Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 23 Петр

— Заверь меня, пожалуйста, что это действительно работает, — уже в третий раз она просматривает таблицу, на которой отображается внутренняя жизнь «Шоколадницы» в сроках выполнения договоров, огромных цифрах прибыли и недостачи, лупоглазых процентах скидок и надбавок, ломаных графиках и линиях тренда с коэффициентами аппроксимации и корреляции, слабых рисках и соответствующих вероятностях. — Петя? — Ния с неохотой отрывается от стоящего на ее коленях ультрабука и обращается уже в который раз ко мне с одним и тем же вопросом.

— Работает, — сухо отвечаю, зато бодро киваю головой в собственное подтверждение.

— Извини, Велихов, но в это верится с большим трудом, — Смирнова выставляет нижнюю губу вперед, словно завлекает, — и многое непонятно, лично для меня. Я полностью теряюсь, например, вот в этом месте, — тычет пальцем в электронную таблицу, — при этом чувствую свою ущербность, потому что совершенно не въезжаю, как все это устроено и за счет чего, каких легенд, баз данных, вводных и тому подобного, твоя машинка составляет свой точный прогноз и делает нам втык, если вдруг что-то где-то с огромной пробуксовкой идет, — жалобно скулит, растягивая сильно гласные. — Не п-о-н-и-м-а-ю! Черт!

Кулачками растирает щеки и пищит задушенно:

— Господи-и-и, все ведь было хорошо. Зачем ты влез и изменил тут все?

— Зато теперь ты отдыхаешь и лишь периодически мониторишь ситуацию, поглядывая одним глазком за тем, как все замечательно работает без твоего непосредственного участия. Ты хороший организатор и генератор идей. У тебя есть собственный вкус и рвение, но только в непосредственном деле, а что касается финансов, — ловлю ее испепеляющий и цепкий взгляд, — ты просто пересчитываешь номинальные бумажки, которые не работают, не растут и не развиваются, а просто оседают и даже не на счете в банке. Кредит на развитие — тут все понятно, без вопросов, плюс обязательная заработная плата, поставки-закупки, транспорт и, конечно, аренда с неподъемной коммуналкой. А дальше, Ния?

— Реклама, — задирает нос.

— Которая не работает, — усмехаюсь.

— Работает! — нос по-прежнему ползет солидно вверх и слегка выпячивается вперед.

— Пусть! Согласен! Окупается?

— Мы хорошо продаем, — быстро отвечает. — К нам приходят в первый раз и снова возвращаются.

— Кто?

— Ты издеваешься? — прищуривается и, прислонив бук, как раскрытую книжку, к своей груди и животу, пытается меня опротестовать. — Люди ведь есть, ты их тоже видел. Есть постоянные клиенты. Например, твои родители, которые оставляют хорошую сумму после каждого визита. Покупатели посещают «Шоколадницу» и…

— Покупают ровно на три рубля с одной копейкой. А мои родители, — ухмыляюсь, вздернув верхнюю губу, — делают одолжение старшему сыну и милой дочери давних друзей. Они не жадные и обеспеченные люди, мама боготворит зефир, а отец выполняет ее простую просьбу:

«Отвези!».

Да тут и не в рекламе собственно все дело, а в том, что старшие заинтересованы в успехе предприятия так же, как и мы. Возможно, больше. Обыкновенный шкурный вопрос и, конечно, гордость:

«Смотри, Ната, это наш неблагонадежный сын. Похоже, беспокойный Петр взялся, наконец-таки, за ум. А это кто? А это Ния, дочь Сержа, с которым мы не один пуд соли съели вместе. Давай поможем?».

Это если в тусклых красках, но довольно кратенько. Согласись? Мысль-то я донес.

— Художник! Живописно, но… — поджимает губы и, по-моему, собирается остроту или пошленькую гадость ввернуть.

Поэтому опять мой выход, еще одно опровержение и спуск с небес на землю:

— Это маленькая капля в огромном море, Тосик. Их небольшой вклад не делает долгожданной прибыли, но всего лишь позволяет продержаться на плаву, до следующего денежного вливания в то, что вообще не отбивается.

— Да! Они не миллионеры, — Смирнова выставляет палец, почти задевая кончик моего носа. — Зато верные и неизменные.

— Не спорю. Но это розница, маленькая часть, крохотная доля, даже не целая единица, а дробный хвостик, периодический остаток, — навстречу ей сдвигаю большой и указательные пальцы, демонстрируя мизерность того, что приносят магазину клиенты, которые случайно, мимоходом, забредают к нам, вероятно, потому что мы им по дороге. — Сейчас ситуация изменилась…

— Да? Да? — похоже, Тосик начинает заводиться и ей как будто больше нечем крыть.

Уж больно яростно и весьма самозабвенно она стрекочет, словно проквакивает слова, стараясь основную мысль не прожевавши проглотить.

— Да! — убавляю звук и намеренно перехожу на размеренный, неторопливый шепот. — Новый договор с Максимом раскрутит тебя. О тебе узнают совершенно другие люди. И потом, не мешало бы Сергея подключить. Так, между прочим.

— О мне и без Морозова все знают. Отец? Зачем?

— А ну-ка, цыц, не перебивай старшего по возрасту, щенок! — несильно щелкаю по дергающемуся передо мной женскому носу. — Шоколадные орешки, Туз, да под пьяную руку. М-м-м! — подкатываю глаза и стукаюсь затылком о высокое и не мягкое изголовье кровати. — Черт! — чертыхаюсь и оглядываюсь, отнимаю голову от стены, чтобы шишку на затылке нечаянно не получить.

— Я бы предпочла, чтобы все шло, как раньше. Тихо, зато надежно. Я…

— Не жадничаешь? Скромняжка? Довольствуешься малым? Идешь вверх приставным шагом?

— Зачем ты…

— Тише едешь — дальше будешь, так?

— Да!

— Так ты обвалишь рынок, Смирнова! А за это по головке не погладят: ни потирающие ручонки конкуренты, ни справедливое государство. Завязывай медитировать над этой техникой. Там все замечательно.

А если откровенно, то так жизнерадостно и классно, что даже жутко и немного страшно.

— Я верю, верю, Петя. Просто, — она опять располагает бук на коленях и таращится в ту же картинку, которую до этого внимательно изучала.

— Напоминаю, что очень скоро первый шлюз. Мы обязаны на это посмотреть. М? Убирай машину! — тянусь к сидящей рядом.

— А если, например… — Туз прищуривается, лицом как будто утыкается в экран и водит головой, так отслеживая движение мелкого курсора, который сама же направляет, трогая тачпад.

— Все нормально! — громко выдохнув, опускаю ноги на пол и встаю с кровати. — Тонь?

— А?

Нет, она совсем не реагирует на меня, а полностью ушла в себя и в несуществующие финансовые проблемы молодого бизнеса.

— На первой остановке сойдем на берег и погуляем по земле. Сменим обстановку. А это, — рукой указываю на ультрабук, — здесь оставим. Мы ведь в отпуске!

— Хорошо, — озабоченно щелкает по клавиатуре, с приоткрытым ртом и высунутым языком перетаскивает окна, что-то шепчет, неспешно двигая губами, а на финал, словно знатно напортачив, ладонью закрывает рот, задушенно горланя любимый женский «Ой!».

— М? Что натворила? — ставлю руки на пояс и подмигиваю. — Сломался, да?

— Ничего. Просто твоя почта случайненько открылась.

Замечательно! Но, как всегда, не вовремя. А впрочем, я и так прекрасно знаю, что там нет нужных новостей, обеляющих случайно опорочившегося меня. Мне не за что переживать, вот поэтому я так подозрительно спокоен.

— Я не смотрю туда, Петруччио, — ее рука ползет наверх, меняя месторасположение, перемещается на глаза. — Извини-извини, сейчас все исправлю. Не знаю, как так вышло. Что-то, видимо, дернулось.

Это совесть, вероятно! Завопила и выплюнула мою переписку на обозрение Антонии. Весьма интеллигентное объяснение от женщины, случайно залезшей в карман и ухватившей там — непреднамеренно и с благородной целью — платиновую карту без лимитированного снятия:

«Ах, ох, ух! Ну, ты подумай! Да как же так?».

Ну, сделай, что ли, одолжение! Я ерничаю и про себя паршиво изгаляюсь потому, что к этому, ребята, откровенно говоря, уже давно привык.

Мой половой покой, по всей видимости, приобретает статус «навсегда» или «пожизненно». Теперь, видите ли, результаты не готовы, так как была задержка с поставкой реактивов, потом возникли какие-то проблемы с транспортировкой и сроком годности того, что через пень-колоду не с первого раза грамотно приобрели. Короче, лаборантам с этой тягомотиной и моим давно представленным забором крови не имеет никакого смысла разводить бадью, чтобы отыскать в алой жидкости венерическую срамоту. Свежесть в этом деле, оказывается, важна так же, как и срок жизни, например, прокисшего или сильно забродившего куриного бульона.

А мы уже три дня в пути… Три теплых летних дня, за которые ни черта не изменилось в моем опасно-безопасном статусе, так что я, конечно, щадяще наступаю — как говорит Антония, — но слишком скрытно и под покровом очень темной ночи. Точнее метафору для того, что я творю, мне сейчас не произнести. Я добиваюсь Тосика уже три полноценных дня. И пусть шавочка не сомневается, я обязательно ее добьюсь. Обыкновенный аутотренинг и самовнушение… Увы, совсем уже не помогают!

А как мои успехи в целом? Да пока не очень. С большим трудом удалось отстоять совместную кровать и то, как будто, с бескровным «мордобитием». Смирнова, видите ли, включила неприступную девицу, которая ценит свой покой и половую неприкосновенность. Так и просится на мой язык вопрос:

«А как давно?» — «Да уже три дня, наверное!».

Пришлось вынужденно пойти на сверхкрайние меры и применить к Тоньке силу: обнять, прижать и уложить на нужный край, лично ею избранный, но, правда, только со второй попытки. То это ей не то, то это ей не так! Я проявил выдержку, терпение и спокойствие, которые, как известно, всегда приукрашают мужика и молча, через опущенные ресницы, затаив дыхание, наблюдал за тем, как Тузик перебрасывал через меня коротенькие лапчонки и переползал туда, где однозначно лучше, комфортнее, теплее и спокойнее.

«Все?» — я прорычал, когда она, наконец-таки, затихла.

«Да» — прошептала удовлетворенная своим участием, но совсем не окончательной победой. — «Спокойной ночи!».

Я прыснул и одетое в короткую сорочку тельце властно, почти по-шефски, одной рукой к себе прижал…

— Ты идешь? — слежу за тем, как Ния сворачивает все, что красовалось на экране ультрабука. — Долго еще?

— Не шипи, Велиховчик. Я ведь извинилась.

А я ведь не о том!

— Тонь? — отворачиваюсь и устремляю взгляд в открытый на проветривание иллюминатор.

— Я слушаю, — возится, а судя по раздающимся за моей спиной звукам, сползает с кровати, наклоняется и что-то ищет, активно шуруя руками по полу, покрытому темным ковролином.

— Проведем этот вечер вместе?

— Господи! — со свистом выдает. — Мы и так с тобой вдвоем и вместе. Ты видишь здесь кого-нибудь еще?

«А твой материализовавшийся „Матюша“, например!» — не стану про прицепившегося задрота громко вспоминать.

Не хотел о долбое. е говорить, но все же, видимо, придется. У Тони есть одна хорошая черта. Хотя после трехдневного сожительства с ней на этом теплоходе, такое достоинство я бы перекрестил в явный недостаток. Однако, что есть, то есть.

Итак! Смирнова А. С. с огромной легкостью заводит тесные знакомства с тем, кто с улыбкой на лице тихо скажет ей «привет». Неважно — где, неважно — как. Слово по слову или сцепившиеся языки, и вот, пожалуйста, мы слушаем вечерние дебильные анекдоты с раздражающим хихиканьем мудака, который с серьезным видом рассказывает бородатые шутки, надеясь выпросить очки и выставить себя в наиболее выгодном свете перед в кулачок хохочущей девицей. Например, предстать в роли человека с охренительным чувством юмора и прослыть, естественно, душой компании. А, как по мне, Матвей — дурак и не очень умный человек. Такой себе гогочущий шизик с амбициями и даже не латентный полудурок с явной паранойей. Смешливый идиот, ни хрена не знающий о том самом чувстве меры и о правилах приличия. Дрянной болван, возомнивший себя королем стендапа и преследующий Туза ежедневным возгласом и услужливым любопытством относительно ее самочувствия и настроения.

— Ты ведь понимаешь, что и кого я имею в виду, — подхожу к иллюминатору поближе.

— Велиховчик, ты, видимо, волнуешься, что Матвей, не прилагая, собственно, больших усилий, добьется от меня внимания? В обход тебя, конечно? Так не уверен в себе и собственных силах? Сдаешься?

— Нет! — резко отрезаю.

— Он хороший парень, — жалится Смирнова.

— Не сомневаюсь и не спорю, но…

— Мне следует грубить ему только лишь потому, что ты об этом просишь или…

— Я не прошу, Смирнова.

— У тебя еще одиннадцать дней в запасе, Петя, — Антония, похоже, вплотную подобралась ко мне, горячо и тихо дышит в спину, — вдруг ты откроешься для меня с несколько иной стороны. Все возможно, Велихов.

— Намекаешь на переменчивость своей натуры? Женское непостоянство, управляемое какой-нибудь фазой блуждающей впотьмах Луны.

— Чего?

— Выбрала новую жертву? Помолвка, свадьба, бегство, а после разговоры по душам за чашкой кофе в нашем магазине? — хмыкаю, подкалываю и язвлю.

— Замолчи! — дергает пальцами, царапает ногтями, сжимает мои бока и угрожающе рычит, захлебываясь хрипом. — Это не нормально. Ты жуткий собственник, Велиховчик, а ведь я не обещала хранить тебе верность. Здоровое и честное соревнование — прекрасное мероприятие, чтобы проявить себя.

— Утешаешь? Жалеешь, что ли? Стимулируешь? Ты выстрел уже произвела?

— Что это значит?

— Кобели на старте, Ния, и готовы бежать. Бежать за приманкой, которая начнет движение по заданной заранее траектории, но только после сигнала стартового пистолета. Я спрашиваю обо всем заранее, чтобы не налететь на гребаный фальстарт. Так ты дала отмашку?

— Нет, — Тосик упирается в мой позвоночник теплым лбом.

— У меня есть шанс? — спрашиваю вполоборота.

— Я не знаю.

— Что это значит? — не меняю положения.

— Это значит, что все может быть. Не хочешь продолжать игру?

Это совершенно не смешно! И я устал твердить одно и то же, и бесконечно повторять, что:

«Это больше не игра, да и строгих правил здесь тоже больше нет!».

Прикрыв глаза, сцепив зубы и растянув рот в жесткую прямую линию, я шумно забираю носом воздух и на вдохе замираю.

— Не я пари предложила, а ты! Помнишь? — вкруговую водит пальцем по моей рубашке.

— Да, — не двигаюсь и еще чего-то жду. Жду, по-видимому, что разболевшаяся до «кровавых мальчиков» башка успокоится и трезвый разум вновь вернется в рациональное и сдержанное состояние, а сам я приду в равновесное положение и прекращу странные волнения.

— Считаешь, что со сроком трагически ошибся? Так просишь об отсрочке?

— Нет, — еле двигаю губами.

Но мне не нравится Матвей.

— Расскажи про шлюз, пожалуйста, — пытается развернуть меня к себе лицом, а когда это не выходит, просачивается, обходит и становится передо мной. — Что с тобой?

— На маршруте таких шлюзов будет три штуки.

— Зачем они?

— Рельеф местности такой. Это своеобразные ступеньки. Увидишь, — отрываясь от бездумного созерцания пейзажа за окном, наконец-то, обращаю взгляд на нее. — Готова?

— Да…

На нижней палубе почти нет людей. Пустынное пространство с одинокими вкраплениями развалившихся в деревянных креслах и безмолвно созерцающих то, мимо чего мы проплываем или проходим. Я путаюсь в терминологии, да и Туз частенько с нужного сбивает. Так что многопалубный теплоход идет, а мы на нем живем.

В деталях помню первый день здесь и открытый от диковинок и изумления женский рот, с которым Ния блуждала, держа меня за руку, когда я проводил для нее экскурсии места, зафрахтованного мной на две недели. Не персонально, конечно, а по такой себе туристической путевке, половину стоимости которой Тоня пыталась оплатить, предлагая варианты суммы, в которую нам стал этот all inclusive марш-бросок. Естественно, я отказался от женской щедрости и бешеного рвения. Более того, не стал даже слушать жалкий, но звонкий, иногда крикливый лепет, который она выкладывала, пока мы с небольшой поклажей катились по коридору в поисках забронированной для нас каюты.

Крупная посудина, уверенно держащаяся на плаву, чересчур широкое пространство и комфортабельное жилое место. Спрашивается, чего еще душа желает? Я огласил наш план, сопроводив все фотографиями локаций и нужных точек, в которых будут обязательные пешие передвижения и единичные ночевки в комфортабельных отелях. Как выяснилось, Антония давно нигде не была, а в отпуске — ни разу, и это абсолютно спонтанное предложение и моя реализация оказались, как нельзя, кстати. Это интересно и довольно познавательно, как она сказала, поэтому я, не напрягаясь, получил ее согласие…

— Куда мы идем? — она немного отстает, в то время как с небольшим усилием я тяну ее за собой на верхнюю палубу.

— Там обзор лучше, — объясняю, не вдаваясь в особые подробности.

— Где? — тормозит ногами и едет пятками по палубе. — Велихов, я не хочу наверх.

Боязнь высоты и открытого пространства на той же пугающей до усрачки высоте.

— Ты не одна, я буду рядом.

— Не понимаешь, да?

— Тонь, не бойся, я тебя прошу.

— Отпусти, — дергается, пытаясь вытащить из моего захвата кисть. — Кому сказала?

Ну, уж нет! Этого не будет. Перегруппировываюсь, подтягиваю ее к себе и, обняв за талию, крепко прижимаю к себе.

— Это интересно. Знаешь, как происходит прохождение через шлюзовые ворота? — надавливаю ладонью на ее затылок и впечатываю женское лицо, сведенное судорогой и вскрывшееся сеткой ужаса, себе в грудь. — Рассказать?

— Я подожду в каюте, — бурчит, цепляя зубами ткань моей рубашки.

— Судно заходит в специальный док, наверное. Извини, я не очень разбираюсь…

— Зачем подрядился тогда читать мне лекции?

— Не груби, — сильнее нажимаю на ее затылок.

— М-м-м, — мычит Смирнова. — Мне нечем дышать.

— Значит, стой молча и просто слушай. Вникни в то, что я пытаюсь поведать, немного заикаясь, потому что ты отвлекаешь и мешаешь, — шиплю в ее макушку. — Ворота закрываются, а вода постепенно спускается или поднимается, все зависит от места, через которое мы идем.

— А сейчас что будет?

— Спуск! — подробно объясняю, проглаживая поясницу Нии. — Это интересно, а самое главное, это нужно ощутить. Понимаешь?

— Да, — Смирнова крутит головой и выворачивает ее так, что сейчас к моей груди она прижимается только лишь щекой. — Я высоты боюсь. Мне очень жаль. Качка не пугает, как это!

— Я удержу. Не волнуйся. Все будет хорошо…

Она действительно дрожит, суетится взглядом, странно дышит и то и дело, опускает голову, словно прячется и бежит от разверзшегося перед нами ада.

— Тонь? — встряхиваю располагающуюся ко мне спиной, поднимаю свои сцепленные на впалом женском животе руки, обхватываю ее под грудью и мягко принуждаю улечься на меня. — У тебя глаза открыты?

— Да, — еще ниже опускает голову.

Заглядываю через ее плечо, касаюсь носом щечки и, конечно, вижу опущенные веки, дрожащие ресницы и суетящиеся, словно в быстром сне, глазные яблоки.

— Ты чувствуешь колебание?

— Да.

Воду медленно откачивают, уровень снижается с той же скоростью, а судно плавно опускается. На каменных стенах, окружающих теплоход, заметны горизонтальные черточки-отметки, которые сообщают, как далеко ушли мы от той позиции, в которой находились, когда зашли в этот док.

Метр… Два… Два с половиной… Три… Четыре… Пять… А дальше я устал считать! Куда как интереснее наблюдать за Тосиком, который фактически просыпает свой первый шлюз, испытывая жуткий стресс и вместе с этим интереса трепет.

— Все? — поскуливает куда-то в пол.

— Нет еще.

Мы с ней находимся фактически на крыше капитанского мостика. Такой VIP «партер» я приобрел, конечно же, за дополнительную плату. Хотел покорить Смирнову видом, которым по странному стечению обстоятельств, связанному с ее фобией, я наслаждаюсь в одиночку, потому как Тоня оказалась не смельчаком, а скорее, наоборот, некрупным, даже мелким трусом.

Да уж! С Нией не удастся повторить знаменитую сцену из давно забытого фильма о судне, затонувшем в прошлом веке:

«А как я об этом, ребятушки, бессонными ночами мечтал!».

Пока слежу за нашим «погружением» на дно речное, выслушиваю ее тяжелое сопение и вздохи, от которых, если честно, стынет кровь. Похоже, Туз находится то ли в горячке, то ли уже в агонии, и страдает от апноэ, даже ни разу не захрипев, как задыхающимся по букварю положено.

— Повернись ко мне, — не спрашиваю и не приказываю, а лишь словесно сообщаю ей то, что предпринимаю. — Вот так.

Резко и весьма самонадеянно. Сейчас она обращена ко мне лицом, странно задранным и вывернутым, словно у Нии сломана шея или повреждены те позвонки, которые удерживают башку на нужном месте. По-видимому, это паралич. Паралич, вызванный нервным страхом.

— Паническая атака? — внимательно смотрю в ее глаза.

— Нет, — Смирнова хлопает ресницами и суматошно перебирает руками, цепляясь за мои плечи, встает на цыпочки, пытаясь сократить ростовую разницу.

— Куда? — подмигиваю и, помогая, слегка ее приподнимаю.

— Чистое небо, — она запрокидывает голову и обращает взгляд наверх, — ни облачка.

Действительно, погода к нам благоволит и не позволяет за это время ни единой дождевой капли или другого осадочного катаклизма.

— Как так вышло, Тузик?

— Что?

— Один коричневый, а второй серый. Твои глаза, — как могу, отвлекаю.

— Это еще к чему ляпнул? — резко возвращает голову в нормальное положение и почти идет в атаку, нападая. — Что не так, а? Зачем спросил? Я думала, — опускает руки, упираясь ладонями в мои локти, — что с тем, с кем я столько лет знакома, такого не будет. Отпусти!

— Чего ты взъелась? Мне просто интересно, как получилось, что…

— Я ведьма, Велихов! — оскалившись, шипит. — Этот, — указывает на свой карий, — подарочек от мамы, а второй, — переводит палец на серый, — от папочки привет. Но я не испытываю дискомфорта: прекрасно вижу, слышу, все-все в деталях подмечаю. Меня устраивает то, что мне дано родителями и природой. Это у вас, козлов, проблемы, — теперь прокалывает пальцем, как шилом, мою грудь. — Прокляну! — напоследок, выплевывая угрозу, шипит.

— Комплекс, видимо!

Вот я чертов гад и раззадоренная скотина!

— Все сказал? — крутится, озираясь по сторонам. — Уже все?

— Да, — чувствую, что мы стоим, а уровень воды за шлюзовыми воротами сравнялся с тем, которого уже достигли в доке.

— Что теперь?

— Снимаемся и следуем маршрутом до второго гидротехнического сооружения.

— Я хочу посмотреть.

На что? Неужели Тосик расхрабрилась? Видимо, разговор ее завел, и она желает что-то доказать. Например, что она не трусит, что переборола свой страх или назло мне сейчас шлепнется в обморок, пристроив на пол зад. Или желает наложить обещанное проклятие, испросив разрешения у речного бога.

— Пожалуйста, — мягко разворачиваю. — Ну? — опускаю подбородок на ее плечо.

Смирнова смотрит и… В самом деле восхищается. Затаив дыхание, впившись пальцами в тыльную сторону моих уложенных друг на друга ладоней, Тоня водит носом, обозревая раскинувшийся перед нами вид.

Четкая линия бесконечного горизонта, идеально гладкая водная гладь, купающие свои кроны в речке плотно растущие по берегам деревья, полное безветрие и ослепляющий световой день. Вот все, что видит Тоня, потихоньку надевая на губы добрую и искреннюю улыбку.

— Очень… — начинает говорить, но не заканчивает предложение.

— Красиво? — подсказываю или уточняю.

— Неописуемо.

— А как самочувствие? — спрашиваю, касаясь носом ее уха. — Голова кружится, нервишки шалят, с воздухозабором нет проблем? Паника пропала?

— Немного боязно и нервно, но терпимо, — трясет головой. — Нестрашно.

Вот и славно, а я рад!

— Пожалуй…

— Да-да? — прислушиваюсь.

— У тебя есть шанс, — посмеивается.

Кинула, как сахарную кость собаке!

— С каких пор? — смеюсь. — Еще недавно ты была предельно точна и стопроцентно непреклонна.

— Вот с этих, — вполоборота отвечает, натыкаясь губами на мой рот.

— А конкуренты есть? Какие правила, границы дозволенного, штрафные и бонусные баллы ты уже установила?

— Не скажу, — вытягивает губы уткой.

— Они хоть есть?

— Жутко неуверенный в себе мужчина, — сама с собой, похоже, разговаривает. — Как же ты живешь?

— И все же, — встряхиваю чересчур уверенное тело, которое вот только несколько минут назад чуть к Богу в гости не отлетело.

— Секрет! — хихикает.

Значит, никого и ничего нет, а она, чтобы не терять свое лицо и не снижать градус моего рвения, не станет сообщать о том, что на самом деле все очень хорошо и дело здесь исключительно за мной! Так я расцениваю ее ответ и закрепляю убеждение вполне естественным по обстоятельствам поцелуем. Ния не бастует, не сопротивляется и не отстраняется, а в точности повторяет за мной и отвечает на поцелуй, который можно считать для нашей немного странной пары первым.

— Что дальше, Петя? — Смирнова шепчет, когда я отпускаю.

— А дальше видно будет!

— Настораживает, если честно.

А меня, как ни странно, полностью умиротворяет.