Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 12 Антония

Расположение букв на клавиатуре плывет перед глазами, а в голове бешено пульсирует кровь, пробивая кости моего черепа насквозь, пальцы дергаются, суетятся, нервничают и вообще не попадают на нужные позиции, которые мне следует набрать, чтобы войти в свой аккаунт, который я завела на сайте, на правах единоличной владелицы магазина товаров для взрослых мальчиков и девочек, скучающих в интимной жизни и требующих разрядки с вибрирующей палкой между своих ног.

Я ведь полноправная и единственная хозяйка, главный учредитель, духовный лидер, маховик-затейник, великий комбинатор-организатор, важный администратор… Я, черт меня возьми, неповторимый модератор и идейный вдохновитель, а нервно бьюсь за то, чтобы произвести вход в свой личный кабинет так, словно являюсь рядовым пользователем или озабоченным посетителем, клиентом, которому настолько невтерпеж, что он, как пианист, вынужденно выкладывает любую мелодию на клавишах персонального компьютера, полагаясь на наш любимый авось.

«Авось мне повезет, и я пробьюсь в запретное местечко, в те кущи в райском саду, из которого…» — бред несу и нервно улыбаюсь. — «Заходи уже, зараза ты такая!» — шиплю и брызгаю слюной на навороченный экран дурной машины.

Все очень замечательно работало вчера, отстреливая свой привет звоном монет на мой электронный счет, а сегодня фортуна, видимо, отвернулась от меня или это связь плохая, или на балансе денег нет. Отец не оплатил услуги, похоже, понадеялся на нас и с легкостью забросил всю семью в каменный век без выхода в интерактивный свет? Внук голову пожарной рок-звезде забил или беседы с очаровательной Юлей по поводу ее будущего с этим Костей окрылили папу и вынесли из реального положения вещей в астральный круг событий, которые никогда не сбудутся, как бы кто из шкуры в светлый мир любви не лез. Ему бы протрезветь быстрее, а то потом утренним похмельем будет мучиться и упрекать себя и всех, что недоглядели и повелись на умный, подкупающий и слегка заискивающий, как по мне, взгляд Красова, которым он окучивает Юльку, словно она любовь всей его жизни. Неужели он не видит, что сестрица все еще за тем козлом страдает. Как ей донести, что Свят не вернется… Не вернется никогда! Он ее давным-давно забыл и, вероятно, встретил новую подружку для тех же самых дурных утех.

«Да чтоб ты сдох!» — желаю уверенно висящему сайту, поплевывая через левое плечо.

А Мудрый поступил очень мудро, по-мужски предсказуемо и весьма стабильно! Сделал «дело» и на войну с чистой совестью ушел. Ей нужно было избавиться от этого мальчишки еще тогда, но сестра недальновидная, что ли, глупая или по-детски наивная. Дурочка какая-то, ей-богу. Вроде старшая, а значит, стопроцентно взрослая, а все в романтизм и воздыхания за несбывшимися надеждами и мечтами, утерянными в настоящем времени, которых, как обычно, не хватает, с умным выражением лица по-серьезному играет. Строит из себя святую, мученицу, влюбленную в мужика, который ни разу не оглянувшись, уселся в грузовой отсек транспортного самолета и отправился выполнять свой гражданский и контрактный долг, наплевав на нежные чувства, если они, конечно, были у него по отношению к ней и на возможную будущую семью, которой нахально и довольно быстро наградил Юлу. Если он, подлец, не сгинул на поле боя, то я сама его прибью, пусть только попробует сюда явиться и тронуть мою старшую сестру. Все одним миром мазаны. Все! Все! Все! Козлы проклятые!

«А-а-а! Да чтоб тебя…» — разумом кричу, а пальцами прочесываю и без того взлохмаченные волосы.

— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, — всхлипывая, жалостливую просьбу вслух произношу.

Хоть бы мальчика признал, в конце концов, а то эта жуткая фраза в детских документах — «записано со слов матери» — звучит слишком унизительно… И это, опять же, как по мне!

Игорь Святославович Мудрый… Кто он такой? Племянник? Незаконнорожденный щенок? Бастард? Если не ошибаюсь, Святик — ведь не королевский муж, а стало быть, не наследник рода. Это, что же получается, что Юлькин Игорек, мой маленький племяш, — простой ублюдок?

«М-м-м-м! Господи-Господи! Да ты откроешься когда-нибудь, м? Козел!» — по-моему, я пару раз регистр набора букв из-за нервотрепки не учла, еще разочек медленно печатаю и сильно нажимаю кнопку «Ввод». Замираю в ожидании, подкатываю глаза и шепчу пароль и свое вымышленное имя, как «Отче наш», хотя набранные названия святостью совсем не опечалены.

— Черт, черт, черт подери, — рычу и отталкиваю от себя клавиатуру. — Убью!

Попробую последний раз? Увы! Других вариантов все равно ведь нет. Если ничего не выйдет, то позвоню отцу и, подлизавшись, потребую объяснений. Буду давить на его родительские чувства и требовать отеческой нежности и ласки банальным переводом средств на счет поставщика услуг. Да, как он посмел не оплатить то, без чего сейчас невозможно существовать — в принципе, да и вообще.

«А если так?» — открываю новую вкладку в используемом браузере и забираюсь на свою страницу в социальной сети.

Сайт игриво мне подмигивает в течение нескольких секунд и моментально выдает приветствие, раскрывая содержимое, как клад из восточной пещеры, в которую из-за любопытства или по неосторожности Али-Баба пролез, шустро предлагая свежие фотографии моих друзей для надоевших поощрений в виде дергающегося пламени или оттопыренных больших пальцев вверх-вниз. Последнее исключительно под настроение, которого после этого нет совсем.

Не радостно… Не радостно мне, скорее грустно и немного боязно. Ведь это означает, что отец ни в чем не виноват, он выполнил все на что, по доброте душевной подписался, покрыв недостающие финансы на личном счете у провайдера, и позаботился об интерактивном серфинге и обманчивом спокойствии своей семьи. Так, в чем тогда вопрос?

Стучу по пластиковым кнопкам ультрабука медленнее, скорее обессиленнее, испытывая безнадегу и почти апатию: то ли от неизвестности, то ли от накатывающего ужаса сейчас умру.

— Ну же, ну же, ну же… Открывайся, козел! — отрываю кисти и зависаю, затаив дыхание в ожидании, когда загрузка завершится и браузер озарит мое лицом столь долгожданным приветствием:

«Привет, тигрица! Как ты? Побеждать готова? Цём-цём! Поступили заказы, цыпа…».

Разноцветное колесо вращается, расширяя бусинки, формирующие его обод, но дальше скупого сообщения с банальными словами:

«Попробуйте немного позже — система занята, на запросы не отвечает — ваше соединение небезопасно — обратитесь к поставщику, отправьте отзыв и отчет разработчикам — перенастройте прокси-сервер — данный сайт заблокирован для проверки соответствующими органами — вы нарушаете закон о распространении продукции подобного характера»

меня не пропускает.

«Что? Какой-такой закон? Что еще за статья? Нужен переводчик! Где ж его здесь взять?» — таращусь в последнее сообщение и не верю в то, что содержимое моей «Перчинки» кто-то официально проверяет и усиленно копает под меня.

Идиотка! Мне надо было раньше озаботиться формальными моментами: отсутствующая лицензия, незаконная реклама, которую я, наплевав на все, тайком веду, вкладывая огромные денежные средства в непрерывную демонстрацию объявления, и на финал — грубое, скорее наглое и самонадеянное, словно с определенным вызовом, уклонение от налогового бремени, похоже, сделали свое нехорошее дело. И вот меня закрыли, потуже затянув государственный хомут, из которого глупой «Нии» не выкрутиться и не улететь туда, где можно скрыть свои с большим трудом, кровью и потом, заработанные деньги! Это же мой капитал! Да я простой разбег теперь в другую область не смогу взять без санкции соответствующих органов, а не то что уголовной ответственности избежать, которую мне однозначно навешают или как вагинальные шарики затолкают туда, куда я сама никогда в жизни не рискнула бы их впихнуть. Мне каюк, каюк, каюк! А я, кажется, попала крепко.

Уже под колпаком у правоохранительных или карающих органов? Цифровики изучают сайт и тщательно просеивают мой контент? С минуты на минуту налоговики пожалуют? Теперь мне светит арест, потом темная камера с толстыми железными прутьями, ограничивающая мои права и любимую свободу, полуграмотные соседки-уличные торговки своим «собственным товаром», грязный тюремный душ и упавшее на пол мыл, за которым я по собственной глупости нагнусь? Тяжелые принудительные работы или женская колония? Химия, пожизненное заключение? Каторга? Или… Меня убьют в СИЗО? Возможно, после обвинительного приговора расстреляют, повесят, свернут канатом шею, или быстродействующий яд в кровь вольют? А если это будет электрический стул? М-м-м-м, нет, пожалуйста! Я ведь этого не вынесу.

«Мамочка, я так жить хочу» — смахиваю слезы и еще раз прочитываю то, что написано в сообщении, которое наконец-таки загрузилось после многочисленных попыток посетить сайт интернет-магазина, которым, как оказалось, заинтересовалось долго запрягающее государство.

«Как они обо мне узнали? Они? Ну, эти люди, которые заблокировали весь контент?» — захлопываю крышку и лбом утыкаюсь в логотип производителя бесполезной на сейчас машины.

— Черт, черт, черт, — врезаюсь костью в пластик. — Что теперь делать?

— Спишь, циклоп, или духов вызываешь? Гномиков или зубных фей? — мужская теплая ладонь аккуратно дергает мой затылок, ерошит волосы и гладит кожу. — Плачешь, что ли, Ния? — отец склоняется и прислоняется своей щекой к моему виску. — Кто обидел эту цыпу? Папочка уже здесь. Всем жопы надеру, стоит только моей курочке назвать фамилии сатрапов.

— Привет, — бурчу, губами щупая поверхность ультрабука. — Откуда ты появился?

— Я здесь живу! — похоже, что отец отходит от меня. — Чего-нибудь перекусить предложишь или так и будешь рефлексировать, слюнявя свой бук? Да плюнь на окружающих и зеленую тоску!

— Как?

— Слюной, малая. Соберись и смачно харкни. Только дождись, пожалуйста, пока я покину так называемую опасную близость, чтобы избежать дружественного плевка от своей кровинушки.

Если бы все так просто было. Я ведь даже не знаю, в кого хотела бы попасть, особо не прицеливаясь. Могу, конечно, плюнуть, да боюсь, что сил не рассчитаю и все же попаду куда-нибудь отцу. Например, в его смеющееся лицо за то, как он повел себя много лет назад, оставив маму и меня с сестрой. Развелся на бумаге, а в «гости», почти с ноги дверь открывая, каждый вечер приходил. До сих пор в голове не уложу, как мама позволяла такое обращение с собой? Они были в официальном разводе, а она красивая и умная, молодая женщина, ждала его и каждый вечер открывала эту дверь, чтобы впустить бывшего мужчину к нам в дом. Она его кормила, с улыбкой спрашивала о проведенном дне, слушала его ответы, смеялась над шутками, которые он ей закладывал, а затем шла с ним спать в общую комнату, их спальню, на которую у папы не было больше прав после того, как он собственной рукой подписал тот развод, пятном растекшейся на гербовой бумаге. Наша мама могла бы по-другому устроить свою судьбу, отец ведь отпустил ее и позволил делать все, что ее душе было угодно, он предоставил ей полную свободу. Но… Под его надзором! Зачем же постоянно приходил к нам и следил за ней? Только лишь за этим. И что это за отношения такие, в конце концов? Любовь, да? Одержимость, страсть, неизлечимая болезнь, когда душой и телом связан с человеком, от которого не в силах отказаться, потому что он дает спасение и необходимый воздух для нормального дыхания и питания тканей кислородом? Это сумасшествие или блажь? Родители тогда с ума сошли, сильно заболели и заразили нас собой? Или это чертова привычка и страх остаться разведенной женщиной с двумя малышками, которых трудно самостоятельно поднять, когда не ощущаешь под ногами и в руках уверенную финансовую помощь? У девочек Смирновых должно быть только лучшее и абсолютно все, так заведено и повелось в большой семье, а одинокой хрупкой женщине не под силу дать то, что не покрывает ее бюджет обыкновенного преподавателя института, ночами пишущего диссертацию, усиленно стуча по кнопкам калькулятора. Ах, вот оно что…

«Эх! А я, пожалуй, плюну. Ну, раз папа просит, не стану заставлять его своей милости ждать» — стону и всхлипываю.

— Что? — пальцами нажимаю на уголок глаза, выдавливаю слезу и тяну ее вдоль носа.

— Я есть хочу, Тоник.

Где мама? Почему здесь тишина? Я наивно полагала, что в доме нахожусь одна, а оказалось, что рядом крутится отец, зато мама куда-то подозрительно пропала.

— Который час? — поднимаюсь и осматриваюсь в том пространстве, в котором нахожусь сейчас. — Господи-и-и-и, па-а-а…

— Я ошибаюсь или ты с подружкой поругалась? — он крутится возле рабочего стола, спокойно и размеренно загружает кофе-машину, перекладывает столовые приборы, тарелками негромко грюкает. — Яичница вполне сгодится. Тось, помоги мне, будь добра…

— Да, — поворачиваюсь на своем стуле, снимаю ноги с железных перекладин и, ковыляющим движением опускаюсь на кафельный пол нашей кухни.

— Так что вы не поделили с юной леди? Если не секрет.

— Мальчика, конечно, — тихо отвечаю.

— Это хорошо, — он хмыкает и усмехается. — Где мои года и где те леди, которые бы дрались за меня?

Что же тут хорошего?

— Ревность, знаешь ли, такое гиблое и гнилое дело, а тебе смешно?

— Хорошо, что было, кого делить, Тосик. Это естественно и не противоречит вашей женской натуре и состоянию в агрессивной среде себе подобных! Вы подбираете кандидатуру, ищете ходовой товар, оцениваете экстерьер, боретесь за биоматериал. Понимаешь? Оцениваете будущих отцов. Если на представителя накинулись сразу две барышни, значит, он не плох и чем-то даже выделяется, в противном случае за него бы не начался ваш повизгивающий спор.

— Мы сейчас о ком-то конкретном говорим?

— Я — в общем, а ты — не знаю.

— Ты так мягко меня выталкиваешь из гнезда, что просто-таки пихаешь. Па, это больно бьет по моему и без того раненому самолюбию. Совсем-совсем не любишь меня? В чем дело? Нежеланная дочь?

— Боже упаси. Люблю и всегда хотел. К тому же я очень рад, что мой ребенок здесь, со мной. Все рядом, по своим комнатам и за одним обеденным столом. Меня насторожила резкость, скорость, с которой ты вернулась на куросест. М? Есть, что ответить?

Это запросто!

— Я могу уйти, — грубо, почти набычившись, отвечаю.

— Не с той ноги встала, что ли? Юмор не ценишь?

— С той, с той…

С делами вот проблемка, а так все было очень замечательно, пока я не увидела красноречивое послание от карающей ладони государственного аппарата.

— Я все ценю и очень люблю тебя, папочка. Поцеловать можно?

— Зачем о таком спрашивать? Целуй и обнимай. Господи, — так и вижу, как он подкатывает глаза и показывает кухонному подвесному ящику язык, — как маленькая.

Обхватываю его руками и утыкаюсь носом в рубашку на спине.

— Пахнешь, па… — прячусь за своим отцом, лицом купаясь в складках его одежды.

— Плохо, да? — он поднимает руку и, шумно втянув носом воздух, обнюхивает свою подмышку. — Я только что из душа. Тосик, отойди от меня…

— Нет-нет. Ты пахнешь папой. Ну, как в детстве.

— Циклоп-циклоп, у тебя проблемы? Детство подтягиваешь, читай — депрессию гоняешь?

— Нет, — бухчу в его лопатку.

— Прошлое вспоминаешь, нюхаешь мою рубашку, засыпаешь на ходу и на столе.

— Ты такой родной, папуля, — сцепляю пальцы на его груди и еще сильнее вдавливаюсь телом в его спину.

— Ния? — широко расставив руки на поверхности рабочего стола, отец вдруг резко замирает, застывает с простым дыханием, сосредотачивается и ждет, что я расскажу ему о том, чем сейчас живу и за что так красочно переживаю.

— У меня все хорошо, немного устала. Рано встала и, наверное, не с той ноги. Ты, как обычно, оказался прав.

— Все наладится, цыпа. Так ты меня накормишь или…

— Накормлю, конечно. Но ты ведь и сам прекрасно с холодильником справляешься.

— Не для того я двух дочерей растил, чтобы в шестьдесят лет изучать содержимое продуктовых полок в морозильном агрегате. Тренируйся на отце, проходи практику, стажируйся, оттачивай умения, ищи подход к мужику, пока замуж не вышла…

— Все?

— Пока — да, а там — посмотрим.

Отпускаю его тело, обхожу и равняюсь с ним плечом.

— Дальше я сама, — легонечко отталкиваю. — Сядь, пожалуйста, за стол. Не мешай. Ты сказал, что желал бы получить яичницу? Это в силе?

— С помидорчиками, если тебя не затруднит, — становится за моей спиной и легким поцелуем поклевывает мою макушку. — Девочка вкусная! Знал, что не оставишь папку голодным. Добрая моя, хлебосольная, нежная, родная…

— Где мама? — перебиваю заискивающий поток, кручусь и передергиваю плечами. — Па, пожалуйста, довольно нежностей.

— Как тебя будет муж выносить — ума не приложу.

— Мама где? — еще раз задаю вопрос, не реагируя на его острую и не последнюю ремарку.

— Ты такая верткая, непоседливая…

— Мама-мама-мама!!! Ау, папуля? — поворачиваюсь к нему лицом и щелкаю пальцами перед отцовским носом, дирижируя деревянной лопаткой.

— Не проткни меня этой палкой, — отец смеется и откланяется. — Ушла с Юлькой и Игорем.

— Куда?

— По моей просьбе, Ния, — отворачивается от меня и направляется к своему месту за обеденным столом. — Поперчи посильнее, а соли, пожалуйста, поменьше.

— Ты, что ли, за здоровьем стал следить? С каких пор? — ворчу, фиксируя все его действия.

— У меня отличный слух, циклоп. Ты же помнишь, чем я в свободное время занимаюсь? Вот и не возникай особо.

Еще бы! Развлекаешь музыкой собственного приготовления завсегдатаев своего ирландского паба, когда не преподаешь точные науки болванам одного высшего учебного заведения, да не трусишь задницей вместе с мамой в танго-зале Дашки. Хорошо, что той звезде сейчас не до танцевальных па: кормящая мать сдаивает сиську пацану, которого немногим позже нашей Юльки родила. Вся семья при деле, а я…

— Вкусно! — отец облизывает вилку со всех сторон, словно собирается сжевать заостренные металлические зубья, с тоской поглядывает на опустевшую тарелку, кривится и наигранно сокрушается. — О-хо-хо, маловато, цыпа. А можно…

— Увы, но мне уже пора, — смотрю на свою руку, сверяясь с циферблатом на часах.

— Присядь, пожалуйста, ты все успеешь и никуда не опоздаешь, я подвезу.

— Па…

— Это простая просьба, Антония.

Антония? Полное имя и какой-то слишком жесткий тон. Он что-то хочет мне сказать? Серьезен, сосредоточен и совсем не улыбается.

— Да? — сажусь за стол и сразу отвожу от лица отца глаза. — Я слушаю тебя.

— Ния?

— Да? — еще разок произношу и тут же наклоняю голову, еложу ухом по плечу, в мельчайших подробностях изучая пейзаж за кухонным окном, вожу указательным пальцем по столу и дергаю ногой по перекладине. Полный боевой комплект, осталось только икнуть и изобразить эпилептический припадок.

— Есть такие хитрые зверьки, цыпа, которые способны имитировать собственную кончину, чтобы отвратить от себя настроившегося на полноценный стол хищника. Сейчас ты мне напоминаешь именно такую жертву. Только я не хищник и не собираюсь тебе убивать или столоваться твоим телом после. Прекрати, пожалуйста, — то ли просто в атмосферу говорит, то ли приказывает мне папа.

— Я ничего не изображаю. С чего ты взял? — как будто бы спокойно отвечаю, но глаз от того, что происходит за окном не отвожу.

— Ну, как знаешь! Это вот тебе, — отец швыряет какую-то бумагу на стол, на котором все еще стоит мой ультрабук и тарелка с размазанным по ее поверхности желтком.

Бросаю беглый взгляд на тонкий лист с мелкими печатными буквами. К сожалению, с большим трудом разбираю содержимое и ничего не понимаю, не догоняю смысл вообще, но исключительная белизна и качество бумаги не внушают ничего хорошего, кроме как:

— Это чьи-то медицинские назначения? Огромный рецептурный лист? Ты заболел или мама? Или это извещение о моем выселении из занимаемого здесь помещения? — киваю на то, что приподнимается от потоков воздуха, которыми я его окатываю, когда вещаю вслух предположения.

Я-то вот шучу, а отцу, похоже, не до шуток:

«Мама-мама-мама!».

— Прочти внимательно, пожалуйста, и сразу все поймешь.

— А если вкратце, — растягивая гласные, предлагаю. — Очень плохо написано, к тому же нет желания читать. Если это не завещание, то…

— Вкратце? — внезапно обрывает меня.

— Да.

— Считай, что это твой ордер на арест, Антония. Все ясно?

И вот я наконец-то отрываюсь от бесцельного созерцания природы и обращаю к определенно раздраженному отцу свое лицо.

— Арест? — повторяю то слово, от которого у меня уже как полчаса дрожат поджилки.

Тогда это обстоятельство или состояние, или положение вещей было весьма пространным, аморфным, бестелесным, внеземным, призрачным и придуманным мной для собственного устрашения, но сейчас — это очевидный факт и настоящее тавро на моей коже:

«Арестантка А. С. Смирнова, номер, статья УК, лицом к стене, пошла на выход».

— Угу, — скрипнув ножками стула, выставив ладони и разложив страусиным веером свои длинные пальцы, отец отталкивается от сидения и распрямляется, как будто возвышаясь надо мной.

— А за что? — заметно нервничаю, резонирую голосом, словно соловьиную трель веду.

— За все хорошее.

— Па… — скулю, заглядывая в его глаза, выпрашивая милости у карающей руки закона.

— Твой интимный магазин закрыт, твоему «Перцу» пришел конец — и слава Богу, впрочем, так же, как и счетам, на которые ты регулярно получала прибыль, не выплачивая необходимый процент в налоговую копилку и не подтверждая свою состоятельность и разрешение на осуществление такого вида деятельности. М? Есть чем покрыть представленные ВКРАТЦЕ обвинения?

Он чрезвычайно лаконичен! Впрочем, как и всегда.

— Я собиралась…

— У тебя нет лицензии, Антония, — отец рычит. — Ты хоть знаешь, что это такое?

Я не идиотка! Зачем он так со мной?

— Па…

— Давай так, — он не спеша обходит стол и по-кошачьи мягко направляется ко мне, отец спокойно движется, а я непроизвольно зажмуриваю глаза и откланяюсь в противоположную сторону, стараюсь быть подальше от него, чтобы не получить случайную затрещину, которую он вправе отвесить мне за жестокий обман и надувательство страны, в которой я открыла бизнес и старалась стать независимым и полноправным членом общества, для которого я пока не полноценный человек. Нигде ведь не училась, кроме школы, не имею базовых экономических знаний и понятий о делопроизводстве, кроме колоссального рвения и мотивации, конечно, я совсем без средств к существованию и без перспектив удачно выйти замуж. Я никто!

Кто ж такую разноглазую захочет? Моя гетерохромия — определенный дефект, вызывающий ужас и определенный трепет у бывшего Влада, например, которого так некстати вспомнил Буратино в одном из наших разговоров. Мужчины шарахаются от меня, а финансовая длань отца в скором времени оскудеет. Никто не вечен под луной, и родители, увы, не исключение. Как мне зарекомендовать себя в этом мире, если брак с состоятельным мужчиной мне никогда не светит?

Только собственное дело! Я открыла то заведение, на которое будет спрос. Любить друг друга люди никогда не перестанут, а значит…

— Ни-я-я-я, — он мягко трогает мое плечо и, наклонившись, шепчет в ухо, — открой глазки. Ты чего? Цыпа? Испугалась?

— Я не хочу в тюрьму, — всхлипываю и жалобно скулю. — Я там умру.

— И не пойдешь. Посмотри, пожалуйста, на меня, — отец трогает мой подбородок и пальцами щекочет кожу. — Ну-ну, давай-давай. Красавица! Тосик, Тосик…

«Тосик!» — словно кличка у собаки. Недаром Велихов зовет меня щенком, жалкой шавкой и пошлым Тузиком.

Дергаюсь в попытках разомкнуть как будто склеившиеся веки, знаю, что некрасиво гримасничаю, корчу рожицы, ловлю непроизвольный тик и шиплю про себя, но не вслух:

«Господи, да прекрати же это! От тебя трусостью несет за полверсты».

— Детка?

— Да, — приоткрыв свой левый глаз, замечаю рассевшегося на поверхности стола отца. Перекрестив руки и ярко улыбаясь, он с огромным, просто-таки нескрываемым интересом рассматривает меня. — Я слушаю.

— Ты такая смешная, когда боишься.

Рада, что смогла повеселить его, но перспектива сесть в тюрьму, на самом деле, вызывает несколько иные чувства и эмоции.

— Это нервное. Так что ты говорил про мой арест?

— На том листе указана сумма, которую надо внести, чтобы покрыть все недостачи. С учетом штрафов, налоговых обязательств и просроченной лицензии…

— У меня ее нет совсем, — несмело поправляю его сведения.

— Она просрочена, Антония. Ты поняла, что я сказал?

Конечно-конечно! Отец прикрыл меня. Ну, как такое можно не понять?

— Да, — киваю головой и пытаюсь натянуть улыбку на нервно дергающийся рот.

— Мы закрываем это дело после того, как последний рубль будет выплачен по назначению.

— А сколько там? — шепчу, немного заикаясь.

— Посмотри, — указывает подбородком на «ценник», который мелким шрифтом в документе приведен.

Беру листок, стряхиваю руку, шуршу бумагой и, то и дело поглядывая на папу, ищу глазами место, в котором было бы указано, сколько я задолжала за самовольное использование интернет-пространства с целью обогащения и набивания своего кармана. Суечусь и взглядом бегаю по растекающимся буквам: слежу, вчитываюсь, пытаюсь осознать, что говорится в документе и какие санкции ко мне будут в ближайшем будущем применены, если я не покрою недостачу…

В размере всего моего заработка?

— Это же… — вскакиваю и отшвыриваю эту чертову бумажку на то же место, из которого по досадной неосторожности и ошибке ее взяла. — Грабеж!

— Тоня, Тоня, Тоня… — выставив руки, отец пытается успокоить мой порыв. — Тихо!

— Тихо? Тихо? Ты хоть понимаешь, что это… Жулики! Ворье! Рецидивисты чертовы! «Предприниматель» никогда не будет звучать гордо, потому что этот доходяга забывает родное государство с ложечки манной кашей покормить. Они ведь обдирают меня, как липку. Что? — выпучиваюсь на ухмыляющегося родителя, который или притворяется и строит недалекого из себя, или действительно не понимает, как много от меня желает получить страна.

Это все… Все, что я заработала! Все, что смогла собрать! В этом вся Я!

— Ну, цыпочка, это едва ли. А вот то, что ты творила, злостное нарушение закона, Ния. Прямое, непосредственное и самонадеянное. Наглое, если очень грубо!

— Я работала, я копила, я была вежлива и внимательна к людям, а здесь что же? Откажись от того, что заслужила честным трудом! Что в том магазине такого, что бесит всех? Интимные товары? И что? Там нет ничего такого, что бы кто ни говорил. Господи, какое ханжество и лицемерие, честное слово. Вот и ты опускаешь глаза…

— Я слушаю, слушаю, слушаю. Говори, пожалуйста, — отец смеется и прикрывает кулаком свой рот.

— Что здесь смешного? — шиплю, глядя на веселящегося родителя.

— Информационная подача немного качает воздух, — открыто прыскает и ладонями закрывает себе лицо. — Цыпо-о-о-чка, ты такая милая… Прости-прости.

Не могу ввернуть ему зеркальный комплимент.

— Мне продолжать? — транслирую голосом сильный вызов.

— Да-да, да-да. Извини, — отец прокашливается и убирает руки. — Слушаю!

— Разнополые люди спят друг с другом испокон веков, это нужно для продолжения рода, потом теряют друг к другу влечение — возможно, медицина где-то подкачала или партнеры охладели, но они не сдаются, а наоборот, пытаются разнообразить свою сексуальную жизнь, идут ко мне, а я…

— Так ты маленькая сводня или это просто реализация товаров для взрослых? — вкрадчиво задает вопрос мой папа.

— Я общалась с ними, но это совершенно не означает, что я занималась сватовством или сутенерством.

— Услуги сексолога, Ния? — похоже, он теряет голос, глухо и долго кашляет, сильно сглатывает, а потом продолжает говорить. — Сексолог — тоже ты? Я правильно понял штатное расписание компании?

— Что? — прищуриваюсь и отхожу от стола, словно боюсь своего отца.

— Платные/Бесплатные консультации сексолога. Бесплатные? Это как? — подмигивает мне. — Не встречал еще ни одного профессионала, который бы отказался от вознаграждения за свою работу, тем более по такому животрепещущему вопросу. Сексолог — это…

«Звучит, пожалуй, гордо!» — это он хотел сказать?

— Я разговаривала и все. Уколы не ставила, капельницы не поправляла.

— И просила за это деньги?

— И? Ничего криминального не вижу в том, что мои услуги оплачивались. Ты сам сказал…

— Но ты не профессионал, цыпа. Где диплом?

Подловил! Сейчас опять напомнит про лицензию и отсутствующее медицинское образование.

— Меня лишают всего. Забирают то, что гарантировало мне независимость. Смешно? Да?

— Ты хочешь независимости? — отец удивленно изгибает одну бровь и чересчур пренебрежительно вздергивает верхнюю губу. — Не смешно, но жутко страшно от осознания того, какие советы могла дать моя дочь, выдавая себя за специалиста в интимной сфере.

— Да! Хочу ни от кого не зависеть, быть самостоятельной, на свое усмотрение распоряжаться своими деньгами и не предоставлять отчет человеку, любезно выписавшему мне карманные гроши, — парирую, бросая нехороший взгляд на родителя, который не верит в мой успех в этом предприятии.

Он, видимо, и слил меня. Интересно, как вычислил и догадался? По-моему, все очевидно:

«Папочка, да ты посещал мой магазин и, вероятно, напоролся на мой сеанс в общем чате!».

Очередная глупость! Мне надо было закрыть группу и не отсвечивать беседами в общей ленте на заказах. Опять же — я окучивала клиентов и расширяла базу. Нельзя молчать, когда заинтересованный посетитель задавал вопросы, касающиеся не только возможной покупки одной единицы товары, но и целой линейки, начиная от презервативов и заканчивая игрушками, цена которых… М-м-м!

«А это жадность, Ния, которая до добра не довела» — стону и закрываю повлажневшие глаза.

— У тебя есть «Шоколадница» и талант кондитера. Для независимости вполне достаточно. Макс хвалит тебя, и он доволен сотрудничеством с твоим проектом. Это твой шанс, цыпа, твой честный заработок, твое направление, понимаешь?

Не нуждаюсь в его нравоучениях!

— Мой счет заблокирован?

— На поступления из «Перца» — да! — отталкивается от стола и выпрямляется.

— «Перчинка»! «Перчинка», но не грубый «Перец»! Господи! — тяжело вздыхаю и подкатываю глаза.

— Как угодно, — отец отмахивается от меня и проходит мимо. — Собирайся, — бормочет в сторону, как бы между прочим, — я подвезу, как обещал.

— Сколько я тебе буду должна за извоз, отец?

— Ты заплатила, циклоп. Еще не поняла?

Я сейчас вопьюсь ему в спину, разорву рубашку, исполосую кожу:

«Ненавижу!» — шепчу, поскрипывая зубами.

— А я тебя до беспамятства люблю, моя малышка. Тосик, куда сегодня?

Ему не все равно? Я ведь, кажется, любую поездку оплатила, невольно перенаправив финансовый поток в бюджет страны, в которой несчастливо живу.

— Высадишь у поворота, а там я сяду на автобус. Нет средств кататься на машине, которая по стоимости превышает мою прибыль, которую ты так мило распределил, чтобы не обидеть государство.

— Люблю, люблю, люблю тебя… — повторяет без конца отец. — Мой крохотный купидончик!

Зарычать хочу, когда смотрю на улыбающийся профиль мужчины, периодически посматривающего на меня. Выпрыгнуть на полной скорости желаю, когда в десятый раз прослушиваю песню с пожеланием:

«Open the door, see what you find*, малыш».

Последнее словечко добавляет папа, подмигивая и ухмыляясь.

— Не подсказывай, — гундошу и, опустив очень низко подбородок, рассматриваю застежку своего пальто.

— А ты мне не указывай! Я ведь не подружка, Ния. Не надо ругаться с тем, кто…

— Кто меня содержит? Вот и все! — хлопаю ладонью по колену. — Все! Все псу под хвост! Содержанка, прихлебательница…

— Ты моя дочь! — обрывает папа. — Приехали. Вон, смотри, — он сильно выжимает тормоз, машина дергается, а я почти прошиваю своим носом светло-серый бардачок, — Егор тебя уже ждет.

Рано! Мы так не договаривались. Я должна была встретиться с ним только после того, как забегу в свой шоколадный магазин. У меня был еще полный час времени, а сейчас вынужденная встреча, к которой я не подготовилась. Да и эмоциональный фон штормит после известий, которыми меня любезно огорошил немного взбудораженный сейчас отец.

— В чем дело, Ния? — сильно наклоняется, почти касается лбом торпеды, и заглядывает, пытаясь поймать мои глаза.

— Настроение на нуле, — ладонью прикрываю то, что он хотел бы в свои сети взять. — Перестань, пожалуйста.

— Развеешься, цыпа, отвлечешься, погуляешь. Сегодня, — подмигивает и транслирует искреннее добродушие на своем лице, — помиритесь с подружкой?

По-моему, на последнем слове отец кивает головой в сторону Мантурова, видимо, считая, что добрая душа, предоставлявшая мне кров почти на протяжении двух месяцев, мужчина, который стоит возле входа в «Шоколадницу» и держит в руках элегантный небольшой букет фиолетовых цветов.

Досадная ошибка и провал!

— Мне уже пора, — отстегиваю ремень безопасности и укладываю руку на дверной замок. — Па?

— М? — он выпрямляется и раскидывается в своем кресле, как зажравшаяся царственная особа. — Что? — кивает мне.

— Я хотела бы сохранить «Перчинку»…

— Нет, — отрезает и демонстрирует лицом, фигурой, даже мимикой и жестами, что мы больше никогда не вернемся к этому вопросу, что в этом направлении он своей родительской рукой начертал огромный жирный крест. Табу!

Лениво выбираюсь из салона и мягко прикрываю пассажирскую дверь. Клаксон отцовского автомобиля прощается со мной, а фонари подмигивают приветствие Егору.

— Привет, — целую Мантурова в щеку.

— Привет, — одной рукой обняв, приподнимает и отрывает мои ноги от земли. — Ты грустная. Что-то случилось?

Я разорена! Меня вскрыли и выпотрошили, как рождественского гуся, чтобы набить кисло-сладкими яблоками, в моем же случае — накачать нравоучениями и заверить, что:

«Все будет очень хорошо. Вари, малая, шоколад, и будет тебе счастье и уверенный достаток».

Правда, без уточнения по времени. Когда? Хотя бы в этой жизни? Мне бы свою молодость и какую-никакую красоту до момента счастья не растерять, пока копейки от продаж в чулках буду сохранять.

— Все нормально. Ты рано, — поднимаю голову и рассматриваю его лицо. — Как на работе?

— Так вышло. Отлично. Я вклинился в твои планы?

В следующий раз не мешало бы, конечно, позвонить и уточнить мое расписание, а сейчас ничего уж не поделать, придется с колес редактуру проводить.

— Чем займемся? — пальцами песочу воротник его пальто, щекой прислоняюсь и втягиваю мужской запах, который сильно отличается от привычного.

Егор не пахнет, как мой отец — скошенной травой и диким полевым цветком; и не источает цитрусово-шоколадный аромат, как Буратино. Он действительно другой, словно иностранец, с туристическим визитом посетивший наш городок, да так и оставшийся здесь из-за его промышленной красоты и очарования местных женщин, предлагающих свою дружбу и любовь.

— Хочу пригласить тебя в ресторан, — шепчет в мое ухо.

— В какой? — прижимаю плечо и по-глупому хихикаю. — Щекотно…

— Секрет! Увидишь. Идем в машину.

— Сейчас?

— Ния-я-я, — он плавно опускает меня на землю и протягивает букет, которым до этого момента гладил мою спину, — надо отдохнуть. Идем-идем…

— Спасибо, — беру цветы и растекаюсь в благостной улыбке, засунув нос в уложенную круглую поляну из тонких нежных составляющих, выдающих ненавязчивый аромат.

«Васильки? Это же малютки-васильки. Люблю, люблю… Где он их нашел?» — всхлипываю и тут же скалюсь, изображая искреннюю радость.

— Что с тобой?

— Ничего-ничего…

А состояние-то и вправду нервное! Если я буду так странно реагировать на простые действия и слова этого человека, то точно никогда не заполучу его в качестве жениха. А это означает только то, что Велихов заграбастает половину «Шоколадницы» и разрежет мой и без того куцый бюджет на части, от которых я смогу взять деньги на налог, на заработную плату персоналу и на закупку составляющих, из которых произведу довольно-таки небольшое количество уникальной продукции весьма сомнительного качества, которой вряд ли смогу заинтересовать слишком привередливых покупателей…

«А может Велихова заказать?» — гуляет мысль и не замолкает. — «Антония, да ты преступница. Тюрьма, тюрьма, тюрьма… И душ!».

И не с Петруччио, а с новыми подружками-сокамерницами. Есть ощутимая разница, между прочим, а над этим стоит основательно зависнуть и продумать все моменты, которые должны резко останавливать мой порыв в желании причинить кому-то телесный ощутимый вред.

— Прости, пожалуйста. Я на минутку, — киваю на входную дверь. — Подожди меня в машине. Егор?

— Не задерживайся. Договорились?

— Не буду, туда и обратно, — встаю на цыпочки и трогаю губами его губы.

Мягкие и теплые, живые, в меру влажные и не сухие… Как будто бы родные, но все-таки не те: и ощущения, и вкус, и даже качество. Хорошее, но не мое! Они чужие.

Вот если бы он предложил мне выйти замуж прямо сейчас или сегодня, но немного позже, в романтической обстановке, под спокойную ненавязчивую мелодию, взяв в руку мою ладонь, например, в том неизвестном ресторане, в который тянет, словно от этого зависит чья-то жизнь. Что бы я ответила ему: «да» или «нет», или «я хочу подумать, ведь мы так молоды», или «слишком мало времени, а мы едва знакомы»? Или…

— Привет, Смирнова! — Велихов рассиживается в моем кресле и вращается, изображая дурачка на офисной огромной карусели.

— Встань! — рявкаю.

— Как дела?

— Что ты здесь забыл? — направляюсь к своему столу. — Не твои рабочие дни и вообще…

А цель какая? Вот я иду, иду, иду, почти чеканю шаг, а дальше… Дальше-то что? Пощечина? Толчок? Бросок и кувырок?

— Петя, пожалуйста, — останавливаюсь, не дойдя до кресла каких-то несколько шагов.

— Забыл кое-что, вот пришел уточнить один момент.

— Что ты забыл?

Он улыбается и, вцепившись пальцами в подлокотники, как коршун над гнездом, медленно встает и вытягивается во весь свой рост.

— Зачем ты так? — шепчу. — Что тебя…

— Как так? Что меня что? — обрывает и выходит из-за стола.

— То, что произошло…

— Ничего не было. О чем ты, Ния? Кстати, деньги-то срубила? Как я был воспринят? Ты рассказала, сколько было раз? И как хорошо или плохо? Обсудили все?

Рассказала, обсудила, солидный куш срубила и тут же потеряла все! Только не на том, о чем он так злобно говорит и про что настойчиво не желает вспоминать, словно этого действительно и не было.

— Ты идиот, что ли? — сощуриваю взгляд.

— Возможно, — хмыкает и выставляет указательный палец, направляя его кончиком вверх. — Не отвлекай меня, будь добра.

— Я тороплюсь.

— Мантуров ждет? — подмигивает и останавливается прямо передо мной, вплотную, почти прижавшись своим телом к моей груди. — Как дела, Антония?

— Все хорошо. Зачем ты пришел? Что хотел спросить или рассказать? Уточнить? — блуждаю взглядом по его черной рубашке, которая ему, чего душой кривить, очень идет. Красивая одежда, стильный образ и чересчур надменное лицо. Он просто ненавидит «маленького щенка», эту «крошку Нию». Рычит и испепеляет меня взглядом.

«Смотри от злости не раздайся по швам, козел» — прыскаю и тут же осекаюсь.

— Рад, что ты оттаяла. Итак, срок! — он мягко поддевает подбородок, осторожно и очень медленно поднимает голову, направляя мое лицо к себе. — Ты сегодня не такая, Тоник. Другой макияж? Прическу изменила? Или дикий секс с Егорычем помог? Что так повлияло?

Вот же…

— Отвали! — дергаюсь, пытаясь вырваться из его захвата. Велихов — очень быстрый малый, мои намерения почти с листа читает, поэтому действует на опережение. Обняв за талию и вынудив сильно выгнуться в пояснице, Петя притягивает к себе и неторопливо наклоняется, губами приближаясь к моему рту. — Он уже тебя попробовал? Ты ему понравилась? М? Он был с тобой?

— Замолчи! — шиплю и выставляю кулачки ему на грудь. — Замолчи, замолчи, — пищу, зажмурившись.

— Две недели, Тузик, — прихватывает мою щеку, прокладывает дорожку поцелуев и запечатывает мне рот.

— М-м-м! — мычу, не размыкая губ, в попытке остановить его, но он вдруг сам все прекращает. Возвращает меня в нормальное положение и ярко, как только он умеет, улыбается, оскаливая зубы.

— Вот теперь порядок! Четырнадцать дней, Смирнова, даю тебе на то, чтобы выйти замуж, а потом мы переоформляем документы на эту «Шоколадницу».

— Придурок! Так уверен, что я откажу ему?

— Отнюдь! Он сделает предложение, ты скажешь «да», а потом сбежишь. А вот в отказе не уверен — ты трусиха, хоть и воительницу изображаешь. Такой, знаешь, чрезвычайно мелкий галл, но без пуза, который без эликсира силы практически ничто, тонкорукий дрыщ, страдающий за лаской. Как тебе сравнение?

Как говорит мой дядя Леша:

«Просто зашибись!».

— Я сама предложу Егору и не сбегу. А ты скотина!

— Сбежишь, Антония. Могу и на эту позицию поспорить. Еще одно пари, щенок?

— Нет! — толкаю его в грудь.

— Не хочешь услышать объяснения моей уверенности?

— Нет! Нет! Отвали, Петруччио.

— Иди к нему. Уходи отсюда, — Велихов вдруг резко отворачивается и шипит. — Убирайся.

— Это мой кабинет, — пытаюсь что-то там опротестовать. — Ты забываешься.

Подняв голову, куда в потолок он хмыкает и тихо добавляет:

— Это ненадолго, Ния. Через несколько быстро промелькнувших дней мы разделим полномочия, партнер, и подпишем деловое соглашение. Наше предприятие получит новое название…

Строгановы, что ли?

— Велихов и Ко.

Этого мне только не хватало!

* Open the door, see what you find (англ. Открой дверь, посмотри, что там ждет тебя) (песня британского коллектива Noel Gallagher’s high flying birds из последнего альбома 2023 года). Название не помню, вернее, Сергей Смирнов не засек, всего лишь на прослушивание один-единственный сингл в плейлисте его машины.