Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 8 Петр

«Гляди, гляди, какие симпатичненькие. Высокие такие. Просто шик! Мне тот темненький мальчик даже подмигнул…» — до моих навостренных, как у сторожевой овчарки, ушей доносится ни хрена не скрывающийся, скорее даже слишком громкий женский шепоток и игривый писк. Девицы глупо хихикают, затем подмигивают и по-кукольному, очень неумело и топорно, строят глазки, облизывают губы и как бы невзначай размахивают длинными руками, специально прикасаясь пальцами к своим по-праздничному уложенным волосам. — «Пригласим ребят? Такие котики — просто сногсшибательный „вау“! Ну, куда ты, Ника? Как к ним подойти? Блядь! Твою мать, киска, мне что, тебя учить?» — одна из страждущих подкатывает ехидством обезображенные глаза и шикает той, что поскромнее и попроще. — «Просто подойдем и попросим мальчиков снять для невысоких нас с той верхней полки зеленый горошек, например, или кукурузу, или оливки, или маринованные грибы. Что там вообще сейчас стоит? По-моему, это масло. Тогда пусть будет extra virgin в железной банке. Вообще, пиздец, не важно… Ника-а-а-а, подожди меня!».

О-о-о! Дешевые сучки! А мы с Егорычем проходим мимо девок, у которых в качестве речевого аппарата глубокая до дна прогнившая скудная, в словарном отношении, языковая яма, набитая под самый женский поясок пошловатым шоферским жаргоном и матерным дерьмом. Дамы выражаются, как откровенные шалавы, хотя на внешность — так, вроде, ничего. А присмотревшись ближе, а главное, подслушав то, как «милочки» курлычут другой вывод напрашивается на мой язык и ум:

«Хотят грубым матом поразить нас?».

В моем случае такой финт ушами у сладких цыпочек не выйдет — без страховки на арену с подвесных канатов амором пойдут. Думаю, что Мантуров меня в этом отношении поддержит. Эти телки — абсолютно не наш пошиб, да и я терпеть такое не могу и, конечно же, не буду. Грубый тон, обсценная лексика, вызывающее поведение, мужеподобность, почти мачизм, циничность, не уступающая первенство пошлой недалекости, и язвительность на грани фола, а самое главное — исключительная уверенность в том, что они неподражаемы и неотразимы в своей вульгарности и дешевизне… Что еще? Они нахальны, жестоки и несдержанны. Девицы — почти животные, да и выглядят, как озабоченные скоты. Как им такое особое мнение от «высокого симпатичненького темненького паренька»? Все это атрибутика громкого и грозного мужика, но никак не милых дам, чье предназначение тешить глаз и мучить наши уши стоном и глубоким вздохом, когда мы прикасаемся к маленьким теплым щечкам и губам.

И, действительно, «куда ты, Ника»?

«Валите на хрен, птички, пока я ваши клювики одной рукой не обломал» — хмыкаю и отворачиваюсь от девок, изучая ассортимент замороженных почти азотным шоком полуфабрикатов.

— Познакомимся? — подмигивает мне Мантуров, направляя ногой тележку по широким проходам гипермаркета, забитого живым и гудящим, словно пчелиный рой, человеческим «товаром», стремящимся скупить в последний день уходящего года все, что не успел за все триста шестьдесят четыре: то ли времени не хватило, то ли кишечного здоровья и финансовых средств.

А сейчас, по-видимому, другое дело? Нужно отработать карму и второпях реализовать сожженное желание, написанное пьяным почерком на столовой салфетке или туалетной бумаге, и проглоченное с шампанским те же триста шестьдесят четыре дня назад. Колесо обжорства и пищевого разврата захватило общественность почти миллионного городка. Охренеть, ребята! А где-то, например, на очень жарком континенте длинноногие туземцы не видят не то что гастрономических изысков или простого хлеба, а щекочущей босые стопы зеленеющей в песчанике травы. Зажрались наши господа, вот и с жиру бесятся в ночь с тридцать первого декабря на первое января, предварительно запасаясь минеральной водой и активированным углем от изматывающего желудочного несварения, которое им обеспечено после пышного застолья по поводу наступившей новой вехи человечества, к которой наше население почти не имеет никакого отношения, но хочет тоже соответствовать и не ударить мордой в грязь.

И что же? А если на ночь не пожрать, то следующий по исчислению год, что ли, не наступит? Увы, на этот вопрос мне строго, через зубы говорят:

«Велихов, будь так добр… Заткнись и не опошляй собой и своей речью веселый праздник! Стань человеком и не отсвечивай дурным козлом, которому все не так и все не то!».

— Петь, смотри-смотри, девчонки вроде не возражают. Нас двое — их двое. Может, пригласим, м?

— Мест нет, — почти мгновенно отрезаю.

Восемь взрослых в моей квартире — несомненно и без этих двух чувих однозначный перебор. Но, к сожалению, в связи с огромной загруженностью и сверхранней бронью на великий день, вечер и бессонную ночь, нас лишили торжества на выезде, поэтому обсудив и придя к единственно разумному решению, мною было выдвинуто предложение устроить молодежный праздник в берлоге, в которой я живу. Все поддержали высказанную наобум идею — ну, еще бы! Квартира-то моя, а значит, мои правила, идеи и пищевые предпочтения. Так чего же я на это мероприятие хочу?

— Это? — Егор снимает банку каких-то консервов и протягивает мне, сует под самый нос.

Вот же конченый удод!

— Перестань. Я не знаю, — бурчу и отворачиваюсь от предложенного мне товара.

— Какого мы сюда вообще приперлись, если ты на каждой торговой марке виснешь, словно компьютер, у которого вынужденные проблемы с оперативной памятью. Девки не интересуют, еда, я так понимаю, тоже. Что-то произошло? Грустишь и дуешься, словно маленький пацан, которому Дед Мороз письменно или электронной почтой отказал в подарке…

Да ну? Все вообще не так было. Я бы рассказал ему, да стыдно выставить себя слабовольным жалким сосунком, хиленьким терпилой, на все соглашающимся в свете его величества и долбаной непогрешимости, от которой мой отец торчит, хотя, по сути дела, Мантуров ему вообще никто…

Тузик грубо выхватила ключ из моих рук! Метнулась в сторону и забилась в угол, прикинувшись мелкой идиоткой, которую ей совсем не нужно изображать — она ведь такая и есть. Подергиваясь всем телом и прикрыв двумя руками свою голову, словно от помешанного спасаясь, Тонька звонко верещала о том, что:

«Будет очень круто, если мы всех здесь соберем, накроем легкий праздничный стол, покажем, читай — разрекламируем, новую линейку шоколадной продукции, и устроим вечер воспоминаний из разряда „как нам в пятнадцать лет было прикольно и смешно“, развернем интеллектуальные игры, а на финал попрыгаем под музыку времен школьных дискотек, проходящих под лозунгом „танцуй, пока молодой, старик“».

Вот так я к выводу о том, что неплохо было бы собраться у меня и пришел. Это было… Совместное! Вернее, общее! То есть целиком и полностью мое решение! Я дал добро, а стало быть, не возражал. Или Смирнова щебетала эту ересь, а я, возвышаясь над ее скрученной фигурой, размеренно сопел и слушал, в определенных красках представляя, как обязательно раскручу стервозу на медляк, на котором специально эти босые ножки отдавлю… Короче, если бы не такая выдуманная награда за мое гостеприимство и радушие, то вряд ли бы «Петр Велихов» пошел на то, чтобы фактически разворотить свой дом.

Интеллектуальные игры? Серьезно? Вечер воспоминаний? Поедим, выпьем, возможно, посмеемся и разбежимся по своим норам — всех я на своих небольших для этого квадратах все равно не размещу.

В тот неспокойный для меня день, за трое суток до радостного праздника, отец смеялся и шутил с без остановки плюющейся дебильными идеями шавкой, попивая заваренный ею зеленый чай с теплым молоком. На память как-то не приходит ситуация или обстоятельства, при которых Гриша Велихов с огромным удовольствием цедил бы светло-коричневое пойло, причмокивая и плотоядно обтирая губы, моментами выставляя свой язык. Похоже, батя включил все обаяние, на которое еще способен в свои семьдесят лет. Старый лис потек и превратился в мужика, которому выпал последний шанс покорить девчонку, по своему возрасту годящуюся ему в дочери:

«Эх, отец, отец…» — с нескрываемым осуждением в глазах, на лице и даже своей стойке, следил за их совместным представлением на моей кухне, втихаря бесился и бездарную игру в спектакле одного состарившегося давным-давно актера стоически терпел.

Потом старший Велихов ушел, предварительно по-отечески и дружественно пообнимавшись с шавкой, напялившей на себя мою рубашку и джинсы — Антония не растерялась и на том, как в народе говорят, «спасибо», «ну и ладно», «вот и хорошо»; а я остался с ухмыляющейся Смирновой, размахивающей, как маленький ребенок, моему отцу, шепча «Григорий Александрович, я вас обожаю. Пока-пока… Люб-лю…».

Когда он наконец-то испарился и оставил нас вдвоем, Антония резко поменяла свой настрой и поведение. Шипела и рычала, выдергивая из моих рук мусорный пакет, в который несколькими часами ранее я засунул всю ее одежду и выставил, пренебрежительно ногой подталкивая груду, за порог, видимо, забыв закрыть входную дверь — раз отец тихо и беспрепятственно вошел. О чем думал в тот момент, когда такое вытворял? Откровенно говоря, надеялся, что ее вещички найдет кто-нибудь другой и себе возьмет торговые марки, в которые одета Тонька. Но, видимо, то ли мне не повезло, то ли Смирнову хранит какой-то навороченный и дорогой в обслуживании ангел-хранитель. Да, так уж вышло, что вытянуть счастливый билет подфартило моему отцу. Старший все, считай, вернул и даже заслужил определенную благодарность в виде моей чашки чая и задушевных разговоров о том, какой я «хороший и компанейский друг». Врала засранка и даже не смущалась. «Хороший»? Я «компанейский»? А главное, я ее «лучший друг»? Короче, бестия знатненько навешала лапши на уши моему отцу.

Вот так мы окончательно решили, что праздник проведем в компании старых знакомых — трех Смирновых, двух Горовых, одного — и слава Богу — Константина Красова, ангажированного на этот вечер Юлей, старшей дочерью Сергея и родной сестрой неугомонной стервы, и примкнувшего с моей подачи и по любезному приглашению Мантурова Егора. Кто ж знал, что все вот так пойдет и мы с последним будем наспех чистить полки с винно-водочной и слабоалкогольной продукцией, чтобы выполнить глупые желания одной бешеной миниатюрной стервы?

«Шампанское — это неотменный атрибут новогоднего праздника, Петруччио» — пищала Тонька и криво составляла список того, что к празднику из магазинов надо бы успеть забрать. — «Еще сок, шипучка, лимонад…».

Я тонко намекнул девочке про деньги, в ответ получил выпученные в непонятках и даже ореоле злости разноцветные глаза.

«Ты все-таки скупердяй, Буратино! Весьма отрадно, что не ошиблась в первом предположении» — скрипела и раздражалась Тоня.

«Я пошутил» — насупился, но быстро отыграл назад.

За это мелкая подкинула еще три позиции разносолов и, наконец удовлетворившись тем меню, которое составила, развернулась и направилась к прилавку, чтобы рассчитать покупателей, запасавшихся конфетами, пряниками и шоколадками по тому же поводу, по которому мы через несколько часов соберемся у меня.

— Все? — Егор закидывает последний пункт из списка и внимательно смотрит на меня. — Петька, мне кажется, у тебя проблемы. Ты…

— Все хорошо.

Задрало общее физическое состояние и медленно продвигающееся лечение. А так, я другу не соврал — все очень хорошо.

— Замечательно. Идем расплатимся и свалим из этого муравейника голодающих и страждущих пищевого наслаждения.

— О! Узнаю язвительность сына босса и похотливую улыбку ушлепка, для которого мир станет на колени и громко, на все басы произнесет:

«Йуху-у-у! Да это Симба — наш будущий король! Славим имя и поклоны засранцу бьем каждым толоконным лбом».

Ты хоть вкратце расскажи мне, кто там будет. Это тоже берем? — склонившись над тележкой, поднимает мелкий, запакованный в красивый пластик, кекс, покрытый белой сливочной поливкой, как кулич; громко хмыкает, посмеивается, вращает и как нечто нехорошее, вызывающее подозрение, показывает мне.

— Есть возражения по этому пункту? — скашивая куда-то в противоположную сторону свой взгляд, шиплю.

— Никаких. Просто…

По-бабски, да? Мило и слишком щепетильно, где-то даже мнительно? Увы, увы, увы…

Прищуриваюсь и приподнимаю верхнюю губу:

— Положи назад, — разглядывая Егора исподлобья, через зубы говорю.

— Без проблем. Не кипятись…

Меня раскрыли! Вот, бл, пиздец! Я грешник, лиходей, жестокий человек, а по отдельным вечерам — бесконтрольная обжора. Люблю кусочничать на ночь глядя, после третьего приема таблетированной отравы, которую с оголтелым рвением в глазах и сердце, от всей своей души проталкиваю внутрь себя.

— Дай характеристику на каждого. Велихов, будь же человеком.

Характеристику? На хрена? Чтобы производство возобновить? Что за…

— Я уже все рассказал.

— С кем можно замутить, например?

— Чего? — выпучиваюсь на Мантурова.

— Ну-у-у, познакомиться поближе. Я ведь правильно понял…

Да ни хрена он, видимо, не понял — идиот!

— Это друзья детства, Егорыч. Девчонки — сестры друг другу, их отцы — родные братья. Мой батя, когда погружается в воспоминания, что называется — по волнам своей незатыкающейся памяти, посмеивается, рассказывая о том, как Смирновы новорожденных девок из родильни судьбоносно приносили в дом и имена им пафосно давали. Так, по всей видимости, гордились тем, что под покровом ночи с женами в постели натворили. Дедушка этих мелких сучек с каждым разом шире раскрывал свой рот, хотя на Тузике с незавидной участью все-таки смирился. Как говорится, ничего тут не попишешь, буду баловать девчонок, раз внуками другого пола до сей поры никак не обзаведусь.

— Тузик? — он громко прыскает. — А что это значит? — я прохожу вперед, протягиваю карточку к терминалу, активирую ее и жду, пока мой товарищ, спутник и любопытный черт выложит на ленту содержимое нашей тележки, а вместо этого он языком неторопливо чешет. — Странное имя для девушки? Не находишь?

— Ты не мог бы ускориться, любезный? — размахиваю рукой, подгоняя его.

— Тихо-тихо, не торопи меня, — Мантуров оглядывается назад. — Все равно возле кассы самообслуживания толпы нет. Цивилизация не для всех. Народ не видит дальше своего носа и по старинке требует внимания кассира. Давно их матом никто не крыл…

— Ее зовут Антония, — тихо говорю.

— Антонина?

— Нет, — шиплю и раздражаюсь его странной глухотой. — А-н-т-о-н-и-я! — по буквам, довольно четко, с вычурной артикуляцией произношу, растягивая на каждой букве рот. — Помой уши, друг. Она в каком-то там поколении горячая кубинка, поэтому и имя с приветом, впрочем, как и его хозяйка. Самая младшая Смирнова, как говорят, не чистых кровей. Помесь с родословным браком. Двортерьер — результат смешения отличного кобеля и нечистокровной суки.

— То есть мужик породный?

— Угу.

— Есть в ней что-то, что могло бы заинтересовать, например, меня? — поднимает голову и чего-то ждет.

Моего ответа? Ну что ж! Сейчас я дружбана пренеприятно огорчу или огорошу.

— По мне, у Тонечки кроме хватки и деловой жилки в дебетовой колонке сплошная пустота. Позиций много не закрытых.

— Симпатичная?

Устал, ей-богу, повторять:

— На морду ничего!

Ничего хорошего — об этом предусмотрительно промолчу. Вероятно, поэтому у бестии такой бешеный темперамент и шустрый на колкости язычок. Она южанка! Что с нее взять, кроме космической, почти неуправляемой, скорости и сильного давления кровяного потока?

— Кубинка?

— Мать Тони — Евгения, жена Сергея, наполовину кубинка. Евгения — вариант ее имени исключительно для нас, для русскоговорящих, для представителей всего славянского племени, а так, вообще говоря, по паспорту, я думаю и почти уверен, что она Эухения Смирнова.

— Чего-о-о-о? — он прыскает и тут же прикрывает рот тыльной стороной своей ладони. — Прости, ты серьезно?

Вполне! Красивое имя, между прочим. Эухения и Антония…

— Так я дорасскажу, если ты не возражаешь? — опираюсь ладонью о край транспортера.

— Будь любезен, — он распрямляется и громко выдыхает. — Все!

По детству, когда с трудом давались отдельные буквы алфавита, мы шутливо нарекли Нию Тузиком. Ее родители подзывали мелочь, выкрикивая:

«Тосик, Тосечка, Тонечка!»;

а мы с младшим Сашкой и Ильей, старшим двоюродным братом, немного подстроили имечко блаженной и подогнали под свой стандарт. Так она стала Тузиком, а со временем — мелким щенком, а в отдельные эпизоды — когда особо раздражала и бесила — мы называли младшую Смирнову шавкой или шавочкой. Ласково, конечно, но все-таки голосом транслировали легкую издевку, когда вглядывались в ее сияющие нескрываемым негодованием мерзкие глазенки. Такая себе злобная чихуахуа, йоркшир-терьер или мохнатая мальтипу — но без розовых бантиков на челке. Антония Смирнова — мелкая, но сторожевая, охранная собака, хотя временами выступает в роли псины-компаньона. Не могу припомнить эпизоды, в которых бы эта бестия не вызывала бурю негодования и не раздражала меня. Поэтому…

— Высокие отношения, Велихов! Весьма! Чрезвычайно галантные, такой, знаешь, огромный почет, уважение и, — приставляет указательный палец к своему рту, подушечкой похлопывает по верхней губе, словно подбирает соответствующее определение, — сквозящая из всех щелей уверенная неприязнь к девчонке, с который ты с детства знаком. Видимо, сильно насолила? Что она из себя вообще представляет?

Ничего особенного! Невысокий рост, остриженность, словно девка тифозную хворь на своих тонких ножках перенесла — многократно и с большими осложнениями, и разноцветные глаза, от взгляда которых у ближайшего окружения временами стынет кровь. У Смирновой хорошо подвешен язык — снимаю шляпу, достойное образование — аттестат о среднем точно есть, плюс множество увлечений и занятий. Ей стабильности и постоянства не достает. Про таких, как она, говорят: «Ветер в поле»! Чрезвычайно и легко увлекающаяся натура, но она ведь дама, ей позволительны перепады настроения и ветреность натуры. Пусть божьим одуванчиком по миру идет…

— Ходили слухи, что Антония — ведьма, Мантуров. Так нас ее бабушка пугала, когда мы перегибали палку и доставали девку до кишок. Мол, у них в роду была очень диковинная женщина: то ли прабабка, то ли прапрабабка, которая обладала жуткими способностями.

— Интересно-интересно! Какими же? Гадалка, чародейка, ведунья, карга с претензией? Что та бабушка умела?

Мужиков привязывать к себе цепями, а затем издеваться над несчастными, а наигравшись, заживо их раздирать. Ну, чтоб юродивый и физически ею изувеченный не мучился… Так филигранно проявляла ласку, нежность и сочувствие…

— Старая дева, которая проклинала всех, мужчин и женщин, живущих и здравствующих в счастливых отношениях. Не признавала обиженная на все человечество брак! Понимаешь, о чем я говорю? Так вот, нам рассказывали, что эта тетенька материализовалась в теле Тузика. Сколько времени прошло, а потомственная нашла выход в мельком тельце младшей дочери и праправнучки. Теперь вот мстит за всех. Сечешь?

— Честно говоря, не очень! — Мантуров снимает два пакета с продуктами, а я подтягиваю связку минеральной воды и упаковку апельсинового сока. — Поехали, сказитель? — Егор оглядывается на меня.

— Угу…

Народ торопится по домам, а транспортный поток уверенно стоит. Водители, посмеиваясь, общаются друг с другом, приоткрыв снегом запорошенные боковые стекла, заранее поздравляют «с наступающим», высовывают руки, сцепляют пальцы, трясут пожатием, а мы с Мантуровым тянем никотиновую отраву, прикуривая по сигаретке на каждом верстовом столбе.

— Юля — это старшая сестра Антонии?

— Родная, — стряхиваю пепел и, скривившись, выпускаю дым. — Два, кажется, между ними года разницы.

— Занята?

Я что-то не вкурил! Егорыч посетит мой дом с вполне естественной целью — склеить бабу «на потом»?

— У нее маленький, сосущий сисечку ребенок и имеется крутой жених, который, между прочим, тоже приглашен. Засохни! У тебя что, голодовка или ты на сухпайке?

— М-м-м, — мычит и с чмокающим звуком вынимает сигарету. Мантуров оглядывается по сторонам, ерзает в кресле, странно чешется, словно торопится куда-то.

— Что с тобой? — обращаю к нему свое лицо.

— Задрался тут сидеть, а так все пучком.

— Сейчас. Смотри, кажется, пробка выскочила, — нажимаю кнопку запуска двигателя и отстреливаю сигарету за борт. — Кто-то кончил и пену в унитаз спустил. Ух, как мы лихо трогаемся. Минут пять — не больше, и будем дома.

— Ты не мог бы не засорять окружающую среду, старик, — жутко поучительным тоном говорит мой пассажир, кивая на выброшенную мною сигарету.

— Чего? — не глядя прямо, в лобовое стекло, склоняюсь над рулем, полосую взглядом поборника за права природы, сочно вдавливаю газ, разрабатываю педаль, и заставляю машину дергаться и рычать.

— Есть же пепельница, Петя.

«Мама, это ты сейчас со мной?» — прищуриваюсь злобно, но мягко и плавно трогаю свой автомобиль с места, на котором после получасового стояния протектор моих зимних шин навечно размороженный реагентом асфальт прошил.

— На будущее обязательно учту.

Дегенерат ты хорошо воспитанный!

Лифтовая кабина для двух мужиков с особо ценным грузом оказывается не очень-то вместительной и просторной комнатенкой. Мы смотрим друг на друга, не моргаем, иногда задерживаем дыхание и помалкиваем.

— Почему ты пригласил меня, Велихов? — Егор вдруг начинает говорить.

— Не понял твой вопрос. Ты не мог бы уточнить? — сально ухмыляюсь.

— Я там чужой человек, никого не знаю, а ты…

— Познакомишься и сразу станешь своим, почти родным. Люди простые и общительные, к тому же свежая кровь не помешает…

А вообще, побудет живым громоотводом на свят вечер между мной и Тузиком. Мелкая коза интеллигентно и довольно сильно достала меня за последние три дня. Я простоял всего неполный срок — где-то четыре или пять часов — за прилавком «Шоколадницы», а по ощущениям — всю жизнь батрачил на всем недовольную и очень требовательную, слава Богу, и к себе, и к людям мелюзгу. Смирнова — весьма мерзкая начальница, которая ни хрена не разрешает. Шаг вправо-влево — расстрел или поселение, без права переписки каторжные двадцать пять лет. Имел неосторожность прикоснуться к каким-то навороченным, в прямом и переносном смысле этого слова, конфетам, как тут же отработал такой себе «производственный» штраф.

«Есть можно все, Петруччио, только впредь не забудь денежку на такие свои действия в копилочку просунуть» — она хихикала, когда после моей смены играла в женское «инкассо». «Купчиха», слюнявя пальчик, листала длинные купюры, которые я налом с посетителей ей в прибыль получил.

Поэтому определенно мне нужен Мантуров Егор, чтобы сдерживаться и не натворить беды. Пусть клюнет на Смирнову — так уж и быть. Тем более что Антония к серьезным отношениям относится точно так же, как и я к балетной сольной партии — терпимо, но тоскливо, а с некоторых пор — с отчуждением и вынужденно брезгливо. Уверен, что путного ни хрена все равно у них не выйдет. Егор — порядочный мужик, а Тонька — лихо в юбке. Она не взглянет на него, как на потенциального для брака клиента, зато я буду целый вечер спокоен и сосредоточен на достойном окончании того, что организовал: по глупости или недоразумению…

Сашка ведь звал в свою компанию: порыбачить, попарить кости, потрахать девок и козла забить. Из всего перечисленного меня интересует только третий пункт, но… По всем анализам — пока, увы. А я лечусь…

— Вы старые знакомые, а я стопудово буду третьим лишним…

— Надо разбавить компанию, влив в нее свежую кровь, Мантуров. Заканчивай рефлексировать, анализировать, и как это… Твою мать! Фрустрировать, блядь! Уверен, будет очень круто! Клясться на книжке не намерен, впрочем, как и упрашивать тебя. Хочешь убраться прямо сейчас — вали из кабины, этажа, и моего подъезда на хрен. Не порть нам праздник, — последнее шиплю, подавшись на него лицом. — Понятно говорю?

— Абсолютно, — он глубоко вздыхает и обращает взгляд на индикатор, показывающий расположение лифтовой кабины относительно номера этажа, через который она проходит. — Какой этаж?

— Уже приехали, — подмигиваю деловому партнеру и кивком указываю, что пропускаю его вперед. Он выходит и сразу тормозит на перепутье. — Направо, большая дверь. Там останавливаемся и ждем, пока я трелью дверного звонка не вызову того, кто мог бы у нас все это барахло принять.

— Выглядит, как банковский сейф! — присвистнув, моей входной двери ненужный, но приятный даже железяке, комплимент отвешивает.

Да уж сейф! Внутрь которого мой драгоценный папа, не прикладывая особых усилий, тогда вошел и поразился тому, как я нескучно здесь живу… Вот так слухами и обрастает ничтожный человек. Надеюсь, Гриша не накрутит на событие, которому он стал случайным свидетелем, пошлых домыслов и вихлястых, но все-таки серьезных, кандибоберов, которых на самом деле у нас с Антонией нет…

— Знакомьтесь, это Егор, — скидывая обувь и кивая на топчущегося рядом со мной странно притихшего дружка, представляю трем девчонкам своего коллегу. — Это Даша, это Юля, а это Антония. Можно Ния? Тонька, ты не возражаешь? А что с Ксю-Ксю?

— Хорошо. Я не возражаю. Она не приедет. Извини, Велихов, так вышло.

Надо было тех двух телок все же взять!

А вообще говоря, это даже замечательно. Меньше народа — больше кислорода. Итак, нас будет четверо на троих. О-о-о! Да мы их запросто положим на лопатки, начнем терзать холодные и влажные подмышки и жесткой щекоткой на кое-что нехорошее соблазнять. Хотя…

— Ярослав, — высокий и серьезный мужчина с тонкими чертами лица протягивает мне правую руку и спокойным тоном представляется. — Горовой, муж…

— Рыбки? — указываю подбородком на шустрящую возле пакетов Дашку.

— Да, — дружелюбно улыбается. — Приятно познакомиться.

— Взаимно. Что с рукой? — вероятно, нагло и бестактно замечаю его слишком очевидную проблему.

— Бионический протез, — абсолютно не тушуясь, поднимает искусственную конечность, упакованную в дорогой по виду и ощущениям латекс. — Неприятность, произошедшая на работе много лет назад.

— А ты по профессии, прости за настойчивость, наглость и любопытство, кто? Я, кстати, Петр Велихов, хозяин квартиры и давний знакомый этих трех сестер.

— Приятно познакомиться.

— Взаимно. Так что скажешь насчет своего рода деятельности? Шпион? Или очень прозаично. Ты столяр, краснодеревщик или горе-плотник?

— Бывший гонщик, Формула-3, до первой так и не дошел. Сейчас вынужденно, — Ярослав сгибает-разгибает пальцы, — перешедший на тренерскую должность. «Хекстел-моторс», почти гражданский контракт…

— Врешь? — щурюсь и присматриваюсь к мужику, который огромные, похоже, зашибает бабки. Весьма, весьма и еще разок… Весьма Дари-Дори повезло.

— Щедрые откупные за руку, Петя.

— А хочешь больше? — мягко намекаю, что юридически в случае его желания могу помочь.

— Я не злопамятный, не жадный, да и нам с женой много не нужно.

— Дети? — обхватив его за плечо, веду Горового на диван. — Не будем девочкам и тем двоим мешать. Садись, — раскидываюсь сам и жду, пока он ко мне присоединится.

Егор пускает слюни, словно впервые встретил привлекательных баб, Костя вертится ужом и, к большому сожалению, даже близко не королевским питоном, а Смирновский серпентарий брызжет ядом и над нашими покупками, выказывая недовольство, брюзжит и на своем диалекте тоненько пищит.

— Трое, — с улыбкой отвечает.

— Сколько? — таращусь то ли на отца-героя, то ли на мужика, не знающего слово «контрацепция». — Ты про през… — тут же осекаюсь и жду его ответ.

— Двое сыновей и дочь.

— Когда Дашка успела подложить тебе такую свинью? Ты извини меня, пожалуйста, за излишнюю прямолинейность и, возможно, бесцеремонность, иронию и здоровый цинизм, но я трезв, если что. Просто тяжело себе представить, что молодой мужик…

— У меня очень взрослый совершеннолетний сын от первого брака…

А-а-а-а! Сбитый летчик с раздолбанным несчастным случаем фюзеляжем, спланировавший на совсем не сострадательную Дашку. Да уж повезло чудаку. Тогда вообще тут ни хрена не вяжется, а я выпавший сейчас расклад, как ни постараюсь, не вкурю.

До этой нашей встречи я с большим трудом представлял себе какого-то крутого, но чересчур серьезного и сильного, мужа Дашки, о котором все только с пиететом, воспевая дифирамбы, говорят, когда о том, как бы между прочим, заходит речь. А вот теперь, сидя рядом с этим Ярославом, я не могу сложить две цифры — два и два, что называется, от того нехорошего слова «совсем»! Ведь самая старшая Смирнова — весьма заносчивая и крайне нетерпимая особа, исключительно к тому, что, по ее мнению, не является первосортным и сверхкачественным, эксклюзивным и выпущенным только в единственном экземпляре. Однорукий скромный и спокойный муж, который, судя по тому, что я наблюдаю даже обнять ее толком не может, чтобы не сдавить и ерзающими туда-сюда шарнирами тоненькую кожу не прижать:

«Что-что?» — это из разряда «очевидное и невероятное», потому что противоречит ее кодексу в целом и внутреннему складу в частности.

Дарья Смирнова — эгоистичная надменная засранка. По последней позиции она даже Тоньку может перещеголять. Такая, в сущности, язвительная дрянь.

И еще — весьма важный аспект и не один год длящееся видеонаблюдение — у нее ген первенства заложен божественным вливанием. Ей! И только ей должно быть дано все! Исключительно первой стерве из гордого семейства. Такой гордячки, упрямицы и временами долбаной зануды я больше в своей жизни не встречал. Вероятно, это связано с тем, что она перворожденная, самая взрослая и самостоятельная чувиха.

— … А Яся и Глеб от кумпарситы.

Отменный, твою мать, пиздец!

— Ты смелый, Ярослав. Кумпарсита?

— Вместо рыбки. Мне так привычнее. А про смелость… Это был корявый комплимент от собрата?

Ну, не зависть же, в конце концов? Тем более что меряться нам пока с ним нечем. Даст Бог, и случай не представится. Так что:

— Это мое неуклюжее признание первенства за сильным самцом, у которого, похоже, по определению, невзирая на сопутствующие трудности, — кивком указываю на его искалеченную левую конечность, — однозначно фартовая судьба и счастливая семейная жизнь. Могу приставку альфа- присовокупить к уничижительному для отдельных личностей «самцу». М? Ты альфа-самец в этой, — киваю на хохочущих Смирновых, — женской стае.

Но твой прайд, похоже, в скором времени поредеет. Замечаю, как Костя, взяв под руку Юльку, отводит ее в сторону и прижав собой к стене, целует.

— Без вопросов…

Мне уже нравится этот Ярик Горовой. Спокойный «мальчик» трех детей, словно бегемот. Кружит возле Дашки и в ус вообще не дует.

То ли дело Красов… Очень жаль его. В холодную Юленьку влюблен, а она, похоже, все еще страдает за своим Святом. Между прочим, приятно удивлен, что Ярослав с ним тоже знаком:

«Служили вместе по контракту!».

Какая интересная житуха у местных мужичков…

— Тебе помочь? — пальцами касаюсь оттопыренного бедра Тоника, следящей за каким-то варевом на плите.

— Руки убери, — дергается и оглядывается назад. — Велихов?

— М? — делаю вид, что не догоняю ее злость.

— Какого черта?

— Забыла? — становлюсь за ней и напираю телом, утыкаюсь пахом в задницу, затянутую жутко узкой юбкой с какой-то высокой талией. — Платьице не тесновато?

— Отодвинься, — Смирнова тощей жопой пытается отпихнуть меня.

— Не скули, щенок.

— Заткнись, деревянный мальчик.

— Ключ мне верни, — подбородком утыкаюсь ей в плечо и шепчу на ухо.

— Я твоя соседка. Запамятовал, идиот?

— Смирно-о-о-о-ва! — хриплю ей в шею.

— Пока перекантуюсь у тебя, а там посмотрим… Бу-ра-ти-но… — стонет мое прозвище и громко дышит, раздвигая сиськи, словно Тузика тугой корсет очень сильно жмет.

— Развязать шнурочки, мисс? — дурачком прикидываюсь.

— Чего? — вполоборота отвечает.

— Как тебе сегодняшняя компания, говорю?

— Отлично. Меня все устраивает, — возвращается к плите лицом. — Я праздники люблю.

А я их ненавижу, потому что в такие дни и по таким дебильным поводам почти всегда остаюсь один. Даже будучи женатым, я терпел отлучки Эли на какие-нибудь рауты по случаю открытия выставки или с вполне прозаичной целью — за бокалом, и не одним, шампанского о какой-нибудь живописной херне потрещать с ее голозадыми подружками, впоследствии оказывающимися мужиками-натурщиками для потрахушек, чьи рожи, торсы, члены и бычьи яйца я с «огромным» и «нескрываемым» интересом рассматривал потом на полотнах, выполненных карандашом ее талантливой рукой.

— Довожу до твоего сведения, сообщаю торжественно и с превеликим удовольствием, что мой отец нас неофициально поженил, Антония, — прыскаю от смеха. — Представляешь? Раструбит серьезный Гриша Велихов твоему папе, что я трахаю тебя без законного брака…

— Тогда готовь обручальное кольцо, Петруччио.

Чего-чего?

— Не помню, чтобы делал предложение.

— Вот и не трахай меня без брака.

— А жить со мной тебе, стало быть, по доброте душевной Заратустра позволяет?

— Не понимаю, что ты говоришь…

Бедная Антония книжек не читает!

— У тебя отставание в развитии, Тоник. Это Ильф и Петров.

— Пошел ты… — толкается и загоняет острым локтем мне под ребро.

— Ключ верни, стерва.

Она разворачивается и показывает ну просто очень нехороший знак рукой.

«Ах ты ж, с-с-сука-а-а невоспитанная и грубая!» — про себя рычу…

— Ния, потанцуем? — Мантуров протягивает свою руку, приглашая Тузика на медленную пляску.

Это хрен тебе сейчас, дружок!

— Она сегодня не танцует, — ухмыляюсь, оскаливаюсь, гримасничаю, злюсь и жестко отвечаю неудачливому кавалеру. — Ей ее религия не дает на удовольствие добро. Отойди, браток.

Две долбаные песни назад Смирнова грубо отказала мне. Ехидничала и даже сомневалась в моих возможностях, и водя указательным пальцем, абсолютно не скрываясь, подсчитывала количество моих ног, а затем, поравнявшись со мною, отметила, что у меня как будто две нижние конечности — тут слава Богу, — но, к большому сожалению, обе левые. Она трусит и нескрываемо переживает:

«А если я ей мелкие копытца своим сорок вторым размером отдавлю?».

«Раскусила, стерва» — я сально ухмыльнулся и рукой на нее махнул.

Такой был план с самого начала, но, к сожалению, в него были внесены небольшие изменения где-то в районе канапе с осетриной и чудной, не пойми какой, икрой. Я телом ощутимо потяжелел и хорошо поплыл мозгами, рассматривая две танцующие пары в центре моей квартиры.

Похоже, позавидовал свободный и богатый барин нищему и подневольному холую. И тем не менее, я завороженно смотрел на то, как улыбается рыбка-кумпарсита Ярославу, как Юлька, которой два часа назад не было особого дела до стелющегося Красова, прислоняется к его рубашке своей щекой, и вспоминал, как в свадебном танце кружил свою красавицу-жену. А сейчас что? Сижу бобылем возле по всем временным характеристикам новогоднего стола и рассматриваю странную Антонию, уткнувшуюся в свой мобильный телефон.

Я кое-что там интересного для себя прочел, когда посматривал то на нее, то ей через плечо.

«Перчинка» — бессмысленное название странного заведения, в чате которого Тонька одним пальцем строчит короткие сообщения, без конца добавляя жутко пошлый эмодзи — желтый мячик делает нехорошее движение по направлению к тому, кто смотрит на него.

«То есть?» — не понятно, что ли. Так я, пожалуй, разъясню. Эта плюшевая, в других наборах — очень безобидная игрушка, вас внаглую имеет через блестящий сенсорный экран, подмигивая и пуская голубую слюну, на каждом виртуальном проникновении. — «Что, твою мать, за черт?».

«Тузик, что с тобой?» — отложил себе вопрос, а младшему братцу шустро настрочил пробить одну догадку.

Уверен, что Смирнова — веб-модель или «потусторонняя» проститутка, дешевка, сбивающая монету с вуайеристов и жалких извращенцев, не способных на интим поступок, а заходящих на подобные сайты с одной нехорошей целью, чтобы на суррогатный акт одним глазком за свои гроши посмотреть! Теперь становится все очевидным. Видимо, ей нужно место, где она могла бы уединяться и гнусными делишками промышлять. А как можно записаться в ее постоянные и привилегированные клиенты, а индивидуальные скидки у нее есть? Я бы эту стерву неоднократно виртуально взял и выделенное время не только озабоченным дрыщом смотрел, а приказывал и требовал, чтобы она…

— Да, конечно, — с улыбкой более удачливому, чем я, кавалеру отвечает и выходит из-за праздничного, нашими стараниями потрошенного, стола.

То есть? Что она сказала? Я бросаю на Смирнову очень нехороший взгляд и впиваюсь пальцами в свои колени, которыми суматошно двигаю и по полу странную мелодию перебираю, словив синдром беспокойных ног. Долбаная побочка? Опять херня с нервами начинается. Мало мне проблем с желудком и стойких, но выматывающих, головокружений, теперь еще и вся система в целом сбоит и дает очевидный для всех и для меня провис…

«Это интернет-магазин товаров сам понимаешь, какого назначения. Владелица ЧП — Смирнова А. С. Там проблемы с документами. Похоже, у барышни нет на это все лицензии. Возможно, просрочена или по этой позиции государством девоньке был выписан безоговорочный отказ. Товары все же медицинские и при неграмотном использовании могут нанести вред организму. Дамочка петляет, даже переподставляется. Короче, выживает и выкручивается. Это та, что ли, Смирнова? Охренеть, наш Тузик носом землю роет. Она на плотское больная или чего?» — получаю крайне содержательное сообщение от Сашки. — «С Новым годом, чувачок!».

Интим-шоп, что ли? Пялюсь на родные буквы и себе не верю.

Помимо шоколада, Ния дешевым сексом промышляет…

— Мы уже пойдем, — Мантуров дергает меня за локоть и, позевывая, свою новость сообщает.

— Скатертью дорога, — перевожу свой взгляд на сереющую обстановку за моим окном. — Который час?

— Половина седьмого.

— Утра? — уперевшись руками в диван, пытаюсь оторвать свой зад от мягкого продавленного мной сидения.

— Ложись спать.

— Ты…

— Я вызвал такси, Велихов. Тоню подвезу.

Она с ним уходит, что ли? Последнее не догнал.

— Куда?

— Мы погуляем, а потом…

Еще какое-то «потом» у этой пары намечается? Сначала «Шоколадница», потом «Перчинка», сильный благородный Мантуров и «я же Петя» — старый добрый чувачок?

— Она живет здесь, со мной, — выпаливаю резко.

— Чего-чего? — Егорыч, подавшись на меня лицом, шепчет и поглядывает на Тоньку, опять строчащую хрень в свой мобильный телефон.