Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 18 Петр

Кошмарная бессонная ночь, невыспавшееся утро, отвратительное настроение и бесконечная зевота, которую, как ни стараюсь, не могу унять. Складывается такое впечатление, что я испытываю дичайшее похмелье — страдаю приличным сушняком и дергаю желудком, вызывая нехороший спазм, пытаясь скрыть позыв на рвоту, от которой ни одно лекарство не поможет, так как не в состоянии стремительное извержение удержать — вперемешку с черепно-мозговой травмой неясного происхождения: голова гудит, как расколотый колокол-колпак, глаза таращатся на белый свет, словно прозревший слепец по воле случая обрел чудесный дар снова видеть и теперь не рад тому, что стало перед его девственны от чернухи очи; а сам я сижу битых два часа, как тычка, на большой кровати, предложенной мне гостеприимным Смирновым, почесываю брови и ловлю слюну, которую выпускаю из пасти неконтролируемо и как будто бы со скоростью звука, стоит лишь прижать к груди мне подбородок и уставиться бессловесной куклой в окно, через которое я наблюдаю ту эстраду, на чьем паркете Туз показывал свой сольный номер, изображая приму бурлеска. У Антонии в этом есть ого-го какой талант! Ей бы податься в другое измерение и выбрать иной род занятий. Держу пари, она и там бы смогла выпотрошить на шуршащие купюры зал.

«Вот же…» — встряхиваю головой и возвращаюсь в исходное, почти человеческое положение: вертикально, строго прямо и ни шагу назад.

Всё ложь, откровенная брехня, замыленный предрассудок, байка, фантастическая фишка, тот самый фейк, которым потчуют нас из каждого громкоговорителя, навороченного гаджета или любого средства аудио- и видеосвязи. Так, черт меня возьми, мудрые люди говорят:

«На новом месте приснись жених невесте» — серьезно, ребята? По-моему, это жестокая шутка. А за такое надо бы нещадно карать. Клевета, знаете ли, уголовно наказуемое деяние. Стоит только заявление подать, как дельцы в дорогих костюмах спешно возьмутся за весьма прибыльное и однозначно выигрышное дельце, засучив по локоть рукава и поглядывая искоса на сумму, выбитую клиентом на калькуляторе в случае успеха предприятия. Возможно, я несправедлив, предвзят, зол и неадекватен, а заговор не сработал по причине не той половой принадлежности заговорщика или моего несерьезного отношения к посылу, который я чуть ли не с пеной у рта трындел, пока укладывался в холодную кровать.

Никто мне не приснился. Увы! Кроме смеющейся и раздевающейся Тонечки Смирновой. Ну, этот «кинчик» я могу легко опротестовать. Ведь она отменно забила мою голову своими мелкими прелестями, а также несвоевременной подачей наглядного, но, к сожалению, не раздаточного материала.

Что такое «посмотреть» по сравнению с «прикоснуться», «взять», «ощутить», «потрогать», «напитаться» или… «Обладать»? Лично для меня — издевка, недостача, дешевый разводняк или лохотрон. Я хорошо завелся, а вместо полноценной разрядки получил бесконечные четыре часа вращения на кровати, талантливо изображая неупокоенного волчка, которого сильно раскрутили, почти на полную катушку, забыв при этом снабдить органические внутренности тормозной жидкостью, зато расшатав ходовую, а также нервную систему так, что «заведенная игрушка» до сих пор не может все это во что-то дельное собрать.

Сиди-не сиди, а волка ноги кормят. Поднимаюсь, быстро и кое-как оправляюсь, расчесываю волосы пятерней, а после зарываюсь слегка заросшей рожей в свои ладони:

— Фу-у-ух! — громко фыркаю и на несколько секунд задерживаю дыхание.

Терплю… Терплю… Переживаю неудобство… Тренирую выносливость и разрабатываю легкие…

— А-а-а-а! — скидываю руки, словно стропы обрываю, и рычу, как зверь. — Смир-р-р-р-р-нова!

Похоже, это подтвержденная устойчивая ненормальность, которую я приобрел, словно сезонный новомодный вирус или надоедливый герпес. Он как бы есть, но своего хозяина-носителя не беспокоит, пока ветреная погода или резкое температурное падение не спровоцируют его появление пред светлы очи всего честного народа. И вот она! Вылезла хворь на арену. Свербит губу и портит внешний вид одним своим присутствием. Неизлечимая и противная болячка. Так со страдальцем и протянет положенный ему короткий век, пока горемыка не сыграет в стандартный сосновый ящик. Уж там его прыщик точно не достанет. Смирнова — живой герпес, только в человечьем обличье, который изощренно терроризирует меня и заставляет закипать мозги, словно жирный фурункул выскакивает изнутри, например, в височной или лобной доли серого вещества, от избытка которого я определенно не страдаю. Мощно давит на разумные отделы и тем самым вызывает голографические картины, от которых я, естественно, тащусь и последствиями от просмотра, как водится, не парюсь. Ну все, конец! Она со мной теперь пожизненно? Антония весьма живуча, но для меня смертельна…

Означает ли приведенное только вот сравнение, что я считаю Тосика неизлечимой болячкой, которую я подхватил много лет назад. Похоже, у кого-то слабый иммунитет и нечистая по умолчанию кровь. Я куренок, хлюпик или жалкий доходяга? Цепляю все, что девочки предложат: себе на член и на башку?

Оглянувшись несколько раз на обстановку комнаты, в которой я провел эту ночь, и распахнув дверь, выбираюсь на белый, сегодня слишком яркий, свет.

— Привет-привет, — зажмуриваюсь и морщусь от огромного количества люксов, поглощаемых моей расстроенной недосыпом сетчаткой. — Можно освещенность убрать? Хотя бы, — выставляю приблизительное значение пожелания, прижимая указательный палец к большому на руке, — вот на столько. Господи-Господи, будь же человеком. А-а-а-а! — выстанываю просьбу и прячу глаза, опустив голову.

«Сигаретку?» — противным внутренним голоском себе любезно предлагаю. — «Не откажусь, мой мальчик» — личина под номером, наверное, два мне отвечает. — «Будьте так любезны, предложите по всей форме» — а язвительность совсем не уменьшается. С этим определенно что-то нужно, пока не стало слишком поздно, делать…

— Доброе утро, Петр, — откуда-то раздается голос хозяина «гостиницы», в которой я ночевал.

Тебя только и не хватало для полноты неутешительной картины.

«Я уеду. Все понятно. Здесь не дом терпимости, а у тебя, Сереженька, бессонница и такая же больная голова, как у меня сейчас» — хлопаю ладонями по задним карманам джинсов, тактильно разыскивая никотиновый допинг, который, возможно, приведет растрепанное состояние в порядок, а возможно, отравит меня и сократит срок службы всех внутренних органов лет так на пять.

— Доброе утро, Сергей Максимович, — смотрю на приближающегося ко мне Смирнова.

Он скатывается с невысокого холма, словно колобок. Сколько ему? СМС значительно моложе моего отца, а выглядит… Выглядит, как сучий мальчик, лет на сорок пять, если бы не седина в висках и пробивающейся плотным строем щетине на вечно скалящейся роже, Сереженька мог бы на смотринах женихов дать заводного джазу и выторговать себе еще пару-тройку восемнадцатилетних жен. Интересно, а на Кубе приветствуется многоженство? Его благоверная, например, не будет против, если папочка уложит еще одну в их королевскую кровать?

«Да-а-а, сука, как я недоспал!» — дергаю губами и хищно выпускаю зубы.

— Пройдемся? — с места в карьер выступает только-только подошедший ко мне Смирнов.

— Пройдемся? — прекрасно расслышав то, что он спросил, зачем-то еще раз уточняю.

— Да, именно. Возражения?

— Э-э-э-э…

Да как бы нет! Но к чему все это? Догонимся моралью, которую мне вчера не дочитали, потому что декламатор зевал и смеялся надо мной, пока я ползал перед ним, в ладони собирая виртуально опавшую весеннюю листву, давая полураздетой стерве последний шанс спрятаться в своей каморке и не отсвечивать в лунном свете топлесс, который я, откровенно говоря, так и не успел как следует рассмотреть, зато приобрел бессонные часы и плохое настроение. Этот хмырь не вовремя явился… И вот гребаное дежавю, по-видимому, снова подкатило.

— Пока там готовится завтрак, у нас с тобой есть минут двадцать-двадцать пять наедине. Возражения, Велихов?

Какие тут возражения, здесь исключительно уважение и большой почет:

— Сергей М…

— По имени и все. Мы с тобой вот с такого возраста знакомы, — рукой касается своих щиколоток, словно присядку танцует, — поэтому оставим отчества, как говорят, для подчиненных. Никогда не понимал своего отца, который просил его не терроризировать любезным обращением и тем прибавлять года, а сейчас полностью копирую его поведенческую фишку с посторонними или давно знакомыми мне людьми. Короче, Велихов, мы договорились?

Я все же жутко недоспал! Ну, ни черта не понимаю! Вот ни грамма из того, что он сказал, я лично не догнал. Однако:

— Договорились.

— Идем, — он подхватывает меня под локоть и куда-то тянет, без конца оглядываясь назад.

— Мы от кого-то скрываемся? — осмеливаюсь и, подловив его движение, в точности копирую. — За нами что, следят?

— У тебя сигареты есть? — шипит Смирнов, испуганно посматривая на странно притихший сумасшедший дом.

— Есть.

— Вот и хорошо. Идем-ка в лесок.

В лесок? Это шутка? Там я выкурю последнюю, как перед казнью сигарету, угощу, естественно, своего палача, а потом с достоинством и не на коленях испущу грешный дух? Красиво! Жаль только, что я не сказал отцу, куда иду. Думаю, Гриша бы подсуетился и вытянул нерадивого сынка из петли, которую ему свивает не один час сей странный крендель.

— Сергей, по поводу того, что…

— Ты больше, сынок, не пугай мою жену, — сипит Смирнов. — У чики расшатаны нервы последними не радужными для семьи событиями: сначала Юла, внук, а потом циклоп. И на финальную закуску, которую мы не заказывали — согласись, является здоровый хрен, нахально считающий, что имеет право спать с приболевшей дочерью в ее комнате и одной кровати. Как считаешь, это правильно и верно?

— То есть?

— Что не понятно?

— Ничего не было…

Да мне и нельзя, если честно.

— Вообще не желаю знать про это. Не наше дело! Но это было в первый, — он вдруг резко осекается, останавливается и следом тормозит меня, затем мягко поворачивает, практически ровняет, выставляя мое тело в точности напротив себя, и вытаращившись, как испугавшийся глубокого оврага горный козел, пристально всматривается в мои глаза, — в первый же? — прищурившись, еще раз уточняет количество моих таких себе свиданий с симулирующей, но не приболевшей дочерью. — Велихов?

— Да.

— Что «да»? «Да» — первый и всего один или ты на фамилию отозвался? М?

— «Да» — первый! — на количественной характеристике хлопаю ресницами и, как недалекий, открываю рот.

Смирнов громко выдыхает и смеется:

— Врать не умеешь?

Отнюдь! В этом деле я весьма талантлив. Я навешиваю чуши, как дышу. Сколько у меня тайн и недоговоров — сразу и не перечесть. Да я даже себе брешу, словно недалекая собака, которой ротяку раскрывать все равно на кого, но свой «гав» надо обязательно с вызовом пролаять.

— Сергей… — опускаю голову и рассматриваю сосновую подстилку, на которой мы стоим.

— Плату за ночлег я не возьму. Все бесплатно!

Итить! А могло быть как-то по-другому?

— Спасибо, — хмыкаю, пренебрежительно изгибая верхнюю губу.

— Не ерничай, дружок. И не зазнавайся, на всякий случай. Мы в расчете, «добрая подружка»?

Что он имеет в виду?

— Я…

— У меня не хостел, не ночлежка для тех, кому некуда идти, не церковь для заблудших душ. Угу?

Все понятно, но только с этим.

— Знаю, — громко выдыхаю и снова прячу от него глаза. — Подружка?

— Ладно-ладно, забыли, — хихикает Смирнов и давится языком. Закашливается до покрасневшей кожи и обильных слез из глаз. — Считай, что это баш на баш.

Он все знает. Знает все! О нас. О том, что мы с Антонией чудили до ее лживых чудо-встреч с Егором. Откуда? Она, что ли, специально растрепала? Исключительная идиотка.

— Ну, угости, что ли? Кажется, далеко ушли, — заглядывает мне в лицо, как будто бы подныривает. — Дай закурить. Чего ты надулся? Что не так?

Оставаясь все в той же позиции, рассматривая землю — изучая волчьи тропы и петляющий лисий след, лениво, словно с неохотой, запускаю руку в свой задний карман, вытаскиваю пачку сигарет и протягиваю ему.

— Пожалуйста.

— Ух, как щедро-то! А ты? — кончиками пальцев поддевает сигарету и аккуратно извлекает, вставляет в зубы и, чиркнув зажигалкой, прикуривает.

— Не буду, — бормочу себе под нос.

— Следишь за здоровьем? Молодчага!

— Нет. Не хочу.

Сергей сильно затягивается, прикрывая глаза: двигает зубами, прожевывая фильтр, причмокивает, словно наслаждается тем, что делает, водит головой, как будто даже напевает, а затем проглатывает — я вижу двигающийся кадык, проталкивающий то, что взял внутрь его хозяин — и от полученного как бы расслабляется. Доза принята, а испытывающий никотиновую ломку успокаивается и начинает контролировать все, что происходит и к чему он имеет непосредственное отношение.

Как мало надо этому человеку, чтобы почувствовать себя счастливым — всего одна затяжка в неглубокой чаще, подальше от женских наблюдающих, очень зорких глаз.

— Да-а-а-а, — стиснув губы, выпускает дым через нос. — М-м-м…

Он кайфует от никотиновой отравы? Поистине дела твои, Боже-Боже, неисповедимы. А Смирнов, по-моему, чересчур послушный муж? Хотя я склоняюсь к тому, что он отменный трус или жалкий подкаблучник. Он тот, кто делает слабой даме одолжение или тот, кто усиленно старается строгие и незыблемые правила не нарушать?

— Боитесь, что…

— Спокойно, парень, — стряхивает пепел и прищуривает один глаз, обдумывая очередную пакость или неудобный для меня вопрос. — Я, здесь и вообще, никого не боюсь — довожу до твоего сведения, засранец — мои годы уже не те, чтобы колесом от жизни уходить. Хватит! Я по молодости, пиздец как, набегался. Сдал не одну трешку и отмотал свой персональный марафон. А-а-а! Даже вспоминать противно. Смотри, — вытягивает руку и подставляет мне ее под нос. — Аж мурашками покрываюсь. Сейчас, Петруччио, я предпочитаю не нагнетать обстановку, которая и без того напряжена, и плыть, — волну изображает кистью, — по течению, поэтому…

Жена сказала:

«До завтрака — ни-ни!»,

а Сережа, как ревностный служака, взял ее почти приказ под строгий козырек и громко выкрикнул:

«Так точно, чика. Не вопрос!».

А мне вот очень интересно, например:

— Давно?

— С некоторых пор, — довольно быстро отвечает, словно считывает все то, что я безмолвно говорю:

«Жалкий приспособленец и лживый негодяй!».

Да уж, великолепная семейка. Зато теперь понятно, в кого такая хитрая, верткая и изобретательная меньшая дочь. Она в любимого папулю, который, как недавно мне сказала, собирается очередного сосунка использовать в качестве живой прокладки с масляной сердцевиной между своих гигантских жерновов.

А я, по его мнению, хороший молчаливый собеседник и, очевидно, не трепло? Со мной приятно совершать моцион, поднимать носками сухие хвойные иголки, ковырять прогнившие шишки и болтать о какой-то чепухе, которая меня, на самом деле, абсолютно не заботит? Если так, то — да! Да — определенно! Я приятный в разговоре и спокойный — исключительно по обстановке — человек.

— Какие планы, Петр?

По-моему, за сегодняшние сутки он дважды, а то и трижды задает один и тот же вопрос. Намедни ночью я не нашелся, что ему ответить, а за неспокойные часы своей бессонницы так и не сподобился что-то разумное склепать.

— Я не понимаю, — пожимаю плечами и смотрю на его сосредоточенный профиль, который он демонстрирует, обозревая ровную гладь водоема, к которому мы неторопливо, за ничем не запоминающимися разговорами, подгребаем. — На будущее или на ближайшие пятнадцать секунд?

— Ты свободен сегодня? Сейчас? После завтрака?

— После завтрака? — трусливо и по-детски оглядываюсь назад.

— Ты гость, Велихов. Пусть и случайный, и нежданный, но…

— Это лишнее. Я, пожалуй, поеду.

— Девчонки там стараются, Буратино. Не стоит обижать женщин, потративших на ненавистную стряпню определенное время, которое они могли бы с гораздо большей пользой для себя провести. Что тебе, в конце концов, стоит посидеть с нами, позавтракать и мило поболтать?

Все ведь было на «пятерочку»! А, нет! Похоже, кто-то сильно размечтался. Опять чертово погоняло, от которого мне не избавиться вовек. С ним так же, как и с влезшей под кожу Тосиком, умру.

— Петь? — Сергей вдруг сжимает недокуренную сигарету, прикладывая тлеющий кончик к внутренней части своей ладони. Ему больно — он шипит и морщится. Я слышу, как он тихо добавляет. — Бля-я-я…

Зачем такие сложности? Затушил и выкинул. Гусарство, спесь, лихая слава и нездоровый пофигизм: Смирнов собственными руками себя почти каленным железом пытает.

— Я слушаю.

— Нам с Женей и Юлей нужно отлучиться, — серьезнеет просто на глазах, отводит взгляд и свистит, словно что-то сплевывает. — Надеюсь ненадолго, но не уверен, что после скоро нужно возвращаться.

— Что случилось?

— Свята нашли, — шепчет, закрыв глаза.

Я был не в курсе, что задолбыша, обрюхатившего старшую Юлу и одарившего родителей маленьким внучком, искали. Где? Когда? За что? За неуплату алиментов? Красов, что ли, расстарался?

— Что это значит?

— Его нашли. Нашли, понимаешь? — мне кажется, или Сергей всхлипывает и смахивает некрупную блестящую слезу.

— Он…

— Мы едем на опознание того, что от мальчика осталось, — Сергей становится ко мне боком и сильно задирает подбородок, словно к небесам с какой-то просьбой обращается. — Внук нам поможет. Наш Игорек! Он его сын, они друг другу кровные родственники, а значит…

— ДНК? Там нет тела? — начинаю что-то понимать.

— Да, — Сергей хмыкает, широко расставляет ноги и заводит руки себе за спину, на заднице сцепляет пальцы, становясь на вытяжку, скрипит зубами и почти рычит. — Навоевался! Чертов идиот. Идиот, идиот… Сука! Отличный парень и…

Несостоявшийся зять? Сергей, по-видимому, страдает, что не пристроил дочь или ему действительно жаль пацана, от которого осталось только то, что можно лишь с помощью генетического совпадения признать за человека.

— Вы уверены, что это Святослав? — повторяю его стойку, но с небольшим отличием — я не свожу глаза с гордого облика Смирнова.

— Хер его знает. Нас вызвали сегодня. У него ведь никого нет. Он сирота с малых лет. Мать… — мужчина ухмыляется и очень низко опускает голову, мотает ею, прочесывая грудь острым подбородком, мычит, что-то давно забытое припоминая, затем снова устремляет взгляд вперед, прищурившись, изучает противоположный берег, на котором раскинулась дикая местность и густой непроходимый лес, посаженный руками человека, — погибла, а отец… Надо же, а ведь Свят в точности повторил его судьбу. Петь?

— Я побуду с Нией, — вероятно, ересь горожу.

— И с Игорьком, — озабоченный отец подмигивает кому-то, кто скрыт от меня, по крайней мере, в тех зарослях, на которые зачарованно смотрит он. — Тосик плохо двигается, а мужичок чересчур подвижный. Он ребенок, которому необходимо внимание и постоянная игра. Пацан активный. Пиздец! Не знаю, в кого он такой. Юлька — романтичная натура, а Тоня… Тоня — не его мать, а такое впечатление, что Игорь…

— Он в своего отца, Сергей.

— Вероятно, — Смирнов пожимает плечами и еще раз спрашивает. — Побудешь с ними?

— Конечно. Хорошо.

— До нашего возвращения, — становится ко мне лицом и кивает через мое плечо. — Идем завтракать, Велихов. Предпочитаю решать проблемы по мере их поступления. Пусть Мудрый найдется, а там посмотрим. Сегодня план такой. Мы задержимся немного. Уверен, что с девчонками там будет…

— Я понимаю, понимаю. Без проблем.

— Перебил, влез, изменил? Испортил тебе день? — я отрицательно мотаю головой, а Сергей кладет ладонь на мое плечо и, разминая, ощутимо прижимает. — Ты чересчур сухой и крепкий, хоть и худой! Сухой, как твой батя. Гриша-Гриша, Гришанчик — наш любвеобильный мальчик…

Чего-чего?

«Повезет тебе с признанием?» — выкатываю в сознании слова своего отца. — «Что ж с вами не так, дорогие старики? Хороните меня и друг в друге сомневаетесь. Противно, честное слово. Чем заслужил я такую славу и почет? Возможно, деменция, она же возрастной маразм, уже не за горами и спецучет в соответствующей больнице кого-то с нетерпением ждет».

— Велихов?

— Да?

— Справишься?

С чем и кем? С живым заданием? С его дочерью или с вертлявым клопом?

— Без проблем.

Смирнов поджимает губы, а затем вдруг прыскает. Это что-то нервное у папы?

— Женька так пищала, Петя, я чуть не оглох. Ты напугал мою чикуиту, хотя она не из мнительных девиц. Там очень здравый ум, но ты умудрился вывести мать из равновесного состояния. Она так долго медитировала, дышала, успокаивалась, а тут, понимаешь ли, чужой мужик.

— Я не хотел, — вдруг насупившись, поглядывая исподлобья, отвечаю.

Смирнов, посмеиваясь, кряхтит и очень глубоко вздыхает:

— Она собиралась вызвать полицию, чтобы тебя крепкие ребята приняли по всей форме и согласно образцу. Но…

Бог, видимо, отвел. То есть сей мужинек проявил благоразумие и самостоятельно пошел разбираться с тем, кто к ним залез, пристроив зад у Тоньки в комнате?

Я рад, что смог взбодрить ее и завести его, хотя сейчас о многом сожалею. Надо было дверь на замок закрыть. Всего-то требовалось повернуть круглый рычажок. Чего я сразу этого не допер?

— Я хотел бы кое-что спросить.

— Внимательно! — и он действительно намерен меня слушать. Признает солидным или в безвыходной ситуации и «Буратино» куцего внимания достоин?

— Вы считаете, что это Свят? Надеетесь на положительный результат? Полагаете, что он погиб, что пал смертью храбрых, что…

— Он погиб. Погиб, Петр Григорьевич, и точка. Все! Конец! С этим нужно смириться и, прежде всего, моей Юльке, — обойдя меня, Сергей в движении сильно вырывается вперед. — Так ты идешь? — вдруг рычит вопрос мне в спину. — А то за нами сейчас вышлют поисковую бригаду. Идем-идем.

— Да, конечно. Одну минуту…

Мы не друзья! Вернее, не близкие друзья с тем парнем, со Святославом. Однако сколько себя помню, этот юноша всегда был с нами рядом. Этакий местный ловелас, который умудрился вскружить головы всем Смирновским куклам и каждой что-то личное пообещать. Ему приписывали роман с Ксенией, потом он якобы ухлестывал за Нией, а в результате спелся с Юлией. Парень без роду и племени, невзрачный, задиристый, слабенький и злой волчонок, отбившийся от собственной стаи, но с отличным военным образованием и богатым послужным списком, который всегда с большой охотой отслуживал очередной контракт и возвращался на гражданку, где нескрываемо скучал и издевался над простыми смертными, не нюхавшими пороха, называя нас доходягами и папенькиными сынками, если речь шла о нас с братом. Казалось, что Свят был зачат, затем рожден с неуловимым геном воина или убийцы, а также талантливого стратега, силача и изобретателя, которого голыми руками не возьмешь, потому как он выживет, у него на это все есть охренительный ресурс с запасом прочности.

Высокий, статный, крепкий, сильный, физически здоровый, ладно скроен и привлекателен для противоположного пола, разумеется… А ведь я почти не помню его, вернее… Не знаю, какой он на самом деле. Был или еще есть! Я не верю… Не верю, что наша старая компания потеряла молодого человека, с которым мы играли в детскую войнушку, затем гоняли мяч на этом вот футбольном поле, которое протаптывали наши чересчур спокойные отцы, дрались до кровавых соплей за что-то дельное и стоящее нашего внимания, перерастали юношеский пубертат и просто по-настоящему дружили. Я не верю, что его больше с нами нет. Этого не может быть!

Мудрый — старший офицер, отправившийся выполнять свой служебный долг и не вернувшийся домой. Сегодня у капитана или майора, возможно, даже подполковника, появится шанс на возвращение в семью, в которой его ждет любимая женщина, маленький сынишка и расстроившийся от неприятного известия отец…

Смирнов расстроен, он удручен и сильно озабочен. А завтрак — наверное, в большей степени из-за этого, из-за явного ненастроения главы семьи — проходит в очень напряженной обстановке. Женя периодически бросает на меня какой-то нехороший, словно испытывающий или изучающий, взгляд; Юля почти ничего не ест сама, зато внимательно следит за сыном, неторопливо возящем мягкой ложкой по смешной тарелке с ушами и пластиковым приоткрытым ртом, подмигивая мне и выпуская кашу при каждом звонком смешке, которым он одаривает мое кривляние, когда в ответ на его заигрывания я свожу на нос глаза и демонстрирую язык, играя кончиком; а Тоник… Антония сидит напротив и мягко, очень мило, как будто даже элегантно улыбается. А самой младшенькой смешно? Что ее так веселит? Неужели я…

— Зачем ты это делаешь, Тузик? — стою за ее спиной, дую в темный завитой затылок, глазами щупаю кожу на тонкой шее и краем уха прислушиваюсь к тому, чем занят пацан, тяжело вздыхающий на месте, которое отведено ему под игры в большой комнате.

— Не напирай, — она вполоборота отвечает.

— Стесняешься? — становлюсь впритык, задеваю носом женские волосы и, раздув сильно щеки, выпускаю теплую воздушную струю в Тонькин затылок.

— Что? — шипит и как будто даже прислушивается к тому, что я спрашиваю.

— Тебя маленький племянник смущает? — наклоняюсь и в самое ухо произношу. — Бесстыжая…

— Отодвинься, — дергает локтями, пытаясь силой убрать от своей спины меня.

— Как ножка, лживый щенок? Отошла и быстро выздоровела? А было ли там растяжение, о котором ты трещишь второй день? Ты врушка, Ния?

Даже интересно, что сейчас ответит:

«Спасибо, что спросил. Побаливает и на погоду досаждает. Я всегда правду говорю, милый Велихов»

или

«Какая нога? Со мной все хорошо, Петруччио. Совсем, что ли, обнаглел? В чем-то нехорошем подозреваешь? А причины для этого у тебя есть?».

— Уже не болит, — сухо отвечает.

Я так и думал! Ее ответ не удивителен, а скорее, слишком очевиден. Пока Смирнова разбирается с посудой, я терроризирую ее назойливым вниманием, постоянным и ощутимым для нее присутствием.

— Новости рассказать? — обхожу Нию и упираюсь задницей в край рабочего кухонного стола. — Вчера уснула и даже недослушала.

— Что-о?

— Утомилась, говорю. С чего начать?

— Начни с начала. Давно уже пора, — не смотрит на меня, зато особое внимание уделяет чистой и сухой посуде, которую расставляет по своим местам. — Ты не мог бы? — протягивает мне тарелки и глазами указывает, куда конкретно я должен закинуть их.

— Без проблем, — быстро выполняю. — Итак? — по-прежнему сохраняю бешеную интригу.

— Да скажи уже, — даже подпрыгивает от нетерпения и любопытства. Смирнова попискивает и сверкает взглядом. — Сколько можно?

— Все на мази, Тузик. Мы развернемся и нам улыбнется счастье в виде стабильного дохода из месяца в месяц. Знак качества — Велихов и Ко.

Эк меня раздуло-то! Приклеилось тавро, словно жвачка к нёбу, и не желает с языка сползать.

— Что ты сделал, Велихов и Ко? — по ее голосу слышу, что точно издевается и даже осмеливается ставить под сомнение мои слова.

По правде сказать, особо-то и не старался, а всего лишь в подходящий момент на очень нужные кнопочки нажал. Между прочим, одну из них она сама утопила, даже не подозревая об этом. Моему отцу симпатизирует Антония, он ради нее, по-видимому, на все готов. Странные, очень странные отношения… Ладно, подумаю об этом позже, а там глядишь и вовсе болт забью. У папы есть моя любимая мама, а на подлость и измену старший Велихов при всех своих достоинствах и недостатках стопроцентно не способен и не готов, к тому же он бесконечно повторяет, что Тосик ему, как маленькая родственница, которой у него никогда не было. Гриша грезит дочерью, а Ния круто вписывается в образ, который подкидывает воспаленная фантазия папаши. Пусть мечтает и старательно помогает своей названной дочери добиться определенных успехов там, где она пока тянет лямку и, чего уж тут, стопудово выживает.

— Один твой взрослый поцелуй, Тузик, и я все в подробностях расскажу, — подмигиваю ей.

— Считаешь, это разумная цена? — Тонька ставит руки себе на пояс и, быстро оглянувшись, засекает положение играющего с какими-то кубиками и грузовыми машинками племянника.

— Он никому не скажет, Ния. Между нами, между мужчинами…

— Я все знаю про эту вашу солидарность. Что ты натворил, Петруччио?

— Все в рамках закона.

Подумаешь! Всего лишь слегка нагнул своего дядьку и двоюродную сестру и «бархатно» укомплектовал отца, сподвигнув его на откровенный разговор с братвой, которая в некотором смысле вложится в наш бизнес. Ребятам придется чуток подтянуть пояски исключительно ради блага «Шоколадницы».

— Это не ответ. А значит, поцелуй ты не заслужил.

Это ей так кажется. Двигаюсь задницей по поверхности, вплотную приближаюсь к то и дело отвлекающейся на мальчика Смирновой, и подобравшись, наконец-то обнимаю шуструю за талию.

— Подари ласку, Тузик, — одной рукой придерживаю, а пальцами второй заправляю ее волосы за маленькое ушко.

— Петь… — Тоня опускает взгляд и безмолвно водит губами, тренируясь, видимо, с тем, что потом намерена мне вслух сказать. — Это все очень быстро и… — осекается и замолкает, а подняв на меня глаза, очень тихо продолжает, — неправильно, даже пошло.

— Не понял, — пальцами играю с ее непослушным и постоянно выпадающим витым локоном. — Что быстро? Что неправильно? Что пошло? Я сказал Сергею, что ты со мной…

У Тоньки страшно округляются глаза, просто-таки вываливаются из орбит и испускают искры, которые неосторожно попадают на меня, прожигая крохотные дырочки на моей рубашке.

— С тобой? — она скукоживается, сильно прищуривается, просчитывает расстояние между нами, словно к атакующему броску готовится. — Два дня прошло, как я…

— Ты наказала меня, я все понял и принял к сведению.

— Что? — вытягивает шею и приближается к моему лицу. — Что ты понял, что принял к сведению…

Мило, но в то же время опасно и немного страшно, Антония смотрится, когда сильно злится. В особенности, когда сердится и злится на меня. Ее зрачок полностью скрывает разноцветную радужку красивых глаз, становится черным-черным угольком из племени древних антрацитов, сверкающим, но бездонным и весьма опасным. Сейчас Смирнова — безжалостная демоница, готовая растерзать меня, съесть заживо, без хлеба, масла, соли и кайенского перца.

— Я хочу поговорить с Егором.

Нет! Нет! И еще раз нет! Потому что я этого не хочу. Это лишнее, а она совершенно не права.

— С чего бы? — убираю руки и пристально слежу за тем, что она теперь делает.

Тоник отходит от меня до той отметки, пока не утыкается своим мягким местом в край обеденного стола, за которым мы все дружно завтракали и полуночничали с Сергеем, когда он пытался воспитывать меня, намеками о борделях досаждая.

— То есть?

Вот и я говорю:

— То есть?

— Петь…

— Красноречивее не скажешь, Ния. Ты сбежала фактически из-под венца, наплевав на мнение толпы и на того же Мантурова, с которым, прежде чем поцеловаться со мной, решаешь все честно обсудить. Он что? Твоя совесть, которая никак не затыкается, или…

— Я хочу ему все объяснить.

Пиздец! А это даже очень занимательно и, сука, охренительно интересно.

— Ния-я-я, — пронзительно пищит мальчишка.

Тонька вздрагивает и отвлекается, поворачивает голову в ту сторону, где он находится и громко спрашивает у мелкого:

— Что у тебя случилось, детка?

«Детка»? Это говорит та, которая называет ребенка незаконнорожденным, практически нарекает каждый раз ублюдком, бесхозным, брошенным пацаном, безотцовщиной, а свою сестрицу костерит за необдуманный поступок распоследними словами, абсолютно не стесняясь в лексике, которую по отношению к обоим полушутя или полусерьезно употребляет.

— Смотли! — пищит мальчишка.

«Не уходи!» — почти шепчу направляющейся из кухни в зал Антонии. — «Куда ты?».

Какой еще Егор? Какие на хрен беседы и объяснения? О чем, да по какому поводу, зачем, в конце концов, в чем вообще сакральный смысл того, что она собирается сделать или брошенному мужику рассказать?

Помещение, в котором я нахожусь, просторное, огромное, а мыслей очень много и все кружат, вращают воспаленное сознание, закручивают воронку, захватывая большие биты информации, которую я стал напрочь забывать. Они заставляют меня воображать ужасные картины, как…

Она вдруг остается с ним! Внезапно возвращается! Любезно дает им новый шанс. Уходит от меня… Бросает…

«Мы вместе, Ния!» — не знаю, что из этого выйдет, но я два дня официально встречаюсь с Антонией Смирновой и не собираюсь слушать страдания ее души о том, как нехорошо и не по-женски она поступила с моим предшественником. Он не был таковым… Он был кем угодно, но только не ее мужчиной… Если бы… Да, блядь, так ведь не бросают! Ее поступок вполне очевиден и не нуждается в пояснениях «производителя». Если «клиент», конечно, руководство пользователя прочитал, прежде чем приступил к «эксплуатации».

— Нет! — пялюсь в широкое, почти панорамное окно, запоминаю каждый камушек, веточку, кустик, которые засекаю во дворе. — Нет, нет, нет…

— Петя? — ее руки проходят сквозь меня. Так я это вижу, так чувствую, так все понимаю. Тоня со спины обнимает меня и прислоняется щекой к моей лопатке, целует через рубашку, прихватывает ткань, цепляется зубами, оттягивает и отпускает. — Это будет правильно…

— Нет.

— Я извинюсь.

— Он в этом не нуждается. Поверь, я знаю, о чем говорю. Ты унизишь его еще больше. Это…

— Я поговорю с ним, Велихов. Не приказывай мне. Ничего не выйдет, если ты будешь себя вести со мной, как хозяин.

— Я не хозяин, — поворачиваю голову и профилем ей отвечаю. — Ты свободна, но…

— Естественно, — хмыкает стопроцентно ухмыляющаяся Смирнова. Уверен в том, что Тонька улыбается. Ее сбившееся дыхание, теплый воздух, который я ощущаю, когда она меня касается, говорят о том, что шавочке смешно.

— Поцелуй меня, — хриплю и быстро добавляю. — Пожалуйста…

Смирновы сильно задерживаются. Мы с Нией успеваем пообедать, до слез из глаз посмеяться над какой-то чокнутой комедией, которую находим на одном из телевизионных каналов, затем немного, в течение сорока пяти минут или даже часа просто помолчать и посидеть в громкой от безмолвия тишине, внимательно рассматривая друг друга. Пару раз трогаем губами губы, пока шустрый малый отвлекается на свои занятия, а когда вдруг возвращается к нам, протягивая какого-то кислотного обормота, мы с Тосиком растягиваемся по сторонам и одновременно подкатываем глаза, отыскивая при этом на высоком потолке косметические недостатки: трещины, пятна и даже плесень, которой покрывается этот дом, когда идут затяжные ливневые дожди.

В три пополудни дружной компанией выдвигаемся на прогулку, развлекая пацана, который и возле детской горки и качелей все же умудряется искоса приглядывать за нами, смущая Тузика, которого я своим носом и зубами терзаю в районе основания тонкой нежной шеи.

Прекрасный опыт… Без пошлости и грубости, без вызова и игр, без пари, споров, без провокаций, которыми обычно промышляем, когда остаемся с Тонькой наедине.

— Переезжай ко мне, — шепчу на ухо сидящей на подвесной большой качели рядом со мной Смирновой. — Тонь, что скажешь?

— Родители вернулись, — она кивает в сторону ворот. — Господи! — всплескивает руками и закрывает ими рот. — Свят…

— Переезжай ко мне, Тосик? — не обращаю внимания на ее возможную истерику, обхватываю за плечи и притягиваю к себе. — Слышишь?

— Он погиб? Свят ушел? Нет, нет, нет. Петя, ты веришь? Он умер?

Машина Сергея въезжает во двор и накатом подбирается к парадным ступеням. Транспорт не успевает остановиться, как его задняя пассажирская дверь распахивается и из салона автомобиля пулей вылетает Юля, которая спотыкается на первой же ступени лестницы, сильно растягивается, словно раненое, подстрелянное браконьером красивое и хрупкое животное, елозит лбом марш, ползет наверх и жутким голосом орет.

— Петя! — Тонька прячется на моей груди, сильно прижимается ко мне, пальцами цепляется за рубашку, всхлипывает и монотонно повторяет. — За что, за что, за что, за что? Моя сестричка, любимая, любимая, такая дорогая…

Я слышу, как глохнет двигатель машины, как сильно завывает ветер, как четко и ритмично хлопает лопаткой Игорь по пластиковым формочкам, как с довольно громким щелчком открывается дверь водителя и вижу, как медленно выходит сильно спавший с лица всегда улыбчивый Сергей.

Смирнов возвышается над лежащей на ступенях женщиной, что-то нервно перебирающей пальцами, он просто смотрит и ничего не делает. Помочь здесь нечем, здесь только ждать, сочувствовать, поддерживать, дать время ей, себе, жене… И мальчику, который ярко улыбается мне.

— Петя, — говорит сын и тычет в меня пальчик. Сын… Сын Святослава, которого все же опознали и с кончиной которого пока, увы, не смирились.

Сергей осматривается по сторонам и что-то говорит жене, вытирающей платком свое лицо. Он странно крутится, озирается, словно что-то или кого-то ищет, и тут же замечает нас, раскачивающихся на качели. Я молчаливо жду, что скажет он! Я выдержу, а он мне не соврет.

Тонькин отец вскидывает руки, машет нам и сильно отрицательно мотает головой, а это значит:

— Тосик, Свят жив. Смотри, — несильно встряхиваю всхлипывающую на мне. — Смотри туда! Там твои родители и сестра…

«А ты просто переезжай ко мне»…