Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 21 Петр

— Сегодня не через… Хм-хм? — она подкатывает глаза и кивком указывает куда-то неопределенно вверх. — Решил проявить почтение, Петруччио?

— Очень смешно, — сквозь зубы отвечаю и странно мнусь, переступая с ноги на ногу возле открытой для меня двери.

Да уж! Мои геройства даром не прошли и будут вспоминаться, видимо, до тех пор, пока исполнитель, то есть я, не отчебучит что-нибудь иное и не перебьет первоначальный рекорд, который сам же неожиданно поставил. Случайно, случайно! Невзначай. Не знаю — честное-пречестное слово, что на меня тогда нашло, но я дважды незаконно, наглой контрабандой, с нарушением территориальных границ дворца Смирновых, посетил комнату Тоньки и оба раза — так совпало — не через центральный вход.

«Нет, нет, нет, ни в коем разе! Да ты мелкая острячка, как я погляжу» — похоже, с Юлой мы не найдем общий язык.

Никогда! Не критично и не смертельно, а как-нибудь такое горе я переживу.

— Привет, Смирнова номер один, — скалюсь ей, как идиот.

— Номер один? — удивленно изгибает бровь и надменно поднимает верхнюю губу, показывая маленький клычок.

О! Хиленькая угроза, но очевидное пренебрежение и слабенькая, но с перспективой, ненависть. Все читается и ни капли не скрывается. Но… Но… Но милой, нежной, эмоциональной и сверхчувствительной Юленьке слишком далеко до ее сестрички. Старшая красотка — мягкая и чрезвычайно человечная натура. Она скроена, заточена на общение с людьми, по крайней мере, Юла способна на сочувствие, на оказание посильной или непосильной помощи, и всегда готова подставить свое худенькое плечо страждущему и нуждающемуся в том. Юля — большое и горячее сердце этой семьи, а Тоник — холодный жесткий разум и чрезвычайно точный и продуманный расчет. Родные сестры разнятся по многим составляющим. Например, диаметрально противоположные характеры и темпераменты, внешности и собственное мировоззрение. Однако в то же время есть в них что-то общее, почти неуловимое, но стопроцентно присутствующее, кроме фамилии, естественно. Аура таинственности, флер женственности, странная симпатия — ядовитый шарм и отравляющая мужчин, способных даже слабо двигаться, чертова харизма.

— Ничего такого, без подтекста, без скрытой истины. Ты первая по праву рождения, значит, — подсовываю ей под нос букет цветов, — тебе, Смирнова.

Не ожидала! Бедненькая. Сейчас, вот-вот, по-моему, прольет слезу. Мне бы посмеяться: громогласно и от всей души, но я, как истинный джентльмен, держусь, поскрипывая зубами и то и дело поджимая губы.

— Спасибо, — она немного заикается — от неожиданности, вероятно, но то, что ей протягиваю, конечно же, берет. — Очень красивые.

Женщины любят цветы и постоянное внимание. Такая вот прописная истина, известная каждому представителю мужского пола почти с молодых ногтей. Я не исключение, естественно, а Юлька алеющими щеками, бегающими глазками, смущающимся лицом, погруженным в шапку ярко-розовых бутонов, источающих тонкий аромат, который может уловить исключительно женский нос, все точно подтверждает.

— Проходи, — отступает от двери, струной вытягивается возле полотна и свободной от букета рукой указывает, куда я могу проследовать, когда переступлю порог.

Меня упрашивать не надо: шагаю смело и осматриваюсь по сторонам.

— Добрый вечер! — откуда-то, по-моему, с правой стороны раздается взрослый женский, приятный и спокойный, но как будто немного уставший, тихий голос.

А это Женя! Евгения — мать Нии и Юлы, жена Смирнова.

— Прошу, — протягиваю ей второй букет, ничем не отличающийся от того, который только что передал в руки ее старшей дочери.

— Спасибо, — шепчет и принимает знак моего внимания.

Кажется, все? Программа-минимум отлично выполнена и не требует уточнений или переустановки.

— Тоня еще не готова, — Смирнова старшая красиво смущается, опускает голову, прячет взгляд, усиленно делает вид, что внимательно изучает цветочную композицию. — Это ничего?

— Все нормально. Я подожду.

Женя щурится и мягко улыбается.

— Как родители, Петр? — бухтит куда-то в свой собственный розарий.

— Передают вам привет. Все хорошо, стабильно. Отец работает, а мама своим хобби наслаждается.

Четко и по делу, как будто не сбрехал.

— Кофе или… — начинает говорить, но не успевает до конца сформулировать свою мысль, как ее немного грубо перебивают.

— Пусть сюда идет, — кричит глава семейства. — Велихов! — орет Смирнов. — Ко мне!

Пиздец и твою мать! Какое «ласковое и милое обращение». Голосит, вопит, командует, приказывает. Мне? Мне, и как собаке. Вздрагиваю и бормочу себе под нос, но так, чтобы, не дай Бог, никто ничего не услышал:

«А папочка уже не в духе! Держись, дружок».

По моим недавним воспоминаниям место, откуда раздается мужской голос, зовется кухней в этом доме и находится…

— Прошу меня простить, — заношу ногу, чтобы сделать первый шаг в том направлении.

— Да-да, конечно, — Женя мягко отступает и присоединяется к старшей дочери. — Красивые! — я слышу, как она шепчет впечатления Юльке, и обе что-то тут же начинают обсуждать, приглушенно хихикая. — Каждой по букету, ты подумай. Галантный мальчик! Красивый какой…

— По-видимому, это взятка, мама, — выкатывает умудренная жизнью дочь. — Он подлизывается к нам. Очень неумело, между прочим. Цветочки вот вручил. Однако пара-тройка умных фраз не сделают…

— Это простой знак внимания, дамы, — вполоборота отвечаю, пресекая их мыслительную деятельность. Изведутся бедные и больше ничего!

Они мгновенно затихают, словно языки проглатывают, теперь шушукаются, как застигнутые врасплох шпионки или сплетницы, и моментально скрываются с моих глаз в большой общей комнате. Я слышу, как там женщины сюсюкают с маленьким ребенком и что-то даже обсуждают. По-моему, предстоящий ужин и возможное меню на вечер, который мы с Тосиком, к счастью, проведем не здесь, а наедине, в том месте, которое я самостоятельно выбрал для нашей первой официальной встречи. Надеюсь, ей все понравится, она выдохнет, расслабится и станет хоть чуть-чуть мягче, послушнее и покладистее, и скорое свидание под номером два, завтра у моих родителей, пройдет без сучка, задоринки, нервов и в тихой-мирной обстановке.

— Добрый вечер, Сергей, — щурюсь от яркого света, как будто выжигающего мне сетчатку глаза.

— Вырядился, как на свадьбу! Ни дать ни взять, молодой, приехавший за будущей женой! Через порог ведь уже переносил малышку. Все, бл, у вас с ней наоборот, как будто через жопу. Ладно уж! Жених, гребаный пиздец, собственной персоной! — восседая во главе стола, Смирнов своеобразно приветствует меня и издевательски хохочет. — Она всегда долго собирается, Петруччио. Это не секрет, но простая констатация факта. У Тосика все в последний момент и с бесконечным переодеванием, конечно. Я уже три наряда успел посмотреть. Все три, положа руку на сердце, мне понравились. Я, естественно, циклопу говорил об этом, но… Антония рычала и сверкала глазками. Так специфически, в своей манере, приказывала мне заткнуться. Я вынужденно сбежал сюда и обезопасил себя, так сказать, принял превентивные меры, если твоей душе будет угодно. Уже, — подняв руку и прищурив один глаз, он смотрит на часы, — сорок пять минут сижу, не возникаю и не командую. Истосковался сильно! Весь извелся! Но детка больше не показывалась. Наверное, пришла к долгожданному или выстраданному согласию с собственным вкусом и гардеробом. А здесь крутой, я хочу тебе сказать, наблюдательный пункт. Поверь, мальчик, мы не пропустим Нию, если она вдруг надумает проскочить мимо нас.

— Еще время есть, — прохожу внутрь, — а я не тороплюсь.

— Мы с тобой успеем выпить кофейку, пожалуй. Что скажешь?

Скажу, что не хочу! Но сейчас, по всей видимости, я любезно должен предложить свои услуги и сварить кофе для Сергея? Он любит внимание, особенно, когда его оказывают такие, как я — многочисленные «женихи» Антонии. Откровенно говоря, нахожусь не в нужном настроении — волнуюсь, как свидание пройдет, — но положение, довольно шаткое и непостоянное, все-таки обязывает. Да и женскую половину я как будто бы уже задобрил и подмазал, по их собственным понятиям, теперь осталось приструнить беспокойного отца.

Здесь есть огромная проблема. Сергей — не девочка, которой я мог бы навешать лапши на уши или купить ее покладистость букетом, а на интеллектуальные беседы я сегодня не настроен. Придется сохранять нейтралитет, при этом удерживая оборону. Он сильный противник, потому что непредсказуемый и в то же время чересчур разумный. С этим «папой» надо тщательнее фильтровать базар.

— Хочу кое-что спросить. Это можно? — Смирнов встает со своего места, почесывая затылок и посматривая на меня, направляется к рабочему столу. — Черный?

Если это был его вопрос, то:

— Да.

— Выбирай место, — кивает, предлагая мне сесть. — Я быстро, а ты глазом не успеешь моргнуть. Насчет дочери ничего не обещаю, извини, — издевательски смеется. — Это женщины! Но она для тебя старается, — оглянувшись, подмигивает и слишком скалится. — Куда хоть едете?

— Это секрет, Сергей, — умащиваюсь на барном стуле, расстегиваю пиджак и подтягиваю брюки, дергая поясные петлицы.

— И все же? — настаивает на моем ответе. — Мне можно. Я никому не скажу.

— После, — грубо отрезаю, транслируя пониженным тембром голоса, что не хотел бы раскрывать тайну, которую поведаю исключительно его дочери, когда мы с ней прибудем в назначенное место.

— Страну хоть покидать не планируете? — прыскает Смирнов. — Очередная игра? Где вас с Тоником темной ноченькой искать?

— Нет.

— Ты часом не в разведке работаешь, Буратино?

Все ведь было хорошо! Просто-таки отлично, пока папаша не назвал меня этим чертовым прозвищем.

— Серге-е-е-й… — прикрыв глаза, шиплю.

— Не смешно, да?

Никогда и не было!

— Прости, парень, в моем возрасте тяжело перестроиться и поменять программу. Но, — он замолкает на одно мгновение только за тем, чтобы потом почти клятвенно пообещать, — я буду стараться, Петр, очень-очень, сильно-сильно, с огромным пристрастием и рвением. Я целеустремленный хрен, поэтому…

— Буду Вам признателен за это, — дергаю губами, уставившись в окно.

— Не кипятись, Велихов, — он что-то напевает и резко грюкает посудой, а затем внезапно добавляет то, на что я сразу не нахожусь с ответом. — Это ведь твоя работа, Петенька?

Какой-то ребус, детская шарада и углубленный кроссворд, ей-богу!

— Работа? — переспрашиваю его вопрос.

— В один прекрасный день твой папка подсунул мне чрезвычайно интересный документ, в котором говорилось, что моя девочка в грубой форме, почти издеваясь над государственной машиной, нарушает закон. Гриша — верткий хват и прожженный плут, но не в свое дело, если в том не заинтересован и не видит очевидной выгоды, конечно, никогда нос не макнет и ножками не влезет…

— Не понимаю, — отрицательно мотаю головой. — Какая девочка?

— Не заводись, — подкравшись ко мне со спины, двумя пальцами он вдруг сильно зажимает мою шею, затем склоняется, перегибается и шепчет прямо в ухо. — Тихо-тихо, мальчик, я ведь не говорю, что не доволен или не рад. Всего лишь хочу проверить одну беспокоящую меня догадку. Я несколько раз беседовал с твоим отцом. Неоднократно и чересчур настойчиво…

— О чем? — перебиваю его.

— Об этом чертовом секс-шопе, — рычит Смирнов и впивается ногтями в кожу. — «Перчинка»! Слыхал о таком?

— Нет.

— Серьезно? — ехидничает Смирнов.

— Я не понимаю, куда Вы клоните.

— Мы его прикрыли, Петенька. «Перчинки» больше нет, а у Тосика была истерика и добровольный отказ от пищи. Устроила детка жесткую голодовку. Прикинь?

— Что? — дергаясь, пытаюсь повернуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Какого…

— Ш-ш-ш! Ты не виртуоз, Петруччио. Это природная, врожденная, исключительная фишка, но тебя Всевышний этим обделил. Гриша не всесильный, а ты не талант. Не талант. Тебе далеко до исполнения своего отца. Врать не умеешь. Когда-то я уже об этом говорил. С твоего позволения, еще раз повторюсь.

— Серге-е-е-ей, — закидываю за голову руку в очередной попытке скинуть бешеный по мощности захват, — я ни черта не понимаю.

— Я рад, Петр, что обошлось малой, капающей тонкой струйкой кровью. Я все вовремя узнал, а долг перед налоговиками мы совсем недавно полностью погасили. Означает ли это, что мы чисты перед законом? — внезапно снимает захват с моей шеи, но перемещает ту же руку лишь для того, чтобы сильно обнять меня за плечи. — Вот мой вопрос! М?

— Да, вероятно. Но я действительно не понимаю, о чем Вы говорите, однако…

— Упрямый! Несговорчивый! Ты злой, что ли? — Смирнов отпускает мое тело и по ощущениям отходит на свое место.

— Нет, — не оборачиваясь, отвечаю.

— Ладно-ладно, — шипит и возится за моей спиной. — Спасибо, Велихов, что, так сказать, пробдел всю ситуацию и не дал скатиться в пропасть жадному циклопу, облачив ее тельце в тюремную робу. Это, видимо, секрет? Ты хотел бы остаться нераскрытым, сохраняешь позицию стороннего наблюдателя? Отец тебя не сдал, если что. Прости, парень, но я сам к этому выводу пришел. Работа такая, — он делает «тпру-тпру» губами и тут же прыскает, — разоблачать юные неокрепшие умы, уличать их во лжи и прививать правдивость пусть и не с младенческого возраста. Я раскатываю молодняк на откровенность, играю свою партию, совершенно не заглядывая в ноты. Но на будущее запомни: то, что касается моей семьи, в особенности, девчонок, через посредников не пропускаем. Инфу, конечно, к сведению принимаем, но выводы не делаем. Считаем, что это поклеп, такая, знаешь, откровенная клевета, происки завистников и недоброжелателей. Мы таким не доверяем и не дергаемся, просто замираем и ждем, что рассосется само. Опасно? Без сомнений. Но спотыкаться на каждой жалобе, поданной не официальным образом, через вот эту вот приемную, не будем. Людишек много, а моя семья в единственном числе. Если я буду херней себе уши забивать, при этом глазами видеть абсолютный штиль, спокойствие или поведенческий паритет, то долго не протяну. Плавали с чикой, прошли с Женькой через все. Даже развелись, нечаянно прислушавшись к тому, что добрые люди за нашими спинами говорили. Так что, если есть, что сказать или о чем поведать, являемся лично и докладываем по всей форме. Кофе и печенье в этом доме всегда по такому случаю найдутся, да и слушать я люблю, опять же…

— Работа такая, — заканчиваю реплику вместо него.

— Смышлёный! А твой отец хорош, но выглядел, только между нами говоря, охерительно смешно. Гриша и странно всплывший компромат! Гриша!!! — Смирнов по слуховым ощущениям отзывается сейчас об отце, как о большом специалисте и суперпрофессионале, но в то же время добавляет сальности относительно него. — Наш славный и помешанный на справедливости Гриша, который, прежде чем совершить законное правонарушение, три раза обернется через левое плечо, чтобы при предупредительном плевке никого случайно не задеть. А ты, видимо, не пошел в отца, но… — осекается и тяжело вздыхает, — дед! Вылитый! Я сейчас инфаркт словлю. Начальник, ты ли это?

— Я не понимаю, — мотаю головой и настаиваю на своем.

— И даже в этом. Вот, пожалуйста. Ты раскрыт, Петруччио. Р-а-з-о-б-л-а-ч-е-н! Дошло?

— Я кофе не буду, — громко сглатываю и уточняю свой отказ. — Не хочу.

— О! Полюбуйтесь, люди, словно никуда задира не исчезал. Внешне — стопроцентный Велихов, а по характеру… М-м-м-м! Сейчас мне надо быть очень осторожным с выводом.

«Ну, сделайте одолжение, Сергей Максимович!» — про себя хриплю.

Пока он собирается с очередной мыслью, до моих ушей доносится возня в просторном холле.

— Мам? — жалобно и почти шепотом, где-то очень близко пищит материализовавшийся словно из ниоткуда Тузик.

— О! По-видимому, все! — скрежет металла, вероятно чайной ложки, по нержавеющей раковине, свидетельствует о том, что кофе на сегодня точно отменяется, а Смирнов с гостеприимством, по всей видимости, истощился. — Идем, Велихов. Посмотрим на нее, — Сергей несильно хлопает ладонью по моему плечу. — Чего застыл, а?

— Я не имею никакого отношения… — продолжаю оправдываться, старательно снимая с себя всяческую ответственность.

— Понял-принял! Нет проблем, — тянет меня за руку, заставляя встать со стула. — Но спасибо, сынок…

Ярко-зеленый… Изумрудный… Малахитовый… Травяной и очень сочный, насыщенный и жирный цвет платья, в котором Тосик застыла на втором этаже, возле первой ступеньки деревянной лестницы, терзает мои глаза в хорошем смысле этого слова и заставляет пялиться на женский образ, щадяще принуждая и совсем не раздражая. У Нии чересчур субтильная фигура и, как следствие, аномально небольшой вес, но все выпуклости находятся в нужных местах и в соответствующей боевой, словно атакующей, позиции. Фасон великолепный, хотя я в этом ни черта не понимаю, но сужу об этом, полагаясь на собственную реакцию и ощущения. Открытые плечи, воротник-змея, опоясывающий длинную женскую шею, какие-то меленькие складки на груди до талии, которую я мог бы обхватить одной рукой, сведя на животе у Тоньки два пальца — большой и мизинец. Ей все идет! Она как-то совсем не спешит спускаться к нам и странно путается в ногах. Антония как будто стала выше, словно подросла. Здесь, откровенно говоря, нет особой тайны. Все потому, что она надела в тон восхитительному платью чересчур открытые босоножки на суперкаблуке. По моей зрительной прикидке — сантиметров десять Тузик основательно прибавила к своему небольшому росту. Неуверенно переступает, сильно спотыкается, стоя на месте, но вида не подает и переобуваться, по всей видимости, не собирается.

— Тонь? — зову ее, искоса посматривая на собравшихся.

— А? — она закусывает нижнюю губу и куда-то вбок и немного вверх подкатывает глаза.

— Ты великолепна, — смелею и гордо задираю голову, выставив подбородок. — Подойдешь?

— Угу, — Туз вцепляется пальцами в подол своего наряда, растягивает юбку, показывая клеш и переливающуюся фактуру ткани.

— Спустишься? — исподлобья ей шепчу.

Черт! Черт! Похоже, до меня, наконец-таки, кое-что дошло.

Стремительно срываюсь с места и, перешагивая в прыжке не одну, а две, как минимум, широкие ступеньки, забираюсь на второй этаж. Подпрыгнув на последней ступени, с громким выдохом приземляюсь рядом с ней.

— Привет, — опустив глаза и устремив свой взгляд в ее солнечное сплетение, произношу. — Как дела, красавица? — протягиваю руку и пальцами перебираю складки лифа на ее груди.

— Так нормально? — пятерней расчесывает свои идеально уложенные волосы на затылке, затем вдруг переходит на висок и заканчивает, оттягивая непослушную челку, укладывая ее себе на нос.

— Ты… — окончательно наглею и укладываю ладони на обнаженные прохладные плечи. Смирнова вздрагивает, а бархатная кожа выставляет в авангард рой мурашек, обезумевших и повторяющих грубый лозунг:

«Петя, руки прочь!».

— Опоздала, да? — она не скидывает мои ладони, но как будто приподнимается на носочки и пристально заглядывает мне в глаза.

— Нет, — кадык дергается, а Тосик от моего голода или несдержанности вдруг пугается и в ответах путается. — Идем? — нахожусь быстрее, моментально исправляю ситуацию, становлюсь с ней рядом, осторожно прикасаясь своим плечом к ее.

— Угу, — Смирнова опускает взгляд и ищет мою руку, которую я ей предлагаю. — Фух! — прыскает и ладошкой прикрывает рот. — Свидание! Не могу поверить…

— Что? — делаю шаг, устанавливая свою стопу на первую ступень.

— Ты не обманываешь меня? — шепчет, губами трогая обводок моей ушной раковины. — Это ведь не игра? Ты не издеваешься надо мной, Велиховчик? Может быть, я зря так вырядилась? Пожалуйста, ответь. Мне нужно знать… — Ния что-то непонятное для восприятия лепечет, пока мы спускаемся по бесконечной, исключительно по моим ощущениям, лестнице.

— Все будет хорошо! — цежу сквозь зубы, вытаращившись на изумленных Смирновых, построившихся в коридоре, как на плацу.

— Это игра? — Тоня дергает мой локоть и впивается в мышцу пальцами.

— Нет.

— Повтори, пожалуйста, — поскуливает и еще раз проверяет упругость моего мяса.

— Нет, не игра. Настоящее свидание. Только ты и я.

— … — Смирнова стонет и с облегчением выдыхает.

— Что такое, Тосик? Смелость пропала?

— Р-р-р, — рычит, второй рукой цепляется за мое плечо и подпрыгивает.

— Тише, щенок. Ты пугаешь свою семью. Смотри, на лице твоего отца как раз таки этого лица и нет!

— М-м-м, я обожаю свидания, Петруччио, — отвешивает странное признание Ния.

— Чего-чего? — поворачиваю голову и обращаюсь к ней. Очень интересно, если честно. — Что это значит?

— Все-все. Потом-потом. Веди меня… — она подскакивает еще раз. — А куда?

— Увидишь! — ухмыляюсь.

— Мне уже не терпится.

Все очевидно и даже без этих слов. Теперь бы тихо попрощаться со свидетелями и, вероятно, кое-кого заверить, что с бесценным живым грузом ничего не случится и он будет доставлен в строго определенное время сюда, в это место, в этот милый дом во избежание кривотолков и гребаной двусмысленности.

Ошалевшее от нашего дефиле семейство молчаливо благословляет на чудесный и теплый вечер, а я, открыв дверь, пропускаю Нию перед собой и голодным, сильно озабоченным и чрезвычайно похотливым взглядом висну на ее открытой спинке. Она, чтоб ее и так, и этак, твердо решила доконать меня. У нее абсолютно голая спина и ни одного жалкого намека в виде тонкой поворозки, крученой тесемки или резинки на крючках, свидетельствующего бы о наличии бюстгальтера. А трусы на ней хотя бы есть? Пусть будут!

«Пусть они там будут!» — умоляю и закрываю ослепленные увиденным глаза.

Слабая уверенность и знание этого будут держать меня в слабенькой узде, а иначе… Быть беде! О том, что у меня проблемы с чертовым либидо и незатыкающимся плотским желанием, когда я вижу Нию, надо бы лечащему врачу подробно рассказать. Что-то старый эскулап не спешит с окончательным вердиктом и моим последующим освобождением из венерической темницы, в которой я охренительно томлюсь. Или все так плохо и мне пришел окончательный половой трындец, или все стабильно и без явных изменений, что тоже раздражает и слегка заводит, или я, черт возьми, здоров, а значит… Короче, после того, как я откинусь со скамейки временно не играющих или запасных, мне будет не до Тонькиного стеснения и ее крошечных трусов! Не разорвать бы ненароком девочку, выпуская пар, накопившийся за чрезвычайно продолжительный период.

— Тонь? — провожу пальцами по глубокой позвоночной выемке. Слежу за тем, как сокращается смуглая кожа и как три идеальные родинки, сопровождающие ее хребет в районе шеи, шустренько подскакивают наверх, пытаясь скрыться в коротких волосах, завивающихся у основания женского затылка.

— Ага? — скашивает на меня глаза.

— Тебе все это очень идет, — невесомо нажимаю на позвонки, играя на ее спине волшебную беззвучную мелодию, на которую хотел бы оформить авторство впоследствии, если, конечно, в спокойной обстановке смогу восстановить партитуру, которую накладываю, испытывая спонтанное вдохновение, почти никогда до сей поры не посещавшее меня.

— Спасибо, — вздрагивает, словно всем телом ловит судорогу.

— Замерзла? — начинаю стягивать с плечей пиджак.

— Нет-нет, — одним прикосновением к моей груди останавливает простое намерение. — Все нормально, мне комфортно.

А мне вот нет! Откровенно говоря, как-то стремно. А если подключить немного моей честности и плавающего такта, то — очень необыкновенно и почти волшебно.

Пока помогаю Ние с посадкой в свою машину, краем глаза замечаю улыбающегося Смирнова, все еще пасущего нас через полностью стеклянный парадный вход дома. Сергей качает головой, при этом подмигивает мне и смешно грозит пальцем, о чем-то предупреждая «жениха». Мне ничего другого не остается, как кивнуть ему в знак своего с чем-то согласия и заверить пусть безмолвно, без нашей явной коммуникации, что доставлю его младшую дочь в целости и сохранности.

— Это тебе, — протягиваю Тоне букет, который предусмотрительно оставил на заднем сидении в салоне автомобиля.

Я посчитал, что трем милым женщинам, с одной из которых у меня намечено свидание, будет приятно получить в знак моего уважения и просто так, ради ослепляющих улыбок по случаю и без, цветочную композицию, собранную профессиональным флористом. Я все учел и все предусмотрел, и заранее заказал два одинаковых букета для матери и старшей дочери, и один, исключительный и необыкновенный, для той, с кем планирую провести чудесный майский вечер.

— Боже мой, — всплескивает руками Тосик и прячется лицом в ладонях. — Сказка, да?

— Просто цветы, Туз. В чем дело? — подношу к ее пока спрятанному носу цветочный скарб. — Откройся! Я тебя прошу.

— Что с тобой, Петруччио? — Смирнова поднимает занавес из своих рук.

— Ничего. Просто…

— Соблазняешь, да? — берет букет и располагает его на своих коленях. Бережно, кончиками пальцев щупает каждый лепесток, который подворачивается ей под руки, словно специально подставляется. — Ты уже добиваешься меня? Ты атакуешь, Петя? Как мне себя теперь вести?

Мы так не договаривались, если честно. Будет провоцировать и задавать неудобные вопросы — ни хрена не выйдет. Я не умею распушивать перья по просьбам страждущих и озабоченных, это добровольное действие и исключительно под соответствующее настроение.

— Хочу тебя узнать, Антония, — завожу двигатель, врубаю дальний свет. — Скрытого смысла нет. И потом, мы с тобой договорились. Я не соблазняю…

— Покоряешь, да?

— Я дарю цветы и все, — пристально всматриваюсь в лобовое.

Там, перед моим носом, глазами, и капотом автомобиля, открытые настежь железные ворота и темный, темный, темный, где-то даже страшный и непроходимый лес.

— Все! — мечтательно за мной последнее повторяет. — Все?

— Перестань, — смаргиваю и громко сглатываю, проталкивая в глотку очень плотный ком.

— Ты хочешь меня узнать? — искренне недоумевая, задает еще один вопрос.

— Да.

— Мы ведь знаем друг друга, — тихо усмехается. — Придумай что-нибудь еще.

— Этого мало. Недостаточно. Ния?

— М?

Она играет с тем, что покоится на ее коленях, что-то шепчет, подмигивает смотрящему на нее цветку и, подняв букет, губами прикасается к улыбающимся ей декоративным зонтикам-соцветиям.

— Ты не страдаешь морской болезнью? — вышептывая почти по буквам, сильно заикаюсь.

— Нет. А что?

Ничего! Это и есть секрет. Ничего больше не скажу. Пора давить на газ и начинать свидание, от которого я уже плыву.

— Пристегнулась, Тузик? — повернув к ней голову, смотрю на натянутый шлейф ее ремня безопасности. — Поехали?

— Да…

Полчаса и мы на месте — у истока нашего местного не слишком полноводного ручья. Всю дорогу Тосик вглядывалась в свое окно, безуспешно пыталась угадать конечную точку нашего маршрута. Она накидывала множество иногда абсолютно бессмысленных версий, вплоть до трансатлантического перелета и скоростного путешествия на атомном ледоколе, который с оказией завернул в наш район, затем настойчиво выпытывала, задавая наводящие вопросы, играла в вечную женскую молчанку, когда я наотрез отказывался сливать интересующую ее информацию. Но одно Смирнова отметила сразу и очень точно:

«Мы едем не в город, Петя?».

Я утвердительно качнул головой, об остальном, конечно, умолчал.

И вот мы здесь! На месте, которое я уже люблю. Это тихая, интимная и очень современная точка, легкодоступный пункт назначения для современного навигатора, локация с простыми координатами на современных автомобильных атласах, в которой мы поужинаем и проведем время наедине без свидетелей и отвлекающих персон. Я забронировал столик не в кафе или в ресторане. Я на сутки арендовал полноценный дом! Дом, но все же с маленькой оговоркой.

Деревянное, экологически чистое и довольно легкое сооружение, с весьма некрупными габаритами, но со всем необходимым и современным содержимым. Что такое стены, любимые женщинами удобства и комфорт? Ничто! Простое пожелание, а для меня — кредитка и всего один щелчок. Щелчок пальцев, разумеется. А вот стены, удобства и тот самый требуемый девочками комфорт на небольшом пространстве, которое к тому же движется и неспешно плывет, на порядок повышают стоимость аренды и, как следствие, представительность, статусность такой как будто бы малогабаритной жилплощади.

Это плавающий дом, дом-плот, дом на плавательной подушке, на понтоне, который позволяет ему легко скользить по водной глади, не вызывая у временных жильцов, постояльцев и просто приблудившихся приступ тошноты, светобоязни и адского головокружения.

— Господи! — Тоня прыгает на месте и хлопает в ладоши. — Велиховчи-и-и-и-к!

Я безмерно рад, что, по всей видимости, очень требовательной женщине угодил.

— Идем, — оглянувшись, еще раз проверяю сигнализацию машины и обхватываю маленькую туда-сюда снующую кисть.

— Что это за место?

— Уют на природе, на реке и как будто под открытым небом. Тебе нравится? — бросаю быстрый взгляд на обнаженные ступни с крохотными пальчиками, покрытыми светлым лаком с тонкой белоснежной линией по границе ноготков.

— Очень! — Смирнова щурится, виском касается моего плеча, ерзает, словно ластится игривой кошкой, а затем внезапно застывает, но все еще чисто механически переставляет ноги. — Что мы будем делать здесь, Петруччио?

— Ужинать и разговаривать.

Интересно, а на что она рассчитывала?

— И все? — Смирнова вдруг отстраняется от меня, округляет глазки и недоумевает не только голосом, но и всем видом.

— И все, — хмыкаю и улыбаюсь.

Пройдя немного вперед, первым захожу на арендованный борт чудо-дома. Поворачиваюсь к спутнице лицом и протягиваю ей руку:

— Осторожно! — предупреждаю и слежу за ее действиями.

Уж больно Тонечка возбуждена. Как бы не вылетела с этого плота!

— Добрый вечер! — мне в спину здоровается парень-официант, который сегодня вечером будет обслуживать нас.

— Здравствуйте, — Тузик аккуратно двигается, страхуется, цепляясь за мою руку, но юноше все же ярко улыбается и не забывает поприветствовать, рассыпаясь в простых словах. — Прекрасное место и чудесная погода! — стрекочет, почти не замолкая.

Похоже, на нее напал какой-то вирус просто-таки безудержной болтливости или словоохотливости. Ее все здесь восхищает, все интересует, все вызывает исключительно положительные эмоции, все нравится и здесь все, все-все, о чем она «так давно мечтала», но что было практически недостижимо, пока я ее сюда сегодня не доставил.

— А там что? — Тоник пулей носится по палубе, заглядывая в каждый угол и трогая любую вещь, которая случайно под руку ей подворачивается.

— Жилое помещение, — поймав мечущуюся и обняв ее за талию, легко подталкиваю воздушную фигуру вперед. — Посмотрим? — клюю макушку носом и губами.

— Угу, — мычит и, немного упираясь, с небольшой неохотой переставляет ножки.

Дом небольшой, но однозначно капитальный. Веранда — она же палуба — служит для принятия пищи и отдыха, например, на шезлонге, в гамаке, в плетенном кресле или на простых досках, укрывающих пол. А вот помещение, в которое мы идем, выступает и комнатой, и спальней. Спальней для пары или для молодой семьи: двуспальная кровать, небольшой комод, два стула и огромный напольный абажур — простое убранство малогабаритного пространства.

Смирнова кружит в помещении, без остановки вращается вокруг себя, отплясывая дивный танец, расставив руки, она вдруг сильно вскидывает голову, устремляя вверх открытый, просто ослепляющий разноцветный взгляд.

— Петь! — шепчет Тоня, продолжая наматывать концентрические круги с центром в точке сосредоточения своих стоп.

— Что? — слежу за ней.

— Как ты соблазняешь женщину?

«Что-что?» — похоже, я проглотил опасную осу. Язык распух и ни хрена не слушается, зато мозги плывут, выкрикивая напоследок:

«Бай-бай, Петруччио!».

А это, видимо, мой каюк!

Ния резко останавливается и помутневшим взглядом, забитым от бешеного головокружения, пытается найти меня и сфокусироваться на том, что точно неподвижно. А для нее в этой комнате в качестве такого выступаю только я. Приближаюсь к «пьяной» от вращения, взяв за плечи, принудительно останавливаю и с угрозой в голосе уточняю:

— Что ты спросила?

— Как это происходит, Буратино? — улыбается и водит по моей рубашке пальчиком. — Что ты говоришь им? Ты ведь…

— Хочешь об этом говорить? — прищурившись, еще раз спрашиваю.

— Нам нужно узнать друг друга — твои слова. А я, похоже, поняла, что ты имеешь в виду…

Ой, это вряд ли! И все же:

— Тебя интересует, как я клею женщин, Ния? Серьезно, что ли?

— Угу, — строит глазки, сдвинув брови и сморщив нос. — А потом…

Потом! Уже смешно. И еще немного страшно. Ведь предполагается какое-то «потом».

— Ну-ну? — а мне хотелось бы сразу прояснить этот вопрос.

— Я расскажу тебе, как соблазняю мужчин, — хохочет маленькая стерва.

— Я уступлю тебе, Смирнова. Ты женщина, а значит, будешь первой.

— Дискриминация по половому признаку, Петруччио?

— Тонь, — отталкиваюсь руками от ее плечей, — пожалуйста, не называй меня дурацкими кличками. У меня, — прикрываю на одно мгновение глаза, — есть имя…

С дальнейшим зависаю, потому как чувствую прикосновение прохладной ладошки к своей щеке.

— Что ты… — только это успеваю выдавить из себя.

Антония рукой закрывает мне рот и просит:

— Не открывай глаза! Закрой их, — командует, смешно рыча. — Ну же, Петя!

— Хорошо, — мычу в женскую ладошку. — Зачем?

— Я слушаю внимательно мужчину, Петя. Но не с раскрытым ртом, а с неподдельным интересом и полной вовлеченностью в процесс. Я задаю простой, казалось бы, вопрос…

— Какой? — скулю ей в руку. — Тонь…

Она вдруг убирает ее от моего лица.

— Хочу на тебя посмотреть.

— Хорошо, — соглашается со мной.

— Какой ты задаешь вопрос? — смотрю на улыбающегося Тузика, который внезапно обхватив мою кисть, выводит на тыльной стороне ладони персональные декоративные узлы.

— Где ты вырос, Петя?

— Здесь, в этом городе, — хмыкаю, но отвечаю ей.

— Кто твои родители? — как будто гипнотизируя, не останавливает движений по моей руке.

— Григорий и Наталья Велиховы. Ты их знаешь, Ния.

Я вижу, как двигаются ее губы, как она с самодовольным выражением лица, говорит:

«Молодец, хороший мальчик!».

— Ничего особенного, Туз. Я не повелся…

И поспешил, похоже, с выводом.

— Вопросы не важны, Петя. Значения имеют лишь мои прикосновения. Я трогаю тебя, твою кожу, подбираюсь к ровным пальцам, затем ногтем вожу, рисую огурцы-спирали, мягко нажимаю на фаланги. Вот так, — она осуществляет все, что только вот произнесла, на моей руке, а я, раскачиваясь на невидимых волнах, расслабляюсь и слежу глазами за ее лицом, — вот так, вот так.

Смирнова улыбается, подмигивает, высовывает кончик языка и облизывает губы.

— Душно, — вдруг отпускает мою руку и обходит, намереваясь покинуть комнату.

— Куда ты? — повернувшись, в спину ей говорю.

— Велихов, а ты уже на моем крючке! — она задерживается на одно мгновение в импровизированных, но напрочь отсутствующих здесь, дверях, и вполоборота продолжает. — Ты обратил внимание, как я ухожу, Петя?

Пиздец! А ведь я действительно смотрю. Все очень просто, и я попался на ее крючок, расслабившись от легкого прикосновения и простых вопросов.

— А после? — говорю все еще стоящей спиной ко мне Смирновой. — Секс? Отель? Или…

— Свидание без секса, Петя.

И слава Богу!

— У меня таких ни разу не было, — прыскаю и закрываю кулаком свой рот. — Извини-извини.

— Это потому, что ты никогда не ходил на свидания со мной.

Чистейшая правда. С этим не поспоришь. Чего между нами только не было, но чтобы вот так, вдвоем и с конкретной целью — пообщаться и вкусно поесть, возможно, просто погулять и встретить на этой палубе рассвет — ни разу. Я не встречался с Нией. Свидания в парах — я с Элей, а она с этим Владом — не в счет, конечно.

— Что ты делаешь, чтобы заинтересовать? Секс отсутствует, а прикосновения…

Смирнова поворачивается и подходит почти вплотную ко мне.

— Я прикасаюсь к тебе губами, — за собой повторяет аналогичным действием, — осторожно трогаю твою грудь, — она вжимает свою ладонь, прощупывая мне мускулатуру, — прикрыв глаза, я произношу какой-нибудь простой, но протяжный, немного страстный звук. Например, «м-м-м, а-а-а»! и… — Смирнова внезапно отступает от меня и, посмеиваясь, глядя мне в глаза, произносит. — Отхожу, желая взбудораженному:

«Спокойной ночи!».

— Ничего особенного.

— Наверное, — она пожимает плечами. — Но, клянусь, это всегда работает!