Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 10 Петр

Прохладная кожа, дрожащая женская щека, бессвязный, словно малолетний, глупый, немного томный шепот и ее руки на моих плечах… Вожу подбородком по мягкому виску и периодически прихватываю губами нежный хрящ крохотного ушка, утыкаюсь носом в основание тонкой шеи и по-бабски жалобно стону:

«Смирнова, твою ма-а-а-ать…».

Что же ты за дрянь такая, пакостная мелочь? Мерзостная дворовая шавка, сучка ты проклятая! Девочка-конфетка, шоколадная игрушка, которую я бы с огромным плотским аппетитом съел, загнав до сбитого дыхания в нехорошую ловушку. Ура, ура, ребята, а я в кои-то веки стремительно, что аж страшно самому, дошел до той адской ручки, когда стираются моральные барьеры и с треском лопаются канаты, сдерживающие безграничную человеческую похоть… Скатился, наконец-таки, этот жалкий Питер, и в бездну, разжав липкие ручонки, полетел!

Питер… Так когда-то называла меня безвременно ушедшая и почившая в бозе неверная жена, которая старательно изображала иностранку из себя, коверкала родную речь и уродовала в угоду современной моде наши имена, приживалась и строила из себя свою в доску там, в той загадочной стране, в которой мы на огромный жирный хрен никому были не нужны:

«Зато я буду тут при деле, милый Питер… Надо немного потерпеть!».

При, твою мать, каком-таком великом деле? Импортные члены юзать, разыскивая новый ходовой и жирный хер?

Питер, Питер, Питер…

«Уан мо, мо, мо…» — шептали тощие дешевки, те разукрашенные, словно вышедшие на тропу индейцы до их переселения на материковый север, бляди, с которыми я отечественную водку выжирал и кувыркался несколько дней подряд, когда по-своему страдал от осознания того, что нехорошо заболел. Гулял с тремя, а спал с двумя одновременно, ловил минет, и выбритые письки иностранным шлюхам щекотал в расплату за доставленное почти мгновенное удовольствие… Жилил бабки, зато собой от всей своей душонки рисковал. Да какая, в сущности, разница, кого собой обслуживать и трахать, когда податливое маленькое тело самолично лезет ко мне в кровать?

Антония ведь жаждет секса? Со мной? Ее желание и цель весьма банальны. Ей нужно затащить меня в кровать! Надо неуверенному и жестокому одновременно окружению что-то доказать? А я уже готов подстроить свой медикаментозный график и выполнить насильно навязанный контракт. Она ведь совершенно не скрывает того, что поспорила с девицами. У нее задача обломать меня? Считает, раз мы с ней с фланелевых пеленок — с давних-давних пор — знакомы, то я, как старый добрый, но непримиримый друг, не осмелюсь залезть на нее и неоднократно до визга отъе. ать…

Тонька ерзает, пытается освободиться и скинуть мои руки, поскуливает и тяжело вздыхает:

«Я уже спасена, Велихов. Отпусти, черт бы тебе подрал… Петя-я-я-я…».

Нет уж! Моя законная добыча… Моя гарантированная плата за спасение… Мой недешевый гонорар!

Напираю и впечатываю Нию в стену, расчерченную, исходя из первого впечатления, бесконечными полками с запасами, полуфабрикатами и готовыми товарами, предназначенными для продажи в основном торговом зале магазина, которым управляет эта сучья стерва.

«Что ты делаешь?» — рычит в еще одной безуспешной попытке оттолкнуть меня. — «Велихов!» — пищит и впивается острыми зубами в мою щеку.

Мало опыта у девчонки, зато азарта и детской, все еще никак не исчезающей из ее крохотной головки, глупости, что называется, навалом, в достатке и не является дефицитным товаром. Так и выпирает из всех не закупоренных возрастом щелей!

«Молчи, Тузик» — прыскаю и угрожающе шиплю. — «На что рассчитывала, когда забиралась на эту лестницу? М?».

«Хотела посмотреть, что у нас осталось: в каком количестве и по наименованиям. Прекрати! Быстро! Кому сказала?» — ерзает по моей груди, шелковым шнурком просачивается, пытается избежать уготованной ей участи.

«Стой молча!» — приказываю и на одно непродолжительное мгновение прекращаю свои ласки. — «Ты непослушная, Тузик, а ведь я тебя неоднократно предупреждал» — немного отстраняюсь, уменьшаю расстояние между нашими лицами, зато сильнее впечатываюсь своим пахом в ее маленький живот. — «Красненькая! Испугалась, что ли? Ты…».

«Да-да-да!» — выплевывает подтверждение мне в лицо. — «Я высоты боюсь. И что?».

«Ничего… Ничего… Тебе можно… Маленький щенок, который выбрал добычу не по своим размерам? Не умеешь летать, а на борт поднялась?» — пропускаю через пальцы одной руки ее короткие немного волнистые волосы и вероятно очень глупо скалюсь. — «Какие они мягкие, кудрявые, лохматые… Но короткие, а если… Не крутись, Тузик, ну-ну… Ты чего?».

Они пушистые, но все-таки послушные, в отличие от их хозяйки. Как щенячий пух, густой подшерсток у чересчур заросшей и не вылинявшей псины! У Лючи, нашей собаки, так было на огромном пузе, возле выбритых розовых сосков, и, пожалуй, росло обильно под хвостом, в районе круглой жопы… Там, безусловно, приходилось космы ножницами отстригать. Отец громко смеялся, забросив голову назад, когда мы с Сашкой заваливали увесистую и разожравшуюся на наших харчах австралийскую овчарку на спину и лбами утыкались в дергающийся от сбившегося дыхания собачий живот. Лючи по-звериному ухмылялась, выставив свой ярко-красный язык на всеобщее обозрение, затем смешно выкручивала себе шею и с удовольствием подставлялась под наши с братом совсем не нежные мальчишеские ласки. Мы дергали собаку, несильно, правда, как будто бы играючи, щипались и вытягивали мягкий подшерсток, который, словно «письма счастья», запускали «до востребования» друг другу в ухмыляющиеся рожи…

«Отпусти их, Тузик. Пусть вырастут, хочу на длинные волосы посмотреть. Тебе пойдет, как думаешь?» — накручиваю на свой палец тонкий темный локон.

«Ты чего-то накурился, что ли, Буратино?» — прищурив один глаз, Антония выкатывает не слишком умную догадку.

«Только то, что разрешено законом и одобрено отечественным Минздравом и акцизной маркой. Из-под прилавка не беру… Уважаю Конституцию и…» — подкатив глаза, вещаю почти менторским тоном.

«Да в курсе я про твой долбаный закон, юрист проклятый! Ведешь себя, как дикарь под наркотическим приходом… Пусти меня… Ну? Быстро, Велихов!» — топает ногами и подскакивает на месте, касаясь своей мягкой грудью моей груди.

Я ее…

Я ведь ее сейчас…

Да что за на хрен здесь творится, что я про себя какую-то ерунду несу? Как зачарованный, хлопаю глазами, поднимаю голову и откидываюсь на спинку и подвижный подголовник, прокручиваюсь в удобном кресле, прищурившись, смотрю на яркое световое пятно, размазывающееся перед моими глазами, и почти мгновенно фокусируюсь на пейзаже за рабочим окном. Зрачок быстро суживается и превращается в угольную идеально круглую точку, а радужка сливается с голубым экраном моего панорамного иллюминатора. Дома, дома, офисные и торговые здания, деловая часть города, промышленный выхлоп и снежный чад… Какой здесь, твою мать, этаж? А-а-а-а, все равно…

«Бля-я-ядь…» — губами трогаю ее щеку, прикусываю скулу и со всей дури впиваюсь в женский подбородок, случайно или специально прихватив нижнюю губу. — «М-м-м, шладкая шоколачнича…» — оттягиваю ее кожу и пропускаю через зубы, смокчу, всасываю и еще сильнее погружаю челюсть в почти обглоданный мною Тонькин подбородок.

«Ай-ай-ай! Пусти-и-и-и-и…» — всхлипывает шавочка и, запустив свою тонкие запястья в мои волосы, вцепляется в вихры и со всей дури растягивает легкую добычу по разным сторонам.

Плевать на это все — пусть дергается, все равно по моему будет… Я прямо здесь ее возьму… Придется сучке потерпеть, пока я свою жажду тела утолю…

«Перчинка» — «А-а-а-а-х! Добро пожаловать, мои ласковые котята… Цём-цём» — «Женское белье с перчиком — все, как ты любишь, тигр!» — «Товары для нее. Мяу, моя крошка!» — «Товары для него. Р-р-р, свой носик не забудь прикрыть, мой мятный котик!» — «Товары для пары. Дарите себя и наслаждайтесь подарками друг от друга, котята!» — «Интим-одежда, ролевые игры. Давай играть, сладкий!» — «Аксессуары и многое другое» — «Бесплатная/ Платная консультация сексолога» — «Контакты. О нас и реквизиты. Донаты. Условия, пользовательское соглашение. Бесплатная/Платная доставка. Чат — там очень жарко! Присоединяйтесь к нам!».

Теперь, похоже, я прохожу свой личный квест на сайте наслаждения от предприимчивой Смирновой, сексуального здоровья и откровенной похоти под гордым и неопадающим лозунгом:

«Вам будет хорошо, мои тигрята… Уважьте и порадуйте друг друга нашими игрушками и приятными по ценам и назначению товарами… Цём!».

Стильное и соответствующее содержанию или интерактивному контенту оформление, адекватный, удобный и легко читаемый, даже немного направляющий и подсказывающий функционал, подходящая цветовая гамма без красно-черных пошленьких излишеств и легкая расслабляющая музыка… Нечего сказать! Здесь все, как я люблю…

И вот я снова прикрываю слегка осоловевшие глаза и вижу нас…

Служебное помещение… Какая-то кладовка… Черт возьми, полутемная подсобка магазина, в котором я работаю в свободное от основного занятия время… Полки, полки, полки… Неразбившаяся стеклянная банка малинового джема, раскачивающаяся на каменном полу, и завалившаяся на бок хозяйственная лестница. Два гибких тела: вздыхающая, охающая и всхлипывающая женщина и весьма настойчивый мужчина… Тихие, но с громким придыханием голоса, возня возле товарных полок и красивые слова:

«Пе-е-е-тя-я-я…» — ноет Ния, пока я терзаю ее шею, прокладываю дорожку поцелуев вдоль рельефной жилы, облизываю голубую вену, ритмично пульсирующую и отдающую свою потугу мне в мышечную мякоть, я нагло запускаю свой язык за женское ушко и кончиком неспешно обвожу красивый контур.

«М-м-м?» — весь мой словарный запас, которым в данную минуту обладаю.

«Как приятно-о-о-о» — она обхватывает мой затылок, и лично, как командир партизанского отряда, направляет продвижение поступившего в расположение новобранца. — «Не останавливайся, пожалуйс-с-с-т-а-а-а…».

Как скажешь, стерва! Смирнова ведь почти не сопротивляется. Иногда как будто для проформы еще пытается оттолкнуть меня или выпутаться и в сторону уйти, но все же прижимается и слабо двигается в такт моим движениям и действиям, которые я совершаю на ее шее, плечах и расслабленном лице. Не рискую целовать засранку в губы…

Я не уверен, что там, внутри у бестии, нет ранок или еще чего такого, что могло бы послужить проводником беды в ее кровь. Я не половой преступник, а Тузик, хоть и редкостная сучка, но однозначно не виновата в том, что у меня в амбулаторной карте есть отметка о долбаном присутствии какой-то хрени, выписанной на латинском языке.

По-моему, планета остановилась и, искоса поглядывая на нас, подмигивает, улыбается и дергает Кордильерами или Уралом, как будто говорит, что:

«Я не знаю, что случилось с этими двумя, мой фокус, видимо, сместился, а эксцентриситет ушел под небеса. Но я… Благословляю вас, ребята… Велихов, на тебя сейчас смотрит вся страна. Ты уж это… Не подкачай».

Ухмыляюсь, навешиваю на лицо самодовольство и, опустив вниз руку, лезу Тузику под «юбку». Она не сопротивляется и ждет, прикрыв глаза.

«Ты…» — как будто спрашиваю разрешения.

«Не тяни-и-и с этим…» — скулит и, подавшись на меня, укладывается щекой на мое плечо.

Три, два, один… Полетели?

И мы бы полетели, если бы не недоразвитая Кира с банальной фразой…

— Что ты делаешь, старик? — Егор трясет меня за плечо. — Петь, ты спишь? Брат, пора вставать! Ту-ту, труба зовет. Велихов?

Чего тебе еще? Ему бы с Кирой тоже не мешало встретиться. Отличная парочка задротов, которые простым смертным сбивают только-только подкативший на их улицу весьма эмоциональный кайф.

— Нет! Не сплю. В чем дело? — бормочу и принимаю вертикальное положение в своем огромном кресле, откидываюсь и пальцами одной руки растираю переносицу. — Стучаться нужно, — захлопываю крышку ультрабука, в чье содержимое экрана с нескрываемым интересом всматривается жизнерадостный козел. — Простые правила приличия. У тебя проблемы с личным пространством? Какого черта? Отодвинься и не заглядывай мне через плечо.

— Тише, озверевший мальчик. Я ведь стучал. И даже, — Мантуров поворачивается ко мне спиной и подскакивающей походкой направляется к месту рядового посетителя, расположенного перед моим письменным столом, — громко. Твое имя несколько раз называл, потом угрожал расправой начальства… Шутя, конечно, — добавляет тут же, заметив мой нехороший, почти предупреждающий взгляд.

— Ближе к телу, Егорыч. Что ты хотел?

— Перерыв старик, тринадцать ноль ноль. Не желаешь выйти и перекусить?

Это всегда можно! Тем более что второй день я на вынужденном голодном пайке. Ния забастовала и перестала завтрак мне готовить. Долго спит бестия по утрам. Крепко и надежно или тупо создает видимость покоя, не накаляя дальнейшие события? Сегодня, например, рукой провел возле ее лица, а она даже не шелохнулась — я уж было подумал, что покинула наш белый свет, так и не исповедовавшись и не покаявшись, умерла несчастная — а меня, по-видимому, преследует какой-то злой несговорчивый рок: мерзавка не сморгнула, не сглотнула, не почесала себе нос, не пробухтела:

«Отвали, Петруччио, деревянный ты козел».

Смирнова заболела? А если так, то ей пора на стационар вернуться к своим родителям. Нет же! Похоже, самоуверенной Антонии то, что случилось между нами в том подсобном помещении, не послужило никаким сигналом к своевременному отступлению и покиданию незаконно удерживаемых позиций в моей кровати. Ей вообще, по-моему, все очень фиолетово, зато я вынужденно перебрался на неудобный диван, сославшись на поздний сеанс сериального ужастика, который я намерен без ее визга в спокойной обстановке посмотреть, чтобы в полной мере насладиться видами рек крови, кишок и вырванных глазных яблок. Тосик бекнула и рукой на мое желание махнула. Дошла ли до нее основная причина моего поведения? Тяжело сказать. То ли да — она ведь не встает на завтрак, а на ужин не выходит, потому что за фигурой впредь намерена следить:

«Я сильно поправилась» — ее собственные — почти прямая речь — слова;

и приняла тяжелое решение поменьше мозолить мне глаза; то ли нет — и ей действительно все, что происходит невдомек и откровенно похрен, проходные и неинтересные события, которым не стоит уделять пристального внимания. Ну, не тупая же она в конце концов? Хотя, как знать… Как знать…

— Собирайся, — говорит Егор. — Мне кажется, что ты в облаках витаешь. Я прав, Велихов?

— Жрать хочу, — отрываю зад от мягкого сидения и выхожу из-за стола. — Пойдешь в пиджаке? — киваю на его раздетый внешний вид. — Там пока еще зима, Егор.

— Интеллигентно выгоняешь?

— Тебя не выгонишь. Я в дверь Мантурова выталкиваю, а он щемится в окно.

Ты, как банный лист, приклеившийся к моей… И к Тонькиной некрупной, но упругой заднице, которую я все-таки пощупал тогда, когда всем телом прижимал ее к стене.

— И на том спасибо, — вздыхает, но рассиживается на стуле и не торопится с отрывом, чтобы направиться в свой кабинет и нацепить какую-нибудь цигейку на свой спортивный торс.

— Егор? — с вешалки снимаю свою куртку. — Я уже все…

— Ты не будешь возражать, если я буду встречаться с Нией? Петь? Серьезные отношения. М? Что ты скажешь, старичок?

Еще раз можно повторить вопрос? Ему нужно мое разрешение? С каких-таких пор я выступаю в роли человека, который выписывает заинтересованным мудилам разрешающие мандаты на свидания с девицами, к которым не имею никакого отношения — ни родственного, ни персонального или личного на правах бывшего, например, козла.

— Что она говорит? Ты спрашивал у нее, как у непосредственного лица? Предлагал что-то подобное? Если нет, то у Тузика сначала поинтересуйся. Такой вот бесплатный от меня совет.

— У нее кто-то есть? — как будто мои вопросы он не слышит, зато выстреливает вверх свои.

А я все же, блядь, дожился! Это так теперь всегда будет? Такое изощренное проклятие? Мое наказание на всю оставшуюся жизнь?

— Не докладывает об этом. Идем? — подхожу к двери, открываю полотно и, согнув в локте одну руку, второй придерживая дверную ручку, указываю направление на выход раскинувшемуся на клиентском месте горе-адвокату и уставившемуся в картину над моим рабочим местом как будто мертвым взглядом. — Егорыч?

— Просто, если она занята, а со мной встречается из жалости или, например, в силу какой-то там обязанности или…

— Я ее об этом попросил, например? Ты сейчас в эту сторону ведешь, старик? — через зубы говорю. — Не находишь, что это мерзко слышится, а не то что осознается, ощущается или даже выполняется? Какого хрена…

— Если у Нии есть мужчина, я не стану влезать, становиться между, корчить рокового мачо, который…

— Я не знаю, не знаю ничего о ее личной жизни. Мы друзья и…

Только? Я ведь лапал ее, гладил, щупал маленькие холодные ягодицы и нагло запустил тогда свою горячую руку ей между ног, коснулся гладких половых губ, затем каждую складку прищипнул и продвинулся еще немного дальше… Смирнова взвизгнула, но расслабилась и шумно-шумно задышала в мою шею:

«Велиховчи-и-и-и-к…».

«Что вы тут делаете? Ой! Извините-е-е-е, пожалуйста-а-а…» — и Кира, мать твою, недалекая тварь такая, своим визитом обломала наш со Смирновой только начинающийся кайф.

Ния пронзительно закричала и, сильно сжавшись, быстро спряталась на моей груди. Я тут же скорчил недовольную рожу и глухо зарычал ей в темя, словно бешеную уговорами поучал:

«Заткнись, Антония! Какого черта? Ничего такого… Бывает. Подумаешь…»

Потом мне пришлось повернуться к незваной гостье спиной и, поскрипывая зубами, жестким тоном произнести, демонстрируя этой Кире свой зад и злобный профиль:

«Чего тебе? Выйди! У Антонии истерика, она упала с лестницы и ушиблась… Как ты, Тонечка?».

«Спасибо, со мной все хорошо» — шмыгая носом, дергая мою рубашку, расстегивая и застегивая воротниковую пуговицу, ответила мне тогда.

«Тонечка, магазин можно закрывать?» — простой вопрос — простое действие.

Она шпионила за нами или у девочки определенные проблемы с принятием простых решений? Хм-хм! Тогда ей Мантуров стопудово бы подошел. Два неуверенных болвана. Один выпрашивает разрешение на свиданки с шавкой, а вторая по часам не ориентируется и ждет властной отмашки на то, что можно выполнить без определенного толчка или шлепка по ягодицам. Если время подошло, то табличка с надписью «Открыто» меняет сторону, а приставка в слове — назначение и направление. Что тут непонятного? Но, увы…

— Мы друзья, старик, — глубоко вздохнув, еще раз подтверждаю то, что несколько минут назад сказал.

— Она живет у тебя…

— Снимает угол, Егор. Я по старой дружбе и давнему знакомству помогаю ей с поиском отдельной квартиры.

— Она не ладит с собственной семьей? — он, наконец-то, покидает свое место и идет ко мне.

— Наоборот. Там хорошая семья и великолепные отношения, просто…

— Ния ведь ночует у тебя…

Мне бы это расценить, как комплимент и зависть друга, но настроение, видимо, не располагает, а в его голосе я слышу нотки сожаления и даже злости. Мантуров злится, ему не по себе от осознания того, что я мог бы, например, сотворить с Тузиком, будь на то моя свободная воля и чистая карточка. Мы давно друг друга знаем, Егорыч в курсе, что с женским полом у меня проблем никогда не было, а я еще очень осторожно надеюсь, что и в ближайшем будущем не будет. Сейчас, конечно же, некоторые неувязки с половыми отношениями определенно есть.

— Егор, — смотрю в его глаза, которые он, как сканер, направляет на меня, — не надо…

— Где она спит?

На моей кровати! Хотя теперь напрашивается другой вопрос:

«А где в это время сплю я?».

— Я не встречаюсь с Антонией и не намерен этого делать. Клясться надо? — отпускаю дверную ручку и поднимаю правую, как на грех, руку.

— Я не прошу. Но…

— Она съедет, Мантуров, когда посмотрит помещение и подпишет договор.

— Я бы мог помочь, — выходит из моего кабинета и останавливается, сделав всего один шаг от порога. — Не возражаешь?

— У нас уже есть варианты, дело только за Нией. Если ей подойдет и все устроит, то ты мог бы вещи ее перевезти. Кстати, чтобы тебе еще спокойнее было, ее шмоток в моем доме тоже нет…

Кроме нижнего белья, которое она старательно, но безуспешно прячет от меня. Я замечал маленькие кружевные трусики на полотенцесушителе, пару раз трогал их, растягивая резинку между своих указательных пальцев. Они, как кукольные, ей-богу! Смирнова не крупная женщина, конечно, но нижнее белье уж очень аккуратное и жутко миниатюрное. Лифчик, который она швырнула мне в лицо, когда впервые укладывалась в мою кровать, я не забуду никогда. Потом, собирая ее жалкие пожитки в мусорный пакет, я раскрутил на своей кисти это средство для ношения женских прелестей и пару раз нечаянно самолично отхлестал себя по щекам эластичными бретельками с красивой серебристой нитью в качестве декора. Вот и все, чем я могу похвастать. Так что, да! Мы соседствуем, но, как старший брат и младшая сестра. Я не ведусь на провокации, которая она организует, а Тузик не сдается и по-дурному пыжится в бессмысленных попытках доказать своим «собратьям», что сможет Петю Велихова уложить на лопатки и, заскочив на мои чресла — как задушевно выражается моя мама, когда описывает пошлый трах своих героев — попрыгать на члене, который на эту щелку никогда не встанет…

«М-м-м, твою мать!» — пока Мантуров транслирует очередную благородную срань, я дергаюсь и поправляю брюки, подтягивая звенящие о своей тяжелой, по причине воздержания, судьбе яйца, оголившееся из-за стоящего, как по команде, «малыша».

Обед, по-моему, затянется. Хорошо, что куртка прикрывает мою задницу и соответственно некстати вздыбившийся член. С этим нужно что-то делать! Долго передергивать себе я не смогу. Не то чтобы боюсь руки в кровь стесать, просто холостая мастурбация в душевой кабине с видом на кружевные трусики Антонии, способны из простого и спокойного мужика соорудить зверину, которая не выдержит длинную прогулку без крутого строгача.

— Не спрашивай о ней у меня, Егорыч. Пусть сама тебе о себе расскажет. Вы общаетесь? — за каким-то хреном проявляю вежливость и заинтересованность в вопросах, которые меня абсолютно не касаются.

— Вы куда? — голос моего отца останавливает нашу компанию. — Велихов! — теперь зовет меня.

— Да? — мягко повернувшись и нацепив на рожу улыбающуюся маску, рассматриваю Гришу, заточенного в белую рубашку и мышиную жилетку. Подкатив рукава до середины локтя и выставив руки себе на пояс, отец вздергивает подбородок, как злобный конь. Еще чуть-чуть и Велихов с пометкой старший начнет ногами бить, растачивая копыта. — Обед! — поднимаю руку и смотрю на циферблат своих часов.

— А потом?

— Через час вернемся, Григорий Александрович, — Мантуров щебечет за меня.

Он что, мать твою, жалкий подхалим? Если так, то Тузику такой кобель не нужен. Смирновой нужен властный парень, жесткий господин, который смог бы ее темперамент под себя подмять и укротить мерзавку, в идеале вырезать под корень, охренеть какой неуживчивый характер.

«А-а-а-х!» — прикрыв глаза и стиснув зубы, прошу заткнуться собственное либидо и не возникать, когда мы разговариваем с тем, кто такую пошлость чует за версту.

— Петр!

— Да? — открываю глаза и сразу уточняю. — Слушаю Вас, Григорий Александрович.

— Все в порядке?

Все очень хорошо! Замечательно! Здорово! Все, как в народе говорят, отменно, но… М-м-м… По такой пизде, что даже страшно!

— Валите из конторы, лоботрясы, пока я не передумал, — прыскает отец. — Егор, отцу привет. Как он?

— Температура отпустила, но страшный кашель и чересчур сопливый нос…

— О-о-о! — мой папа кривится и телом откланяется назад, словно боится подхватить аналогичную заразу даже от наших слов. — Вечернее совещание я перенес на час раньше, так что…

Миленько! Тем более что у меня сегодня некрупная первая почтовая доставка — на Главпочтамт с персональным уведомлением и помещением на мой абонентский ящик некоторых товаров, которые я несколько часов назад за свои бабки приобрел. Медитируя над сайтом секс-шопа Тоньки, я ведь несколько раз успел нажать довольно пошленькую кнопочку «В корзину складывай яички, тигр», а затем уверенным кликом подтвердил заказ.

Откровенно говоря:

«Дороговато, Тоник! Даже очень… Королева откровенной похоти и жуткого разврата неплохо зашибает денежки, наживаясь на человеческих страстях!».

Я приобрел… Что я, мать вашу, приобрел для личного использования…

…Прохладная кожа, огромные мурашки и вздыбленный редкий волосяной покров на смуглых скулах… Дергающиеся влажные губки, просящие о продолжении, суетящиеся в моей шевелюре ручки, и адский жар из сокровенного местечка Нии, в которое я одним пальцем украдкой заглянул…

— Что будем пить? — Егор дергает меня за кисть, в которой я вращаю ненужный на десерте нож.

Да, блядь! Блядь же… Какого черта, в самом деле? Чего ему еще?

— Кофе, без сахара и сливок. Чистый, черный, — обращаюсь к официантке, застывшей в ожидании нашего финального заказа. — Бесконтактная оплата…

— Хорошо. Что-нибудь еще или это все? — спрашивает сразу у обоих.

— Нет, спасибо, — Мантуров своим ответом девчонку отпускает, — а сразу после ее отбытия из фарватера нашего стола обращается ко мне. — Что с тобой? Ты словно в грезы погружаешься…

Поэт, прозаик, драматург, непризнанный, мать вашу, классик. Ему бы с моей мамочкой о ее романах за чашкой чая сладостно попеть.

— Ничего. Задумался просто.

— Такое впечатление, что ты в другое измерение улетел.

Все так и есть… Так и есть!

Два дня назад, в тот же вечер, мы ужинали со Смирновой, сидя за одним столом на моей кухне, старательно изображая совершенно незнакомых друг с другом людей. Странники, прибывшие на Землю из других миров. Как не родные, не граждане одной страны, не скандальные соседи, не непримиримые друзья, не кровные враги и даже, на радость или к сожалению, не бывшие любовники… Обыкновенные, но чужие друг для друга люди:

«Подай, пожалуйста… Пожалуйста… Да-да, конечно… Спасибо… Все было очень вкусно… Тебе помочь… Если тебе не будет трудно… Нет, конечно… Хорошо…» и «Я пошла спать… Спокойной ночи» — весь речевой запас, который на протяжении трех-четырех часов после случившегося в подсобке сопровождал нас.

Смирнова задушенно хихикала, с головой накрывшись одеялом и скрутившись, кажется, пухлым синнабоном на моей кровати. Когда закончилась одна работа, вторая тут же подгребла? Тоник подтверждала заказы, оставленные на сайте товаров для очень взрослого населения. А как я это понял?

Сидя на диване, удобно расположив ультрабук на своих коленях, я подключился к чату для тех, кому не спится без латексной игрушки с шаловливым и подвижным язычком. Заказы, брони, подтверждения сыпались на хозяйку заведения «Перчинка», вещающую в этом чате под ником «Крошечка-картошечка», как из рога изобилия. Ния любезно отвечала каждому, не проявляя определенного интереса и не подогревая и без того слишком бурлящую кровь отдельных персонажей, чьи вымышленные имена я даже записал, чтобы контролировать их словарное извержение на предмет скрытого сексуального подтекста, например.

«Жеребец… Буравчик… 18–25» — последнее прозвище, вероятно, физические размеры его члена в различном состоянии — такие простые и в то же время задушевные клиенты, старательно раздувающие щеки и клянчащие скидки на товары первой необходимости в деле, которое у каждого расписано с точностью до секунды вполне определенного дня.

«Фу-у-ух…» — я растирал потными ладонями себе лицо и периодически откидывался на спинку дивана, на котором в ту ночь впервые и заснул, не дойдя до собственной кровати. — «Извращенцы конченые… А Смирнова ослепительно хороша!»…

— Мы закончили? — оглядываюсь вокруг себя.

— Выпьем кофе и пойдем, — отвечает так, словно старому склеротику о чем-то сообщает.

— Я помню про заказ, — отрезаю, возвращаясь с Мантурову своим лицом.

— Торопишься куда-то?

— Не хочу опаздывать на грандиозное совещание с папой.

— Он тебя поймет, — свой вывод подтверждает как будто бы сочувствующим качанием головой.

— Сомневаюсь, — пожимаю плечами.

— Григорий Велихов — талантливый руководитель, — авторитетно, но с тонкой ноткой пафоса, мне заявляет.

— Ты так мило лезешь к моему бате в трусы, малыш? — подмигиваю и отклоняюсь на спинку стула. — Леща начальнику кидаешь? Тебя твой папочка не заругает?

— Говорю, что вижу. Спокойно, Велихов. Ревнуешь своего отца?

— Этого еще мне не хватало. К тебе, что ли?

— Я хороший исполнитель.

— Ты, — формирую из своих, большого и указательного, пальцев подобие кольца и подношу «очко» к своему рту, высовываю язык и делаю движение, которое хорошо известно тем, кто любит боссу дырку подлизать, — набиваешь цену? — распускаю пальцы и, подмигнув, шепчу.

— Где так научился? — не теряется Егор.

— Запад мне помог.

— Ильф и Петров? Цитаты из книги русских и советских классиков.

А я, по-видимому, пренеприятно удивлен. В отличие от Нии, читает книжки Мантуров Егор! При встрече с Тоником таким козырять все-таки не стоит, но… Ни хрена задроту не скажу, пусть набивает шишки собственным лбом. Вот такой я друг, ревнующий своего отца к засранцу, с которым еще с юридического лицея дружу.

— А твой тогда… Чем плох, скажи-ка мне, Михаил Андреевич Ланкевич?

— Ну-ну? — он выставляет локти на стол и подается на меня вперед. — Слушаю тебя.

— Спокойный и уравновешенный. Возьми его фамилию. Какие тут проблемы?

— Тебя забыл спросить. И потом, это Мишенька тебя ремнем своим по заднице как следует еще не стеганул, — хмыкает Егор.

— Мне достаточно прошедшего ремня Григория, — подмигиваю другу.

— Не верю! Велихов не мог.

— Хм… — подкатываю глаза.

— Неужели лупил? И руку поднимал?

— Еще и как!

— Заканчивай, — хлопает ладонью по столу и так же, как и я, откидывается назад.

— А ты поверил, что ли?

— В том-то и дело, что нет.

— Ваш кофе, — подошедшая официантка снимает со своего подноса две чашки и предлагает терминал для расчетной операции. — Приходите к нам еще.

Подмигиваю Мантурову, а ей говорю:

— У Вас такая работа?

— Простите? — таращит на меня какой-то рыбий, отрешенный взгляд.

— Мы постоянные клиенты, — заглядываю в табличку, расположенную на ее груди, — Анастасия. Не узнали? А если так? — свожу к носу глаза и вытаскиваю язык. — Ага? — стираю с рожи дебильную гримасу, которой пытался напугать официантку.

— Приятного аппетита и хорошего дня, — краснеющая кукла убирает терминал и неуверенной походкой шествует по проходу в сторону служебных помещений.

— Силен, малыш! — усмехается Егор и отпивает кофе. — Горячи-и-ий, твою мать. Язык ошпарил.

— Значит, эта Настенька в расчете!

— Тебе шмешно? — грустно 'шепелявит старичок.

— Нисколько-нисколько, всего лишь поучительно, — отодвигаю блюдце со своей порцией.

Я подожду, пока остынет пойло, чтобы ожоговую ранку в ротовой полости кипятком не нанести. Мантуров кривится и прикрывает рот рукой.

«Отлично, дамочка, значит, помолчишь остаток дня и оставишь меня в покое, наедине с возможно плотскими мыслями!» — думаю про себя.

Разбор полетов, стандартное совещание, проведенное отцом, грандиозные по своим масштабам юридические задачи, поставленные и врученные персонально каждому служителю Фемиды на завтрашний тяжелый день, затем дружеское похлопывание по моему плечу и располагающая к себе улыбка притихшего Егорыча после моего очередного заверения в том, что к Антонии не имею никакого отношения и не намерен предпринимать в том направлении какие-либо нехорошие шаги. Конец рабочего дня… Пора домой… На выход… На свободу, в подозрительно спокойную холостую жизнь…

Держа под мышкой коробку с заказанным товаром, вползаю в полутемное помещение своей квартиры. Возня, громкое кряхтение, мельтешение, звонкий писк и… Свистящий рубящий удар клинка! В мое отсутствие Антония эксплуатирует «Богдана» и сполна отыгрывается на резиновом чурбане, кромсая моей рапирой исключительно нижнюю половину истукана. Метит сучка в член? Разрезает семенной мешок неживому мужику, который даже не обороняется? Бревно взирает молча на то, что вытворяет озверевшая дикая кошка. «Бодя» раскачивается и на место возвращается. Антония сильна, но все же не настолько. Эту тренировочную куклу даже я кулаками вряд ли завалю, разве что костяшки в кровь сдеру. А Ния не сдается. Разрезает воздух, прислушиваясь к пению стали, взмахом чертит полукруг и тут же рубит резиновый помалкивающий экспонат. Ей бы шпагу или саблю в руку взять. Рапирой можно только заколоть, но не зарубить. Стоп! У Тоника иная, что ли, цель? Передняя нижняя часть, мужской пах и скрытое под жирным куском латекса подобие увесистого достоинства. Она его кастрирует? Отрезает член? Бесполое создание моим же доблестным оружием формирует?

«Ай-яй-яй, как плохо-то» — удручаюсь и качаю головой.

Крадучись, открываю кладовое помещение и прячу там полученную посылку. Снимаю верхнюю одежду, улыбаюсь своему отражению в огромном зеркале, подмигиваю и навожу творческий беспорядок в волосах, почесываю нос и направляюсь кошачьим шагом к не замечающей меня Смирновой.

— Вот так, — шипит Ния и бьет рапирой бедра не просящего о пощаде недалекого «Богдана».

«Эх, дурак, дурак! Дал бы ты ей сдачи, чтобы знала маленькая бестия, как на мужские яйца посягать» — про себя смеюсь и вытягиваю руки, чтобы поймать и остановить шустрящее из стороны в сторону гибкое тело.

— Ой! — вскрикивает Тузик и тут же награждает прозвищем. — Придурок!

— И тебе привет, — пропускаю свои верхние конечности и сцепляю пальцы на плоском женском животе. — Злая псина! Да? Р-р-р, р-р-р! Кто тебя обидел? Можешь хозяину пожаловаться и все-все рассказать? Неужели этот? — перегнувшись через ее плечо, киваю на пацанчика для колюще-рубящих ударов.

— Пусти, — передергивает плечами и подкидывает мой подбородок. — Ну-у-у? — шумно носом выпускает воздух и почти рычит. — Петруччио-о-о-о…

— Позволь, я помогу, Смирнова, — обхватываю ее левую кисть и выставляю нашу связку на уровень ее груди, затем меняю руки. Я правша — мне так сподручнее, а она профан в спортивном фехтовании, значит, временные трудности с моим выбором атакующей конечности ей придется потерпеть и неудобства переждать. Зато мы гарантированно победим этого болвана. — Тихо-тихо, — торможу ее инстинкт сбежать, когда я вроде бы снимаю наблюдение, расслабляюсь и что-то там подобное ей разрешаю. — Расслабься, Ния! — встряхиваю наши руки, перебирая пальцами по рукоятке. — Это маленькая гарда, Тузик. Мы поранимся, если будем так остервенело напирать на клинок. Считай, что держишь гусиное перо…

— Пусти, сказала! — бухтит, повесив голову.

— Смотри в глаза своему обидчику, Антония.

— Вот поверни и дай разок взглянуть! — задницей толкается, намереваясь отпихнуть меня.

— Я тебя не обижал, Ния. Ты что-то путаешь.

— Это тебе так кажется, — пытается развернуться, чтобы посмотреть на меня.

— Закончим партию, а потом поговорим. Согласна? — подбородком прижимаю ее висок, тем самым вынуждаю Тоньку смотреть куда-то вбок. — Не злись. Чего ты?

— Я не злюсь. Просто…

— Продолжения, что ли, хочешь? — рисую круг нашей связкой, устремив свой взгляд на резинового мужика.

— Ты…

— А что такое, Ния? Чего тогда ты завелась? Подружкам сообщила, что все было?

— Сообщила, что ты не мужик, а Буратино, у которого в трусах сучок, на который жопой трудно сесть, потому что не найдешь. Поня-я-я-ял?

Определенно! Какие уж тут объяснения еще нужны? Закусываю нижнюю губу и кивком с ее высказыванием соглашаюсь:

— Значит, так тому и быть. А дальше что? — направляю наш тандем к манекену и наношу первый колющий удар. «Богдан» отклоняется назад и сразу возвращается, а я с пищащей Тонькой отступаю и скидываю напряжение, отведя сведенные вместе руки с рапирой, словно раскрываясь и подставляясь под удар.

— У-и-и-и! — визжит Смирнова. — И-и-и…

— Тшш, не выдавай нас. Пусть он думает, что мы расслабились и потеряли бдительность. Мы…

— Давай уже! — Тонька дергается и тянет нас к истукану, чтобы еще раз уколоть мягкую для острого клинка поверхность. — Сюда, сюда, сюда…. Пет-я-я-я, — я все же поддаюсь, и мы наносим непозволительный по правилам обращения с рапирой «удар». — Да-а-а-а, — откинувшись мне на грудь, задрав вверх голову, с шумным выдохом в высокий потолок сообщает. — Фу-у-у-у-х! Ура!

Смирнова закрывает разноцветные глаза, а я смотрю… Смотрю, не отрываясь, на приоткрытые розовые, немного пухлые и совсем чуть-чуть влажные губы, которые отчаянно хочу сейчас поцеловать. Всего одно касание… Из-за этого с ней ничего не произойдет! Ничего не будет! Не растает этот Тузик и мозгами, да и одним местом тоже, не потечет. А я просто прикоснусь как в тот самый первый раз, когда мы заключили пари о том, что я смогу освоить нехитрое кондитерское искусство. Между прочим, доктор мне простые поцелуи с чистенькими девочками не запрещал? В конце концов, я же не носитель какой-то неизлечимой и смертельной хрени, сейчас во мне живет всего лишь чужая микрофлора, которая залезла под кожу и влилась в мою кровь. Там, блядь, такие ужасы со срамной половой системой впоследствии, если не лечить эту заразу, а пустить все на чертов самотек. Случайно вышедшая из полового чата уверенная эрекция покажется смешным событием по сравнению с отгнившей крайней плотью, пожизненным мужским бессилием, бесплодием и потерей интереса к женщинам, а значит, к самой чудесной жизни.

— Мы ведь победили, да? Петь? Ты что? — Смирнова открывает глаза. — Что с тобой?

— Ни-я-я-я-я, — замученно хриплю и ослабляю наши руки, затем отшвыриваю рапиру, и быстрым разворотом обращаю девушку к себе лицом, а после обхватив двумя руками крохотный по сравнению с моими ладонями затылок, сильно прижимаю ее к себе. — Победили, да! Конечно…

— М-м-м-м, — Тонька дергается и бьет кулаками по моей груди. — Отпушти, жадушишь…

Нет!

Мгновенно ослабляю хватку. Перемещаю свои кисти ей на талию, пальцами сжимаю податливое тело и впечатываю Тузика ее спиной в грудь ни хрена не догоняющего «Богдана». Пружинит идиот и раскачивает нас с Антонией вдвоем. Пока она подстраивается под импровизированную качку, я наглым образом задираю короткую юбчонку и немедля, нигде не останавливаясь на анатомическом маршруте, почти мгновенно запускаю руку к ней в трусы.

— Ты! — она подскакивает, вцепившись в мои плечи.

— Я мужик, Смирнова, — мычу в основание женской шеи, — не смей в этом сомневаться больше. Может быть, желаешь проверить делом? Ты практик, стерва?

— Рукой пошурудишь, Пиноккио? Неважное и неубедительное доказательство. Вот «это» все не то, а значит, не считается, — пытается бравировать и грубым тоном отрезвить меня или даже напугать. — К тому же я сегодня не могу, — и тут же зачем-то добавляет.

— Месячные? — носом провожу по натянувшейся от напряжения жиле и выкатываю самое обычное предположение, когда мы, мужики, получаем категорический отказ от дамы из разряда:

«Сегодня не могу, мой милый, извини. Попробуем где-то через три-четыре дня».

И это, если повезет! Сначала пред-, а потом и пост- все тот же менструальный, чтоб его, синдром. Разный префикс, а суть, увы, одна. Вот милый мальчик и терпит, терзая свой раздувшийся от желания пальчик, посматривая на раскинувшуюся на кровати даму, у которой на пузе в районе теплого лобка лежит резиновая грелка, как напоминание о том, что:

«Стой, не входи! Она убьет тебя!».

Совсем другое дело, когда дамочка, захлебываясь в слезах, верещит о том, как у нее, бедняжечки-трудяжечки:

«Голова раскалывается жутко и целый день болит».

Это означает, что стерва дуется и требует иного качества разрядку: потрепаться о нелегкой бабьей жизни, затем погладить выставленную задницу, как вариант, и почесать ей спинку, которую она под ваши рученьки подложит. Задание у мужика тогда одно — отремонтировать железнодорожную узкоколейную дорогу, выложив своими натруженными эротическим массажем пальцами «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы», например.

— Нет. Ты… Как тебе не стыдно? Что за разговоры?

— Я мужик и знаю, как ты устроена, Ния, — заведенной механической мартышкой бормочу. — Мужик, мужик… А ты? Ты женщина или просто так? Любитель потрещать?

— Отпусти! — стонет приказание и дергается в моих руках.

— Знаешь, что такое секс с мужчиной, шавка? — сжимаю ее плоть. — По-настоящему?

— Больной!

Да! Больной! Прямо в «яблочко», Смирнова!

— И это не ответ, — хмыкаю и клыками пробую на крепость тоненькую кожу.

— И-и-и, — прижимает ухо к своему плечу, толкается и крутится. — Да! Да! Да, козел. Конечно! Давно! А ты что думал?

— Думал, что меня ждала, например.

— Больно надо. Я женщина, Велихов! Желаешь убедиться?

— Удиви меня!

— Раздевайся! — рычит куда-то в мою ямочку на шее.

Непросто иметь не очень-то высокий рост? Увы-увы!

— Не хочу, — мотаю головой. — Я могу потрогать там, где будет маленькой мерзавке хорошо. Вот здесь. Что скажешь? — прокладываю тракт по ее киске вперед-назад рукой. — Закончим то, что начали в кладовке? М? Что с настроением?

— Это все не то!

Опять двадцать пять!

— Не считается, не считается! — вращает головой, прикладываясь макушкой о мой подбородок.

— Все считается, — я мягко провожу по ее складкам, затем усиливаю нажим и пропускаю нежную кожу между пальцев. — Это все считается и…

— Быстрее-е-е-е, Велихов, — она вдруг шепчет мне на ухо и своей промежностью насаживается на мою ладонь.

Вот же заводная дрянь!

— Хочешь? — забросив одну руку мне за шею, второй Тонька трогает ширинку моих брюк. — Ты ведь возбужден…

— И этого абсолютно не скрываю…

Гладкая горячая кожа, липкая поверхность тела, дрожащая внутренняя часть ее идеального бедра, тонкий женский голосок, подначивающий к приключениям меня, жалящие поцелуи в шею и мой громкий стон, когда Антония кончает, зажав мою ладонь между своих ног.

— Как ты? — немного отдышавшись, задаю вопрос Смирновой.

Опускаю голову, прищуриваюсь и направляю взгляд вниз, в то сокровенное место, где пять минут назад рукой хозяйничал, словно девственный юнец, которому наконец-то разрешили прикоснуться к лобку понравившейся девчонки, пройдя с ним, правда, небольшой предварительный инструктаж о том, что можно с женской дыркой делать, а на что не стоит в его дебюте даже посягать.

— Нормально, — шепчет, обиженно сопит, пытается оттолкнуть меня. — Все?

— Все, — вытаскиваю руку и легонько шлепаю ее по заду. — Умница моя!

И сразу получаю резкую пощечину по своей довольной роже. Хитрая, умная и очень, чтоб ее черти взяли, резкая малышка.

«А это, блядь, что такое было?» — оскаливаюсь, вздернув верхнюю губу. — «Ты вообще чего?».