Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 2 Он

Прямоугольный белый, сильно вытянутый почтовый конверт с логотипом специализированной медицинской лаборатории лежит на моем столе уже почти пятнадцать минут. Доставлен чересчур улыбчивым и весьма болтливым юношей-курьером и передан лично мне, в дрожащие от нетерпения или страха неизвестности руки вынужденного пациента — отменный сервис и своевременная доставка, нечего сказать. Ну, так еще бы! Внутри ведь нехороший приговор молодому человеку, у которого, как принято говорить, вся жизнь маячит впереди и все только-только начинается.

Не моргая все эти пятнадцать минут, я слепо пялюсь в одну точку, изучая красивую, чего уж тут, закрученную геральдическими лилиями монограмму холодного на сочувствия учреждения, которое через несколько мимолетных минут или секунд выдаст мне скупой почти автоматический вердикт о том, что я не годен к дальнейшей половой жизни, или, как вариант, на мне, как на когда-то абсолютно здоровом и молодом, до некоторого времени физически привлекательном человеке можно поставить жирный черный крест и забыть на весьма продолжительное время об отношениях сексуального характера с малышками, отбоя у которых у меня никогда не было. Пиздец!

Прикрываю глаза, сцепляю зубы, укладываю ровной линией губы и шумно носом забираю воздух. Застываю на живительном глотке, а затем резко распахнув глаза, громко выдыхаю:

— Бля-я-я-я…

— Привет! — оперевшись на дверной проем и почти просунувшись в мой рабочий кабинет, с добродушной и всегда располагающей к себе улыбкой здоровается Егор.

Не отвечаю, зато демонстративно отворачиваюсь от друга, выставляя ему напоказ спинку высокого кожаного кресла.

— Петь, ты чего? Не в духе? Кто обидел нашу голубую кровь?

Кажется, он все-таки вошел в мой кабинет? Какого черта? Я об этом не просил и не разрешил его визит, поэтому:

— Мантуров, выйди на хрен и оставь свой абсолютно неуместный юмор. Голубая, розовая или золотая. Не тебе об этом говорить, не понятно чей сынок! — рычу и снова прикрываю глаза, сильно воспаленные то ли спертым жестким воздухом, то ли солью мужских слез, которые показывать нельзя, если они не по весомым случаям или стоящим причинам — по долгожданному «да» от зазнобы, рождению первого, второго и последующего ребенка, например, или смерти родителей, уставших от тяжелой жизни и выбрыков собственных детей. В любой период жизни настоящий мужик должен быть героем и не увлажнять скупой слезой своих жестких и пытливых глаз.

— Что случилось? — Егор укладывает ладонь мне на плечо и пару раз сжимает. — Велихов, кто тебя обидел? За обедом ты вроде был как все. Как все нормальные мудаки — поправочка и уточнение. А сейчас? Неспокойно в датском королевстве? Чего там у тебя произошло?

— Ты еще здесь? — сиплю в ответ.

— Да. Петь…

— Иди на хрен! — дергаюсь, пытаясь скинуть его типа дружеский поддерживающий жест.

— Через пять минут совещание, если это интересно. Остынь и приведи себя в чувства. Ведешь себя, как в баба в ПМС.

Интересно? Чрезвычайно! А главное, очень своевременно — под конец сегодня и так слишком продолжительного рабочего дня. С чего бы? Отец решил в босса поиграть или дать разгон и проредить слишком многочисленные кадры? Контора — только на бумаге, а на самом деле — завод юридических крыс. Нас тут слишком много рядовых трудяг, зато начальников как будто двое. Вернее, они с Ланкевичем в чем-то соревнуются и по справедливости делят наши трудодни. Одну неделю Михаил Андреевич пилит штат, а через семь дней мой серьезный, временами хмурый, отче заступает в караул и устраивает начальственное представление в виде совещаний под конец службы, когда по домам уже пора, а не просиживать штаны в очень неудобных стульях вокруг круглого совещательного, почти рыцарского, стола. Но мне, сосунку-законнику, как говорит отец, деваться некуда — нужна работа и занятие по душе, которое бы приносило солидный заработок и увеличивало финансовый доход ежемесячным перечислением денежных средств на мой личный счет. Так что… Да! Я работаю на папу в прямом и переносном смысле слова. А вот Егор… Смешно до колик и слез из глаз, но «Егорыч» — это «разведенный», однако все-таки законнорожденный, отпрыск компаньона моего отца. Мантурова — девичья фамилия бывшей жены Ланкевича. При пышном, чего скрывать, разводе родительница довольно громко приложила дверью о стены полного комфорта и теплого уюта с дорогим спокойным адвокатом, но, увы, ничего из денежного или вещественного не взяла, зато больно уколола новой метрикой единственного сынка и, как следствие, первым паспортом мальчишки, наследника хорошо известной и зарекомендовавшей себя в соответствующих кругах фамилией. Мантуров Егор Михайлович — сын и престолонаследник Мишеньки Ланкевича, второго босса фирмы и единственного, по профессиональной линии, конечно, друга моего отца…

«Баба в ПМС? Серьезно? Если бы, дружок. Я за кровавые пятна на своих трусах сейчас отдал бы правую руку, только бы не знать неутешительный ответ, представленный в бумагах, аккуратно и красиво запечатанных в узкий почти глянцевый конверт» — почесываю бровь, мечтаю, безмолвно ересь думаю и проговариваю про себя. — «Грежу о таком, если это сможет оградить от жуткого клейма меня».

— А ты не приставай, когда накатывает очередной прилив, — еще раз дергаю плечом. — Егор! — рычу и зажимаю деревянные подлокотники кресла, впиваюсь пальцами в темную лакированную поверхность. — Иди один и займи мне место у кормушки или лобного места, только подальше от начальства и поближе к выходу. У меня сегодня запланированы небольшие темные дела. Я скоро подойду туда…

И не соврал ведь! Пора выбираться из тьмы, в которую сознательно погрузил себя. Сейчас, похоже, я похотливо скалюсь, изображая небольшое, но ощутимое по внешним признакам, безумие на своем лице. У меня есть тайна, о которой не знает этот лучший друг, хотя это не убийство, воровство, или еще какое незаконное насилие. Стоп, стоп, стоп! Как посмотреть, конечно. Я мягко терроризирую младшую Смирнову своими визитами без открытия и разоблачения своего лица.

Антония — бедняга! Извелась малышка и тут же завелась. Все сразу и одновременно:

«Кто тот тайный посетитель, который трижды побывал на ее шоколадной фабрике?» — задачки не для женского сознания, хотя она весьма способная, разумная, а главное, азартная малышка, нацеленная на исключительную победу и рукоплескания от поклонников, помешанных на ее исключительном уме. Да иди ты, мелочь, прямо и налево! Любит щелочка играть в жестокие игры без правил, но зато с ощутимыми подколами и уколами в область душевного средоточия, если есть что-то у выбранной ею жертвы с левой стороны.

Довольно быстро мне стало скучно в этом городе — давным-давно, сразу после своего отъезда из родных краев, я растерял своих друзей. Всех, кроме Мантурова, разумеется, как после оказалось. Но… Хм-хм? Один браток и тот по службе и на профессиональном уровне? Серьезно? Этого определенно недостаточно — хочу немного больше. Неспокойная душа и незатыкающаяся мозговая деятельность требуют интеллектуальной, физической активности и естественной разрядки. Такое только Тузик мне способен организовать. Безвозмездно, лишь по доброте душевной, и согласно клиентскому ТЗ. Смирнова может — у шавочки есть в этом необсуждаемый талант. К тому же помня о былых ее «заслугах» передо мной, имею право на значительный реванш и небольшую долю в ее сладком шоколадном бизнесе. Вот мой отец, например, помимо юридической конторы еще по молодости лет вписался в совладельцы двух ресторанов со специфической кухней, а после женитьбы и моего рождения — в тайное спонсирование издательства штампованных, как под копирку, дамских романов моей мамы. Он как бы между прочим читает беллетристику с эротической изюминкой, любовными вкраплениями и порнографическими этюдами. Несколько раз видел, как отец за этим чтивом откровенно ржет. Честное слово, я тоже пару раз пытался почти нетленные рукописи прочесть, что с блаженной улыбкой и нескрываемым удовлетворением на своем лице строчит, как заведенная, мать, но так и не смог осилить те места, в которых очередной «очень властный», «настоящий», «неунывающий» и весьма «находчивый» «мальчишка, юноша, мужичок» тридцати или сорока неполных лет шпилит даму того же возраста и моральных устоев, что и он. Как ей такое в голову приходит и где она такие плоские сюжеты берет? Она ведь образованная, спокойная, чересчур разумная, временами эгоистичная и такая красивая женщина, у которой есть надежный дом, муж и двое взрослых сыновей.

Я каюсь, каюсь, каюсь… Мучаю Антонию! Специально и с тайным умыслом. Ну, ущипните, поймайте и накажите по всей строгости закона упоротого мудака. Пытаясь обозначить свое присутствие, я пару раз в виде таинственного спокойного посетителя, который старательно избегал ее обслуживания и терпеливо ждал меж узких торговых рядом кассира, который со мной ни в какой мере незнаком, посещал прикольный, магазинчик десертной продукции. Третий раз — эпичный, как по мне. Любимый байк, кожанка и теплое молчаливое дыхание напротив стервы, притаившейся за высокой, почти в мой рост, конфетной лавкой, с маленьким ребенком на своей груди. Могу отдать свой мудрый зуб — Смирнова сильно обмочила кружева и искусала губы, пока прислушивалась к моему дыханию и безмолвным, но ощутимым ее бледной кожей, подколам в виде глупого хихикания, а затем четких, весьма уверенных, угрожающих ее безопасности, мужских шагов. Я стоял, ухмылялся, посмеивался и громко дышал, и тут же настраивал роботизированного кобеля, которого в знак заново разгоняющейся игры ей специфически вручил:

«Я ТибО! Приятно познакомиться. А ты? Отчаянно нуждаюсь в поводке. Я нравлюсь, Тузик? Не ем, не гажу и не лаю. Сплю и играю со своим хвостом…».

Она взяла собаку. Крутила в своих мелких ручках, рассматривала корпус, словно взрывное устройство в электронном псе искала, затем поставила на стол и нажала кнопку «Старт». Собачья морда, как новогодняя елка, зажглась иллюминацией, а сам щенок выгнул спину и растопырил лапы. Я видел это, когда задом умащивался на свой байк и тонированным плексигласовым забралом прикрывал лицо. Означает ли это, что Смирнова поняла, кто к ней в тот вечер в «Шоколадницу» пришел? Не выглядела она, откровенно говоря, озаренной умной мыслью, скорее перепуганной и изумленной — игрушка-то не из дешевых, к тому же забыта на полу в ее торговом помещении.

«Подстава или вежливый шантаж?» — читалось на ее лице, особенно в бегающих разноцветных глазах. Или Тузик резко поглупела, или все же смысл послания не догнала? Никаких подстав, но справедливое и в рамках прежних правил противостояние:

«Велихов-Смирнова! Берут друг друга на слабо! Заранее обозначиваем ставку и прем к своей победе, сочно наплевав на своего противника. Есть победитель и…Никто!».

Она весьма достойный конкурент, хоть и женщина. Значит, вспомним детство и тряхнем давно забытой стариной. Уверен, что Смирнова втянется в игру, потому что чересчур азартна, амбициозна и абсолютно не скромна. Я протяну стерву через ад, пока сама не завопит о пощаде. По правилам разрешено все, кроме рукоприкладства, однако, если ей захочется, я не стану отворачиваться и строить буку, но свои потери в счет будущего соревнования ровным почерком в блокнот внесу, а там уж Тоник стопудово прогорит и отработает запротоколированный долг — собой, репутацией или частью бизнеса, если, конечно, не заложит все. Так и развею над своей башкой сгущающийся очень плотный смог…

Мантуров несильно толкает спинку моего кресла и сам того не ожидая, по всей видимости, разворачивает меня к себе.

— Есть проблемы, старичок? — нагнувшись и расставив руки на тех же мебельных поручнях, пытливым взглядом полосует мою приунывшую рожу. — Проговорим, возможно, болт забьем? Чего там по стратегии? Тебя прессуют, наезжают, или что? Клиенты достали или гонорар не устраивает? Вырос из «только начинающих» штанишек? Скажи отцу, обозначь проблему и разрули, пока под обстоятельствами не подох…

Ах, вот он о чем! Ни хрена не выйдет в этом деле. Я бы забил и даже прокрутил, будучи еще там, за бугром, в дальнем европейском зарубежье, но ни черта не вышло — венерическая хворь определенно есть и мои данные были внесены в реестр потенциально опасных субъектов для женской части населения той слишком благополучной страны. Я быстренько на родину слинял, как будто заскучал и возвратился. Так, по крайней мере, предкам в аэропорту сказал. Твою мать! Стыдно и противно. Признаться в том, что получил, значит, выставить себя либо кобелем, гуляющим по кроватям, словно особь нехорошего поведения, либо нетрадиционалом, которому на мораль плевать, либо недалеким «юношей», которому навешали болячек, развесив рябиновые ягоды или лапшу на уши, не забыв про член и яйца, которые нужно было латексом предусмотрительно укрывать.

Я спал с женой и точка! Ей не изменял. В задаче спрашивается, какая нам была нужна защита, если уже умершая женщина в то время была моим единственным половым партнером и я, вероятно, делал ей ребенка? Как минимум, на подсознательном уровне с этой целью в нее каждый раз во время незащищенной близости кончал. У нас с Элей были разногласия и ссоры — мы не общались посредством секс-зарядки в течение шести месяцев перед ее болезнью и кончиной. Любимый статус «Все сложно» или «В активном поиске» полгода находился на личной страничке в социальном мессенджере «Пети Велихова», напыщенного засранца и надменного индюка. Кто же знал, что я уже был инфицирован и на воздержание вкупе с дорогостоящим и продолжительным лечением обречен?

Сказать отцу, что срамно заболел? Увольте! С матерью о таком я точно перешептываться не буду. Тут сразу смерть и под корень вырванный язык. И вообще, я лучше перетерплю и пройду лечение. Есть же средство, наконец, чтобы все это исправить, в порядок привести и стереть печать позора, проставленную на моем лице? Значит, вариант один. Егорыч четко обозначил, кажется, второй пункт своего дружеского предложения.

— Забьем, пожалуй! — быстро отрезаю.

— Без проблем. А что по сегодняшнему вечеру, старик? — он отстраняется и отходит от меня. — Ты свободен?

— Есть варианты. Все уже забито, — поднимаюсь со своего места, рассматриваю конверт-ответ и, растопырив пальцы, сгребаю вынесенный приговор со своего стола.

— Ты заболел? — спрашивает Егор.

Вздрагиваю и вскидываю подбородок:

— Нет!

С чего он взял? Дружочек решил провести собственное расследование, чтобы в неугодном обличить меня? Шишка с елки и привет!

— Идем, — разворачиваю дружбана и двумя руками толкаю в спину, затянутую черным пиджаком, направляя наш юридический дуэт на выход из моего кабинета…

Папочка вещает долго и весьма занудно. С возрастом у Велихова старшего надменность и открытая издевка читается и просматривается не только на лице, но звучит и произносится, открыто транслируется в каждой букве, слоге, слове или предложении, которое он выплевывает своим красивым ртом, старательно растягивая губы.

«Папа жжет» — строчу послание Егору.

«И не говори! Твоя вина, Петр Григорьевич, слащавый папенькин сынок» — отвечает Мантуров, вслепую набирая пальцем электронный ответ.

— На сегодня все, — батя заканчивает свою демагогию и поднимается с кресла в импровизированном центре круглого стола. — Велихов! — не повышая голоса, обращается ко мне.

— Да? — поднимаю на него глаза.

— Зайдите ко мне в кабинет.

Чертова субординация! Гриша строит босса? Зачем к себе позвал?

— Удачи, брат, — Егор похлопывает раскрытой ладонью по моей спине. Я кашляю и захлебываюсь слюной, которую продуцирую, как бешеная собака. Да что со мной?

— Пошел ты, — ему шиплю послание, но исподлобья рассматриваю удаляющуюся фигуру своего отца.

— На тренировку придешь? — спрашивает мой типа компаньон.

— Завтра — да.

— Заметано…

Выставив согнутые в локтях руки, подпирая подбородок, родственный начальник внимательно рассматривает зашедшего в его кабинет меня.

— Плохо выглядишь, сынок, — спокойно произносит и взглядом указывает на один из двух стульев, придвинутых к его столу. — Здоров?

— Вполне, — ухмыляюсь и занимаю предложенное место. — Что ты хотел?

— Торопишься? — удивленно выгибает бровь.

Откровенно говоря, да! Кондитерская работает не до последнего клиента. Есть два часа в наличии на то, чтобы перехватить Смирнову и пригласить ее поужинать со мной, дабы обсудить правила и выкатить условия. К тому же у меня припрятан козырь в рукаве, который Тузик, сама того не понимая, преподнесла мне в качестве затравочного звена — красивая картонка с чудаковатой надписью старинным шрифтом из фолиантов викторианской Англии:

«Требуется шоколатье. Обучим и пристроим — приходите к нам! Бесплатно!».

Я сладкое люблю, а тем более «такое». Она учить намерена? Бесплатно, значит, даром? М-м-м! Да я самый толковый и внимательный ученик в радиусе всего земного шара. Могу похвастать усидчивостью, въедливостью, терпением и огромным рвением, особенно когда дело касается:

«Достань ее!».

Сегодня я собираюсь обозначить себя и признаться в том, что допекал Антонию, пугал ее и тайно посещал магазин, но хотел бы получить работу в нем или подработку, например, на выходные дни, когда не занят в конторе своего отца добыванием улик и построением защит опростоволосившихся граждан нашего не слишком крупного промышленного городка.

Интересно посмотреть, как она на это все отреагирует: плюнет, рассмеется, колкость ввернет, игнором окатит или, припоминая юность, отомстит по строгости собственного закона? Ния — беспредельщица, ей на моральные, а значит, человеческие законы наплевать, а я, видимо, латентный мазохист, который хотел бы все, что шавочка предложит своей шкурой испытать, чтобы потом сочащуюся кровь из разрезов, оставленных когтями этой стервы, облизать. Смирнова злится, значит, жди беды и стихийного бедствия. У меня есть зонт и навороченная палатка, в которой я мог бы переждать бурю, которую Тузик необдуманно организует. А смог бы я, например, освоить шоколадные курсы, прикинувшись ягненком, детенышем овцы, брошенной бараном-производителем, сделавшим этой несчастной кучерявой хилого ребенка? Три дня, откровенно говоря, обдумывал ответ, хихикал и комбинации подбирал, пока не пришел к нужному мне выводу:

«А почему бы нет? Да и слабо, в конце концов, никто не отменял! Пари, и мы с ней типа компаньоны на весь срок обучения. Так маленькая курочка по зернышку клюет…».

— У меня встреча, па, — расстегиваю свой пиджак, удобнее устраиваюсь и поднимаю на него глаза.

— В гости к нам не собираешься? — он опускает руки и как-то очень странно протягивает их ко мне, словно демонстрирует желание прикоснуться к собственному сыну, погладить или даже приласкать неразумное дитя.

— Отец? — немного отстраняюсь и с изумлением пялюсь на только вот не прошло еще и пяти минут грозного босса, а сейчас как будто масляную размазню.

— Мама просит, Петя, — смеется. — Да и я хотел бы поговорить со старшим сыном в другой обстановке. Галстук и костюмы, деловой надменный тон… А мне хотелось бы узнать, чем мой ребенок живет, когда не ходит на работу, просиживая за экраном ультрабука, обживая свой рабочий кабинет.

Ах, мама? А я ребенок? Тридцатник деточке уже — это на минутку. И потом, иная обстановка? Совсем другое дело, так бы сразу и сказал. Как в сопливом детстве. Отец мечтает о посиделках у костра на очередном семейном совете, как в старые добрые времена?

Я живу один, имею хорошую удобную квартиру холостяка, работаю под папиным крылом, самосовершенствуюсь, постоянно развиваюсь, занимаюсь спортом — рапира-шпага и кривая сабля исключительно под настроение. Я не наглею, не грублю и не хамлю, выказываю очевидное почтение своим предкам, уважаю мать-отца, поддерживаю связь с младшим братом, но этого, похоже, недостаточно. И теперь, видимо, будет установлен график на обязательные посещения отчего двора?

— Много дел. Большая загруженность и…

— Да, перестань, — родитель хмыкает и откидывается на спинку кресла.

— У меня сегодня встреча, папа, — демонстративно поднимаю руку и сверяюсь со временем. Есть, есть, есть еще минуты. Уверен, что Тонька на своем рабочем месте, но медовый, увы, незапланированный разговор с отцом никак не вписывается в мое плотное расписание. — Меня ждут… — пытаюсь выкрутиться и избежать вопросов из разряда:

«Пожалел бы мать, стервец. Совсем ее не любишь? Какого черта, Петр?».

— Свидание? — отец подмигивает и, искривляя рот, возвращает на лицо обворожительную улыбку старого прожженного лиса.

— Да.

Уверен, что после положительного ответа, все дальнейшие вопросы сразу прекратятся. Более того, мне пожелают удачи, дадут пинка под зад и скажут…

— Кто она?

Похоже, я ошибся, а у бати хорошее настроение и щемящееся из всех щелей любопытство. Если дальше на все это отвечать, старший Велихов профессионально раскрутит меня на ненужную откровенность. Он в этом непревзойденный профессионал. Умеет Гриша выбивать из клиентов или жертв признания — это его адвокатский хлеб с маслом и дефицитной икрой. Отец — терминатор в этом деле, так свой увесистый капитал, несгибаемую репутацию и профессиональный статус трудом и потом склепал.

— Не скажу, — надуваю губы и включаю недалекого мажора, которому плевать на имя дамы, интересует лишь совместная с крошечкой кровать. — Ну-у-у-у, па-а-а-ап…

— У тебя все хорошо? Мать интересуется.

— А ты? — прищуриваю один глаз.

— Ты всегда передо мной, Петька. Забыл, под чьим руководством здесь служишь?

Как такое можно забыть?

— Ты следишь, что ли? — ухмыляюсь и съезжаю по стулу, раскидываюсь и шеей упираюсь в острый деревянный бортик.

— Мне это не нужно. Ты здесь! — он хлопает ладонью по левой стороне своей груди. — Красивая девочка, м? Как ее зовут?

Великолепна! Наверное? Когда спит зубами к стенке. Я на этот объект под определенным номером, как на даму сердца не смотрю. Отец ошибся. У нас с ней несколько иные отношения, но, чтобы не разочаровывать старика и прекратить подачу пищи для размышлений, отрешенным тоном отвечаю:

— На любителя, па.

— Понятно, — глубоко вздыхает. — Ни хрена не скажешь, да?

— Все верно.

— Не болтлив. Женщины это ценят, — задумчиво произносит, подкатывая глаза.

— Я могу идти? — упираюсь в подлокотники, приподнимаю задницу и в каком-то лебезящем поклоне застываю перед канцелярской хренью в виде пирамидки, стоящей на краю его стола.

— Я заеду сам? — небрежным жестом одной руки дает свое разрешение на мой уход.

— Как хочешь, — плечами передергиваю и топаю к двери.

— Будь осторожен!

— Пока, — поднимаю руку и, не оборачиваясь, выхожу из кабинета своего отца…

Смирнова кружит по магазину, посматривая на пустующую кассу. Неужели Тузик сегодня одна? Хозяйка, консультант, кассир в одном лице и на единой ставке? Так тяжело со штатами или бизнесвумен чересчур жадна? Никто не хочет идти в эксклюзивный магазин на голую ставку и небольшой процент с продаж? Наблюдаю за ее передвижениями, раскинувшись на водительском месте своей машины. Нет такого транспорта, который бы «младший Велихов» собой не обкатал. Байк, четырехколесный автомобиль, велосипед, самокат и пара ног, как вполне закономерный итог. Еще разок бросаю взгляд в ярко освещенную витрину и вытаскиваю ключи из машины.

— Я здесь! — пищит Ния, отвечая на звонкий голос колокольчика, подвешенного над дверью в помещение.

Не тороплюсь с ответом, а вместо слов «ага, Вас понял» или «я пока тут осмотрюсь» мягко заворачиваю во второй ряд, чтобы с ней не пересечься раньше установленного самому себе временного срока. Пока, пока! Потом я подловлю ее, когда она начнет чесать на свое рабочее место. Поймаю в лапы и начну пытать.

Вожу носом, как недожравшая собака. Очень аппетитно, если честно. То ли я голодный, то ли мои вкусы странным образом переменились, то ли еще какая есть причина того, что я как будто исхожу слюной за той продукцией, мимо которой прохожу, пока стараюсь загнать в ловушку мелкую торгашку, одетую сегодня в короткое теплое платье и высокие сапожки на толстом каблуке. Повыше хочет девонька казаться? Ее можно понять, когда больше нечем выделяться, кроме разноцветных глаз и скособоченных мозгов, стоит подрасти, используя простое средство — удобная колодка и платформа, размер которой можно подобрать исходя из личных предпочтений. У нее, похоже, десять сантиметров или что-то около того. А если более? Зачем-то поднимаю руку, в локте сгибаю и располагаю параллельно полу, прикидываю возможный рост Смирновой, когда она сравняется со мной — ниже подбородка или я ошибся? Опытным путем проверю, когда поймаю мелкую мерзавку и плотно зафиксирую возле своей груди, а затем ногтем на своем теле отмечу конец ее макушки, когда к себе прижму.

Здесь очень вкусно пахнет: то ли это шоколад, то ли карамель, возможно, сдоба, какая-нибудь бисквитная херня, от которой телочки торчат. Девки прутся от кондитерской продукции — это факт. У Нии, видимо, на бессознательном уровне работает этот недоразвитый фрагмент. Она не производит впечатление женщины, визжащей от мороженого, купленного в качестве сладкой наживки модным ухажером с вполне определенной целью, заточенной на постельное продолжение. Я, вообще, считаю, что Смирнова сильно выпивает и чадит сигарами, когда не хлещет из горла. Не то чтобы она мужеподобна, просто…

— Вы где? — стонет и, я почти уверен, что крутится волчком вокруг себя.

Хмыкаю и подкатываю глаза. Казалось, что она смелее и шустрее, а тут дрожит, как осина, только лишь от позднего визита невидимого клиента, завернувшего в ее торговый ряд.

— Я вызову полицию, если Вы не покажетесь…

Так я и поверил! Заношу ногу и бесшумно переступаю, выходя на финишную прямую. Стоит ко мне спиной по центру между высоких лотков с кондитерской продукцией и, по-моему, низко опустив голову, поджав плечики к своим ушам, молитву «Спаси и сохрани» про себя читает. Шагаю мягко, задерживая дыхание, сжимая-разжимая пальцы, разрабатываю руки, чтобы можно было эту мелкую теплыми граблями за талию обнять, когда…

— Ай! — пищит не своим голосом, пока я мягко закрываю ей глаза и губами прикасаюсь к теплому стриженному затылку с немым прошением молчать.

— Тшш, — шепчу ей в волосы. — Узнала? — подхихикивая, задаю вопрос. — Ну?

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Заберите деньги, только не трогайте. Я…

Деньги? Забрать? Она что, и правда боится меня?

— Подумай хорошо, щенок, — прыскаю от смеха и шиплю.

— Не знаю, — она укладывает свои ладони поверх моих рук. Мягкая кожа, приятная, не горячая и не холодная температура тела, вкусный запах и мелкое дрожание тонких пальцев. — Кто Вы? Что Вам нужно?

— Гав, Смирнова! — рычу ей в ухо. — Как твои дела? — скидываю наши руки с ее лица и, обхватив за талию, не давая опомниться и предпринять попытку к бегству, разворачиваю мелкую, обращая раскрасневшимся испуганным лицом к себе.

— Дурак! — вопит широко раскрытым ртом. — Конченый! — толкает в грудь и, сильно отставляя зад, пытается вырваться из моих тисков.

Она, по-видимому, меня узнала. Фух! Ура! Испуг сошел на нет, а сама Смирнова настроена дать мне пинка или по яйцам засадить тем самым каблуком, размер которого я так и не узнал… Пока!

— Больной козел! Тебе лечиться нужно, Велихов. У тебя, — приставляет палец к виску, прокручивает шестеренки, показывая, где у меня мозговые неполадки, — здесь родовая травма, да?

— Чего ты верещишь? — жмурюсь, изображая ленивое недовольство. — Заглуши свою сирену. Можно подумать…

— Пошел вон! — вытягивает руку и указывает мне на дверь.

Расхрабрилась и включила бесстрашную чувиху? Только что пищала, всхлипывала и скулила, даже деньги в качестве небольшого выкупа за свою честь мне предлагала, а сейчас…

— Успокойся, Тузик, — отхожу и осматриваюсь по сторонам. — Я пришел по делу.

— По какому еще делу? — сощурив один глаз, задает вопрос.

Та-а-ак! Кажется, я ее заинтересовал? Читаю в пока еще открытом оке иные предложения:

«Какого лешего приперся, недоразвитый муфлон?»

и

«Мамочки, а неужели это рэкет?»,

или

«Этот Велихов предлагает мне свою крышу в обмен на что? Чего он смотрит, словно… Обойдется Буратино! Ничего не дам! Деньги в обмен на неприкосновенность тела. А если так?».

Однако кое в чем она как будто бы права. Но до тела точно не дойдет — надо сразу обозначить этот пункт, у меня не тот настрой и физическое состояние оставляет желать лучшего, к тому же Ния — не интересующий меня товар, будь она хоть последней бабой на земле, способной лаской одарить мужчину. Лучше смерть от воздержания, чем общая постель с этим недоразумением на высоких каблуках. Ну и естественно, не рэкет и не крыша, а всего лишь тесное сотрудничество и полное поглощение в ближайшей перспективе. Деньги любят счет. А я очень сомневаюсь, что Антония что-нибудь в финансовом деле толкового сечет.

— А как ты? Все хорошо? — специально затягиваю разговор и навожу туман, сооружаю маленькую интригу и такого же размера заговор. Заговор, похоже, будет мелким, но с огромными последствиями для разноглазого азартного игрока. — Великолепно выглядишь! Красавица…

А вот здесь я не соврал!

— Ты тоже ничего, когда придурка выключаешь. Петь? — расставляет руки.

Чего ей еще надо? Похоже, Антония Смирнова собирается меня обнять? Вот это да!

— Оттаяла? — подмигиваю и возвращаюсь к ней.

— Ты сильно напугал. Блин! Все те же невоспитанные манеры? Зачем ты…

— Это моя фишка, Тузик! — наклоняюсь, чтобы в подставленную специально для этого женскую щечку поцеловать. — Привет-привет!

— Велихо-о-о-в-чик, — Смирнова прижимается ко мне.

Это еще что такое?

— Ния, ты ничего не перепутала? — с небольшим испугом и придыханием спрашиваю. — Ласка, нежность… Я ведь занят, мать!

— Нет, — утыкается лицом мне в грудь, сопит и, кажется, пытается носом полностью втянуть меня. — Холодный! С улицы пришел. Там мороз?

— Зима идет, Антония, — отклоняюсь от темной макушки, вздрагивающей и прокручивающейся на моей влажной из-за скупого мокрого снега куртке. — Ты чего?

— Когда ты вернулся? Как нашел? — обхватывает меня руками и, как любимую плюшевую игрушку, теснее прижимает к себе. — Как дела?

Сбила весь настрой! Хотел напугать и сразу бешеную к ногтю прижать, а сейчас выходит задушевный разговор хороших знакомых или как будто закадычных друзей? Надо бы сменить навязываемый этой стервой курс и свернуть в другое русло, пока не стало поздно и я еще способен здраво мыслить. С этой бестией ухо нужно держать востро:

«Помни, на кой тебя сюда сам черт принес и не поддавайся на нежности маленькой гадюки. Ужалит, а ты и не почувствуешь, и не поймешь. Сыграешь в ящик, на который стерва кинет три жмени глиняной земли, а в твоих ногах поставят деревянный крест, как назидание о том, что путь окончен, смотри, червь-человек, на всех живущих с призрачной надеждой и тоской. Покойся с миром, спи спокойно, милый друг!».

— Давно. Все хорошо. А как у тебя?

— Петенька…

Да чтоб тебя!

— Смирно-о-о-о-ва? — наигранно тяну ее фамилию.

— А?

— Мы ведь кровные враги или ты забыла?

— Врун! Мы непримиримые друзья, Петруччио. Ты все перепутал. Представляю, как все обрадуются, когда узнают, что ты в городе. Когда приехал? «Давно» — это не ответ. Сколько ты уже здесь?

— Приехал и все. Успокойся, а то головой поедешь. Всего-то Велихов почтил своим присутствием. Желанный гость из зазеркалья прибыл в отчий дом!

Она со мной играет, что ли? Или это искренняя радость на ее лице? Правда, десять минут назад Антония готова была вышвырнуть меня на улицу и даже вызвать правоохранительные органы, чтобы меня по какой-нибудь статье к ответственности привлечь.

Административная? Само собой напрашивается первым делом. В башке тут же разворачивается нужный кодекс и соответствующая статья. Да полная херня! Какой-нибудь штраф, особое предупреждение и любезное извинение, возможно, стоя на коленях, массируя скулящие от напряжения чашечки сушеным горохом или посеченным пшеном. Тоже ничего хорошего, но без уголовки, если щедро подлизать форменным сатрапам. Однако с полицейским вызовом, ясное дело, ни хрена у шавочки не вышло бы, но тем не менее… А что сейчас? Я типа непримиримый стервы друг? Ну-у-у, мы с ней, конечно, не ругались, не кусались и не дрались, мы просто изощренно мучили друг друга, подбивая на опасные поступки и провоцируя небольшой конфликт… Нас разнимали всем двором! Родители смеялись, а мы, шипя, клялись друг другу, что в следующий раз помощь не придет и мы закончим то, что спором решено и по обоюдному согласия выставлено на кон…

— Кофе будешь? — отстраняется и собачьим взглядом снизу вверх рассматривает меня.

Думал, что приглашу ее в кафе, но, видимо, все планы амором летят, когда Тонечка включает гостеприимную хозяйку и добрую владелицу шоколадного балагана.

— Не откажусь, — скалю зубы и растягиваю в улыбке рот.

Смирнова поворачивается ко мне спиной и направляется к расчетному месту, а я глазею на сладкий товар, раскинувшийся на витринных полках по обеим сторонам.

— Булочку? — протягиваю руку, снимаю сдобную улитку и поднимаю ее вверх.

— Да, пожалуй, — вполоборота отвечает, сильно скашивая свой взгляд.

Уже рисует схему? Просчитывает шаги? Пошла игра? Тонька чувствует подвох и слабое подводное течение?

— Ты замужем? — набираю сдобы и присматриваюсь к большому круглому печенью.

— Еще чего! — хихикает и, подпрыгивая, забирается на небольшое возвышение, в виде старой школьной кафедры перед доской. — А ты уже, наверное, детьми обзавелся или…

— Я вдовец, Смирнова, — отвечаю, не глядя на нее. — Жена умерла, а я вернулся к папе с мамой.

— Мне жаль. Как ты?

Зачем она спросила? Разве отец никому ничего не рассказал? Сомневаюсь, что такое нехорошее событие мимо его друзей прошло. Отец Смирновой — ближайший друг моего папА, а пол мужской любит за сигареткой или кружкой пенного о жизни потрещать.

— Сменим тему, Тоник. Ставь кофе. Есть хочу, — скидываю то, что набрал на прилавок. — Считай товар! Все за мой счет.

— Петь… — настораживается и, кажется, действительно увлажняет свои странные глаза.

— Довольно, Тузик! Плачу карточкой и… — осекаюсь, замечая недавно подаренного неживого пса, сидящим рядом возле антикварной кассы. — Как зовут этого питомца? — киваю на щенка.

— ТибО, — отвечает и пробивает мой товар.

Зашел подарок? Держит рядом, значит, робот ей небезразличен или тот посетитель Тонечке зашел?

— Черный кофе. Мне без сахара, а тебе? — прищурив глаз, интересуюсь у нее.

— Зеленый чай. От кофе воздержусь.

— В завязке, что ли?

— Сердце берегу, — на полном серьезе отвечает.

Намерена прожить сто лет? Нехилые замашки у этой замарашки.

— Смирнова! — рявкаю, протягивая для оплаты свою карточку.

— Ну? — прикладывает к терминалу и ждет подтверждения транзакции.

— Я ведь по объявлению пришел. Хочу, чтобы ты это знала.

— М? — она приклеилась к экрану своего компьютера.

— Шоколатье и сменный продавец, — щелкаю картонной карточкой по прилавку, хлопаю пальцем по бумажному прямоугольнику и подвигаю его поближе к ней.

— Кого предложишь, Велихов? — она рассматривает то, что я ей протянул.

— Себя, Антония.

— Что? — как будто бы не верит в то, что слышит. Прищуривается и и еще раз задает вопрос. — Что ты сказал?

— Мне нужна подработка, Тузик. И старый верный друг. Скучно и сезонная хандра идет. Длинные ночи, короткие дни…

— Ты депрессивный, Велихов?

— Есть немного, — хмыкаю и с шипением смеюсь.

— Нет, — не сводя с меня глаз, отказывает.

— Причина этого решения?

— Ты мужчина.

— Определенно. Но…

— Я ищу женщину, Петруччио. Здесь женский коллектив, а ты…

— Пошловато из твоих уст звучит. Не находишь? Баб плодишь вокруг. Не боишься женских склок и зависти? Вы ведь, девочки, весьма жестоки к себе подобным…

— Я сказала «нет», — грубо обрывает мою речь.

Посмотрим… Похоже, пора выполнять туше и завершать партию.

— Спорим?

— Чего-чего? — Смирнова упирается ладонями в стол.

— Спорим, Тузик? — подмигиваю и про себя считаю. — Мужчина справится с тем, что ты предложишь девочкам, очереди из которых я вообще не наблюдаю. М? Я круче, Ния! Хочешь пари?

Один, два, три…

— Я принимаю, — шипит и протягивает руку.

Руку? Ага-ага! Зажимаю мелкую ладонь и, не прикладывая особых усилий, с легкостью подтаскиваю Тоника к себе лицом и, обхватив затылок, запечатываю наше смелое «слабо» азартным поцелуем в розовые губы.

— М-м-м, — мычит и дергается Ния, но вызов, по-видимому, и поддерживает… И принимает!

На мой внезапный поцелуй Смирнова нежно отвечает.