Финиас Финн, Ирландский член парламента

Глава XXVI. Первая рѣчь

На слѣдующее утро, въ субботу, Финіасъ рано былъ въ Уэстминстерской полиціи по дѣлу своего хозяина. Но такъ много было взято наканунѣ, что нашъ пріятель едва могъ добиться того вниманія къ дѣлу Бёнса, на какое по его мнѣнію приличная наружность его кліента и его собственное положеніе какъ члена Парламента давали право. Но если скромные люди вздумаютъ идти къ такимъ товарищамъ и попадать въ непріятности, то они должны покоряться послѣдствіямъ.

Въ субботу и воскресенье преобладало сильное чувство противъ Тёрнбёлля. Исторія кареты была разсказана и его провозгласили безпокойнымъ демагогомъ, только желавшимъ добиться популярности. Вмѣстѣ съ этимъ чувствомъ возникъ общій приговоръ: «подѣломъ имъ» противъ всѣхъ, кто имѣлъ столкновеніе съ полиціей въ дѣлѣ Тёрнбёлля, и такимъ образомъ Бёнса не освободили до понедѣльника. Въ воскресенье съ мистриссъ Бёнсъ сдѣлалась истерика и она объявила свое убѣжденіе, что Бёнсъ останется въ тюрьмѣ на всю жизнь. Бѣдный Финіасъ провелъ съ нею весьма тревожное утро. Въ избыткѣ горя она бросилась въ его объятія и безпрестанно повторяла, что всѣ ея дѣти умрутъ съ голода, а ее самое найдутъ подъ аркою моста. Финіасъ, у котораго было мягкое сердце, сдѣлалъ все возможное, чтобы успокоить ее, и позволилъ себѣ разразиться сильнымъ парламентскимъ гнѣвомъ противъ судей и полиціи.

Въ воскресенье Финіасъ пошелъ къ лорду Брентфорду, намѣреваясь ему сказать нѣсколько словъ о лордѣ Чильтернѣ и намѣреваясь также уговорить если возможно министра взять его сторону противъ судей, — имѣя также надежду, въ которой онъ не обманулся, что можетъ быть онъ найдетъ у отца лэди Лору Кеннеди. Онъ зналъ, что лэди Лору нельзя посѣщать въ ея домѣ по воскресеньямъ, это она сказала ему прямо. Но онъ зналъ также, хотя она ему прямо не говорила, что она возмущалась въ сердцѣ противъ этого тиранства и что избавилась бы отъ него еслибы подобное избавленіе было возможно. Она теперь пріѣхала говорить съ отцомъ о братѣ и привезла съ собой Вайолетъ Эффингамъ. Онѣ прошли черезъ паркъ послѣ обѣдни и намѣревались воротиться опять пѣшкомъ. Кеннеди не любилъ запрягать экипажъ по воскресеньямъ и противъ этого жена не дѣлала возраженій.

Финіасъ получилъ письмо отъ стэмфордскаго доктора и могъ сообщить благопріятное извѣстіе о лордѣ Чильтернѣ.

— Докторъ пишетъ, что его лучше не трогать съ мѣста цѣлый мѣсяцъ, сказалъ Фнніасъ: — но это ничего не значитъ, они всегда такъ говорятъ.

— Не лучше ли ему оставаться тамъ? сказалъ графъ.

— Ему тамъ не съ кѣмъ говорить, сказалъ Фнніасъ.

— Какъ я желала бы быть съ нимъ! сказала его сестра.

— Объ этомъ разумѣется нечего и говорить, замѣтилъ графъ.

Въ гостинницѣ его знаютъ и, мнѣ кажется, ему лучше остаться тамъ. Я не думаю, чтобы ему было здѣсь удобнѣе.

— Ужасно человѣку сидѣть въ одной комнатѣ и не имѣть у себя ни души кромѣ слугъ! сказала Вайолетъ.

Графъ нахмурился, но не сказалъ ничего болѣе. Всѣ примѣтили, что какъ только онъ узналъ, что положеніе его сына не опасно, онъ рѣшилъ, что этотъ случай не долженъ возбуждать въ немъ никакого знака нѣжности.

— Надѣюсь, что онъ пріѣдетъ въ Лондонъ, сказала Вайолетъ, которая не боялась графа.

— Вы сами не знаете, что говорите, душа моя, сказалъ лордъ Брентфордъ.

Послѣ этого Финіасъ нашелъ, что отъ графа трудно будетъ добиться сочувствія къ людямъ сидящимъ взаперти. Онъ былъ угрюмъ и сердитъ, и его нельзя было вызвать на разговоръ о важномъ происшествіи того дня. Вайолетъ Эффингамь объявила, что ей рѣшительно все-равно, сколько бы Бёнсовъ ни заперли въ тюрьму и какъ на долго, — прибавивъ однако желаніе, чтобы и Тёрнбёлль самъ попался въ число заключенныхъ. Лэди Лора была нѣсколько мягче и согласилась пожалѣть о Бёнсѣ, но Финіасъ примѣтилъ, что вся жалость относилась къ нему, а не къ пострадавшему. Чувство противъ Тёрнбёлля въ настоящую минуту было такъ сильно между всѣми высшими классами, что Бёнсъ и его собратъ могли бы просидѣть цѣлую недѣлю и никто не пожалѣлъ бы о нихъ.

— Конечно, это тяжело такому человѣку какъ мистеръ Бёнсъ, сказала Лэди Лора.

— Зачѣмъ же мистеръ Бёнсъ не остался дома и не занимается своими дѣлами? замѣтилъ графъ.

Финіасъ провелъ остальное время дня одинъ и рѣшилъ непремѣнно говорить въ парламентѣ. Пренія опять начнутся въ понедѣльникъ и онъ встанетъ въ первую удобную минуту. И онъ не станетъ приготовлять рѣчь. Въ этомъ случаѣ онъ положится совершенно на то, что придетъ ему въ голову. Прежде онъ отягощалъ свою память приготовленіями, и тяжесть эта оказалась невыносима для головы его. Онъ боялся рѣшиться говорить, потому что чувствовалъ, что неспособенъ къ двойному труду — говорить урокъ наизусть и обращаться къ парламенту въ первый разъ. Теперь ему нечего было помнить. Мысли его были наполнены этимъ предметомъ. Онъ будетъ поддерживать билль Мильдмэя всѣмъ своимъ краснорѣчіемъ, но онъ будетъ умолять Мильдмэя и министра внутреннихъ дѣлъ и правительство вообще удержаться отъ непріязненности противъ лондонскаго народа, потому что народъ этотъ особенно желалъ того, на что мистеръ Мильдмэй считалъ своею обязанностью не соглашаться. Онъ надѣялся, что идеи и слова придутъ къ нему. И идеи и слова приходили къ нему свободно въ былое время въ клубѣ преній; если теперь они ему измѣнятъ, онъ долженъ отказаться отъ всего и воротиться къ Ло.

Утромъ въ понедѣльникъ Финіасъ провелъ два часа въ уэстминстерской полиціи и около часа въ этотъ день Бёнсъ былъ освобожденъ, когда отъ Финіаса приняли свидѣтельство о репутаціи его хозяина. Когда Бёнса освободили, къ нему присоединились сочувствующіе друзья, проводившіе его домой, и между ними были два литератора, писавшіе въ дешевыхъ газетахъ. Одинъ изъ нихъ, по имени Квинтусъ Слайдъ, прельщалъ Финіаса Финна неограниченной популярностью при жизни и безсмертіемъ впослѣдствіи, если онъ заступится за Бёнса, и приглашалъ его участвовать въ газетѣ «Знамя», въ которой писалъ самъ.

Когда Финіасъ оставилъ негодующаго Бёнса съ его друзьями, и отправился въ парламентъ, онъ много думалъ о томъ, что Слайдъ сказалъ ему. Онъ. Финіасъ, вступилъ въ парламентъ, такъ сказать, подъ крылышкомъ правительства и его друзья были министры. Онъ чувствовалъ отвращеніе къ баллотировкѣ — и это отвращеніе было слѣдствіемъ уроковъ Монка. Еслибъ Тёрнбёлль сдѣлался его другомъ вмѣсто Монка, можетъ быть, баллотировка понравилась бы ему. Но теперь онъ началъ размышлять, до чего доведетъ его такое настроеніе мыслей. Понравится ли ему сдѣлаться главнымъ казначеемъ подъ распоряженіемъ Рэтлера? Онъ говорилъ себѣ, что онъ въ сердцѣ либералъ. Не лучше ли ому бросить эту идею о служебныхъ путахъ и перейти на сторону приверженцевъ «Знамени»? Порывъ энтузіазма овладѣлъ имъ, когда онъ думалъ объ этомъ, но что Вайолетъ Эффингамъ скажетъ о приверженцахъ «Знамени» и о Квинтусѣ Слайдѣ? Ему самому нравилось бы «Знамя» больше, еслибъ произношеніе Слайда было правильнѣе.

Въ парламентѣ пренія продолжались. Сначала говорилъ Тёрнбёлль, лотомъ Паллизеръ всталъ я обращался къ парламенту цѣлый часъ. Финіасъ рѣшился говорить въ этотъ разъ, до опять вся сцена потускнѣла передъ его глазами и опять онъ чувствовалъ, какъ кровь приливала къ его сердцу. Но все таки теперь было лучше, потому что ему нечего было помнить. Онъ едвали зналъ, что онъ намѣренъ сказать. Онъ сознавалъ, что желаетъ сильно протестовать противъ несправедливости, сдѣланной народу вообще и Бёнсу въ особенности. Онъ твердо рѣшился, что опасеніе лишиться милости правительства не заставитъ его Промолчать о жестокостяхъ, сдѣланныхъ Бёнсу. Скорѣе чѣмъ сдѣлать это, онъ конечно перейдетъ въ контору «Знамени».

Онъ дико вскочилъ, когда Паллизеръ кончилъ свою рѣчь, но въ это время уже стоялъ на ногахъ тори старой школы Уэстернъ, депутатъ отъ Барсетшира, одинъ изъ тѣхъ немногихъ храбрецовъ, которые осмѣлились подать голосъ противъ билля сэр-Роберта Пиля въ 1846 году. Уэстернъ говорилъ медленно, напыщенно, не впечатлительно, но очень внятно, минутъ двадцать, не удостоивая упоминать о Тёрнбёллѣ и его политикѣ, но протестуя противъ всякихъ реформъ старыми аргументами. Финіасъ не слыхалъ ни одного слова и не пытался слушать. Онъ думалъ только о томъ, какъ онъ самъ будетъ говорить. Два раза вставалъ онъ прежде чѣмъ Уэстернъ кончилъ свою медленную рѣчь, и два раза принужденъ былъ садиться. Наконецъ депутатъ барсетширскій сѣлъ и Финіасъ сознавалъ, что онъ потерялъ минуты двѣ, чтобы обратить на себя вниманіе президента. Однако наступило непродолжительное молчаніе и Финіасъ услыхалъ, какъ президентъ этого августѣйшаго собранія обратился къ нему, предлагая ему говорить. Теперь дѣло было сдѣлано. Вотъ онъ стоялъ передъ нижней палатой, обязанной слушать его, пока онъ сочтетъ нужнымъ говорить, а стенографы ближней галлереи готовы дать знать всей странѣ, что молодой депутатъ отъ Лофшэна скажетъ въ своей первой рѣчи.

Финіасъ Финнъ обладалъ многими дарами: сильнымъ и пріятнымъ голосомъ, который онъ научился модулировать, красивой наружностью, нѣкоторой природной смѣсью скромности и самонадѣянности, которая защищала его отъ промаховъ надменности и напыщенности, и которая, можетъ быть, избавила его отъ опасности его новаго положенія. Но онъ не имѣлъ того хладнокровія, которое прежде позволило бы ему припомнить приготовленную рѣчь, а теперь дало бы ему возможность имѣть всѣ свои рессурсы подъ рукою. Онъ началъ выраженіемъ мнѣнія, что каждый истинный реформаторъ долженъ принять билль Мильдмэйя, но какъ только онъ сказалъ эту фразу, онъ почувствовалъ непріятное сознаніе, что повторяетъ свои слова. Онъ зналъ по пальцамъ нѣкоторые аргументы, — пункты, которые были ему такъ знакомы, что ему не слѣдовало даже принаравливать ихъ къ особенному употребленію — и онъ забылъ даже ихъ. Онъ чувствовалъ, что переходитъ отъ одной пошлости къ другой относительно пользы Реформы, такъ что стыдился бы этого даже семь лѣтъ тому назадъ въ клубѣ преній. Онъ торопился, боясь, что совсѣмъ не придумаетъ словъ, если остановится, — но онъ говорилъ уже и безъ того слишкомъ скоро, такъ что ни одинъ стенографъ не могъ разобрать какъ слѣдуетъ его словъ. Но о баллотировкѣ онъ ничего не могъ сказать другого, что сотни говорили до него и что сотни скажутъ опять. Но его поощряли одобрительными возгласами и онъ продолжалъ; но когда онъ все болѣе и* болѣе сознавалъ свою неудачу, ему пришла въ голову идея — опасная надежда, что онъ можетъ еще спасти себя отъ безславія краснорѣчивымъ обвиненіемъ полиціи.

Онъ попытался и успѣлъ заставить палату понять, что онъ разсерженъ но не успѣлъ пи въ чемъ другомъ. Онъ не могъ придумать словъ, чтобы выразить свои мысли. Онъ пытался разсказать исторію Бёнса легко и живо, но ему не удалось и онъ сѣлъ посреди своего разсказа.

Опять всѣ окружающіе его одобрили криками — какъ обыкновенно одобряютъ новыхъ членовъ — а среди этихъ криковъ онъ прострѣлилъ бы себѣ голову, еслибъ у него былъ пистолетъ.

Часъ этотъ былъ для него очень тяжелъ. Онъ не зналъ, какъ встать и уйти или какъ остаться на своемъ мѣстѣ. Нѣсколько времени онъ сидѣлъ безъ шляпы, забывъ о своей привилегіи имѣть ее на головѣ, а потомъ торопливо надѣлъ ее, какъ будто это обстоятельство должны были замѣтить всѣ. Наконецъ около двухъ часовъ пренія кончилась, и когда онъ выходилъ изъ парламента, думая, что ему удастся выйти одному, Монкъ взялъ его за руку.

— Вы пойдете пѣшкомъ? спросилъ Монкъ.

— Да, отвѣчалъ Финіасъ: — я пойду пѣшкомъ.

— Тогда мы можемъ дойти вмѣстѣ до Пэлль-Мэлля. Пойдемте.

Финіасъ не имѣлъ возможности ускользнуть и вышелъ изъ парламента подъ руку съ Монкомъ, не говоря ни слова. И Монкъ сначала ничего не говорилъ.

— Не дурно было, сказалъ наконецъ Монкъ: — но вы будете говорить лучше.

— Мистеръ Монкъ, сказалъ Финіасъ: — я представилъ изъ себя осла до такой степени, что изъ этого выйдетъ по-крайней-мѣрѣ тотъ хорошій результатъ, что я никогда уже не выставлю себя осломъ точно такимъ образомъ.

— А! Я такъ и думалъ, что вы это чувствуете, и потому рѣшился говорить съ вами. Вы можете быть увѣрены, Финнъ, что я не стану вамъ льстить и думаю, что вамъ должно быть извѣстно, что я скажу вамъ правду. Ваша рѣчь, конечно, не очень замѣчательная, была совершенно такова, какъ всѣ первыя рѣчи, которыя говорятся въ нижней палатѣ. Вы не сдѣлали себѣ ни пользы, ни вреда. Совѣтъ мой вамъ теперь — всегда говорить о предметѣ интересующемъ васъ — по никогда не говорить долѣе трехъ минутъ, до тѣхъ-поръ пока вы увидите, что стоять на ногахъ вамъ такъ же удобно, какъ и сидѣть. Но не предлагайте, чтобы вы представили изъ себя осла — то-есть въ особенной степени. Теперь прощайте.