Финиас Финн, Ирландский член парламента

Глава XL. Мадамъ-Максъ Гёслеръ

День за день, пунктъ за пунктомъ оспаривался билль въ комитетѣ, и не многіе держали съ большей настойчивостью сторону министра, какъ депутатъ отъ Луфтона. Разстроенный ссорой съ лордомъ Чильтерномъ, любовью къ Вайолетъ Эффингамъ, молчаніемъ своего друга лэди Лоры — потому что послѣ того, какъ онъ сказалъ ей о дуэли, она не писала къ нему и почти не говорила съ нимъ, когда встрѣчала его въ обществѣ — тѣмъ не менѣе Финіасъ не такъ былъ разстроенъ, чтобы не могъ заниматься своимъ дѣломъ. Теперь, когда онъ становился на ноги въ Палатѣ, онъ удивлялся своей прежней нерѣшимости. Парламентъ теперь былъ для него все-равно, что всякая другая комната, а члены его все-равно, что всякіе другіе люди. Онъ всегда говорилъ очень коротко, думая, что этого требуетъ и политика и здравый смыслъ, но слова приходили къ нему легко и онъ чувствовалъ, что могъ бы говорить вѣчно. Онъ заслужилъ репутацію практически-полезнаго человѣка. Онъ имѣлъ сильныя убѣжденія, но могъ и подчиняться. Природа была къ нему очень добра, сдѣлавъ его привлекательнымъ и внутренно и наружно — и эта-то привлекательность доставила ему популярность.

Тайна дуэли, кажется, въ это время была извѣстна многимъ, мужчинамъ и женщинамъ. Такъ Финіасъ примѣчалъ, но онъ думалъ, что этого не знаютъ ни лордъ Брентфордъ, ни Вайолетъ Эффингамъ. И въ этомъ онъ былъ правъ. Слухи не дошли еще до этихъ лицъ — слухи, хотя распространяющіеся такъ скоро и такъ далеко, часто медленно достигаютъ ушей тѣхъ, для кого они наиболѣе были бы интересны. Темные слухи достигли даже Кеннеди, и онъ спросилъ свою жену.

— Кто тебѣ сказалъ? спросила она рѣзко.

— Бонтинъ увѣрилъ меня.

— Бонтинъ всегда знаетъ больше всѣхъ обо всемъ кромѣ своего собственнаго дѣла.

— Такъ это неправда?

Лэди Лора промолчала — потомъ солгала.

— Разумѣется, это неправда. Мнѣ было бы жаль спросить ихъ, по мнѣ кажется, это самое невѣроятное обстоятельство па свѣтѣ.

Тогда Кеннеди увѣрился, что дуэли не было. Онъ имѣлъ неограниченное довѣріе къ словамъ своей жены и думалъ, что конечно она должна знать, что дѣлалъ ея братъ. И, какъ человѣкъ неразговорчивый, онъ не дѣлалъ болѣе разспросовъ о дуэли ни въ парламентѣ, ни въ клубѣ.

Сначала Финіаса очень разстроивали вопросы, которыми старались вырвать у него объясненіе тайны, но постепенно онъ къ этому привыкъ, и такъ какъ распространившіеся слухи не дѣлали ему вреда, то онъ сталъ къ нимъ равнодушенъ. Въ «Знамени» появилась другая статья, въ которой лордъ Ч, П, ф представлялись примѣрами аристократическихъ снобсовъ, порожденныхъ гнилымъ состояніемъ лондонскаго общества въ высшей сферѣ. Вотъ одинъ молодой лордъ, безславно знаменитый, поссорился съ своимъ собутыльникомъ, котораго онъ опредѣлилъ депутатомъ въ нижнюю палату, и вышелъ съ нимъ на дуэль, нарушая законы, скандализируя публику, и все это оставалось безъ наказанія!

Конечно, эта дуэль не повредила ему въ обществѣ, а то его не пригласили бы на обѣдъ къ лэди Глэнкорѣ Паллизеръ, даже еслибъ онъ и былъ приглашенъ въ числѣ пятисотъ гостей, столпившихся въ ея залахъ но окончаніи этого обѣда. Быть въ числѣ пятисотъ не значитъ ничего, но однимъ изъ шестнадцати значило очень много. На этомъ обѣдѣ были четыре министра — герцогъ, лордъ Кэнтринъ, Грешэмъ и хозяинъ. Были также Баррингтонъ Ирль, молодой лордъ Фаунъ, помощникъ государственнаго секретаря. Но остроумная грація присутствовавшихъ дамъ придавала еще болѣе интереса этому обѣду, чѣмъ положеніе мужчинъ. Хозяйка, лэди Гленкора Паллизеръ, лучше всякой женщины въ Лондонѣ умѣла говорить съ десятью лицами о десяти разныхъ предметахъ и сверхъ того она еще была въ цвѣтѣ красоты и молодости. Лэди Лopa была тутъ — какимъ образомъ она была отдѣлена отъ своего мужа, Финіасъ не могъ придумать, но лэди Лора была мастерица на такія отдѣленія. Лэди Кэнтрипъ было позволено пріѣхать съ своимъ супругомъ, но лордъ Кэнтрипъ вовсе не былъ такимъ мужемъ, какъ Кеннеди. Есть мужчины, которые не могутъ удержаться отъ проявленій своихъ супружескихъ правъ въ самыя неудобныя минуты. Лордъ Кэнтрипъ жилъ съ своей женой очень счастливо, но вы могли бы провести нѣсколько часовъ вмѣстѣ и съ нимъ и съ нею, и не знать, знакомы ли они другъ съ другомъ. Одна изъ дочерей герцога была тутъ — но не герцогиня, которая въ обществѣ была тяжела; — была также и красавица маркиза Гэртльтонъ. Вайолетъ Эффингамъ была тутъ, нанеся Финіасу ударъ въ сердце, когда онъ увидалъ ея улыбку. Не могъ ли онъ сказать ей нѣсколько словъ теперь? Грей также привезъ свою жену; была также мадамъ Максъ-Гёслеръ. Финіасу досталось вести къ обѣду — не Вайолетъ Эффингамъ, а мадамъ Максъ Гёслеръ.

А когда онъ сѣлъ за обѣдъ, по другую сторону его сѣла лэди Гэртльтопъ, исключительно разговаривавшая съ Паллизеромъ. Когда-то между ними происходили довольно затруднительныя вещи, но кажется теперь это было забыто ими обоими. Слѣдовательно, Финіасъ долженъ былъ разговаривать исключительно съ мадамъ Максъ-Гёслеръ, и узналъ, что онъ будетъ бросать свое сѣмя не на безплодную землю.

До-сихъ-поръ онъ никогда не слыхалъ о мадамъ Максъ-Гёслеръ. Лэди Гленкора, рекомендуя ихъ, произнесла ея имя такъ внятно, что онъ вполнѣ его разслышалъ, но не могъ догадаться, откуда она явилась и зачѣмъ она тутъ. Это была женщина вѣроятно лѣтъ за тридцать. У нея были густые, черные волосы, которые она носила въ локонахъ — какъ никто на свѣтѣ — въ локонахъ висѣвшихъ гораздо ниже ея лица и покрывавшихъ, можетъ-быть съ намѣреніемъ, худобу щекъ, которыя безъ этого отняли бы часть прелестей отъ ея физіономіи. Глаза у нея были большіе, темно-голубые и очень блестящіе — и она глядѣла ими такимъ образомъ, который едвали свойственъ англичанкѣ. Она какъ-будто намѣревалась показать вамъ, что употребляетъ ихъ для того, чтобы побѣдить васъ — имѣя такой видъ, какъ рыцарь давно прошедшаго времени, входившій въ комнату съ обнаженною шпагою въ рукѣ. Лобъ ея былъ широкъ и немножко низокъ, носъ не классически прекрасенъ, будучи шире къ ноздрямъ, чѣмъ требовала красота, и кромѣ того не совершенно прямъ въ своихъ очертаніяхъ. Губы были очень тонки. Зубы, которые она показывала какъ мжно меньше, были совершенны по формѣ и цвѣту. Тѣ, которые критиковали ее строго, говорили однако, что они были слишкомъ широки. Подбородокъ былъ хорошо обрисованъ и раздѣлялся ямочкою, придававшей лицу нѣжную пріятность, которой безъ этого ей не доставало бы. Но можетъ быть ея главная красота состояла въ блескѣ ея смуглаго цвѣта лица. Вы могли бы почти вообразить, что видите разныя линіи подъ ея кожей. Она была высока довольно, но не черезчуръ, и такъ тонка, что казалась почти худощава въ своихъ пропорціяхъ. Она всегда носила платье съ закрытымъ лифомъ и никогда не обнажала своихъ рукъ. Хотя она была единственная женщина, одѣтая такимъ образомъ въ комнатѣ, эта странность не поражала никого, потому что въ другихъ отношеніяхъ ея нарядъ былъ такъ богатъ и страненъ, что не могъ не привлечь вниманія. Наблюдатель самый невнимательный, и тотъ примѣтилъ бы, что мадамъ Максъ-Гёслеръ одѣта совсѣмъ не такъ, какъ другія женщины. Главный цвѣтъ въ ея нарядѣ всегда былъ черный, но перо мое не осмѣлится описать полосы желтаго и рубиноваго шелка, переплетавшіяся черными кружевами на груди ея и вокругъ шеи, на плечахъ, на рукахъ, даже до самаго подола, лишая черную матерію всей ея мрачной торжественности и производя блескъ, въ которомъ не было ничего пестраго. На ней не было и слѣда кринолина и ничего похожаго па трэнъ. Кружевные рукава ея платья съ блестящими шелковыми полосами плотно обтягивали ея руки, а вокругъ шеи у нея былъ самый крошечный кружевной воротничекъ, на которомъ лежала короткая цѣпь изъ римскаго золота съ рубиновой подвѣской. И въ ушахъ у нея были рубины, и брошка рубиновая, и рубины въ браслетахъ на рукахъ. Вотъ какова была по наружности мадамъ Максъ-Гёслеръ, и Финіасъ, садясь возлѣ нея, думалъ, что судьба хорошо его пристроила — только онъ предпочелъ бы гораздо болѣе сидѣть возлѣ Вайолетъ Эффингамъ.

Я сказалъ, что относительно разговора его сѣмя не было брошено на безплодную почву. Но я не знаю, бросалъ ли онъ даже сѣмя. Всѣ предметы для разговора выбирала эта дама.

— Мистеръ Финнъ, сказала она: — чего бы я ни дала, чтобы быть членомъ британскаго парламента въ настоящую минуту!

— Почему же именно въ эту минуту?

— Потому что можно сдѣлать кое-что. Единственный недостатокъ въ жизни женщины то, что она не можетъ дѣйствовать въ политикѣ.

— Которую же сторону взяли бы вы?

— Какъ! здѣсь въ Англіи? спросила мадамъ Гёслеръ, я по этому выраженію, такъ же какъ и по двумъ другимъ тому подобнымъ, Финіасъ сталъ сомнѣваться, соотечественница ля ему эта дама или нѣтъ. — Право это трудно сказать, политически я желала бы быть на сторонѣ Тёрнбёлля — подавать голосъ за все — за балотировку, за право женщинъ подавать голосъ, за неограниченное право устроивать стачки, за воспитаніе всѣхъ и каждаго и уничтоженіе епископскихъ мѣстъ.

— Какая большая программа! сказалъ Финіасъ.

— Это правда, мистеръ Финнъ, но я желала бы этого. Мнѣ кажется однако, что я почувствовала бы искушеніе погрузиться въ убѣжденіе, что я могла бы проповѣдывать мои воззрѣнія не опасаясь, что ихъ приведутъ въ исполненіе. Вѣдь между жизнью и теоріей всегда есть разница, мистеръ Финнъ.

— И такъ удобно имѣть теоріи, которыя такъ удобно исполнять, сказалъ Финіасъ.

— Не-правда-ли? Мистеръ Паллизеръ, вы примѣняете къ жизни ваши политическія теоріи?

Въ эту минуту Паллизеръ сидѣлъ совершенно молча между лэди Гэртльтопъ и дочерью герцога, и слегка подпрыгнулъ на стулѣ при этомъ внезапномъ обращеніи къ нему.

— Я говорю о теоріяхъ вашей нижней палаты, мистеръ Паллизеръ. Мистеръ Финнъ говоритъ, что очень хорошо имѣть передовыя идеи, потому что никто не обязанъ дѣйствовать по нимъ практически.

— Это, мнѣ кажется, очень опасная доктрина, сказалъ Паллизеръ.

— Но пріятная — такъ по-крайней-мѣрѣ говоритъ мистеръ Финнъ.

— По-крайней-мѣрѣ очень обыкновенная, сказалъ Финіасъ.

— Что касается меня, серьезно сказалъ Паллизеръ: — мнѣ кажется, я всегда стараюсь примѣнить къ практикѣ всѣ тѣ политическія доктрины, за которыя я стою въ теоріи.

Во время этого разговора лэди Гэртльтонъ сидѣла, какъ-будто пи одно слово не доходило до ея ушей. Она по понимала мадамъ Максъ-Гёслеръ и не любила ее. Паллизеръ, сказавъ свою маленькую рѣчь, обернулся къ дочери герцога и спросилъ ее что-то о Лонгройстонскихъ оранжереяхъ.

— Я вызвала слово мудрости, сказала мадамъ Максъ-Гёслеръ почти шопотомъ.

— Да, сказалъ Финіасъ: — и заставили думать министра, что я самый неосновательный политикъ. Вы можетъ быть уничтожили всѣ мои надежды въ жизни, мадамъ Максъ-Гёслеръ.

— Позвольте мнѣ надѣяться, что я не сдѣлала этого. На сколько я могу понять образъ дѣйствія вашего правительства, домогающіеся мѣстъ успѣваютъ главное потому, что сдѣлаются необыкновенно непріятны лицамъ имѣющимъ власть. Если человѣкъ можетъ попадать мѣтко, его непремѣнно посадятъ на скамью казначейства — ни для того, чтобы онъ могъ мѣтко попадать въ другихъ, но для того, чтобы онъ пересталъ попадать въ тѣхъ, которые находятся тамъ. Я не думаю, чтобы люди выбирались для того, что они полезны.

— Вы строги ко всѣмъ намъ.

— Право, на сколько я могу видѣть, одинъ человѣкъ такъ же полезенъ, какъ и другой. Но шутки въ сторону — мнѣ говорятъ, что вы непремѣнно сдѣлаетесь министромъ.

Финіасъ чувствовалъ, что онъ краснѣетъ. Можетъ ли быть, чтобы за-глаза о немъ говорили какъ о человѣкѣ, который можетъ возвыситься въ своемъ политическомъ положеніи?

— Тѣ, которые вамъ сказали, очень добры, неловко отвѣчалъ онъ; — но я не знаю кто это. Я никогда но поднимусь такимъ образомъ, какъ вы говорите, то-есть браня тѣхъ, кого я поддерживаю.

Послѣ этого мадамъ Максъ-Гёслеръ обернулась къ Грею, который сидѣлъ съ другой стороны возлѣ нея, и Финiасъ на минуту былъ оставленъ въ молчаніи. Онъ пробовалъ сказать нѣсколько словъ лэди Гэртльтонъ, но лэди Гэртльтопъ только граціозно наклонила голову, соглашаясь съ его мнѣніемъ. Потомъ онъ занялся своимъ обѣдомъ.

— Что вы думаете о миссъ Эффингамъ? вдругъ спросила его мадамъ Максъ-Гёслеръ.

— Что я думаю о ней?

— Вы знаете ее, я полагаю?

— О да! — я знаю ее; она очень дружна съ моими друзьями Кеннеди.

— Я такъ слышала. Мнѣ говорятъ, что множество мужчинъ сходятъ по ней съ ума. Вы не изъ числа ли ихъ?

— О да! я не прочь быть въ числѣ этого множества. Признаться въ этомъ ничего не значитъ.

— Но вы восхищаетесь ею?

— Разумѣется, отвѣчалъ Финіасъ.

— А! я вижу, что вы шутите. А я восхищаюсь. Говорятъ, будто женщины никогда не восхищаются другими женщинами, но я искренно восхищаюсь миссъ Эффингамъ.

— Она дружна съ вами?

— О нѣтъ! я не смѣю сказать этого. Я провела съ нею прошлою зимою одну недѣлю въ Мачингѣ и, разумѣется, встрѣчала ее въ домахъ; она кажется мнѣ самой независимой дѣвушкой, какую я когда-либо встрѣчала въ моей жизни. Я думаю, что ничто не заставитъ ее выйти за человѣка, если она не будетъ любить его и уважать, а мнѣ кажется, это очень рѣдко можно сказать о дѣвушкѣ.

— Я также это думаю, отвѣчалъ Финіасъ.

Потомъ онъ помолчалъ съ минуту прежде чѣмъ продолжалъ.

— Я не могу сказать, чтобы коротко зналъ миссъ Эффйнгамъ, но судя но тому, сколько я ее видѣлъ, мнѣ кажется вѣроятнымъ, что она совсѣмъ не выйдетъ замужъ.

— Весьма вѣроятно, отвѣчала мадамъ Максъ-Гёслеръ и опять обернулась къ Грею.

Черезъ десять минутъ послѣ этого, когда дамамъ настала пора уходить, мадамъ Максъ-Гёслеръ опять обратилась къ Финіасу и, прямо смотря ему въ лицо, сказала:

— Желала бы я знать, придетъ ли время, мистеръ Финнъ, когда вы мнѣ разскажете о вашей поѣздкѣ въ Бланкенбергъ?

— Въ Бланкенбергъ?

— Да, въ Бланкенбергъ. Я не спрашиваю теперь. Но когда-нибудь спрошу.

Тутъ лэди Гленкора встала съ своего мѣста и мадамъ-Максъ Гёслеръ ушла вмѣстѣ съ другими.