Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 30 Петр

Хочешь оскорбить, обидеть, за что-то наказать, награди визави оглушающим молчанием, прояви невнимание, проигнорируй каждую попытку завязать столь необходимый для сближения диалог.

Не злюсь…

Не доказываю…

Не вознаграждаю…

Просто нет желания разговаривать, лень двигать в глотке распухшим языком и произносить приевшиеся стандартные вежливые фразы.

Не прав! Совсем этого не отрицаю, но сил на перекрестный допрос реально не хватает. Еле ворочаю вилкой и ножом, скребу тарелку, разрезая мясо, накалываю овощной гарнир и погружаю внутрь пищевое волокно, на котором дотяну до дома после того, как старший соизволит вольную мне дать.

— Ты не мог бы… — начинаю и тут же затыкаюсь, из-под насупленных бровей рассматриваю внимательно следящего за мной помалкивающего весь совместный вечер Гришу. — Закажи себе чего-нибудь, а то…

— Только кофе, — отец спокойно отвечает.

— Уже вторая чашка, — кивком указываю на то, что он перебирает пальцами перед собой, не обращая никакого внимания на стремительность вращения, с которой кофейная чашка совершает за оборотом оборот, скручивая свой пробег.

— Переживаешь?

— За твое здоровье и мамино спокойствие.

— Неправда, — подмигивает и, поднеся чашку к искривленным надменностью губам, делает как будто жалящий глоток, быстро пригубив обжигающий напиток.

— То есть?

— Если бы волновался и за что-то дергался, то чаще навещал, приезжал в гости, рассказывал что-нибудь о себе.

— Опять начинается? — откладываю столовые приборы и двигаю тарелку. — Что рассказывать? Про школьные успехи и спортивные достижения? Я постоянно у тебя перед глазами. Ничего нового нет. Работа, фехтование, дом, — поворачиваю голову в сторону, направляю взгляд на клиентов ресторана, в котором мы сейчас с отцом битый час сидим, рассматриваю шушукающиеся миленькие пары, соприкоснувшиеся где-то на середине стола своими лбами; веселые и немного шумные компании, что-то громко обсуждающие; снующих официантов между круглых столов, обозначенных каждому на вечер; дергаю губами, шумно выпуская воздух. — У меня все хорошо! — хмыкнув, задираю уголок губ, а затем неспешно глазами возвращаюсь на отца, не спускающего с меня пронизывающего взгляда.

— У нас конфликт?

— Конфликт? — удивляюсь, поднимая бровь.

— Мы в ссоре?

— Ссора? Мы вроде не семейная пара с тобой…

— Отец и старший сын, если ты еще об этом помнишь. В чем дело, Петр? Я как-то оскорбил тебя?

Подкатываю глаза и, выказав с малых лет известное неприличие, устанавливаю согнутые локти на стол, подперев кулаками расчесанные скулы, а после устремляю открытый взгляд в сосредоточенное исключительно на мне отцовское лицо.

— Спрашивай! — просьбу или приказ подтверждаю, кивая головой.

— На все ответишь, не виляя?

— Смотря, какой вопрос задашь, — несколько раз смаргиваю и сально ухмыляюсь. — От корректности и такта все зависит. Уверен, что ты должен это прекрасно понимать.

— Я подписал твое заявление, — непредсказуемо и странно начинает.

— Спасибо, — все же убираю локти.

— Куда теперь пойдешь, сынок?

Простое любопытство или стойкое желание на новом месте непокорному и бывшему, но теперь уволенному по соглашению сторон работнику сильно подосрать? Прищурившись, откидываюсь на спинку стула, прячу руки под стол, сцепляю пальцы на сидение и наблюдаю за его лицом. Сплошное хладнокровие и чересчур замедленное движение глаз. Паук, сооружающий диковинную паутину и восприимчивый всеми волосатыми конечностями к трепыханию глупой мелочи, попавшей в ее центр или прилипшей по краям. По-моему, отец обманчиво спокоен и полностью на моей персоне сосредоточен.

— Думаю, что тебе уже об этом донесли. С твоими-то связями друзья в коллегии точно есть.

— Я, по-видимому, задал тот вопрос, на который ты прямо не намерен отвечать?

— Хочу открыть свой кабинет, — шумно выдохнув, с облегчением сообщаю.

— С нуля начать?

— Начальное положение бывает разным. Не считаю себя новичком в адвокатском деле, к тому же имею небольшую, но постоянную клиентскую базу. Это не абсолютный нуль, отец.

— А чем плоха контора?

— Всем хороша.

— Я достал тебя? — перебивает, не дослушав мой ответ.

— Считаю, что…

— Достоин большего? — очевидным «молоком» заканчивает за меня.

— Мои ответы, по-видимому, не несут важного посыла, да? Бессмысленная чушь. Ты спросил, но отвечаешь так, как сам считаешь правильным и нужным.

— Я не хочу, чтобы ты бросал дело, которым занят. У тебя хорошо выходит. Ты талантлив, когда не отвлекаешься.

— Мерси за комплимент.

— Петр, блядь, неужели я заслуживаю этот издевательский тон и твои однозначно конченые ремарки?

— Я поблагодарил бывшего работодателя за высокую оценку моей службы. Только и всего! Пусть и не сразу, но я, видимо, хорошо зарекомендовал себя. Странно, что ты воспринимаешь мои слова в штыки, предполагая в них какой-то скрытый смысл или чертову издевку.

— Выдержки и усидчивости не хватает. Но…

— Дело наживное? Система меня миленько причешет, если, конечно, безвозвратно не сломает, — предполагаю очевидное, выкатив первое, что мне на ум приходит.

Отец ощутимо вздрагивает, а затем, по-видимому, в раздражении подкатывает глаза.

— Я ведь никуда не уезжаю и не забиваю болт на юридическую карьеру, но хочу свободу. Жажду, да просто требую личного и собственного, понимаешь? — пытаюсь вырулить и повернуть назад. — Это слишком? Чересчур? Или чрезвычайно самоуверенно? Типа я такого не достоин, потому что… Не смогу?

— Нет, — тут же отрезает.

— Разговор не выходит, па, — ерзаю на стуле, ножки которого задушенным стоном разрезают темный пол. — Думаю, что ты и сам прекрасно это понимаешь.

— Сменим тему, Петр?

— … — показываю простым движением руки, что не возражаю и буду даже чрезмерно благодарен, если мы покинем глубокие воды в вопросах профессиональной составляющей и перейдем на что-то более спокойное и жутко прозаичное.

— Ты взял в пажи СМС? — Гриша прыскает и подается на меня через весь стол. — Расскажи, как тебе удалось так искрометно наколоть и лихо поднагнуть младшего задуренного Смирнова? У него ведь титановый хребет и вакцинированный до горла иммунитет. С этим тятей не канает то, что тебе удалось осуществить. Нашел к Серому подход? На чем вы с ним сошлись? И еще…

— То есть?

— Он у тебя на побегушках? Сергей Смирнов — шестерка у Пети Велихова?

— Шестерка? — выпучиваюсь на него.

— Спокойно-спокойно, мой юный друг! Серж однозначно не в обиде, но по возрасту устал, к тому же чувствует себя героем мыльной оперы или многосерийной мелодрамы, от которых его, по собственным словам, тошнит. Говорит, что очень пошло выглядит, когда подкладывает сдобу Тосику в кровать. Он мне еще про небольшие деньги намекал. Мол, имела место какая-то внеплановая ночевка в его гостеприимном доме. Что ты натворил? — отец смеется, совершенно не скрываясь. — Кого там навещал? Что это значит?

А говорят еще, что мужики сильны, крепки духом, эмоционально стабильны и, что немаловажно, неболтливы! Кремень и полная конфиденциальность. А Смирнов, как оказывается, меня уже расколдовал и сдал с потрохами папе. Сейчас надеюсь, что только папе. Исключительно ему. Иначе…

— Это значит, что не сносить Сергею Максимовичу головы.

— Угрожаешь будущему тестю?

— Тестю? — таращусь на него.

Похоже, этот день закончится чьим-то помешательством и приведет к убийству немолодого человека уже не юношей, находящимся в состоянии охренительного аффекта.

— Свободные отношения, Петр, Сергей не одобрит никогда. Впрочем, так же, как и я.

— Ты разговаривал, что ли, с ним? Об этом? Бля-я-я… — громко выдыхаю.

— Цыц, пацан. Мы с ним друзья. Забыл, что ли?

— И другой темы вы не нашли, как обсудить своих детей, выдумав им совместную судьбу? Сколько гостей было на этом громком, но однозначно вымышленном событии? Где и когда состоялось торжество? У нас с ведьмой дети уже есть? Какого пола и в каком количестве?

— Мне нравится ход твоих мыслей. Последнее, между прочим, было бы неплохо. Внуков я хочу, сынок. Но! — выставляет мне под нос, словно в назидание, указательный палец. — Я против совместного проживания без брака. Извини…

— Да с чего вы взяли, что я на ней женюсь?

— Это очередная шутка? — отец прищуривает глаз.

После драки с Мантуровым и его слов про то, как он изощренно понимает любовь, я больше не уверен, что мое стремление обладать Антонией — обыкновенный скулеж надроченного воздержанием либидо. Но о свадьбе точно речи не идет. Я был женат и мне вот так хватило.

— Нет.

— Ты сказал, что встречаешься с ней, значит…

— Она об этом пока ничего не знает.

— То есть?

— Официально я не предлагал ей, — опускаю голову и скашиваю взгляд. — Не успел, если честно.

— Это не проблема, — вздрагивает, словно лихорадку прогоняет.

— Тоже так думаю, — себе под нос бухчу.

— Отличный выбор, Петя, — он хлопает по плечу меня, а затем, подняв руку, оглаживает мою потрепанную скулу. — С таким лицом ты вряд ли ей понравишься. Я чуть с жизнью не расстался, когда увидел, что вы с Егором вытворяли. Представил на одну секунду, как буду говорить маме, что…

— Это спортивный инвентарь, отец, — его перебиваю. — Холостое холодное оружие. Печальных известий ты бы точно не принес домой.

— Вы ведь были без защиты, — головой качает удрученно.

— И что?

— А то, что даже карандашом можно вынуть глаз и навсегда остаться инвалидом.

— У тебя богатая фантазия, отец, — подмигиваю и щурюсь, укладываясь щекой в его ладонь.

— Это жизненный опыт.

— Ну да, а еще родительский инстинкт, — с первым, безусловно, соглашаюсь и, конечно, добавляю пять копеек от себя.

— Да. Последнее тебе, мой мальчик, не понять.

— Расскажи-ка лучше, — отстраняюсь и выравниваю собственное положение, телом подбираюсь и выстраиваю пытливый зрительный контакт, — как ты дважды умудрился оказаться там, где не должен быть вообще.

— Дважды?

— «Шоколадница» и санитарная инспекция. Вспоминаешь? Ты находился в машине, но внутрь не заходил, пока там шныряли идиоты в белых пластиковых комбинезонах с ватными палочками наголо. А про сегодняшнее ты и сам прекрасно знаешь. Подробности не стану сообщать. Но, хоть убей, совсем не помню, чтобы сообщал кому-то адрес места встречи и уж точно не нуждался в рефери или спасителе. Ты виноват в моем поражении, потому как отвлекал меня.

— Здрасьте, приехали! Я виноват, что ты опустил руки и просто отходил, пока Егор тебя размашисто полосовал? Ты не защищался, между прочим. Ничего не хочешь объяснить?

— Похоже, денюжку на меня поставил, а из-за демарша выбранной тобой «лошадки» много потерял?

— И все же! — грозно рявкает на меня.

— Начнем, пожалуй, с тебя. Что ты делал возле магазина в тот день?

— Все очень просто, — отец почесывает средним пальцем бровь. — Мишка попросил присмотреть за Егором. Очередной курс химии выбил его из рабочей колеи. Он волновался за своего ребенка, у которого — согласись, пожалуйста, — в последнее время все идет не очень.

— Мне пожалеть его? — ощутимо вздрогнув, слишком острую язвительность несу. — Приголубить и почесать за ушком? Бабу ему найти, чтобы так сильно не убивался за той, которая никогда не будет с ним.

— Ты об этом позаботишься?

— Нет! — шиплю.

— Не нужно подобной жалости, Велихов. Ты предвзят и очень ослеплен.

— Отец-отец-отец, — разрабатывая шею, вращаю головой.

— Тем более что я об этом не прошу. Всего лишь отвечаю на поставленный тобою вопрос. Друг попросил об одолжении, я оказал услугу.

— Некачественно. Мантуров, видимо, уходил из-под наблюдения. Шпион ты, папа, никакой.

— Трудно! Трудно, твою мать, разговаривать с тобой. Слышишь только свой голос? Твоя правда, против моей или чьей-либо всегда на первом месте, являясь непререкаемой истиной. Бля-я-я-я-ядь, в последней инстанции. Да? Да? Чего притих?

— Отец, отец, нам по тридцать лет, а ты говоришь «ребенок». Ланкевич так и сказал:

«Присмотри, дружочек, за моим недоразвитым сынишкой»?

Извини, но в это ни за какие деньги не поверю! Не раздувай мехи, не сотрясай воздух жалкими попытками свалить все на отсутствующего здесь умирающего партнера. Не поверю в это. Григорий Велихов пасет «ребенка», у которого уже уакающие детишки в тестикулах звенят. А это значит, что ты следил за мной?

— Не намерен объяснять, — перекрестив руки на груди, отрезает. — Я был там потому, что…

— Мантурова пас! — вывод самолично выдаю, задрав надменно подбородок. — Все понятно!

— Как угодно, Петр.

— Ладно-ладно. Ре-бе-нок! — ухмыляясь, издевательски копирую одно-единственное слово. — А сегодня кто тебя об одолжении попросил?

— Не язви, — теплеет, растягивая рот в доброжелательной улыбке, спокойно продолжает. — Я был на треке, Петр. Видел вас с Горовым, а потом…

— По-твоему, это не является встреванием в личную жизнь постороннего человека? У тебя есть предписание, ордер? Ты выполняешь чье-то поручение или…

— Ты не идешь с нами на контакт. Другого выхода не оставалось. Я не мешал тебе, а просто…

— За мной хвостом ходил, — заканчиваю исподлобья.

— Не буду извиняться. Даже в судебном порядке не заставишь.

Нет слов! Самый настоящий ад! Пиздец, ей-богу… Собственный отец устроил игру в кошки-мышки. Так волновался и переживал, что готов был залезть ко мне в трусы и сунуть нос, куда не надо. Почти профессионально организовал наружку, которую лично и спалил. Увы, все те же пресловутые два раза.

— Я могу попросить тебя об одолжении? — замедленно произношу и пялюсь в одну точку, повисшую на противоположной стене за мужским плечом.

— Да.

— Не говори маме о том, что случайно узнал. Не говори ей, пожалуйста, о том, что я был болен. А самое главное, не сообщай чем и как так вышло. Выдержишь? Обещаешь?

— Считаешь, что твой диагноз настолько мерзок и постыден, что она побрезгует или откажется от собственного ребенка? Зачем вообще такая скрытность? Тяготы легче переносить, когда ты не один, а с кем-то.

— Стыдно другое, папа.

— Петр, ты слышишь меня?

— Да.

— Болеть — не стыдно. Диагноз не принципиален, зато важна поддержка. И потом, — он поджимает губы, — мне показалось, что Ния, — вдруг замолкает и, взглянув на меня, пытается понять, не нарушает ли он с большим трудом сокращенную до мизера дистанцию, которую я запросто могу снова увеличить, если посчитаю его вмешательство ненужным или… Аморальным, — была уязвлена не тем, что ты нездоров, а тем, что…

— Обманул, — все в точности словами и кивками подтверждаю.

— Так чего ты так стыдился, что не мог выдавить несколько важных слов, от которых многое зависело? В тот момент, конечно. На самом деле, считаю, что это…

— Отец-отец, ты, видимо, ни хрена не понимаешь.

— Ну, так расскажи. Времени полно. Вечер однозначно твой!

Он собирается, приготавливаясь меня внимательно послушать. А мне, на самом деле, нечего ему сказать. Не так все должно было произойти. Я бы самостоятельно восстановился, окончательно поправился, прошел через все с улыбкой на своем лице, шутя, смеясь, лукавя. Никто бы ни о чем не узнал. Перелистнул страницу и дальше пошагал. А так…

Получилось очень некрасиво.

— Если ты не хочешь об этом говорить, то я не настаиваю, — как будто где-то вдалеке грохочет знакомый с детства голос.

— Эля умерла от запущенной пневмонии, отец, а посмертно выяснилось, что ее иммунитет был ослаблен не только легочной инфекцией, но и сопутствующими заболеваниями. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Считаешь, что виноват в смерти женщины, которую любил?

Сейчас уверен на все сто процентов, что по-настоящему не любил ее!

— Да.

— Почему?

— Об этом не хочу говорить, — бурчу, понурив голову.

— Намерен остаток жизни провести, искупая свою вину перед умершим человеком?

— На это я, наверное, не способен.

— А это мертвым и не нужно, Петр, — резко осекается и моментально замолкает.

— Я изменял ей, значит…

— Ни хрена не значит, а в твои измены я никогда не поверю. Наверное, должен предусмотрительно добавить: «Извини, малыш»? — кривляется, напяливая на свое лицо как будто восковую маску.

— Это еще почему? — мотаю головой, словно конь, пристраивающийся к неудобствам и смакующий новые удила.

— Ты шалопай, но точно не предатель.

— Да ты меня совсем не знаешь, — отмахиваюсь от него и снова откланяюсь. — Близкие могут неприятно удивлять, отец.

— Поверю в случайное медицинское заражение, например, переливание крови, недобросовестные стоматологические услуги, наконец. Поверю в несчастный случай, поверю в генетический дефект и слабую иммунную систему, но в то, что ты предатель не поверю никогда.

Извини, отец! Извини за это, но правда все же больно бьет по самолюбию твоего сынка, поэтому для тебя все истинное останется за наглой ложью и за фальшивым кадром, которые я сногсшибательно, как по нотам, до конца и на одном несбившемся дыхании доиграю.

— Жаль, жаль, — как бы сокрушаюсь. — Как же ты столько лет на свете живешь, а до сих пор не догоняешь, что никто ни для кого не является раскрытой, однозначной и понятной научно-популярной книгой, которую листаешь под соответствующее настроение, но не для внимательного чтения. Сегодня — летняя картинка, а завтра — осенний сплин, а там, глядишь, мороз и слякоть. Циклируем тома, особо не вникая в содержание.

— Раз ты так настаиваешь, то пусть будет эта версия. Теперь другой вопрос. Позволишь?

— Валяй, — скалюсь.

— Основательные проблемы с верностью — но только по твоим словам, — а за милой девочкой страдаешь.

Вообще не вижу связи, но отцу, конечно же, виднее.

— Не страдаю.

— Не буду спорить, Петр. Ей тоже будешь изменять, кивая на свое непостоянство? Или тут иное?

Такое чувство, что я прохожу какой-то изощренный тест-драйв. Меня по маковку погружают в жижу из неудобных ситуаций, а я без помощи рук и пресловутых трех попыток должен вытащить себя из трясины, на дно которой провалюсь, если не предприму каких-нибудь воскресающих меня мероприятий. Например, за волосы схвачу и приподниму себя над засасывающей очень плотной водной гладью.

— Не переводи, пожалуйста, все на Туза.

— Туза? — старший сильно изумляется. — А причем тут Тузик?

— Т… Т… Т… Тосик! — заикаясь, исправляю имя. — На Антонию не переводи, пожалуйста. Блин, ты ведь понял меня.

— Вполне! Я сказал «за девочкой», потом добавил обезличенное «ей», а ты быстренько подставил соответствующее имя. Тузик, Тосик, Антония… Это Ния!

— М-м-м, — сморщиваюсь от какой-то вони, раздуваю ноздри, закусываю нижнюю губу, зубами снимаю задравшуюся шкурку, нажимаю на мякоть, вонзаюсь в слизистую, хриплю и, коверкая родную речь, шепчу. — Ничего не решено, отец. Она не отвечает…

— Отвечает, — меня перебивает.

— Н-е-е-ет, — отрицание сиплю.

— Не стану переубеждать, но Сергей сказал, что помогать больше не намерен. Он волнуется за ее здоровье, говорит, что у нее аллергия на глютен, а твоя сдоба…

— Она здорова, нет у Туза непереносимости глютена. Полнейшая фигня.

— Петь, Петь… — отец уже в открытую хохочет. — Ты, правда, что ли, ей булочки готовишь?

Ни черта смешного в этом не нахожу. Если получается, если есть желание, если время позволяет, если я хочу ее порадовать… Что его так, черт возьми, в этом забавляет?

— Сергей выдвинул условие, — отсмеявшись, продолжает.

— Тебе! — произношу сквозь зубы. — Не впутывай меня.

— Короче! Режим «стоп, папкина помощь» переведен на чертов максимум. А ты уходишь в автономное плавание! Услышал?

— Он мне не помогал, — скулю, уродуя нервной судорогой рожу. Щеки сильно парусят, а зубы на соответствующие цифры совсем не попадают.

— Ну, хватит! — со шлепком прикладывает ладонь о белоснежную скатерть, укрывающую ресторанный стол.

— Что-нибудь еще? — чрезвычайно своевременно вклинивается официант в наш тяжелый разговор.

Не заметил, если честно, как этот надушенный коротко стриженный хрен материализовался из ничего и с какого края к нам на подкрадухах подошел.

— Счет, — отец задирает голову и снизу-вверх ведет обычный разговор. — У вас есть что-нибудь на вынос? — как будто между прочим интересуется.

— Только десерты, — с милейшей улыбкой «половой» отзывается на его вопрос.

— Это замечательно. То, что нужно! — отец направляет свой взор на меня. — Зефир для мамы, а для Тосика… Петь, что скажешь? Сладенького, например. М? — подмигивает мне и улыбается, не скрывая того, что сильно наслаждается тем, как филигранно достает меня.

— У вас есть джелато? — на автомате уточняю.

— Да, конечно.

«Ей» нравится тройная порция: крупный шарик с банановым сиропом, кофейный по форме идеальный жирненький кругляш с шоколадной крошкой и зеленый фисташковый грех, который «девочка» катает, облизывая со всех сторон блестящую, отполированную ее движениями десертную ложку. Я помню, как она стонала и блаженно улыбалась, когда подобное угощение ковыряла каждый вечер нашего совместного круиза. «Она» большая сладкоежка с собственными немного странными вкусовыми предпочтениями.

Пластиковая упаковка стоит сейчас на сидении пассажирского кресла в салоне моего автомобиля. Я предусмотрительно пристегнул прозрачную коробку, чтобы обезопасить ценный груз, который пока к себе домой везу. Предусмотрительно поставлю в холодильник. Так, глядишь, до утра и дотяну. А завтра… Завтра съезжу к ней. Все решено и окончательно заметано! В тот дом в лесу, за проживание в котором я должен некоторую сумму — лишь по глупому желанию — ее веселому отцу.

Глушу двигатель, не торопясь отстегиваю ремень безопасности, сняв телефон с магнитного держателя, проверяю журнал входящих сообщений и полученных за целый день звонков, с зевком просматриваю фотки, которые разместил мой младший братец на своей стене, доступной всем для обозрения. Вот уж кто не скрывает свою личную жизнь! Гордится Сашка каждой фифой, которую на бесконечных снимках зажимает, лапая и виртуально трахая, устраивая дамочкам фриссон всего лишь похотливым взглядом и без глубокого или щадящего проникновения. Хмыкаю и ставлю огненные поощрения на каждом кадре, который я пролистываю на его персональной странице в соцсети.

Наигравшись с телефоном, отключаю звук, отправляю нас с гаджетом в автономный полет без коммуникационной составляющей, неспешно поворачиваюсь назад и забираю с заднего сидения свой пиджак, и наконец-то, отстегнув страховочный эластичный трос, освобождаю десерт для «девочки», которую, как некоторые утверждают, я люблю.

— Привет-привет, — шепчу, поднеся к глазам прозрачную упаковку с ароматным угощением. — Держишься торчком, — прокручиваю коробку, осматриваю лакомство со всех сторон. — Морозильник тебе сегодня точно обеспечен, — прыскаю и нажимаю дверную ручку.

Лицо горит, словно кто-то костерит меня или любезностями вознаграждает. Пока жду прибытия лифтовой кабины, слепо пялюсь на железные створки раздвижных дверей. Картина прыгает и выглядит чересчур размыто. Шмыгаю… Давлюсь слезами… Как баба, видимо, реву и о судьбинушке тоскливо причитаю, вспоминая все свои грешки!

Внутри транспортирующей наверх коробки царит стабильный полумрак, а носовые пазухи забивает вонючий запах общественного помещения, в котором вынужденно под одной крышей проживает не поддающаяся счету живая куча суетящихся по своим делам людей.

Выползаю, спотыкаюсь, шатаюсь, почти волоком тащусь в нужном направлении и подхожу к своей входной двери. Прислонившись плечом к стене, прикрываю телом скрытое не то в пластиковой, не то в хрустальной усыпальнице сладенькое лакомство. Наощупь подбираю ключи, вставляю тонкую пластину в идеальную по форме скважину, прокручиваю пару раз и, нажав на ручку, вваливаюсь в полутемное помещение.

«Не понял! Что за…» — с опаской оглядываюсь на закрывающуюся за мной дверь. Похоже, у меня проблемы с памятью и концентрацией внимания. Два оборота и мой темный «ларчик» любезно распахнул ворота? Но я как будто точно помню, что с раннего утра охранных поворотов было ровно три.

Странная картина предстает у меня перед глазами, собираясь в безумный пазл, сложившейся по воле рока или вопреки чьему-либо желанию. Какой-то жуткий, как будто бы по границам внутреннего содержимого моей квартиры алеющий, но все же черный цвет. Словно кто-то, спрятавшись в дальнем углу, окрашивает помещение неярким светом красной лампочки. По-моему, здесь кто-то есть. Или это бред? Егор приложил кулак, возможно, вызвал сотрясение, острую фазу которого я в долбаной горячке на своих двоих успешно перенес, а теперь подкатывают нехорошие последствия. И это мистификация, мираж или вызванная подвалившей агонией зрительная галлюцинация.

Шаркаю ногами, пробираясь через что-то разбросанное на доселе чистом полу. Опускаю голову, сощурившись, присматриваюсь к тому, через что сейчас вынужденно и с огромной осторожностью иду. Это чьи-то вещи? Какие-то игрушки? Цилиндрические упаковки? Что-то мелкое, сверкающее и легкое?

Останавливаю продвижение лишь тогда, когда прикладываюсь лбом о раскрытую дверь подсобного помещения. Моя кладовка раскрыта настежь, а под ногами у меня с распахнутым зевом перекатывается распотрошенный картонный ящик.

— М-м-м, — мычу и приседаю перед тем, что воры разворошили в поисках чего-то, что, по-видимому, так и не нашли.

Теперь понятно, через строй чего я неторопливо продвигаюсь. Многочисленные «игрушки» для взрослых, для теть и дядь, последняя поставка из Тонькиной «Перчинки». Чудные, твою мать, домушники пошли. Хотя, черт возьми, приятно, что с интересом и азартом. «Джентльмены удачи» озаботились личной жизнью и взяли исключительно для персональных нужд то, чем я хотел когда-то разнообразить собственную постель.

— Что вы мне оставили? — поднимаю первое, что попадается мне в руки. — Однако! — обреченно хмыкаю. — Наручники и… — фольгированный квадратик проскальзывает между моих пальцев, рассекая кожу. — Сука! — шиплю и всасываю палец, разрезанный персональной упаковкой презерватива. — Один и все? — вожу ногой по полу. — Я, блядь, долго был в завязке. Одного не хватит. Ну-у-у? Еще бы…

Выпрямляюсь, расправив плечи, носком убираю с дороги остатки интим-посылки, отшвыриваю тряпки, топчу их и прохожу из раскуроченного в маниакальном припадке холла в жилое помещение. Стараюсь двигаться как можно тише, потому как не уверен, что в квартире нахожусь сейчас один. Трудно объяснить, но чужеродное присутствие сквозит как будто бы из всех щелей.

Замечаю слабое движение на полу. Там что-то светится, мигает, вращается и медленно, вразвалочку, передвигается. Оно описывает круги, прокручиваясь вокруг себя, изображая микроскопическую станцию РЛС в поисках враждебного объекта. Затем это что-то внеземное меняет форму, растет, как будто бы на сваях возвышается, увеличиваясь в длине, объеме, массе. Оно, похоже, трансформируется, перестраиваясь во что-то по-прежнему неживое, но чересчур подвижное. Топот мелких ходунков, шорох и слабый свист.

Торможу перед тем, кого совсем не ожидал увидеть.

— Привет, — поднимаю мелкую собаку, управляемую дистанционно. Кем-то, находящимся в моей квартире? Кем-то здесь?

Робот поворачивает плоскую и сильно вытянутую морду, наклоняет голову и индикатором сигнализирует заложенное программой стандартное мелькающее красно-белым светом радушное приветствие.

— Соскучился, щенок? — подношу вплотную к своему носу и целую неживую псину в теплую пластиковую мочку. — Пум! Как ты здесь оказался, парень? — прыскаю и поворачиваю игрушку на спину, присматриваюсь к гладко сконструированному пузу, почти заглядываю чуду между лап и, конечно же, под хвост. — Или ты девчонка?

Собака водит лапами, теряя равновесие. Ее системы почувствовали неладное, гироскопы затрезвонили, как колокола:

«Опасность, опасность, опасность… Теряем ориентиры, растворяемся в пространстве… Беда, беда… Эс! О! Эс!».

— Как тебя зовут? — возвращаю пса в нормальное положение, отставив коробочку с мороженым на журнальный стол, прижимаю подвижную игрушку к своей груди.

— Привет. Меня зовут Тузик. Давай дружить, — подрагивающий на высоких нотах спокойный женский голос произносит, суфлируя бессловесную машину, которую я сильно вдавливаю в тело.

— Ты где? — замираю, всматриваясь в кромешную темноту. Ни черта не разобрать: мельтешащие продолговатые тени, диковинные очертания и адское свечение, словно на пожарище. — Где ты? Ответь! Тоня!

Приставным широким шагом направляюсь к той стене, на которой я точняком ладонью встречу выключатель.

— Нет! — командует тот же голос. — Не включай, — и тут же умоляюще просит. — Велиховчик, пожалуйста.

— Ты где? — застываю возле оттопыренного пластика, застигнутого мною в режиме «выкл». — Ния?

— Не включай, пожалуйста. Иди ко мне.

— Что случилось? Почему? Куда идти?

— Я здесь…

По-моему, звук идет из того угла, где квартирует резиновый болван «Богдан». Собака бешено вращает головой и то и дело прикасается к моим рукам пластмассовым серым ухом. Вздергиваю щенка и задаю нам с ним вполне конкретное направление.

Так и есть! Манекен раскачивается, а за его искусственной, но по габаритам мужской, спиной кто-то возится и прячется, скрываясь от моих глаз.

— Привет, — присаживаюсь и тут же заглядываю за плечо неживой фигуры.

— Нет, — взвизгивает Тосик.

— Что случилось? — оглядываюсь и наконец-таки въезжаю, имея перед глазами полную картину. Так вот откуда льется этот мерзкий свет.

Моя импровизированная спальня… Расстеленная кровать… Красивое оформление, располагающее к непростому продолжению. Свечи, свечи, свечи… Всех размеров, расцветок и мастей. Толстые, тонкие, невысокие и растянутые по горизонтали. В подсвечниках, на блюдцах, в тарелках, в стаканах и даже подстаканниках. Раскачивающиеся в воде и замершие на неподвижной мебели. Красные, розовые, желтые, фиолетовые, голубые… Танцующие тени на потолке и стенах, и ковыльное движение пламени. Слишком слаженно, монотонно и синхронно, как будто бы одно за всех.

Чертова посылка! Она, по-видимому, здесь все нашла, пока ждала меня, на это сильно разозлилась, на нервной почве, в приступе ярости, например, разворошила содержимое, и воспользовалась тем, что посчитала нужным и… Не слишком пошлым! Все-таки у Тонечки на это дело есть определенный вкус, к тому же полностью отсутствуют девичья кротость и психологический зажим.

— Ния! — отпускаю пса в свободное плавание на полу, а сам ближе подвигаюсь к тренировочному чурбану, за которого почему-то спряталась испуганная чем-то дама. — Тебя кто-то обидел?

— Да!

Твою мать! Неужели с первым выводом я нехорошо ошибся. Она, наверное, на кого-то напоролась в моей пустой квартире, застигла сволочь на горячем, пыталась отбить мое «богатство», и вполне естественно, физически пострадала.

— Я могу помочь? — шепчу. — Кто сделал больно?

— Нет!

— Я прошу тебя, — сжимая кулаки, сквозь зубы говорю. — Расскажи мне что случилось. НИЯ!

Ах, ты ж! Черт бы тебя подрал… А я, по-видимому, уже в аду! Смирнова одета в смоляной костюм женщины-служительницы закона. Однако в самом невысоком звании и при слабеньком довольствии. Похоже, ей совсем не платят выслугу и не учитывают не слишком долгий срок профессиональной службы. Уж больно меленький на ней костюм, зато чересчур обтягивающий.

Не знаю, в чем тут минус. Определенно вижу только жирный плюс. Недостаток специального звания или чего еще, однако мне все очень нравится, а Тузику, безусловно, все идет.

Она вращает бедрами, подчеркнутыми облегающей одеждой, как будто повторяющей человеческую кожу и, почти не набирая скорости, приближается ко мне.

— Ты…

— Велихов Петр Григорьевич? — Смирнова медленно вращается вокруг себя, немного наклоняется, выставляя будто для моего шлепка мелкий зад, затем демонстрирует декольте и сжав по бокам свою грудь, сводит вместе полушария. Растирает небольшие выпуклости, облизывает губы, демонстрируя мне розовый язык.

— Да, — сглатываю, не забываю воздух поглощать, но не рискую хоть на миг прикрыть глаза, чтобы не спугнуть чудное видение.

— Вы нарушили закон. Очень грубо и уже не в первый раз!

— Да, — киваю.

— За это… — наконец-таки вплотную подходит ко мне, выставляет таз вперед, расставив ноги, прижимается, пытаясь насадиться на мой пах.

— Тшш, — не даю договорить, приставляю пальцы к ее губам, запечатываю чересчур горячие половинки, обнимаю и втискиваю Нию, поглощая полностью некрупное тело собой. — Ничего не говори, мой генерал.

Она как будто расслабляется, затихает и, повернув голову, укладывается щекой мне на грудь.

— Женский костюм для ролевых игр… — первой молчание нарушает. — Поможет вдохнуть новую жизнь в интимные отношения с вашим мужем или новым возлюбленным…

— Новым? — вдыхаю аромат ее волос, затягиваю носом терпкий запах, еложу мордой по макушке и задушенно хихикаю. — У тебя как будто жар, щенок?

— Нет-нет, все хорошо, — в ответ щебечет. — Костюм позволит осуществить различные фантазии, разнообразить сексуальную жизнь заскучавшей пары…

— Это ведь реклама, Туз? — опускаю руку ниже, провожу по пояснице и поочередно сжимаю ягодицы, обтянутые переливающимся иссиня-черным латексом.

— Мы поможем вам раскрепоститься и добавить новый, вероятно, захватывающий поворот в занятиях любовью. Господи! — Тосик взвизгивает, когда я пробую ее шею на свой зуб.

Зализываю неосторожно потревоженное место.

— Я хочу тебя, — провожу носом по теплой, немного влажной коже. Прихватываю губами сильно-сильно пульсирующую вену, захватываю мочку уху и запускаю в ушную раковину свой язык. — Хочу-у-у, — шепчу, вылизывая изнутри.

— Наши женские костюмы предлагают Вам побыть для своего мужчины умудренной опытом гейшей, педантичным секретарем, заботливым медицинским работником…

— Я хочу только тебя. Слышишь?

— Да.

— Антония…

Она возится, прокручивается, выскальзывает, словно сбрасывает змеиную кожу, но я ловлю и свой захват не ослабляю.

— Как ты здесь оказалась? М? — задираю юбку, запускаю пальцы за нижний край ее почти отсутствующих трусов. — Ты без белья, малыш? — перегибаюсь через женское плечо, пытаясь рассмотреть задницу, по которой я рукой шныряю. — Ах ты ж… Это…

— Наше эротическое белье подчеркнет прелести женского тела вашей избранницы, надежно скроет недостатки…

— Ты идеальна, цыпа! — провожу ладонью по прохладной коже, запускаю пальцы в ложбинку между сильно напряженных ягодиц, нажимаю на промежность и кончиком поддеваю вход.

— Выбор за вами, дорогой клиент! Мы для вас всегда открыты.

— Идем со мной…

— Замочки очень качественные и все действующие.

— Перестань, пожалуйста. Слышишь?

— Петя-я-я-я… — всхлипывает Ния. — Мы будем рады вашим отзывам, дорогие. За ваши теплые слова вам обязательно будут начислены бонусные баллы, которые в конце месяца будут переведены в соответствующие денежные суммы. Вы сможете с легкостью их списать, осуществляя следующую покупку. Нам интересно ваше внимание. Это не займет много времени, всего лишь одно касание к кнопке «оставить отзыв» и какие-нибудь полезные слова…

— Я в восхищении, — перебиваю. — Ты восхитительна. Ты красавица!

— Петенька? — елозит носом, просовывая кончик между пуговиц моей рубашки.

— У? — расслабляюсь, прикрываю медленно глаза.

— Я так скучала без тебя…

И я… И я!