Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 11 Петр

Горе тому, кто ее возьмет!

Как просто, и как, сука, верно. До жути прозаично, но в то же время охренеть как занимательно, а значит, пошло и до чертиков неприлично…

Что меня пугает? Или озлобляет, бесит, заставляет действовать неблагоразумно, истерично, немного грубо и… Твою мать! Очень опрометчиво, с большим количеством ошибок и недоделок… Отрадно знать, что я не двинулся мозгами, а всего лишь чуть-чуть поправил «флягу», насадив ее на свою башку, как долбаный стиляга — лихо, словно набекрень, выставив кудрявый вихор на обозрение в моей персоне всем заинтересованным дворнягам.

В нашем возрасте уже не секс — с защитой или без — страшит, а кое-что другое.

Что? Что? Что меня заводит и пугает, принуждая дичь творить и ошибаться день за днем…

— Я полагал… Я был уверен! Мы ведь обсудили с тобой все моменты, связанные с поднятыми лапками, отлёжкой на спине в положении «трахни меня, кто как пожелает», откровенным бездействием, ленью или долбанной прокрастинацией, если тебе угодно так представлять свою некачественную работу, и как следствие, прогнозируемый неудовлетворительный результат непрофессиональных действий адвоката. Петр!!! — отец вещает обманчиво спокойным и подозрительно тихим, но в то же время чересчур надменным тоном, изображая из себя огромного питона, строящего одичавшего в джунглях нечёсаного пацана с пометкой «ритн бай Редьярд Киплинг»; в очередной — откровенно говоря, я сбился со счету — раз распекая меня за безграмотность, топорность и халатность в исполнении своих обязанностей защитника, представителя стороны, ведущей спор или тяжбу с кем-либо, кого защищают, обвиняют или заставляют оправдываться, доказывая свою правоту и честность, на открытом заседании под божьим недремлющим справедливым оком «Вашей чести» в черной мантии, которая, чего уж тут, никого не красит, а стройных и красивых женщин — если этих строгих дам можно так назвать — превращает в грозовую тучу с внушительным набором влаги, которую подслеповатая Фемида в ее лице, фигуре и манере изложения выплеснет тебе за шиворот, если ты сошлешься не на тот параграф из цитируемой статьи закона или проморгаешь какой-нибудь ключевой момент в трактовке разрабатываемого дела.

— Я… Короче…

— Я не закончил, — он встает, коленями отталкивает свое кресло, вынуждая трон вращаться с бешеной скоростью, выходит из-за стола и мягкой, но угрожающей походкой направляется ко мне, сидящему перед ним с отрешенным взглядом и глупенькой — однозначно — недоразвитой улыбкой, растекшейся, как мачмала по дну дубовой винной бочки, на моем лице. — Какого хрена ты творишь? — усадив свой зад на край стола, расставив длинные ноги и уперевшись ладонями в колени, Гриша верхней половиной тела подается на меня, сверкая холодным и недовольным, даже злобным, взглядом.

Упираюсь каблуками в пол, немного откланяюсь от него, и вцепившись пальцами в подлокотники своего лобного места, скалюсь, как щенок, попавшийся на горячем, шиплю и несколько раз моргаю, словно ловлю перед батей кокетливый приход. Я флиртую с собственным отцом, строю недотрогу, идиота старательно изображаю, жеманничаю? В поте лица дурака играю или я такой на самом деле есть? Деревянный глупый парень, который потрогал девочку в неподходящий для нее и для себя момент? Буратино! Болван, засунувший свой нос туда, куда не следовало смотреть, а не то что со своим свиным рылом в ее калашный ряд упорно лезть.

Не надо было! Не надо! Не стоило мне тогда плескаться с Тоней в душе, потом тянуть ее в постель, играть с ней там, прикасаясь к нежной женской коже, рассматривая каждую черту, рисуя пальцами по телу и облизывая потаенные участки, доводя до исступления мерзавку, которая, улыбаясь богатой итальянской бабой без бровей бесконечно повторяла, что я:

«Слабак! Слабак, но не мужик! Обыкновенный доходяга! Ты проиграл, Петруччио! Я победила! По-бе-ди-ла… Признай, пожалуйста!».

Шавка дергала ногами и сводила вместе бедра, сильно выгибая шею, цепляясь всеми десятью пальцами на своих ручонках в резное изголовье кровати, когда старательно подмахивала, насаживаясь глубже своей плотью на мой гуляющий по ее промежности язык…

— Ты… — отец щелкает пальцами у меня перед носом и следит за реакцией того, кого уже битых полчаса в этом кабинете распекает. — Ты…

— Не напирай на меня, пожалуйста, — хриплю, скулю, шепчу, сильно растянув губы и сведя вместе зубы, полируя кончик своего языка о внутреннюю эмаль лопаток и резцов, словно я получил непоправимое увечье при встрече с жестокими компрачикосами* в каком-нибудь лесу, когда от бабушки с лукошком уходил, передав старушечке привет от родителей, ее детей, духовыми пирожками, например, с картошкой.

Сейчас я… Велихов Гуинплен*!

Но никак не Петр, не сын великого отца, у которого инфаркт вот-вот случится от осознания того, какая я все-таки бездарная, ленивая и непрофессиональная херня!

— Что происходит? Поговорим? У тебя проблемы? В молчанку играть надумал? Петр?

— Все очень хорошо.

— Неудовлетворительный ответ. Что случилось?

— Какой есть! Ничего не случилось.

Отворачиваюсь от него и несколько секунд таращусь, не моргая, в панорамное окно в кабинете босса, который намерен меня уволить или, что будет гораздо проще, во сто крат эффективнее или рентабельнее с экономической точки зрения, собственными руками, почти по-гоголевски, придушить.

— Ничего, ничего, ничего, — повторяю, отталкиваюсь мягко и отрываю от сидения свой зад. — Я могу…

— Идти, по всей видимости? Я правильно закончил твою мысль?

— Что-то еще? — ухмыляюсь, опускаю голову и исподлобья рассматриваю своего отца. — Все и так понятно. Я не приношу доход в бюджет, в твою компанию, а стало быть…

— Возможно, ужин в кругу семьи тебе поможет. Сегодня, м? Чего с этим тянуть? Что скажешь, Велихов?

— Решил заручиться поддержкой матери? Добавить любви и нежности в юридический салат? Такое легкое капрезе по-велиховски? Мама в курсе, что ты планируешь еще одного едока? Я вообще салаты не люблю…

— Перестань язвить. Тем более, когда говоришь о маме. Ну? Что скажешь? Возражения?

Отнюдь! Я привык вообще не возражать. Только вот обсуждали с ним мою профессиональную непригодность, недалекую стратегию и не производящую финансовый выхлоп тактику. «Не возражаю» — не потому, что не умею, а потому что…

«Бля-я-я-я! Я так устал» — прикрыв глаза, про себя громко выдыхаю.

По-моему, сегодня пятница! А это значит, что согласно расписанию намечается обычная вечерняя смена за прилавком в «Шоколаднице». Там я и поужинаю, и развлекусь, если настроение хозяйки это мне позволит. Спокойно объяснюсь с Антонией и… Помирюсь с непримиримым другом, с которым не так давно очень неспокойную ночь провел.

— Егор встречается с Тосиком? — отец кивает в стеклянную прозрачную стену своего кабинета, тем самым заставляя меня взглянуть в том же направлении, в котором сейчас замерли его слегка прищуренные глаза. — Ты знал? Вот это да! Как так вышло? Они что, знакомы? Это… Ничего не добавишь? Я, бл, удивлен, если честно. Какая-то игра, сын? Очередное детское слабо, да?

А что я должен на это все сказать?

Да — они встречаются!

Да — я знаю, прекрасно понимаю, отдаю себе отчет и даже ясно вижу — я ведь не слепой.

Да — так вышло и так бывает!

Да — это я их познакомил! Собственными руками свел и дал добро на отношения. Почти благословил! Так же это называется? Выступил посредником или глупой сводней. Сосватал лучшего друга шальной девице, с которой перед этим, как будто протестировав продукцию, переспал. Проверил, так сказать, товар лицом и жопой, устранил недоработки и подписал гарантию на обслуживание; если вдруг что не заладится, Мантуров может отослать игрушку, а я внесу поправки и перенастрою ее зад под его элитный член. Или я тупо сдался и поднял лапки, затем принял всю ту же, уже привычную для меня, позицию на спине и вот, по факту, получаю наслаждение от того, что вижу. И тут такая же херня! Что я, твою мать, вообще творю? Дела сливаю, свой организм травлю и в какие-то дурные игры с Тузиком играю.

С открытым ртом Смирнова разглядывает длинный коридор конторы, по которому проходит, схватившись за руку Егора, словно за живой спасательный круг. Боится, что ли? Безграмотная недоумевает от масштаба предприятия? Меня, пожалуй, ищет? Или предвкушает неприятную встречу, когда я выскочу, как черт из табакерки, с намерением тупо испугать ее?

«Я ведь не выдам тебя… Такого в планах вообще нет. Не выдам, не выдам, стерва… Все кончено?» — гоняю по черепной коробке дурную мысль.

Всего четырнадцать дней, как она сказала:

«Отлично! Ну-у-у… Пока, Пиноккио! Я позвоню, как…».

«Писька засвербит?» — плюнул ей в красивое лицо и получил еще одну затрещину, каждую из которых я получаю от эмоционального и драчливого Тоника, словно заслуженный кэшбек, после осуществления очередной денежной транзакции — при покупке кофе в картонном стаканчике, например.

Шваль! Потаскуха гребаная! И месяца, бля, не прошло, как она уже вертит новую жертву на своем тощем вертеле. Мы разве с ней закончили? Не помню, чтобы отдавал приказ на остановку кампании в связи, как вполне возможный вариант, с исчерпанием бюджета или недостаточным прогревом аудитории, приготовившейся вкушать все, что мы намерены навешать им на нос и уши при нашем представлении.

«Игра еще идет, Антония. Твой фортель с Мантуровым я запросто переживу. Если глупостей с мальчиком не натворишь, то все забуду и прощу» — про себя в своей башке кричу.

Дешевый трюк и неудачная попытка девки вызвать мою ревность. Так ведь это называется? Или я путаю понятия? Я цельная личность с адекватной самооценкой и разумным чувством собственного достоинства. Такими дешевыми фокусами меня не напугать и не сбить настрой. Я не ревную, не ревную, не ревную… Просто охренительно противно за этой скучной и дешевой картинкой наблюдать. Она чего-то добивается? Желает еще что-то мне доказать…

Она сама! Сама ко мне залезла в душевую кабину в тот чертов вечер. Помню, как, уперевшись ладонями в кафельную плитку, стоял под теплыми струями воды, открыв свой рот и по-собачьи высунув язык. Лишь на одну секунду прикрыл глаза, как тут же почувствовал, что в тесном и прозрачном из-за плексигласа помещении больше не один.

«Не поворачивайся!» — по-детски крякнула Антония. — «Петруччио смотри перед собой! Ну!».

«Что случилось?» — таращась на водяные брызги, отскакивающие от моей башки, я задал ей простой вопрос.

«Хочу с тобой побыть» — ее грудь коснулась моей спины, а я непроизвольно втянул живот и дернул членом, словно выдал одобрение своей хозяйке на то, что она намерена сотворить со мной.

Смирнова трогала губами мою спину и рисовала пальцем по лопатке, повторяя рисунок огромной татуировки, которую я давным-давно, еще в студенческие годы после очередного спора с этой стервой, себе по глупости набил.

«Это улитка? Или какой-то закручивающийся лабиринт? Винтовая лестница? Воронка, ракушка или водоворот? Господи, она такая большая!» — шептала Тонька.

«Зачем ты пришла, Тузик?» — вполоборота задал ей еще один вопрос.

«Рукой не считается, Петруччио. Это очень больно ранит и сильно обижает женщину. Ты унизил меня. Грубо лапал, насухую взял, словно я дешевка… Я тебе совсем не нравлюсь? Внешность не устраивает или то, что я много говорю, раздражает? Я могу молчать… Тебе нужно об этом мне сказать. Я прикушу язык. Велиховчик?» — поскуливая и протягивая гласные, напрашивалась на почти психологическую задушевную беседу.

«Не надо. Перестань!» — задыхаясь и захлебываясь водой, ей грубо отвечал. — «Выйди, пожалуйста. Прокукарекаешь своим, что я был с тобой. Если они начнут выпытывать подробности, то придумай что-нибудь, а я все подтвержу на очной ставке! Что еще? Было хорошо, спасибо, Ния! Но…».

«Совсем-совсем? Не красивая, да? Это из-за моих глаз? Я не глазливая, Петенька. Я… А хочешь, я закрою их, если это расслабит тебя. Пугаю, да? Посмотри на меня, пожалуйста» — канючила Смирнова. — «А это было больно?» — и ткнула своим острым пальцем в центр чернильной воронки, закручивающейся в ураганный глаз на моей спине.

Очень! Я просто больше не смог словесную пургу терпеть! Повернулся к Тоне и, обняв ее за талию, прижал к себе. Мы целовались, словно пожирали внутренности друг у друга: больно стукались зубами, от чего конечно же стонали и кривились; затем вынужденно немного откланялись, отступая и снижая градус половой атаки, но через три, две, одну секунду, собравшись с духом и усмирив орущую об обещанном ей наслаждении плоть, заново набрасывались друг на друга; грубо терлись носами, скулами и подбородками, подстраиваясь под анатомические особенности, затем кромсали губы, втягивая и прикусывая мякоть, сосали и облизывали половинки, щекотались, наслаждались и наедались тем, что было подано на основное блюдо в наш вечерний «стол».

Она, привстав на цыпочки, тянулась и с нескрываемым удовольствием, однозначно добровольно предлагала свое тело мне. Это не было принуждением, насилием или жестокой мерой воздействия одного человека в отношении другого — например, физически слабой, нежной, мелкой женщины и здорового, крепкого и сухого мужика.

Антония неторопливо ласкала мое тело, гладила руки, опускала свои мокрые горячие кисти мне на талию, затем проходила ниже, невесомо, почти не прикасаясь, обводила своими пальчиками ягодицы и, сжимая, обрабатывала мой член. Она дрочила мне, пока я тоже самое делал с ней. Мы трахали друг друга безопасным способом — так мне казалось в тот момент. На этом все должно было закончиться: ее вздохи, стоны, красная, словно в потнице искупавшаяся, нежная шкурка, ритмичные сокращения внутри, закрытые глаза с трепещущими намокшими ресницами и шепчущие бессвязную чушь розовые, опухшие от собственных укусов, мягкие губы, моя сперма у нее в руке и быстрый, словно жалящий, ранящий, обжигающий поцелуй в кожу на маленьком плече. Да! Это был финал, конец и приятное завершение слишком длинного рабочего дня. Но…

Мы, черт подери, с ней все продолжили в кровати! И в этом я стопроцентно виноват. Мне надо было уйти на свой диван, а я понес завернутое в махровое полотенце крохотное тельце на спальное место, где она в какой там по счету раз в сексуальный оборот взяла меня.

Тварь!

«Полижи мне…» — ее последние слова, которые я услышал, когда укутывал под одеяло стерву? Ее слова? Или мне послышалось и, сука, чертовщиной показалось? Околдовала…

Тварь!

— Они познакомились у меня, па. Новый год, моя квартира, Смирновские девицы, их мальчики — Ярослав и Константин, и наш Мантуров Егор.

— Красивая пара, — как будто не слушает меня, зато провоцирует и нарочно продолжает говорить о том, о ком я не хотел бы разговор вообще вести.

— Я в этом не разбираюсь.

— Угу… — отец мычит и крутится в пространстве. Отмирает от случайного наваждения и еще раз предлагает. — Так что с ужином? Мы договорились? Посидим, как в старые добрые времена. Вчетвером?

— Сашка будет?

— Ему придется присоединиться к своей семьей. Сыновий долг, как-никак!

То есть у братца определенно имеются большие планы на пятничный вечер и, возможно, все последующие выходные дни, а тут случайно выплывает жареный зефир на свечном фитильке и идиотский смех по поводу глупого анекдота, который нам, задыхаясь от нетерпения, обязательно расскажет мама. Потренируется на наших ушках, а потом вставит как будто бы очередной экспромт в свой эротический роман с незамысловатым сюжетом, где он, главный босс-герой безответно страдает за ней, а она, роковая красотка-героиня, его, например, издеваясь, половину книги безбожно стебет. Маме не дано смешить людей, а она, бедняжечка, отчаянно пытается и желает вознести юмористический уровень современной прозы просто до небес. Только вот, зачем?

Да и вообще, когда мамуля улыбается, отец серьезнеет просто-таки на глазах и сильно напрягается, затем принимает очень низкий старт и по всем признакам готовится марафон бежать. Ничего хорошего не жди, когда Наталья Юрьевна прищуривает один глаз, а второй закатывает, припоминая папкины грешки, за которые ему придется понести незамедлительное наказание. Когда мама изображает веселье и шутит, это значит, что все Велиховы мужского пола на что-то нехорошее подписаны и заочно к чему-то неожиданному приговорены. Так мы один раз, шутки ради, попали на встречу с ее читателями. Нет! Было очень круто, пока ее почитательницы не изъявили желание — все, как одна — сфотографироваться с любимыми мужчинами их «Велиховой Тусечки». Мама разрешила, словно продала свою семью в рабство на галеры веслами грести, а я все то время вынужденной и спонтанной фотосессии терпел щипки за свою задницу от крайне впечатлительных особ. Какая-то милашка-неваляшка, между прочим, осмелилась засунуть в задний карман моих джинсов номер своего телефона с пятью банальными словами:

«Мальчик, позвони мне! Я Агата…».

Ну да, ну да! Так я и разбежался. Но всем было весело, спокойно и отрадно. А нам потом еще и радостно от того, как умилялась и вздыхала наша мама, когда подсчитывала прибыль от продажи книги, ради которой я собственной жопой рисковал, подставляясь под жестокие щипки. И это все как будто «шутки ради». Мама — злобный Арлекин, но не безобидная и маломобильная Черепашка!

Тогда ответ один — пожалуй, нет! Я не смогу подгадить Саше и вместе с этим подвести Смирнову, не придя в чертов магазин, а потому:

— Я не приду. Дела и…

— Ты обижаешь маму. Петька, это как-то… Не помню за тобой таких боков.

— У меня работа в «Шоколаднице».

— Смирнова — грозная шефиня?

— Нет.

— По-моему, прекрасная возможность отпроситься, пока Тосик здесь.

— Я заеду завтра, па.

— Не заедешь ведь? — подмигивает и ухмыляется. — Взрослые сыновья — отрезанный ломоть. Пиздец… Прости-прости…

— Сыновья? То есть если бы у тебя было две дочери, то…

— Я ничего не утверждаю. Но… — головой качает, подтверждая свое «но».

— Спроси у Алексея и Сергея, каково иметь двух мелких баб в своем гнезде. Думаю…

— Тише-тише, завелся. Ты такой колючий, Петька…

Я не закончил! Не закончил с ней, черт бы ее подрал.

Ведьма!

Мелкая сука!

Провокатор, манипулятор!

Лгунья!

Дешевка!

Проститутка…

— А сейчас я могу идти? — закрываю глаза и наклоняю голову, прижав ухо к своему плечу.

— Плохо себя чувствуешь? — старший укладывает ладонь мне на как будто специально выставленное для этого другое плечо.

— Отлично, — вздрагиваю от сильного прикосновения мужчины, которого в очередной раз подвел, не выиграв дело. — Пап? — поднимаю голову и открываю глаза.

— Да?

— Мне нужен отпуск. Это возможно? Именно сейчас!

— А чем займешься?

— Какая разница?

— Если валяться на диване, то…

— Это, что ли, важно? — прищурившись, обращаю на него свое лицо. — При написании заявления я обязан указать все действия, которые буду производить? Сколько раз и конкретно с кем?

— Поедешь куда-нибудь? Не опошляй, пожалуйста. Помни, с кем тут разговариваешь.

Я разговариваю с таким же мужиком, каким и сам являюсь. Зачем мне отпуск? Я хочу выспаться и… Потрахаться от всей своей души. Плевать мне на запреты, рекомендации и результаты анализов, которые потом придется сдать. Я орально трогал Тоньку, возможно, наградил собой. Или… Сюрприз ей будет, когда у девочки зачешется внутри и между ног. А там и Мантуров подхватит мою «весть». М-м-м, я должен ей сказать? Должен сообщить о том, что не здоров, о том, что потерял контроль, когда ее лизал. Она спровоцировала, заставила, опоила:

«Тосечка Смирнова Петьку Велихова изнасиловала!» — прекрасный джингл на их змеиной радиостанции. Крошки посмеются, когда подробности той ночи будут за стаканом апельсинового сока обсуждать.

— Это важно? — через зубы еще раз задаю вопрос, на который пока не получил ответа.

— Тур купил?

— Забудь! — отрезаю.

Вздрагиваю всем телом, словно оторопь снимаю, носом забираю огромное количество воздуха, растягиваю до бешеных размеров свою грудную клетку и поднимаю ногу, чтобы сделать первый шаг к двери, ведущей на свободу из кабинета очень злого босса.

— Две недели! Согласен? Хватит для гулек? — в мою спину произносит.

Вполне!

— Маловато, — хмыкаю и тут же добавляю, — но четырнадцать свободных от твоего внимания и носа собственных дней — все же лучше, чем вообще ничего.

— Не пей только!

Спасибо за мудрое напутствие, мой любимый папа…

Пока вожусь с байком, настраивая зеркала и протирая запотевший топливный бак, краем глаза замечаю, как Егор подсаживает в свою машину хихикающую Нию, как неторопливо поправляет ее задравшееся пальто, затем наклоняется, возится с женскими ногами, вылизывая, вероятно, носки ее сапог. Затем он распрямляется, заводит руку за ее плечо, растягивает ремень безопасности и почти укрыв собой мерзавку, защелкивает карабин.

Они целуются? Ни хрена не видно. Уперевшись ногами в землю, я приподнимаюсь в своем седле и вытягиваюсь в полный рост, чтобы все интимные подробности рассмотреть. Что-то старичок очень подозрительно застыл, отклячив тощий зад и выставив, как ширму от любопытных глаз, свою широкую спину, упакованную в черное короткое пальто. Разбить детишкам сладкую идиллию и проквакать им о том, что еще как будто неподходящее для эротических событий время, да и место чересчур открытое — они тут, как на холсте эксгибициониста, бери в руки вялый член и, поглядывая на парочку Мантуров-Смирнова, быстренько дрочи:

«Не время для разврата, соколята! Быстро разбежались по своим углам».

Я все же сдерживаюсь в своих намерениях и, зажмурившись, низко опускаю голову. Закусываю воротник своей кожаной куртки и катаю на зубах крупную собачку железной молнии, кое-что припоминая, вытаскивая на свет Божий, пред свои светлы очи, откровения и похоть, одномоментно подключая звуковое сопровождение прошедших две недели назад пикантных сцен из наших со Смирновой веселых приключений.

«Тонечка… Тонечка…» — поочередно прикладываясь губами к ее соскам, имя непрерывно повторял. — «Тузик, тебе хорошо со мной?».

Она помалкивала и мотала головой, словно билась в лихорадке, сжимала в кулачках простынь, выгибаясь и раздвигая ноги, предлагала мне свое нутро.

Розовая, аккуратная, гладкая, немного влажная… Усевшись на колени перед этим дивом, я водил рукой по блестящим складкам, специально задевая бугорок в сочленении ее… Рогатки? Антония звенела телом при каждом прикосновении и подавалась своей промежностью на меня вперед.

«Петя-я-я-я» — крутила шею и, разглядывая меня из-под своих опущенных ресниц, жалобно просила. — «Пожалуйста. Чего ты ждешь…».

Я нагло протолкнул ей внутрь свой средний палец. Смирнова пискнула и поджала пальчики на стопах.

«Что ты, что ты, что ты делаешь?» — заикаясь, причитала. — «Я почувствовать тебя хочу…»

Я не могу… Не могу! Я не могу не потому, что не хочу, а потому, что…

— Вы отъезжаете, молодой человек? — спрашивает у меня какой-то незнакомый человек. — Я хотел бы…

Ух ты! Как он в точечку попал.

— Да-да, одну минуту, — улыбаюсь парню и быстро ставлю ногу на акселератор, затем прокручиваю ключ в замке зажигания и, оттолкнувшись от бордюра отъезжаю от того места, на которое уже нацелился другой клиент.

Байк грубо рявкает и тут же замолкает. Грудной баюкающий звук его мотора гипнотизирует и заставляет заново вытаскивать из укромных потаенных уголков моей памяти то, что между нами происходило, когда она просила, а я, как ревностный служака, выполнял, резвясь с Антонией на моей кровати, отыгрывая ее дебильное пари.

«На этом все, Петруччио» — проголосила Ния поутру, когда я попытался прикоснуться к ней, прижавшись своей грудью к ее спине, заглядывая через мелкое плечо и посматривая в содержимое глубокой миски, в которой она несколько яиц железным венчиком старательно гоняла.

«Я не настаиваю на большем. Пожалуй, надо отдохнуть» — прогундосил, уткнувшись носом ей в затылок. — «Было очень…» — и начал вдруг сильно заикаться, подбирая правильные эпитеты, намеренно тормозил язвительный поток, подкатывал глаза, закусывал до крови губы, скулил и глупо экал, но все же что-то выбрал, потому что вслух сказал — «очень круто, Тосик. Скоро повторим, щенок».

«Как ты сказал?» — она резко повернулась и, прищурившись, стала взглядом расчленять меня, как гниду или врага народа, посмевшего позариться на что-то общественное и забрать себе в исключительное пользование.

Я поднял руки, добродушно улыбнулся, затем подмигнул ей и шустро сделал несколько шагов назад. Берег лицо, ведь в тот предыдущий вечер дважды схлопотал по наглой роже: во-первых, за ручные ласки у «Богдана», а во-вторых, за попытки объяснить ей, что все, чем мы занимались, фехтуя воздух и дырявя латексного болвана, считается именно тем, чего она так страстно добивалась, повышая ставки на пари. Но нет же, ей оказалось этого мало, и Смирнова решила ночью все сначала повторить.

«Тонь…» — я мямлил, демонстрируя идиота, и старался не смотреть в ее глаза, которые как на грех, искали встречи и моего открытого взгляда. Я не рисковал и прятал то, что Смирнова могла и выскоблить, если мое моргание пойдет не в нужную для Тузика масть.

«На этом все! Я выиграла спор, поэтому… Отвянь!» — внезапно истерически захохотала.

«Спор?» — переспросил, хотя отлично знал, о чем она говорит. Талдычила об этом, не скрывая истинной цели своего нахождения в моей квартире. Я был титаном, строил полового бога, держался молодцом, а под конец позорно слился ей в ладонь.

Слабак-герой! Мама бы об этом написала, подобрав поучительное название роману и достойно представив события, через которые ее сын прошел, забыв о принципах и наплевав на крепкую дружбу наших с Тузиком семейств?

«Засчитываю эту ночь, как полноценный, я бы еще добавила долгожданный, секс. Петруччио, мерси! Завтракать садись. Чего ты рот раскрыл?» — пропела елейным голоском и пошло ухмыльнулась.

Стерва!

Распахиваю входную дверь в шоколадный магазин и, грубо буркнув приветствие кассиру, направляюсь в подсобное помещение, в котором напевающая и пританцовывающая Тонька надевает через голову темный фартук с логотипом своей шоколадной фирмы и вслепую завязывает тесемки, прикасаясь к пояснице.

Приближаюсь к ней, задерживаю дыхание и прикрываю на одно мгновение глаза. Затем резко выдыхаю и сразу предлагаю помощь.

— Позволишь? — тут же перехватываю ее пальцы, медленно сжимаю, перекатываю суставы и мягко убираю женские руки от завязок. — Я справлюсь. Это не космический корабль.

— Петь, — выставив свой профиль, тихонечко скулит, — привет.

— Как дела, Смирнова? — вожусь с тонкими узлами.

— Нормально. Ты пришел?

Естественно! Ей-богу, как в детстве. Считает, что сможет тем, что между нами было, смутить и отвратить меня. Глупая и все же недалекая девчонка.

— Сегодня пятничный вечер, Тузик, моя сверхурочная смена. Два часа барражирования по рядам и стабильная копеечка мне в карман. В чем дело?

— Ни в чем, — бормочет и быстро отворачивает свой нос.

Вот и хорошо!

— Как Егор?

— Что? — опять вполоборота отвечает вопросом на вопрос. — Что Егор?

— Как у Мантурова дела?

— Что?

По-моему, нужно дать определенную подсказку, а то мы до конца этого дня будем перебрасываться фразами из разряда:

«Я ему „что“, а он мне „чего“, вот я и говорю, почему он „чего“ не „кому“, да не перед „кем“!» — такая головоломка для тех, кто с нашим языком в частности и пониманием вообще на большое уважаемое «Вы»!

А посему:

— На вопросы о состоянии дел, Ния, нормальные и воспитанные люди отвечают:

«Спасибо, все нормально, хорошо, пучком, великолепно, грандиозно, отлично или не очень».

Особо говорливые излагают подробности, о которых их на самом деле не спрашивали. Поэтому — «нормально» или «не очень»? Что выбираешь? Две позиции — особо не разгуляешься. Ну?

Ты ведь, стерва, две недели с ним встречаешься. Четырнадцать дней… Сразу приступила к новой жертве, расправившись со мной:

«Хрен тебе, Смирнова! Я оттрахан, но не побежден».

Между прочим, я кроме ручного управления с «мальчишкой» так ни черта от Тузика не получил:

«Мне было плохо, Ния, и я вообще тем сексом был не удовлетворен!»

И слава Богу, откровенно говоря. Смешно я выглядел, когда бы силком оттягивал от своего паха девчонку, выставившую колечком губы, чтобы взять в рот то, что мужики старательно оберегают, но, обхватив свою мошну огромным кулаком, быстренько затаскивают туда же улыбающимся девчушкам, стоит последним пошло облизнуть надутые губища или, не дай бог, бросить застенчивый взгляд вниз. Мой бы отказ в минете стопроцентно вызвал подозрения, а так, я вроде молодцом. Правда, чувствую себя паршиво, словно использованный презерватив, как будто бы участвующий в сексуальной вакханалии, но захлебнувшийся отработанным белком.

— Что сегодня делаем? — поправляю аккуратный бантик. — Чем озаботишь этого работника?

— Ты… — Смирнова поворачивается и странно искривляет свое лицо.

Поплакать захотелось? Или очередную роль играет?

— Стоп, Ния! — поднимаю руку и выставляю ей под нос ладонь. — Ничего не было. Ясно?

— То есть?

— Ты не изменяла и не предавала. Чиста, как стеклышко…

— Что ты мелешь? — по-моему, весьма правдиво недоумевает.

Да неужели? Невдомек паршивке?

— Очевидный факт. Ты же спала со мной…

— При этом не встречалась с Егором, — ставит руки себе на пояс и вздергивает подбородок. — Что за…

Гордость, заносчивость, надменность или откровенный цинизм, вкупе с эмоциональной инвалидностью? Бедняга не отдает себе отчет в том, что натворила, когда устроила мини оргию со мной.

— Я этого не знаю, а болван, по всей видимости, и не узнает. И вот тебе мой дельный и бесплатный совет: не ляпай в его компании о том пари, на котором ты получила оргазм, когда этот Велихов обрабатывал тебя, если я не ошибаюсь пару-тройку раз.

— Ошибаешься! — визжит, обжигая взглядом.

— Тихо-тихо. Я пришел сюда работать, а не отношения с тобой выяснять. Мне все равно, что там с Егором в твоих грандиозных планах и на скупой повестке дня. Не приглашайте меня на ваши ванильные пятиминутки и утренние столовые планерки. Договорились?

— Хам!

Возможно! Но:

— Но все же я хотел бы не вспоминать определенные события. И поверь, — хмыкаю и окатываю Смирнову волной пренебрежения и ненависти, — ни один нормальный мужчина не захочет, чтобы его по-честному посвятили в подробности интимной жизни избранницы, с которой у него типа серьезные отношения.

— Типа?

— Хм, — приставляю указательный палец к верхней губе и ногтем поддеваю кончик своего носа. — Хм-хм, пожалуй.

— Что это за «хм-хм»? — Ния подходит ко мне и, задрав голову, пытается поймать мои глаза. — Смотри на меня, Буратино.

— Меня зовут Петр, — убрав ото рта руку, глухо рычу, акцентируя ее внимание на последнем слове, обозначающим мое имя. — Петр, Петя, Петенька, Петька…

— Хм…

— Не «хм»!

— Буратино! А все остальное под настроение.

— Считаешь, что вытянула счастливый билет? — подмигиваю.

— Ты о чем?

— Установим срок ваших отношений? Согласна?

— Пошел ты, — намеревается развернуться и уйти, но я успеваю поймать ее за локоть и подтащить к себе. — Что ты делаешь?

— Ты ведь в браке не заинтересована, Смирнова.

— Что?

И снова именительный падеж, но не винительный же, в самом деле.

— Желаешь еще одно пари? — вкрадчиво ей предлагаю.

— Пусти! — Тузик дергается, пытаясь освободиться и трусливо в торговый зал сбежать. — Ну? Велихов! — затем вдруг, похныкивая, произносит. — Пе-тя…

— Ваши отношения через парочку недель пойдут на спад. Рейтинг пары, подающей надежды, быстро скатится и достигнет дна, а очки, заработанные Егорычем, вероятно, вниманием и собачьими глазами, которыми он без конца пялится на тебя, как идиот на блажь, сгорят. Вернее так! — еще ближе приближаю ее к себе, заставляя выгнуться в спине и упереться животом мне в пах. — Он надоест тебе. Знаешь, почему? — подмигиваю и нездоровым взглядом всматриваюсь в лицо Смирновой. — Отвечай! — грубо дергаю ее, трясу, как куклу.

— Перестань, — всхлипывает, закрывает глаза и тяжело вздыхает. — Что с тобой? Ты такой…

— Знаешь, почему? — приближаю к ней свое лицо, утыкаюсь лбом в маленькую переносицу и давлю со всей силы, на которую еще способен, наклоняю Тузика, располагая ее тело параллельно полу. — Знаешь, знаешь? — шиплю.

— Нет! Нет! Нет! — пищит, кулачками упираясь в мою грудь. — Мне больно. Что ты делаешь?

— Он чересчур порядочный, Антония. Это сраный интеллигент в каком-то там колене. Егор воспитан по-другому. Он не Велихов и не Смирнова. Его фамилия Ланкевич, а Мантуров — укор отцу за то, что типа бросил мать. Хотя, хотя, хотя… Вы, стервы, во всем сами виноваты, но вы же нежные цветы, а у нас, у подлецов, чумазые и грубые рыла. Кто недоразвитых принимает во внимание, когда выслушивает обвинительную речь, таких наш справедливый суд признает недееспособными, а значит, неподсудными, но это не мешает вам стричь купоны, называя их моральными отступными или алиментами на содержание общего ребенка. Вы так страдали, когда жили со скотиной. Ладно уж, — злобно ухмыляюсь, — возьмем и этот грех на душу. Вы святые, святые… Матери наших детей и подруги жизни. Вы светочи в царстве вечной тьмы. Вы…

— Петя, перестань.

— Так вот! Егор скорее женится на тебе, чем… — встряхиваю Смирнову и слежу за тем, как безжизненно раскачивается ее голова. — Чем бросит или расстанется? Хотя такую, как ты нужно проучить и раскрыть глупому глаза. Дрянь!

— Зачем ты оскорбляешь меня? Я…

— Пари? — шиплю ей в губы.

— Какое?

— Хочу половину твоего заведения.

Интересно, Тоник спросит, какого из или будет строить нежную фиалку, выкатывающую по ночам свой тонкий аромат? Ночная бабочка из нее откровенно никакая. Я вот не раскушал, если честно, а в то утро ей из вежливости с три короба наврал.

— Что? — трепещет ресницами и не рискует посмотреть на меня.

— Ты не устала роль играть? Здесь же никого нет! — ослабляю свою хватку и поднимаю Нию, притягиваю к себе и сильно обнимаю, обхватив затылок, ее лицом еложу по своей груди. — Никогда не будешь счастлива с Егором, потому что ты не умеешь доброе ценить. Не отличаешь интерес, симпатию, от заискивания, считаешь, что все тебе должны, ты…

— Отпусти меня, пожалуйста, — ноет Тоник.

— Ты не выйдешь за Егора, даже если он предложит. Если совесть у тебя есть, Смирнова, то ты оставишь Мантурова в покое.

— Я…

— Ты бессердечная, насквозь прогнившая и злая. Могу поспорить, что…

— Принимаю!

Недослушала? Так от меня устала? Или…

— Я получу половину «Шоколадницы», если ты откажешь горемычному и уйдешь в закат?

— А если…

— В противном случае уйду я.

— Навсегда? — зачем-то временной отрезок уточняет.

Так надоел? Противен? Ненавидит? Что за отношения? Пиздец! Ни хрена не понимаю.

— В чем твоя проблема, Тоня?

— Навсегда, Петруччио? — дергает меня за воротник куртки, которую я так не снял. Спасибо за то, что в шоколад и патоку байкерской косухой не залез.

— Навсегда.

— По рукам, — отталкивает меня и тут же выставляет руку.

— Отлично! — пожимаю теплую ладонь и…

Быстро отпускаю!

*компрачикосы, *Гуинплен — отсылка к роману Виктора Гюго «Человек, который смеется» (Петя — начитанный, черт возьми, мальчик). Компрачикосы — преступное сообщество (насчет подлинности и исторической составляющей ничего не берусь судить) торговцев детьми, физически уродующих маленькие души и завышая при этом стоимость своего живого товара, предназначенного для увеселения зевак, посещающих, например, представления цирка физических недостатков (не хочу писать цирка уродов — грубовато звучит, хотя суть одна и та же). Гуинплен — тот самый «человек, который постоянно смеется». Так выглядит наш герой после неоднозначной встречи с разноглазой Нией! Околдовала бестия!