Gelato… Со вкусом шоколада

Пролог

Почти полгода, а может быть, и больше, от начала основных событий нашей истории

«Остановись! Ну же!» — шепчу, затем рычу и сильно, почти до крови, закусываю нижнюю губу. — «Вот это шавочка дает! Разогналась, словно потомственная, с богатой родословной, тонконогая борзая. Гонит всполошённую загонщиками добычу, ждет лакомства и почесушки за ушами, а на команды хозяина плевать — почуяла свободу доходная? Да, чтоб ее черти в ад забрали! Так вольной и умрет…» — моргаю ближним светом и резким звуковым сигналом приказываю снизить скорость виляющему впереди меня по узкой асфальтированной загородной дороге дамскому автомобилю, затем к обочине прижаться, оставить газ в покое и наконец-то, как вкопанному, остановиться и… Спокойно ждать, когда хозяин подойдет, чтобы защелкнуть карабин к железному кольцу на кожаном ошейнике. Потом… Потом я накормлю ее, брюхо игриво почешу, помну заждавшиеся ласки сиськи и поцелую в мокрый нос.

«Стой, коза! Кому говорю?» — машина стонет и вопит, а я, не получивший седативку псих в неврологической палате, странным как будто металлическим голосом смеюсь.

Не выходит! Она неуправляема. Такое любезное обхождение на дороге избалованная девица совсем не догоняет. Похоже, мелочь выкупила свои водительские права и, как истинная голубая кровь и папенькина дочь, совсем не посещала автошколу — прогуливала теорию и практику Тонечка Смирнова. Мне кажется, или ее навороченная «швейная машинка», чихая и поплевывая намеревается уйти в отрыв, стараясь что-то доказать и выразить определенное желание? Это что, опять соревнование? Мы как бы заново играем? Ей, по-видимому, мало? Добавки просит, напрашивается на грубое и жесткое обращение? Сначала надо остановить ее «жука», затем словами воспитать и отсыпать сдачу, которую ей придется взять.

«Как буду отсыпать?» — бросаю беглый взгляд на свой расстегнутый пиджак, жесткую, стоящую колом белую рубашку, валяющийся галстук на соседнем пассажирском кресле, затем скашиваю вниз глаза и замечаю кожаный предмет мужского туалета, от которого девчонки фанатеют, когда, играя, мы охаживаем их по румяной попе, щелкая полоской по бледной дергающейся от предвкушения коже. Ремнем? Отличный вариант, а для меня, к тому же и привычный…

«Ты проиграла, проиграла, проиграла… Смирись и получи свою награду!» — ору в крышу салона отцовской машины и застываю нехорошим взглядом раззадоренного сексуального маньяка в зеркале заднего вида. — «Я раздавлю ее! Все равно поймаю. Надо только поднажать, а затем нагнать в лесу и отстегать… От всей души! Неоднократно!».

Не сомневаюсь, что она сбежит, когда затормозит в ближайшей яме. На это нужно время, а стерва точно ошибется. Я выслежу и загоню ее, как зайца.

Прибавляю скорость и, не касаясь бампером покатой задницы не сильно скоростной телеги, заставляю нервничать мелкого водителя, окутанного белым бантом.

«Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба! Да? Мое ты солнышко, так желала избавиться от меня, что готова была свою честь продать первому попавшемуся благородному и мужественному герою?» — напеваю и подмигиваю в зеркало. — «Ты, видимо, кое-что забыла, дрянь?».

Она моя! Моя! Моя, пока я не скажу обратное или, например:

«Финал! Довольно! Игра окончена, а я устал…».

Не напираю — безусловно, я ведь не хочу ее пугать, но скорость не снижаю — держусь позади маленького шарабана, периодически поскуливая клаксоном, выдавая в лес:

«Фа-фа, фа-фа!».

Пусть нервничает и ошибается. Преследую беглянку и нехорошую херню раскатываю на языке, но про себя в башке; помалкивая, надуваю пузыри из зажеванной несвежей, как тянучка, жвачки. Что меня взбесило больше всего? То, что мой лучший друг, компаньон и, вообще, отличный парень, так спешно сделал предложение руки и сердца бешеной эгоистичной засранке, которой на него, как на мужчину, по сути дела, откровенно наплевать, и от которой я не готов, как оказалось, отказаться, потому что не с кем будет в «детскую игру» играть; или то, что она приняла его и устроила сегодняшнее представление с этим свадебным нарядом и толпой расфуфыренных родителей, друзей и полезных на будущее знакомых? Младшая Смирнова на самом деле хочет замуж или подстраивается под современное течение женской моды, чтобы из легиона одиноких телок не отсвечивать и грудью из шеренги на выданье невест не выпирать? Или пари ее достало, наш голосистый Тузик не хочет выстраданный бизнес потерять?

О! Ну, наконец-то, а то я, бедненький, заждался. Не долго музыка играла, впрочем, как и эта свадьба, очень грубый фарс, «пела и плясала» на радость толпе, чрезвычайно озабоченной семейным счастьем трагически несостоявшейся красивой пары:

«Ах, как невеста была хороша. Жаль, что так не постоянна, ветрена и, вероятно, эмоционально нестабильна. Смиритесь и разъезжайтесь по домам, ребята. Ангажемент был сорван, а артисты просто не смогли выполнить условия возложенного на них театрального контракта!».

Похоже, наше дитятко устало и однозначно выдохлось, или натерло ножку, или еще какая-нибудь вожжа под шлейф свадебного платья инфантильному попала. Или здесь физическая рука и пресловутый факт отсутствия вечного двигателя в нашем, увы, несовершенном мире? Закончился бензин или электрический заряд ее «копейки» сдох, сошел на «нет», вынудив машину вильнуть в кювет?

Смирнова плавно притормаживает и, подмигивая нужным фонарем, мягко выкатывается на обочину дороги. Знает официальные правила, но простую водительскую жестовую лексику все же не сечет.

'Мы уже приехали? А где это мы с Тонечкой сейчас находимся? Какие тут удобства и порядки? Медведи, волки, лисы или… Злые мужики, заточенные на бл. дки? Что за странные предпочтения у бизнесвумен, хозяйки шоколадной лавки, которую в скором времени придется закрыть, если не разделить по-честному, как было оговорено в том пари? Мы ведь ударили по рукам и громко огласили ставку:

«По рукам! Согласна или нет?».

«Быстро Тузик выдохся и спекся, зато я совершенно не вспотел и ни капли не устал, скорее, кайф словил, но как-то все же не расслабился. Нет разрядки! Но будет однозначно круче, лучше, когда я выпорю ее ремнем, оттягивая кожу и прикладывая к обиженному месту свою горячую ладонь!» — сейчас специально отстаю и останавливаю отцовскую машину в нескольких метрах позади скособоченного женского автомобиля. Зачем пугать, когда она и так попала? Не на деньги — мне это не нужно, зато Тонечка расплатится собой в качестве выигранного номинала:

«Я ведь теперь ее партнер по бизнесу! М? Каково? Звучит моя фамилия, если написать в нашем будущем договоре, но — по алфавиту, а значит, впереди ее?».

Не глядя вниз, но уставившись голодным взором в лобовое, отщелкиваю свой ремень безопасности, протягиваю руку и ощупью вытаскиваю ключи из замка, блокирую все двери, вырубаю электронику и обездвиживаю машину, снимаю телефон, затем скидываю пиджак, расстегиваю манжеты и закатываю рукава рубашки до середины локтя:

«Палач, как есть! Кровавый и жестокий, не знающий пощады, мучитель, изверг, душегуб, потомок полоумной Салтычихи! Скотина без нательного креста на своей не сильно-то раскачанной груди и тонкой шее, волк в овечьей шкуре, садист и извращенец, маньяк и проходимец…».

«Ну да, ну да! Все подтверждаю. Ну, а кому сейчас легко?» — посмеиваюсь и опираюсь подбородком на руль. — «Что там происходит? Когда уже наш гон начнется? Гав-гав, гав-гав, у-у-у-у! Я так скучаю и больше не могу…» — дергаю ногами, словно настраиваюсь и уже разбег беру.

Увы, но я не вижу, чем занята в этот же момент несостоявшаяся Мантурова Антония, но в красках представляю, как она накрашивает губы, освежая съеденную укусами помаду, наверняка щипает щеки, добавляя им румянца и, исключительно по моему хотению, снимает трусики и избавляется от лифчика. Хочу на это посмотреть… Раньше же такое было мне доступно. Пусть не полностью, но у меня был персональный вход в ее партер… Совсем недавно, пока Егор не вклинился в наш закрытый коллектив, состоящий исключительно из двух персон. Мы ведь играем с Тоней… Играем с детства и, видимо, никогда не перестанем. Поэтому:

«Он просто на хрен должен был пойти!».

Чего душой кривить? Ведь он как будто бы ушел. Смирнова облегчила мне задачу — сама сбежала, не просто разорвав помолвку, а «душевно» отменив свадебную сходку, тем самым проиграв пари на свой шоколадный магазин эксклюзивных сладеньких товаров и подарков. И если Мантуров не идиот, а он не идиот — это однозначно, то сам поймет, когда…

Когда «что»? Что такого тут вообще случилось? В конце концов, пусть Ния позвонит и расстанется вежливо, по-хорошему и красиво, в рамках давным-давно заведенных кем-то правил, с чересчур порядочным Егором потому, что:

«Я, сука и злодей, никогда к нему ее не отпущу!».

Это чертова болезнь? Не та, не та… Другая! Душевная, сердечная или мозговая, хотя о той, очень нехорошей, в амбулаторной карточке жирная отметка тоже есть.

«Ну, вы посмотрите на нее! Где эти черти забурились? И почему рогатые за страшной ведьмой не идут? Отлынивают от работы в нетопленном и пустом аду или растачивают вилы и кочегарят эксклюзивный чан с водой для химеры, у которой один глаз карий, а второй зеленый, или серый, или голубой» — прыскаю от смеха, наблюдая за тем, как странно оглядывающаяся по сторонам миниатюрная сбежавшая невеста выкатывается кубарем из пассажирской двери своей машины. Она осматривается, наводит резкость, изучает обстановку, затем прищуривается, словно плохо видит, что-то шепчет — проклятия «Петруччио» любезно нарезает, который, по-видимому, сегодня эту стервочку переиграл, — определенно спотыкается, наступая на воздушную юбку куклы с бабушкиного самовара, смешно втыкается ладошками в траву, затем встает, покручивая задницей, словно бракованным саморезом высверливается из мебельного шканта, отряхивается и, потирая внутреннюю часть кистей, снимает с рук нацепленную немного липкую из-за влаги грязь.

Даю пронзительный сигнал и сально ухмыляюсь:

«Понеслась, красавица! Ту-ту! Довольно юмора — пора уже бежать!».

Смирнова подхватывает юбки и оголяет свои ножки, затянутые в белоснежные чулки или колготки:

«Сразу сладкий стол, малыш? Зрительная прелюдия или это снова фарс? Я ведь очень голоден, а Тонечка сама все предлагает. Когда догоню, то на хрен растерзаю. Как офигительно достала она меня! Пора честь мелкой шавке оказать, пришло лихое время преподать ей жизненный урок. Пусть знает свое место и то, что не хрен с мужиками в долбаные игры на „слабо“ играть».

Задирает платье очень высоко — не тушуется и не стесняется, не догоняет, что тут как будто бы живые люди, которым, откровенно говоря, не все равно! Она вообще хоть понимает, кто за ней, пуская слюни, наблюдает по эту сторону лобового стекла и как сильно у этого кого-то закорачивает мозговые клетки от того, что он лицезрит, но, твою мать, не может взять? Я бы взял, если бы не долбаная справка и тягомотное, но слава богу, успешное лечение, которое я прохожу из-за одной похотливой стервы, на которой:

«Ты меня по тому же детскому пари женила… Блядь!».

Мне, конечно, больше повезло, чем Мантурову — законный муж, по крайней мере, неброшенный у алтаря жених, но все же меньше, чем остальным мужчинам. Я любил свою жену, путь не сильно, зато честно, надежно и красиво, да и мой брак в большей степени был добровольным и сознательным событием, чем игривым действом и покрытием проигрыша в дебильном споре, громко обозначенным Смирновой. Но Антония выкатила незаконный способ принуждения, чем сильно подстегнула к действию меня. Засранка как-то странно усомнилась в искренности моих намерений по отношению к женщине, с которой я встречался, спал и даже жил вне брака. Я на пари незамедлительно ответил и решил ей доказать, что не трепач, не обманщик и не мужик, катающий на себе без памяти влюбленную в него малышку в любой момент, когда ему приспичит потрахать любезно предоставленную дырку. Вот так я выбрал свой законный брак и, как оказалось позже, вытянул определенно несчастливый билет. Смирнова тешилась победой и махала ручкой, когда наш свадебный кортеж летел по городским улицам, окатывая водой из луж праздных зевак и завидующих нам гуляк. В тот день, если честно, я нисколько не сожалел о том, что проиграл. Себе шептал, что все было честно, а я красивую и умную женщину законной женой назвал. Хотел жениться, и, естественно, женился. Пусть жучка думает, что поспособствовала — сейчас вот, после смерти Эли, я не стану в этом кого-то разубеждать. А что у нас потом случилось? Неважно! Кто прошлым живет, тому в настоящем места нет, а в будущее не забронирован даже плацкартный билет. Я однозначно овдовел — никаких сомнений, жены лишился и чересчур заразную, как по старинке — срамную, хворь на память о счастливом браке приобрел. Да, как так в двадцать первом веке вышло? Моя Эля изменяла слишком прытко, укладываясь в койку со своими бесконечными натурщиками, которых рисовала в высокий полный рост и только ню. Видимо, анатомию, которая в старшей школе плохо ей давалась, повзрослев, жена экстерном решила нагонять…

«Ох, чтоб ты околела!» — закрываю рот рукой и зубами погружаюсь в кожу с одной единственной целью — только не заржать.

Лесной стриптиз на фоне девственной природы. Надо эту сучку брать. Сама напрашивается и жалобно скулит:

«Пе-тень-ка, возь-ми! Нет больше мочи мне терпеть…».

А чего не взять, если все, как говорится, даром! Бесплатно! На общественных началах или на шару! На любимую простым народом сладкую халяву демонстрирует мне свое красивое, наверное, новое, специальное по случаю, никем не тронутое белье, мелькает узенькими щиколотками, сгибая острые коленки, и сильно поднимает бедра, к которым я неоднократно прикасался, пользуясь ее любезным разрешением, когда она отрабатывала свое очередное проигранное мне «слабо». Какие-то тесемки, поворозки, кружева, толстая, почти на полбедра, резинка, и бело-голубая подвязка, которую я одной из первых для себя засек. Возьму на память, когда растопырю Тоньку между двух берез.

Прикрыв глаза, считаю про себя:

«Один, два, три, четыре…».

— Ай-ай-ай! — кричит Антония, а я резко распахиваю глаза.

«Пора!» — даю себе команду и выскакиваю из салона машины моего отца…

Смирнова рассиживается на поляне, как юная цыганка, проветривающая свои многослойные юбки, и трусливо оглядывается по сторонам. Боится нападения? Меня, конечно же, не видит, и даже не предполагает, возможно, делает вид, что не замечает. Я подкрадываюсь тихо, почти на цыпочках, мягко наступая и бережно придавливая зеленеющую травку, приближаюсь к бешеной невесте с ее открытой спинки и стараюсь не дышать, чтобы не спугнуть всполошённую малышку. Вытягиваю из петлиц ремень, медленно растягиваю кожу, затем свожу вместе руки, формирую тугую петлю, которую с легкостью и без особого напряжения могу накинуть ей на шею и стянуть потуже, как лассо у загонщиков норовистых и взбрыкивающих молодых кобылок, удел которых дорогая колбаса или толстые сардельки, в идеале, конечно, с сыром, чесноком и ветчиной, но в случае со Смирновой — и так сойдет, да и выход по продукту не большой; но вместо этого сильно руки в стороны развожу и щелкаю нетолстым шлейфом, как хлыстом. Опять же с одной лишь целью — воспитать необъезженную кобылку.

— Привет, Ния, маленький испуганный щенок. Заждалась? — шиплю в темную макушку, расположенную в точности подо мной.

— Господи! — вздрагивает, но ко мне лицом не обращается. — Как был придурком, так им и остался. Какого черта пугаешь? — прыскает, упирается руками в землю, предпринимает жалкую попытку подняться. — Идиот! Деревянный чурбачок!

— Тебе помочь? — смотрю за жалкими потугами. Она, как и ее машинка, неповоротливый жук-навозник или мадагаскарский таракан — не знаю, кто из них более омерзительный, — случайно перевернувшийся на спинку, которому самостоятельно встать на ноги не дано. Жучаре крепкий панцирь мешает, а этой стерве — свадебное полотно.

Тут я однозначно могу девушке помочь. Надменно ухмыляюсь и двумя ногами наступаю на любезно раскинувшийся по травяной подстилке белый, специально приготовленный для моих модельных туфель, плательный подол.

— Иди-ка, Тузик, к папе. Встанем на кривые лапки, — просовываю свои руки ей под плечи и сильно вздергиваю, — блох выгоним и шерстку отряхнем!

«Хрясь-хрясь-хрясь-хрясь!» — трещит воздушная юбка и не до конца, к моему глубочайшему сожалению, слезает с верхней части ее платья.

Нет-нет! Так не пойдет — этому наряду выписана моя личная кабзда!

— Ты! Козел! — визжит Антония и пытается стать ко мне лицом. — Ты… Ты… — хлопает руками, как пойманная в сети птичка, и пищит. — Что натворил? Порвал, да? — перегибается через свое плечо, чтобы посмотреть на надорванный подол на заднице.

Я только начал, но желал бы дальше продолжать. Пусть успокоится, а я закончу то, что намерен совершать. Сейчас убавим рвение и отвлечем ее внимание, а потом, когда она не будет ожидать, я нанесу смертельный удар. Этому платье однозначные кранты, как говорят — по умолчанию. Оно для Мантурова, для Егора Михайловича, но не для Велихова, не для Петра Григорьевича, то бишь, не для меня. Я не люблю чужое, ни в каком обличье, виде или состоянии — не хочу смотреть, не желаю трогать, не стремлюсь этим обладать и даже что-то представлять, если это не мое и не для меня. Все, что инородное, нужно убирать…

— Помог, — напираю на нее и тяну нашу связку к двум березам.

«Ну надо же! Как я с деревьями-то угадал» — про себя смеюсь и волоком тащу брыкающуюся Смирнову.

— Отпусти! — кричит и специально падает на ноги, обмякает, словно труп.

— Замолчи, — шиплю и сразу же стираю улыбку со своего лица. — Заткнись, Смирнова!

Чем я недоволен и на что или кого слишком зол? Неужели на шоколадницу, которая в скором времени половину своего прибыльного дела мне сольет?

— Что ты хочешь? — грозным, даже немного устрашающим тоном произносит.

Изображаю небольшой испуг и передергиваю плечами:

«Артистка, мать твою!».

— Что хотел, то уже получил. Ты проиграла, Ния! Заканчивай полоумную изображать.

— Нет-нет-нет, — вращает головой, как адское и вышедшее из потустороннего мира кривокосое создание. — Свадьба…

— Не состоялась! — грубо обрываю. — А Мантуров Егорушка твоей туфлею раздавлен, словно клоп. На собственной свадьбе! Каково, м? Ты довольна? — разворачиваю ее к себе лицом, перехватываю удобнее и втискиваю спиной в рогатку, образованную двумя пятнистыми стволами тонких, потому что молодых, деревьев. — Довольна? — еще раз задаю вопрос, сильно встряхиваю и неосторожно прикладываю ее макушку о гибкую станину. — Отвечай, когда я спрашиваю. Стерва!

— Да-да-да! — вопит, зажмурившись. — А ты?

Я? Зачем она спросила?

— Я рад, что ты не вышла замуж, Тонечка, — наклоняюсь ближе, прикасаюсь своей щекой к ее виску, трусь о временами взбрыкивающую Смирнову, словно пухлощекий кот, старательно размечающий территорию. Мой запах — моя собственность — мой ареал обитания — здесь все мое. — Очень рад! Ты не должна была… Зачем?

— Я с тобой поспорила! — упирается ладонями мне в плечи, отталкивает, но я нахально напираю и сильнее вдавливаю ее тело между двух стволов. — Забыл, что ли? Склероз?

Нет, конечно. Как можно о таком забыть?

«Все прекрасно помню, но кровь мгновенно залила глаза и опустошила голову, ушла из сердца на хрен, зато, как полагается, прилила туда, куда не надо. Прилила тогда, когда я увидел, как Мантуров обнял Тоньку, словно уже имел на это право. М-м-м, твою мать!» — завожусь, но эти объяснения вслух не выдаю.

— Я ревную, Тузик, — прикусываю мочку ее уха и жду пищащего «звонка» о том, что цель достигнута и дама, спеленатая моими объятиями, ожидает следующего броска.

— Ай-ай-ай! Перестань!

Я ревную… Бешено и неконтролируемо! Она моя… Эти споры, подколы, шутки и загадки… Я так больше не хочу. Устал, да и вырос из нашей долбаной игры на детское слабо — «Осмелишься или так и будешь шланг сосать?». Слишком это мелочно, да, к тому же очень глупо.

Странно! Я оглох или выпал из реальности? В голове гуляет ветер, а мои предыдущие неблаговидные намерения куда-то странным образом испарились, зато повисло на языке простое предложение:

— Давай встречаться? — шепчу ей в ухо. — Тузик? Будем парой? Пошутим по-серьезному над нашими родителями, например? Представь, как они удивятся, когда увидят нас с тобой, гуляющими под ручку. Или…

— Пошел вон! — рычит и брыкается с остервенением.

— А что тогда между нами было, пока твой Мантуров не выкатил колечко на бархатной подушке? — скриплю зубами и телом на Смирнову напираю.

— Игра! — вдруг расслабляется и опускает руки. — Не фантазируй, Петя. Это все выдумки и неправда… Теперь еще совместный бизнес в небольшой довесок, сколько ты хочешь из моих кровных своих процентов? Это мы, по-моему, еще не обсудили.

Хм-хм? А сколько я хочу? Она не догнала, видимо. Конечно, всё! Стабильную и очень жирненькую единицу, чистоганом все сто процентов, а в качестве живого бонуса — ЕЁ!