теперь нас хрена с два за так возьмешь, понятно?.. Дубровные еще себя покажут! — Разгоряченный беседой, Иван погрозил кому-то кулаком в темноту с балкона своей кооперативной четырехкомнатной квартиры.