Цветение калины

47

— Выбрался я вчера, хлопцы, в заводскую поликлинику, — неспешно раскладывая на примятой газете нарезанные крупными кусками хлеб и сало, собрался поведать нечто интересное Самсон. — Это, если по правде вам сказать, второй или третий раз пришлось мне обратиться к врачам да и то, как говорится, по доброй воле: никто меня туда не зазывал. Врач — женщина, и хорошая, приветливая. Ту́шистая такая, подвижная… Ага. Ну, я ей так, мол, и так: полнота мешает, тяжело на линии ворочаться. И сердце, видать, по этой причине стало пошаливать — как бы хуже не сделалось. Про аппетит уже и не говорю — пропал… Так что вы от меня хотите, спрашивает. Совета полезного от вас хочу: какую пищу мне лучше кушать? А что вы сегодня ели? Ат, говорю, какая наша еда? Сковорода картошки с салом. Кефиром запил. Так это же вкусно и питательно! — заявляет мне. А большая у вас сковорода? А я знаю, говорю, какая она большая, а какая маленькая? У меня она одна. Глубины, может, пальца на три, а на ширину… диаметром то есть — с полметра. Может, больше, меньше-то навряд — не мерял. Эх, как она расхохочется! Я даже напужался — никогда не слышал — не видел, чтоб врачи так смеялись, а она натурально, как моя баба, за бока хватается… Ну. Я, конечно, допек, в чем дело, и пробую вроде как оправдаться за свою промашку: мол, привык к этой окаянной сковороде. Может, говорю, поручить супруге, чтоб присмотрела в магазине новую? Я-то, к слову сказать, готовлю чаще себе сам… И надо ж было мне еще про готовлю ввернуть! Ах, сам готовите?! Тогда вот что: сковородку придется в самом деле присмотреть новую, поменьше. И попробуйте, говорит, с завтрашнего дня не сами себе готовить, а пускай ваша жена займется своими обязанностями. Увидите — перестанет пошаливать сердце. Я, как дурень, возьми и передай нашу беседу в поликлинике жинке. От она меня утром и накормила — внутри к обеду полный вакуум образовался. Пирожков с собой дала — плакать охота. Добре, что хлеб да сальце выручают, — по-человечески просто и безыскусно закончил Самсон, пластая ножом на куски буханку ситника и изрядный — фунта на два — кусок сала.

За столиком сперва в шутку, а затем и всерьез заговорили об исчезнувшей куда-то сельди, которой раньше лежало навалом в каждом захудалом сельмаге, вспомнили и о новинке — искусственной черной икре, попахивающей соляркой, а потом уже, как водится, начали валить в кучу все подряд: «связистов», которых развелось видимо-невидимо за последние годы, любителей легкой жизни, которых не убывает, несмотря на правительственные постановления и жесткие меры пресечения…

Самсон застыл на секунду с куском в руке:

— Хочешь грошей — иди на завод. На производстве грошей, как стружки, лопатой греби! А мало одной смены — оставайся на другую, холера на вашу голову! Привыкли не робить, а смачно ести… — Самсон нагнулся к свертку, любовно оглядел на свету случайно оставшийся кусочек розоватого сала и, отправив его в рот, прижмурил на миг от наслаждения глаза, посмотрел опять на газету, на всякий случай встряхнул ее, скомкал и сокрушенно вздохнул: съел два фунта сала, но за пустыми разговорами даже и не почувствовал настоящего вкуса. Это чуточку даже разозлило его, и он решил взять хоть моральную компенсацию:

— Так же, хочу сказать, и с работой… У каждого из нас, не секрет, один интерес к заводу: заробить копейку. Но кроме общего интереса, возьми любого, — Самсон хитровато блеснул маслянистыми капельками глаз, погрозил обрубковатым пальцем в пространство, — имеется у каждого свой личный антиресец! Весь смысл жизни, если говорить начистоту, в нем. Я не буду скрывать — по себе скажу: понадобилась мне квартира — я на стройку навострился (там легче было в ту пору с жильем). Назад, конечно, трудней срываться, но мы живые люди, и человек находит выход. Теперь на заводе ворочаю который десяток лет… Почему? Потому что мне выгодно. А почему выгодно — сказать не могу. Не то, что скрываю нешто, просто у каждого человека есть стежка, которую он сам топчет и не желает показывать никому.

— Вчера ты, Самсон, как будто за интересы бригады голос возвышал, реконструкции немедленной требовал у Хавронича, — Сергей, на котором уже лежали обязанности мастера, под сдержанные смешки подмигнул непробиваемому в своей «домашней» философичности Самсону, — а сегодня опять… о собственном интересе, точнее — животе, печешься? Ловко ты, семейник, прикрываешь семьей… собственное брюхо!

— А ты, видать, Дубровный, о чужом животе печалишься?

— Ага! Он только и думает о жинкином животе! — высунулся в нужный момент из-за чьей-то спины аккуратный шлифовщик и, закатив глаза, опять спрятался.

— Кха-кха… От в это я поверил бы, да не женат наш новый мастер! А вот когда заведет свою семью, поймет со временем, что на семье всегда мир держался, а в наше время, когда молодые семьи лопаются, как мыльные бурбалки, и переполнены детские дома, — оно, может, и нелишне послушать Самсона-семейника?.. А насчет «своего интереса»… Значит, слухай, дорогой, да на ус мотай. — Самсон грузно развернулся к Сергею. — Сидит в поликлинике на прием к врачу народ. Известно, больше старики да дети. Про болезни свои разговоры ведут — молчком долго не высидишь. Ага. Первая девочка жалуется: «Самая плохая боль — зубная». А дядька рядом с перевязанным ухом глаза на нее скосил — и свое напоказ: «Э-э, дочка! Вот когда уши заболят…» Нашелся третий, кто с ушами отмучился, поддакнул, — про ушную боль поговорили подольше. Тут женщина вспомнила про свои больные почки и тоже чуть слезу не пустила. Про почки поговорить нашлось охотников еще больше. С почек перекинулись на ангину и грипп, которые дают осложнения на сердце, — все по слову сказали, потому что на улице стояла зима и завелся вирус, получилась картина еще внушительнее. Вот и получается, что у каждого болит свое — своя интересней болячка, а не соседова. А ты, дорогой, подъелдыкиваешь: реконструкция… Я тебе так скажу: дай мне и другому такому работяге мало-мальскую выгоду — я любую реконструкцию приму. Знаю, что на новой линии выйдет и мне нейкая полёгка, — от и деру глотку и буду драть. А так и другой, и третий… А такой ласки, какую в свой час проявлял Чуприс к своим подчиненным, мне не треба. А действовал он, чтоб ты в курсе дела был, во как: сегодня пятьдесят процентов премии снял с меня, допустим, за пустяк, а назавтра подходит и допрашивает на людях: «Матери своей хоть помогаешь в деревне?» Ага. Чтоб все слышали: начальник цеха больше заботится о моей матери, чем я. Ему за то, что он поинтересовался, плюс как руководителю, а мне за то, что я не знаю, как ему, добродею, ответить, — минус. «Эх ты, — отвечаю, правда. — Что ты, хамуло, строишь из себя? Ты своей семье сперва порядок дай, чтоб жинка не бегала с жалобами по парткомам, а моя мати, вечный покой ее душе, который годок спит в земле…»

За контрольным столиком — чуткая сочувственная тишина. Спустя еще минуту бригада разбрелась по рабочим местам. Линия ожила.

После смены, уединившись в заводской библиотеке, Сергей вдруг поймал себя на том, что думает не о сопромате, а по новой прокручивает мысленно прошедший день на линии, прослушивает разговоры, напряженно вглядывается в лица сверловщиков. На фоне остальных заметно выделялся и приковывал внимание глыбистый Самсон, о котором Сергей еще до прихода на линию был наслышан от брата. Через неделю-другую после того, как Сергей разгадал характер «Мамонта», у него определилось отношение к каждому из тех, с кем ему отныне предстояло тянуть в одной упряжке, кроме, может, Самсона… Пожалуй, мастер Геня не прав, обличая его во всех грехах. Мы еще не успели, как следует, притереться к старой линии, а нас уже обещают перевести на новое оборудование, — Самсон же ломит на латаной линии два десятка лет. Тут у кого хочешь опустятся руки. Прав все-таки Иван: жизнь сделала его таким… И хотя, по словам мастера Гени, Самсон уже не может без того, чтобы не прихватывать на стороне, морального права работать на новой линии у него никто не отнимет… Почему-то всплыл в памяти покойный Прохор Сметник, и как Сергей ни пытался поставить его и Самсона в один ряд, не получалось. Там ведь, и Сергей вынужден был признаться себе в этом, случилось другое, что до сих пор камнем лежало на сердце…

В тот ненастный август довелось Сергею в соседней бригаде практику проходить. Поставили работать на зерноток. Лента транспортера трогалась в шесть утра, а притормаживала за полночь, поэтому ночевал там же, в Хотомле, чтобы не тратить времени на переезды.

В то памятное воскресенье (занозой сидит в памяти!) к вечеру подул холодный низовой ветер, закрутил на току рыжие столбы пыли, кинул пригоршни колючих остей в лицо. И может, отчасти по этой причине работавшие на току, протирая глаза и отплевываясь, не сразу заметили, как беспокойно заклекотал аист на макушке сенажной башни и в ту же минуту оттуда навернулась иссиня-темная, в белых ошмотьях пены туча. Побросав деревянные лопаты, гуртом схватились за лежавшие наготове брезенты — едва успели растянуть; тучу, будто огромный бурдюк с водой, ножом полоснула ослепительная молния, по-стариковски негодующе крякнул гром — и пошла шуметь, кажется, последняя в том августе гроза.

Не успел промокший насквозь Сергей вскочить в хату — на крылечке еще чьи-то шаги. Стаскивая отяжелевшую телогрейку, оглянулся, а у порога, в сенях, отряхивает воду с дождевика Прохор Сметник. Встретились взглядами, и Прохор улыбчиво прижмурил единственный глаз.

— Здорово, племяш! Не ожидал встретить?

— Через порог не здороваются… — бросил Сергей, отворачиваясь, — в самом деле не ожидал. «Чего он тут вынюхивает, филин одноглазый? — беспокойная шевельнулась мысль. Вспомнил. — Ну да. Зерно же возил с поля на ток. Шоферов не хватает — его припрягли…»

— И то верно, — согласился Прохор, входя в переднюю и всем по очереди подавая руку. Посетовал на непогоду и завел с хозяевами нехитрый разговор. Сергей незаметно ушел к себе, в боковушку. Отыскал в стопке учебников на полу у стены «Марксистско-ленинскую философию», но диалектика туго лезла в голову, может, потому что устал, что хотелось есть, что торчал на кухне одноглазый…

Полог со стороны горницы приподнялся, и в боковушку сунула голову хозяйка.

— Сергей, ты не шибко занятый?

— Да вот почитать хотел. Помочь надо чего?

— Выйди на минутку.

Сергей, встретив цепкий испытующий взгляд Прохора, понял — одноглазый родственник неспроста заявился.

— А я тя, понимаш, на току днем заприметил… — подступился к нему Прохор. — Чего ж тут, а не дома, в своей бригаде?

— На практике я… Председатель послал сюда, — пояснил Сергей.

— Так. Порядок, значит, такой. Скоро закончишь учебу свою?

— Да немного осталось…

— Хорошее дело — станешь над людьми заместо батьки.

— Поглядим. Я еще ничего не решил…

— А чего тут решать? Трофим свое отломил, как умел, без дипломов, но теперь его карта не бьет: хочешь не хочешь, а сдавай должность молодым…

— Да я в начальство не лезу! На тракторе останусь — мне техника ближе…

— С дипломом-то? Эхе-хе-хе, — заухмылялся Прохор, весело буравя Петра единственным глазом. — Как ето у вас теперь все просто: хочу — не хочу, буду — не буду… А? За красивые глазки тебе колхоз стипендию платит? Ладно, не время об етом толковать. Собирайся. Работенка, понимаш, есть… — Он торопливо шагнул к порогу.

— Какая работенка? В дождь?.. — Сергей настороженно уставился на одноглазого.

— В самый раз. Да ты не бойся — не сахарные. Ее, работенки, всего-то на каких полчаса, — спокойно бросил уже из сеней Прохор.

— Ты ужо, касатик, помоги человеку. Хворый мой хозяин, а я в долгу не остануся. — Хозяйка тронула квартиранта за рукав, суетливо заискивая, намекнула: — А я, пока обернетеся, обед приготовлю… — И — доверительно на ухо: — Ёстека у меня для такого случая.

— Тетка Ганна, — порумянел в скулах Сергей, — ничего тут не затевайте. Проще: надо помочь — я вам никогда не отказывал.

— Извиняй дурную бабу — не тое сказала. Идите ж с богом, а я зараз печь затоплю…

— Ну, идем, — поторопил Сергея одноглазый.

В сенях лежала куча мешков, видимо, только что приготовленных хозяйкой. Мешки тотчас навели Сергея на недобрую догадку…

— Это — зачем?

— Бери и айда в машину! — распорядился одноглазый. — Много вопросов задаешь.

«Ладно. — У Сергея от внезапной решимости затвердело лицо. — Поглядим, черт кривой, куда ты дальше повернешь. Теперь твой номер не пройдет».

Минут через десять, выехав за крайние постройки, машина понеслась в сторону темневших у реки кустов. По пути встретились бредущие с поля женщины, прикрывавшиеся от нахлестывавшего дождя кто мешком, кто клеенкой, а кто и просто обрывком целлофанового пакета из-под удобрений. Замахали руками, чтобы подвез до фермы, и Прохор, ругнувшись, вильнул в сторону — пустил машину напрямик по кочковатому выпасу.

Вломившись передком «ЗИЛа» в лозняк, сдал назад, пробуксовывая по мокрой траве, и выключил двигатель, — машина едва поместилась на крохотной полянке.

— Кажись, приехали… — Прохор прислушался, косо поставив голову, стараясь не моргнуть единственным глазом, — тихо; тоненько позванивал о жесть кабины дождь, точно сотни мелких гвоздиков сыпались сверху.

— Давай-ка, племяш, в кузов — к ночи надобно еще развезти по дворам.

— Погоди… А что мне в кузове делать?

— Здрасьте! Разве хозяйка не сказала? Зерна, понимаш, комбайнеры подбросили. Подмокло в пути — куды мне с ним? На зерноток нельзя, сам понимаю, — мокрое, а людям сгодится. Ганне пару мешков подбросим. Матери твоей завезу — довольная будет. А батька, сделаю так, даже не узнает… Ну, чего вылупил зенки?

Сергей пружинисто выпрыгнул из кабины, прижимая кулаки к груди, зашел наперед.

— Вези, гад, зерно на ток! Я те дам, мокрое… Разворачивайся, а не то я сам зараз мотнусь в контору!

Прохор, кряхтя, выбрался из кабины, прикурил, заслоняясь от дождя полусогнутой рукой, пыхнул дымом.

— Не такой ты дурень, штоб заявлять на родню. Смолчал же про семенной картофель — помнишь? — когда коня по пьяной лавочке загубил и я тебя покрыл тада? Скоро ты добро забываешь. Гляди, парень: меня уже не засудят, я и в тюрьму-то, кривой да хромой, не гожусь, а вот ты как пить дать завязнешь. Времена ноне, дурень, не те: не поймут и не оценят. Тоже мне Павлик Морозов выискался… Так ему ж простительно — пацан, а ты вон какой лоб вымахал! Неужто умишка не прибавилось?

— Вы же партизанили с отцом, говорят, людей от расстрелов спасли, боевой орден имеете — и воруете?! — яростно крикнул в перекошенное злобой лицо одноглазого.

— Пустодомок! Чему вас учат в етих техникумах?.. — не сдержался и тот, затаптывая окурок. — Воевал, награды… Что награды, ежель я должен с тобой колготиться под дождем, чтоб добыть в семью лишний рубель и выпить после работы чарку. Рази ето воровство? Воруют те, что сидят на голом окладе и ничего не делают, зато имеют машины, дачи и бесплатные путевки на курорт! Так, понимаш, присиделись да приворовались, что уже и не различают — где мое, где государственное. Все стало обчее. Как при коммунизме. Я повидал свет — знаю, на чем свинья хвост носит…

— Я тоже знаю. Помогать воровать не буду, — отрезал Сергей.

— Так на кой же… я тебя брал, сукиного сына? — жалобно скрипнул голос у Прохора, и он растерянно потер рукой грязную щетинистую шею. — Вишь, нога-то у меня?.. Один и в кузов не заберусь.

Сергею показалось, что из единственного глаза дяди на впалую щеку просочилась слеза. Матюкнувшись, Сергей рванулся от машины, грудью схлестнувшись с мокрым, больно достававшим по лицу лозняком, а когда выдохся и размазал на лице кровь, вяло повернул назад…

Назавтра с утра, придя на работу, люди из бригады Сергея не обнаружили в гардеробе своих шкафчиков. Как выяснилось, ночью от небрежно брошенного кем-то окурка в раздевалке вспыхнул пожар. Сгорели все деревянные шкафчики. Железные — примерно треть от общего числа — остались невредимы. Подняли на ноги начальство. И через час к гардеробу через въездные ворота подкатила грузовая машина с кузовом железных шкафчиков, которые до последнего часа, сваленные возле кузнечного корпуса, грудой железного хлама ржавели под непогодой. Когда запахло паленым и кому-то предстояло ответить за случившееся, спохватились, вспомнили… Шкафчики поставили. Но сгорели рабочая одежда, обувь, даже мыло. Сунулись наверх — начальство впопыхах тоже ничего не придумало. Пришлось отстоять смену в костюмах, так, чтобы перед уходом на обед без мыла обойтись. У контрольного столика, разворачивая убереженными от масла и солярки руками свертки, беззлобно поругивали начальство за волокиту, а заодно — своего брата: чего молчали, не били тревогу? Шлифовщик в новенькой робе с места взвился:

— Я б первый, к примеру, сказал, что не сегодня-завтра вспыхнет гардероб! И когда во получилось, кого б первого наверх потянули? Из кого б душу вытрясли? Из меня: я, выходит, знал и не воспрепятствовал…

— Гляди-ка! — выпучился на шлифовщика Самсон, проглатывая застрявший в горле кусок и вытирая одной рукой слезы, а пальцем другой — тыча перед собой: «Мол, в точку попал!» И вот кусок благополучно проглочен. — Это как я один раз драку наблюдал. Нехорошая была драка: двое одного били. Люди себе идут мимо да проходят, а мне надо оглянуться и раз, и два… свернул за угол, набрал по автомату 02: так, мол, и так… Ага. Так дежурный не про драку начал расспрашивать, а полностью на мою личность переключился: откуда звоню, как фамилия да где работаю… Плюнул я в трубку — да из будки!

— Так милицию и не вызвал? — поинтересовался на всякий случай Сергей.

— Нехай на твою милицию!.. — взорвался Самсон с разбухшим от хлеба ртом, испуганно округляя глаза на мастера. — Мне один раз в году понадобилось перейти привокзальную площадь. Вылез из трамвая и вслед за людями помалу иду себе. Ага. Чую — свисток сзади. Ну те, кто помоложе (а шло нас точно человек двадцать!), побежали и побежали себе, а мне надо опять оглянуться… Машет рукой — сюда. Раз подзывает, надо идти. Ага. Вот он и давай со мной персонально разбираться: завел в свою будку, стребовал документы, написал протокол, оштрафовал на три рубля и на электричку меня задержал… Это — за мою дурную доверчивость и уважение к его форме. Зло меня разобрало, когда глянул на часы: почему ж вы не задержали тех, кто от вас убегал? Молчит. Я еще права качать, так он одно только и сказал: «Не хохми, гражданин, а то вызову машину». От и все разбирательство. Весь суд.

— Среди них тоже всякие попадаются — известно, хлопцы после армии, — согласился незаметно подошедший старший мастер Геня. — Тебе не за угол к автомату следовало устремляться, прав Сергей, а на помощь хлопцу. Два на два — по совести.

— Ну-у, уж тут бы нас обязательно заметили и доставили куда надо — оглянуться б не поспели! Тех обормотов еще б подумали, брать ли, а Самсона за то, что вмешался, как пить дать замели бы!

— Точно, Самсон!

— Да вы побольше слушайте его! Сдрейфил, ясное дело.

Мнения разделились, но Самсон и не думает сдавать позиций — продолжает обороняться, а при любом удобном случае контратаковать:

— Так и с начальством нашим. На словах все легко и просто: пошел наверх, в кабинет, и добился правды. А когда тебя лично коснется — из шкуры скорее выскочишь. Я пробовал. Как-то Чуприса день караулю, другой — не могу застать, и баста! В цехе случайно наткнулся: твоя подпись, Степа, требуется. Вначале за ручкой полез в боковой карман, а потом как за горячее схватился — разорался: «В кабинете я! Здесь меня нет!» Ну, у меня и руки опустились. Что делать? Пойду, думаю, к начальнику корпуса, хоть и не положено нарушать субординацию. Так мы с ним и поговорили обо всем, и посмеялись… Он заявление мне да отпуск подмахнул, а под конец беседы, хитрец, попросил три дня до конца месяца поработать — график подтянуть. Так я же после такого обращения со всей душой! А что б он криком с меня взял? — не замечая, что противоречит самому себе, закончил мысль Самсон.

Тощий, как головешка, электрик, похоже, прописавшийся на линии (до обеда он безуспешно прокопался в электрооборудовании), тоже подсел с газетным свертком к контрольному столику. Тоже — принял участие в беседе:

— Мы не подчиняемся на заводе никому, кроме своего бригадира и главного энергетика. А если с бригадиром ладить, без балды скажу, жить можно — не меньше трехсот будешь иметь. Отгул — в любое время. Молодежь, с головой которая, понимает, что требуется бригадиру, и на жизнь не жалуется. Остальных, несообразительных и слишком ершистых гавриков… по профнепригодности! — В этом месте электрик криво усмехнулся. — В корпусе рабсила требуется, а у нас хватает хороших специалистов…

— Ты, «хороший специалист», трансформаторы поменял? — Сергей требовательно поглядел на электрика.

— Может, мне и не обедать из-за твоих трансформаторов? — с профессиональным гонором отозвался электрик и веско добавил: — Сделаем, не переживай. — И, опять завладев общим вниманием, повел неторопливый рассказ о том, как они с бригадиром в минувшую субботу взяли в колхозном пруду по ведру зеркального карпа. Он сказал «взяли» привычно, ровным голосом, будто купил этого карпа в магазине.

— …а тут бабуся нарвалась с коровой. И надо же этой Красуле залезть в болотце поблизости и, как на грех, запутаться в проволоку электропастуха. Пастухом этим натешились в свое время и забросили к черту в болото, а бедной Красуле надо беду себе найти! Барахтается в грязи — все ноги и брюхо изрезала о проволоку… Бабка махала-махала нам рукой, а потом в деревню за подмогой кинулась. Мы, долго не думая, смотали сетку, ведра в багажник — да ходу. Из-за бабки и ее Красули только по ведру и взяли, зато карп во, пожалуйста, как лапоть. — Электрик хвастался добычей и не замечал, что Самсона уже замутило от вкусного запаха и тот откровенно таращил глаза на рыбину и восхищенно цокал языком.

К электрику вплотную подступил Сергей:

— Давай-ка доедай своего карпа и шуруй к бригадиру: пускай немедленно пришлет другого электрика. Людям работать надо, а не байки твои слушать, понял? У нас своих баюнов полно. Давай! А то я на вас, профессионалов липовых, подниму не то что главного энергетика — директора…

Вчера был пожар, а сегодня — наводнение в гардеробе: туалет затопило. Рабочие, заходя в раздевалку и тотчас же выскакивая из нее, бодро, весело с утра переругиваются. Вызвали сантехников. Те не торопятся, поджидают, пока прекратятся хождения взад-вперед. Покуривая у распахнутых настежь дверей, вполголоса переговариваются и грубовато гонят тех, кому невтерпеж, на второй этаж. Безусый паренек непрерывно поправляет на плече обшарпанный ремень сумки с инструментом, заглядывает в туалет, плюется:

— На кой мне такая роскошь!

Пожилой, без сумки, посматривает на своего юного напарника с выжидающей спокойной усмешкой, в руках у него червонцем похрустывает наряд на работу.

Воду согнали. Но назавтра — та же картина… И по такому случаю как не сказать веское слово у контрольного столика тому же Самсону?

— У нас, русских, завсегда так получается, как в той притче. А вышло один раз такое дело: поручили Власу да Опанасу дорогу мерить. На середине дороги веревка, служившая меркой, возьми и порвись. Сошлись, давай судить-рядить, как дальше быть. «А что — вернемся за новой веревкой?» — спрашивает Влас. «Ат! Свяжем да — так и было — скажем», — махнул рукой Опанас. «Годится!» — обрадовался недогадливый Влас. Так и с нашим туалетом… Вчера одним наряд записали, сегодня другие пришли.

В конце обеденного перерыва к контрольному столику подошел старший мастер Геня, Роздал каждому листок личных соцобязательств:

— Еще раз ознакомьтесь со своими пунктами и, если нечего добавить, распишитесь.

— Конечно, бумага все стерпит! — на сей раз без подготовки бухнул Самсон и медведем полез из-за столика, благо опрокинуть его нельзя, так как прихвачен болтами к полу.

— Ну чего ты опять в бутылку лезешь? — не сдержался Сергей, чувствуя за собой некую новую, гораздо большую ответственность в качестве мастера. — На рабочем собрании присутствовал, за каждый принятый и записанный пункт голосовал?..

— Нехай на вас холера да с вашими пунктами! — взревел красный от натуги Самсон, потрясая в воздухе огромными кулаками. — Как одежа погорела в шкафах — помочи не дали. А теперь… с этой вашей бумажкой и в туалет не войдешь — затопило. О-о! — Самсон несколько раз ткнул пальцем в листок, покрутил головой. — Реконструкция в пяти пунктах записана… А где она?! — Он махнул карандашом на листке свою подпись и, обиженно сопя, привалился плечом к грязно-зеленой станине. Но прежде чем в наступившей тишине подошел к столику следующий, сказал, твердо глядя Самсону в глаза, Сергей:

— Сколько можно говорить и спорить об одном и том же? Реконструкция, пойми ты наконец, зависит и от нас с тобой. В первую очередь. И как можно перейти на новую линию, не произведя сперва в самом себе эту самую реконструкцию, о которой ты твердишь больше всех?.. Чтобы как-то вровень, что ли, стать с новым оборудованием! Понимаешь, несоответствие же получается?..