Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 28 Он

На этого мальчишку у меня с ней был составлен омерзительный договор. Деловое соглашение на сына. Контракт! Кабальные условия для того, чтобы родить ребенка. Много лет назад я сочинил чрезвычайно пошлую бумагу, где обозначил все подводные течения, коими собирался управлять после того, как женщина, на которой я счастливо сейчас женат, родит мне долгожданного наследника. Живого человека! Живой подарок на мое сорокалетие. Никогда не говори о том, что задуманное как будто бы не произошло. Нагло привирай и, посмеиваясь, заявляй о том, что:

«Бля-я-я-я! Надо же, как интересно получилось!».

Только вот не получилось… Н-и-ч-е-г-о!

Щекой еложу по глянцевой поверхности обеденного стола, воспаленными глазами прочесывая пространство кухни, в которой битых два часа бирюком впотьмах сижу.

Вероятно, это сучья старость так неожиданно подкралась. По ночам совсем не сплю, а по утру как будто огурцом шалю. Если бы еще чугунная макитра не гудела, можно было бы сказать, что все долбаным пучком и не за рамками любимого закона.

Растопырив пальцы и развесив парашютом ладонь над альбомным листом, вращаю белоснежную поверхность, до блеска натирая ею стол.

— Гриша? — очень тихо ходит, я ведь не заметил, как она пробралась и подкралась. Жена склоняется надо мной и укладывается верхней половиной тела, в точности копируя мою скрученную позу над столом. — Привет, — шепчет возле уха, обжигая, губами прикасается к виску. — Что случилось?

— Ничего, — бурчу и отворачиваюсь. — Нат, перестань, не надо.

— Извини, — отстраняется. — Чего-нибудь хочешь? — обходит стол и останавливается напротив меня.

— Спасибо.

— Молоко?

— Кофе, видимо, совсем не предлагаешь? — хмыкаю с издевательским смешком.

— Ты адски бодр и без допинга. Что случилось? — поворачивается ко мне спиной, встав на носочки, открывает створку кухонного подвесного шкафчика, что-то там рассматривает, как будто к чему-то даже примеряется, а найдя две безобразные по внешности и исполнению чашки, снимает их и выставляет на рабочий стол.

— Ничего.

— Мне уйти? — Наташа опирается руками о столешницу и приподнимает плечи. — Хочешь побыть в одиночестве?

— Нет, — отрываюсь от поверхности, на которой провел до этого момента некоторое продолжительное время, и занимаю строго вертикальное положение. — Сделай, пожалуйста, кофе.

— Нет.

— На-а-а-т! — жалобно прошу, почти выпрашиваю или нагло клянчу.

— Ты говорил, что не будешь курить. Как по канону, ты, конечно, куришь!

— Начинается, да? — прокручиваюсь на барном стуле. Отворачиваюсь от раздражающейся по сущим пустякам жены и обращаю взгляд в окно, за которым день уже в разгаре. Как-никак утреннее время, ранних пять часов! Солнышко в зените, ветерок колышет кроны, а птички бодренько щебечут. — Пороки, пороки, да? Чем ты недовольна, жена? Я раздражаю?

— Да!

— Потерпи, милая, уже недолго осталось.

— Все сказал?

— Черепашечка, кофеек, пожалуйста, — наступаю с просьбой, а затем вдруг громко декламирую. — Да будь же ты покорной, женщина! Давно я тебя ремешком по заднице стегал?

— Потом ты как будто завязал с черным-черным кофе, — она совсем не реагирует на меня, потому как не меняет скорость и громкость звукового сопровождения. С некоторых пор, по-видимому, я превратился в жалкое ничто или нечто, раз позволяю ей такое обращение. Размяк, раскис, расслабился и определенно дал маху. — Сейчас ты просишь…

— Я умоляю! — уже почти хриплю.

— Гриша-а-а?

— Ну, хорошо. Пусть будет молоко, — громко выдыхаю, соглашаясь.

Как пить дать, подтаявший в ее объятиях холодец, подкисший, склеившийся, покрывшийся вязкой пленкой «стюдень». Вот такой пиздец!

— Подогреть? — оттаивает, оживает, добавляя в голос смешок, еле уловимую кротость и умиротворение.

— Если можно, — на автомате отвечаю, застыв взглядом на летнем пейзаже.

— Хорошо.

Пока Наталья возится с молоком и обязательным печеньем, я снова стопорюсь на чертовой бумаге, с которой половину ночи и несколько утренних часов молчаливый диалог веду.

— Гриш? — ставит аккуратно чашку передо мной.

Какая странная посудина, ей-богу! Искривленные края, совсем необтекаемая форма и небольшое углубление, а ее родное будто бы кривое блюдце скроено вообще под что-то внеземное или потустороннее. Такое впечатление, что сие творение было произведено маленьким ребенком или неопытным гончаром по индивидуальным чертежам и собственным заказам.

— Что это за херня такая? — просунув палец в ручку и подняв подобие пиалы с молоком, направляю под женский нос скульптурный диссонанс. — Где ты это взяла?

— В чем дело? — Ната сверлит меня взглядом, внимательно разглядывая исподлобья все, что я творю.

— Что за чашка такая, говорю?

— В чем дело? — настаивает на своем. Не похоже, если честно, что сейчас мы говорим о дефективных фарфоровых изделиях.

Поэтому:

— Ни в чем.

Жена подкатывает глаза и, не отрывая края своей чашки от губ, поворачивается лицом к окну.

— Что это такое? — ни одного движения в мою сторону не делает, а так, как будто между прочим, интересуется, чем я занят.

— Где?

— На столе, Гриша, на столе.

— Это заявление, — скашиваю взгляд на альбомную простыню.

— Заявление? — переспрашивает и тут же добавляет. — Чье? О чем?

— Это от Петра, — прищурив глаз, ей тихо отвечаю.

— Что в нем?

— М-м-м, — раскачиваюсь на стуле и мотаю головой. Не хочу отвечать на ее вопрос, потому что ничего еще не решено.

— Велихов! — Ната ставит чашку, сильно приложив ее дном о стол. Посуда грюкает, звенит и слегка раскачивается, но все же сохраняет равновесие только потому, что тяжела по своей конструкции и несуразна по внешнему виду. Такого уродца тяжело столкнуть, перекинуть или на пол повалить. Затормозит неровным краем и зацепится корявой ручкой за борт столешницы. Задержится и на землю для встречи с неминуемым концом не полетит.

— Я его не подписал.

— Мне стоит рассмеяться? Поблагодарить тебя или похвалить за это?

— Достаточно будет твоего мягкого «спасибо».

Еще улыбки и, конечно, нежности и ласки!

— Все сказал?

— Не заводись, пожалуйста. Я и не подпишу его, — еще хочу добавить: «Никогда не подпишу, за это не переживай». Но сдерживаюсь и ничего не говорю.

— Все же предпочтительнее, видимо, заплакать? — продолжает ерничать Наташа.

Выглядит, как кроткая обиженка. Все та же маленькая девочка, которая раздувает губки и дергает плательный подол, терроризируя отца, который в упор не замечает, какая красота требует его внимания.

— Эта пацанячья блажь, жена.

— Да, конечно. Он пацан, который почему-то бунтует и пишет заявления. Это ведь увольнение?

— Сказал, что не подпишу. Чего ты?

— Он не твой работник, Велихов.

— Ошибаешься, милая, — издеваясь, хмыкаю. — Он полностью мой. С мясом и потрохами. Я его начальник, а он мой подчиненный.

— Отнюдь!

— Что-что?

Характером сынуля, по-видимому, вышел в мать. Или это сегодняшнее субъективное наблюдение от недосыпа и отсутствующего кофе, который заменяет теплое молоко?

— Петр служит у меня в конторе, он работает на меня, на свою семью и на себя так же, как и Сашка.

— Это твои дети! — повернувшись наконец ко мне, оскалившись, ревет. — Твои сыновья! Твои наследники!

Я помню, помню… Безусловно!

— Нат?

— Он родной человек, а ты…

— Поэтому я и не отпущу его. Всем нужно успокоиться и перевести дух. Заверяю, что Петр никуда не денется. Я не вижу поводов и считаю, что такое поведение импульсивно или, если тебе угодно, аффективно. Надо переждать и…

Хватит, черт возьми, с меня! Хватит! Я устал. Довольно этих путешествий в поисках личного и профессионального счастья за тридевять земель от нас. Как чувствовал, что тогда не стоило соглашаться на его отъезд в чужую страну. Где-то на подкорке мысль крутилась, что они там никогда не приживутся. Вернее, он! Он не сможет там.

— Я хочу разговор, Велихов.

— М? — отпиваю молоко. — Горячо! — облизываю слегка ошпаренные губы.

— Откровенный! Без ваших этих юридических уловок, без свидетелей, наедине с собственным ребенком, а не…

— В моем присутствии? — подмигиваю ей. — Я, по-твоему, неусыпный соглядатай? Сторож сыну своему?

Наталья совершает неожиданный и резкий бросок. Она почти запрыгивает на стол и сильно подается на меня вперед.

— Что случилось? — брызжет слюной и задушенно хрипит. — Отвечай!

— Успокойся, пожалуйста, — убрав с линии соприкосновения уродливую чашку, сжимаю женские плечи, которые дрожат от мышечного напряжения.

— Успокойся?

— Все хорошо.

— Иди ты к черту…

Сука-Велихов, по-видимому, надо бы добавить?

— Милая, — глажу подрагивающие худые плечи, — ты замерзла, что ли? Тебя знобит?

— Талант! — Наталья без труда — потому что я ее не сдерживаю — освобождается и сползает со стола. — У тебя дар!

— Ты куда? — смотрю на хаотичные передвижения жены по пространству, подмечаю каждый странный шаг и разбалансированные действия.

— Оставь меня, — она швыряет чашку в раковину и, отвернувшись от меня, выходит.

— Нат?

— Это… Это… — слышу, как бормочет, подбирая подходящее определение тому, что происходит. — Это… — наконец определившись, резко оборачивается и на пониженных тонах выкрикивает. — Ты самодур, тиран! Ты зло! Ты…

— Я знаю, милая, — добродушно улыбаясь, говорю. — Я отъеду на пару часиков? Договорились с твоим братцем и ребятами. Нужно перетереть по поводу стратегии…

— Пошел ты к черту! — вопит и топочет ножками. — Не интересуют ваши игрушки.

По-видимому, пора!

— Мне свалить из дома? На какой срок?

— Сделай одолжение, — быстрым шагом направляется к ступенькам лестницы, — вообще не возвращайся.

Наталья шустра, стремительна и тоже импульсивна. Но я все-таки быстрее!

— Погоди, — нагоняю ее перед первым невысоким возвышением. Обхватываю и прижимаю спиной к себе. — Погоди, погоди, погоди…

— Я не слепая, Гриша, — понурив голову, мотает ею. — Я ведь вижу, что-то происходит. Он стал чужим. Работа, твои бесконечные поручения и даже слежка, дистанцирование от нас, — Наталья вскидывает голову и задевает мой подбородок своей макушкой. — Что с Нией?

— Все будет хорошо, — на все ее последующие вопросы отвечаю.

— За что ты взъелся на него?

Не знаю! Видимо, переволновался, распсиховался… Я просто перенервничал! А еще меня задело то, что сын многое от нас скрывал. Он и сейчас сохраняет акустическое молчание.

Встречаемся с ним только на работе. Пересекаемся как будто бы случайно в коридоре, потом, конечно, в зале совещаний или в моем кабинете, когда я прошу — прошу, черт возьми, а не приказываю — его зайти ко мне. Все беспрекословно и в паршивой точности выполняет, отвечает исключительно на задаваемые ему вопросы, своевременно отчитывается, исполняет поручения, строго соблюдает обязанности согласно перечню, следит за собой, за внешним видом, поведением, питанием — я контролирую и вижу все. Однако сын совсем не смотрит мне в глаза и держится на расстоянии слишком вытянутой руки. За все время, как заварилась каша с этой «Шоколадницей» и тотальными проверками в пищевой и ресторанной отрасли, я не смог приблизиться к собственному ребенку и, более того, Петька не позволил мне просто поинтересоваться тем, как он себя чувствует, что дальше, какие планы, как это случилось и какие, собственно говоря, сейчас его возможности и перспективы. А теперь вот это сучье заявление, которое он положил на мой стол перед тем, как отбыть по окончании трудового дня по своим важным делам.

Знаю… Знаю, куда он шастает. На гоночный трек к Горовому. Я не следил за ним, просто в курсе увлечений собственного ребенка. Спорт всегда был в чести и нескрываемом фаворе у сыновей. Сначала бег — это от меня, конечно, — легкая атлетика, юношеские сборы, первые достижения и призовые места; затем фехтование и конный спорт, потом бильярд, а на закуску — мотоцикл. Черт бы его подрал!

Смешно я выглядел, когда позвонил Ярославу, чтобы поинтересоваться, не там ли часом Петр тренирует свою выносливость и испытывает на прочность мои чересчур расшатанные нервы.

«Да, он здесь бывает» — ответил Горовой, потом, конечно же, добавив. — «Григорий Александрович, он не гоняет».

Он просто издевается надо мной! Ярослав сказал и успокоил, а я сделал вид, что поверил и все-все принял к сведению.

Жаль только, что сын многое от нас скрывал и не посвящал в свои огромные проблемы. Со здоровьем, например. Наталья до сих пор не в курсе того, что с ним случилось и что он перенес. Чего я, в самом деле, скромничаю? Я ведь тоже не подкован всеми мельчайшими подробностями. Наверное, поэтому бешусь и строю цербера, который не спускает с собственного чадо глаз. Петька так ничем не поделился. Хоть щипцами из него тяни! Уперся рогом и намертво заткнулся. Зверенышем смотрит и очередную дичь готовит.

— Я не взъелся, Нат!

— Ты груб с мальчишками.

— Не груб, — прихватываю мельтешащую перед глазами ее затылочную часть, а впереди ладонями блуждаю по любимым прелестям. Сжимаю небольшую грудь и напираю телом на жену.

— Отпусти.

— Не отпущу, — опускаюсь ниже, круговыми движениями прочесываю впалый живот, затем еще немного дальше — завожу ладонь на женский треугольник, комкаю одежду и всей пятерней, как экскаваторным ковшом, хватаю теплый выпуклый лобок.

— Ай! — Наташка вскрикивает и сводит вместе ножки.

Так не пойдет!

Оттягиваю возбужденную и недовольную от лестничных ступенек, приподняв над полом, несу теперь уже выкручивающуюся в большую комнату.

— Мы не одни, — ворчит, перебирая ногами воздух.

— И что?

— Перестань! — острыми ногтями вонзается в тыльную часть моей ладони, скребет, расчесывает, щипает и чуть ли не с мясом вырывает, стопроцентно оставляя на моем покрове следы своей противоправной деятельности.

Терплю и не обращаю на это все внимание.

— Велихов! — бухтит жена.

— У? — ногой толкаю дверь, закрываю и прячу нас, спиной придавливаю, а дождавшись щелчка замка, отталкиваюсь от полотна и напираю на Наташку.

— Я это…

«Не хочу, наверное?» — выкатываю предположение, но в действиях не останавливаюсь.

— Иди туда, — толкаюсь пахом, попадая ей между ягодиц.

— Не хочу, — расставив ноги, упирается.

Вот же!

— Велихова, снимай все.

— Нет.

— Снимай по-хорошему! — рычу, подтягивая на себя заднюю часть ее домашней одежды.

— Нет.

— Сам сниму — нет проблем! — хихикаю и блею, как молодой козел. — Не обижайся потом, если трусов вдруг не досчитаешься.

— Ничего не выйдет, — Наталья резко останавливается и стремительно поворачивается ко мне лицом. — Пока! — выставляет указательный палец мне под нос.

— Пока? — прищурившись, уточняю.

— Ты не пообещаешь, что прекратишь контролировать мальчиков.

— Я их не контролирую.

Мы просто работаем вместе!

— Гриша, — притягивает кулачки к губам, — что происходит?

— Ничего.

— Пожалуйста, — выскуливает жалостливую просьбу.

— Клянусь.

— А что не так тогда?

— Все в порядке, — заверение подтверждаю неразмашистым кивком.

— А с Тосиком? Она ведь с Петей встречалась, да?

— Нат, не будем лезть туда, куда нам вход заказан.

— Как это?

— Они взрослые люди, разберутся сами.

— Расстали-и-и-ись, да? — вопит и тут же выпускает слезы, которые брызгами выходят из умных серых глаз.

— Давай сменим тему, — заправляю растрепанные волосы ей за уши.

— Не хочу, не хочу, — отрицательно мотает головой.

— С чего ты решила?

— Ты слепой, что ли? — взвизгивает резко. — Или специально дурачком прикидываешься?

— Ты…

Выбирай-ка выражения, Черепашка!

— Я хочу, чтобы он был счастлив.

— Считаешь, что его счастье — Смирнова А. С.?

— Да.

— С каких пор?

— С тех пор, как он домой вернулся.

— О!

— Замолчи! — шипит и, как необъезженная лошадь, стучит «копытами».

— Ладно-ладно, — поднимаю руки, направляю к ней ладони и делаю успокаивающее движение. — Я не спорю.

— Поговори с Сергеем.

Здрасьте, приехали!

— Зачем? — поднимаю бровь.

— Поинтересуйся, как у Тосика дела.

То есть? Она типа встречается с Петей, а ее делами должен интересоваться я?

— Уверен, там все нормально.

— Господи! — Наталья обхватывает голову руками и запускает пальцы в шевелюру, приподнимает волосы, корчит из себя кикимору, встряхивает космы, словно вшей оттуда изгоняет. Я немного отстраняюсь и делаю мелкий шаг назад. — Просто поговори, я тебя прошу!

— Может быть, лучше тебе с Женей перекинуться словечками? — подмигиваю. — Обсудите сюжетные линии, промоете косточки твоим героям, например, и как бы невзначай свернете на нужную дорожку.

— Все ясно. Сердечно благодарю за помощь. Я сама! — отрезает и тут же тихо добавляет. — Как всегда. А от тебя помощи, как от козла молока.

Ей с выражениями обходиться бы с осторожностью и небольшим почтением. Хотя, как говорится, и на том «спасибо». Всего лишь немолочным обозвала. Правда, некрупным, зато парнокопытным. Полегчало и немного отпустило. С трудом, если честно, представляю возможный разговор с СМС. Мне следует представиться и обозначить ключевые моменты, проверить бреши плана? Или подождать, пока жена перегорит или остынет?

Пока вот на повестке дня одна противная проблема — спонтанное и где-то даже глупое заявление, которое я…

«Не подпишу! Не подпишу!» — бормочу себе под нос, рассиживаясь в машине. Через лобовое окно наблюдаю за прибытием внушительной части честной компании. Отрадно видеть, что пожилые «мальчики» с возрастом себе совсем не изменяют: сначала Алексей Смирнов на огромном черном звере подкатывается к главному входу ресторана, подкрадываясь словно тать в ночи; а шебутной и громогласный Сергей Смирнов, у которого из автомобильного салона раздается разрывающая перепонки какофония, подваливает к месту встречи через несколько минут после брата. Чрезвычайно хитрый хрен! Моргнув фарами, отдает мне честь и поклон моей машине, затем задушенно сигналит, говоря «привет», и наконец выплевывается из салона, спотыкаясь о подножку. Пятками одергивает темно-синие джинсы, поворачивается спиной и, повиливая худосочной жопой, свернув себе голову на бок, специально под наблюдение за тем, что происходит, распахивает тяжелую дверь. Да уж, с этим братом не оберешься чертовых проблем. Сергей прикидывается идиотом, недалеким долбое. ом, а на самом деле, мозги работают, словно микросхемы навороченного суперкомпьютера. «Простачкам легче живется» — такой девиз у младшего Смирнова с некоторых пор. Отшвыриваю на соседнее кресло планирующее увольнение Петра, снимаю телефон и забираю рабочую папку, в которой пересмотренные договоры и другие документы для продвижения совместного бизнеса с небольшим дополнением.

Я решил взять под свое крыло «Шоколадницу»! Целиком и полностью. У раздувающего ноздри совладельца я, конечно, согласия не спросил, но, если честно, оно мне и не нужно. Изучив динамику развития и новую стратегию, которую Петька решил в этом заведении реализовать, я пришел к очень положительному выводу и решил… Помочь! Меня не интересует прибыль или еще какая-нибудь ересь из финансовых вложений, однако я уверен, что это выгодное дело, а самое главное, необычное, а, стало быть, без озлобленных и чуть-чуть завидующих злопыхателей и конкурентов.

Оглядываясь и наигранно зевая, неторопливо вползаю в ресторан. Твою ж, вас, сучьи черти, налево и прямиком в ад! Сидят… Сидят втроем, раскинувшись на стульях, вокруг большого круглого стола. Почему-то не могу припомнить, когда этот предмет ресторанной мебели появился в помещении «Накорми зверя». С каких пор мы изображаем благородных рыцарей, излучая гостеприимность и радушие к таким клиентам, например, как я?

Братва, как по команде, обращает на меня три пары глаз, а кое-кто, как недоразвитый, размахивает руками. Морозов на старости лет стал такой же размазней, как и я. Видимо, грустный возраст и продолжительный срок семейной службы откладывают неизгладимый отпечаток на поведение и характер в целом мужиков, у которых из когда-то амбициозно задуманного, уже все есть.

— Гришаня! — горланит Алексей. — Что-то ты помятый, милый друг! Не выспался? — и первым протягивает мне руку.

Я принимаю его ладонь, перехватываю и крепко пожимаю, почти ломая крупные суставы здорового мужика, каким Смирнов всегда являлся. Надо бы отметить, что здесь как будто тоже все стабильно: Алексей слишком крупный и высокий пень, здоровый лось, который все еще не отошел от своих кузнечных дел, зато в маленьких внучатах полностью растворился.

— Тебя увидел и сразу оконфузился, — смеюсь. — Привет-привет, — отпускаю его руку и передаю пожатие по кругу. — Привет, Серж. Зверь! — Морозову лишь киваю и быстро занимаю свое место за столом.

— Я так понимаю, заседание можно считать открытым? — хрипит последний.

— Я готов, — расстегиваю пуговицы на пиджаке и распускаю полы. — Угощение будет?

— Кухня еще не завелась. Извини, Гришок.

Вскидываю руку и сверяю время:

— В полдесятого утра? Проспали, что ли?

— Оглянись, мой старый друг и муж младшенькой сестры по совместительству, — Морозов разводит руки, так привлекая к окружающей нас обстановке мое рассеянное внимание. — Ты наблюдаешь здесь хоть один голодный рот, который бы, стуча приборами, требовал скорейшего обслуживания, м?

А и правда!

— Что за дела? — озираюсь, перегибаюсь через спинку стула, вынужденно сворачивая себе шею.

— Выходной! — смеется Макс.

— Серьезно? — хмыкаю.

— Я закрыл его специально. Сегодня не обслуживаем. Извини, зятек.

С каких это еще херов? Новый заскок? Теперь старички решили повыкаблучиваться и устроить день самоуправления или бойкот на какое-либо обслуживание?

— Давно не собирались, Велихов.

— Мы виделись на прошлой неделе, — возвращаюсь к братве лицом и таращусь на Максима.

— Что нового в семействе Велиховых произошло за эти семь долгих дней?

Это еще что за «херня-вопрос»?

— Договоры! — со шлепком запускаю пластиковую папку на блестящий от чистоты темный стол. — Все хорошо, можно запускаться.

— Это понятно. Мы в курсе и со всем согласны. Ты молодец! Но…

— Как жена и дети? — хохочет Алексей.

— Что? — осипнув, еле-еле говорю.

— Как у них дела? — он тянется за пачкой, нашарив ее вслепую, подносит к своему лицу и клыками достает оттуда сигарету. — Серж? — передает коробку проглотившему язык младшему Смирнову.

— Как ты галантен, мой дружок? — Сергей пристраивается к пачке и вынимает свою «долю», затем протягивает мне, а я остекленевшим взглядом пялюсь на то, что он мне предлагает. — Не желаешь, что ли?

— Да, — смаргиваю несколько раз и громко сглатываю.

Я не прочь! Прокручиваю сигарету между пальцев и не могу сосредоточиться на том, что происходит. Голова совсем не варит в нужном направлении, зато мозги на каком-то блядском круге до сверхзвука разгоняются.

— Гришенька, ты сильно напряжен, — хохочет Зверь.

Ну, что сказать? Я чрезвычайно рад, что они расслаблены и, поймав случайно долбаный катарсис, неспешно погружаются в нирвану.

— Ты отошел? — Морозов через зубы произносит.

— От чего?

— Напомнить?

— Будь так любезен, милый, — закуриваю сигарету и, закашлявшись, срочно изо рта ее вытаскиваю. — Махорка? — рассматриваю ярко-оранжевый кончик и шиплю.

— Наоборот. Облегченные, — Смирняга ржет. — Я ведь сердечник…

— И под колпаком у ХельСми, — прыскает Сергей. — Ты подкаблучник, мой сердечный друг.

— Поговори мне тут, браток!

По-видимому, это тот самый психический приход. Ей-богу, театр полнейшего абсурда. Похоже, «мальчики» соскучились по общению, им очень не хватает адреналинового фонтана и эмоционального соприкосновения.

Все бы ничего, да только прищуренный взгляд Сергея как-то слишком донимает. Пока Морозов ржет, братается и рассматривает «миленькие фоточки голых задиков вкусненьких детей» — пиздец, какой чудесный слог у двухметрового старшего Смирнова, — Серж косится на меня, переглядывается и в «переморгай товарища, соседа, кума, свата» играет.

Откинувшись на спинку стула и широко расставив ноги, младший братец осматривает меня с головы до ног. Пока он наслаждается, сверяя, видимо, с полицейской ориентировкой мой живой портрет, я упорно делаю вид, что этого не замечаю. Однако, дождавшись отбытия Зверя и Смирняги на кухню, я наконец-таки поворачиваюсь к нему лицом и, сцепив зубы, почти не двигая губами, цежу:

— У тебя проблемы, что ли?

— Да нет, — ухмыляется Сергей.

— Что ты хочешь?

— Что?

— Чего надо?

— Денег, что ли, попросить? — подкатывает глазки.

— Денег? — со свистом переспрашиваю.

— За ночевку в моем доме, например, да за мои любезные услуги твоему сынку. У него с мозгами все нормально? Он психически здоров или иногда находит?

— Что? — я чувствую, как покрываюсь пятнами, стремительно краснею и с половины оборота завожусь.

— Ну, ну, ну?

— Сколько? — а вот сейчас я сам себя не узнаю.

— Велихов, тебе бы витаминчиков пропить. Уж больно ты резкий. Жизнь, видимо, малина, вот ты и потек, когда вдруг что-то не в ту степь пошло.

— Не пялься на меня! — бухчу и опускаю голову. — В конце концов, это некультурно. Ты дурно воспитан?

— М-м-м? — мычит, будто что-то там обдумывает или предполагает.

Неужели не уверен?

— Все?

— Смотрю и, епрст, в ярких красках представляю, что нас ожидает, — он ерзает на стуле, затем двумя руками подхватывает снизу сидение и, приподняв себя вместе с ресторанной мебелью, подвигается ближе. Да что я вру, он задевает меня своим плечом, а локтем прикладывает сильно правый бок. — Он на тебя похож, да? Петр — истинный Велихов? Такой, как ты? Ну, в смысле, в лучшие и молодые годы? Угу?

— Серж, ей-богу, будь любезен… — мотаю головой, прикрыв глаза, сжав кулаки и не растягивая губы жалкими словами.

— Или у него Шевцовские гены? Я в нем Юрка случайно признал. Царствие Небесное хорошему человеку и мудрому начальнику, но он иногда таким задротом был, хоть и с принципами, естественно. Но то, что Петр не Морозов, это я уже и без тебя догнал. Дядька, между прочим, добрее к нему, чем ты. Ты чего творишь?

— Ничего, — распахиваю глаза и пялюсь на заглядывающего мне в рожу Сержа.

— А в чем тогда дело?

Чего-то как-то я притомился слушать монотонный бред! Сначала — Ната, теперь — хитроскроенный Сергей.

— Иди ты!

— Смотрю в твою зажравшуюся харю и представляю, каким будет зять, когда сильно постареет. Люблю, знаешь ли, фантазировать и в детальках предобрейшую будущность рисовать.

— Мне пора! — пытаюсь встать со стула. Сергей перехватывает и силком усаживает обратно.

— Ты редко к нам сюда заглядываешь, а после визитов уполномоченных скучных личностей в халатах, ведешь себя так, словно в чем-то виноват.

— Мне пора!

— Не сомневаюсь. Проблемы с парнем?

— Нет проблем.

— Угу-угу.

— Слышь ты, — подавшись на него, шиплю, — какого х. я лезешь?

— Надоело, — Сергей зевает и потягивается.

— Надоело?

— Грязь за ним вывозить. Или пусть отвалит от моей цыпы, или двигается в определенном направлении. Я задолбался булочки носить. Мне до сраки лет, а я ухаживаю за собственной дочерью, изображая менестреля или трубадура. Все время путаюсь в понятиях. Неважно! Прими-ка к сведению, Гришаня, любовная лирика совсем не мой стиль. Я специализируюсь на тяжелой музыке и неприкрытых, излишне эмоциональных и напичканных отборным матом текстах. А твой засранец меня, понимаешь ли, уполномочил. Между прочим, грозно! Задрипанный манипулятор и изворотливый провокатор. Так, сука, и сказал:

«Доверяю цыпу только Вам, Сергей Максимович. Вы мой герой!».

Я, конечно, в курсе, что у Сергея по молодости лет были некоторые проблемы с излишней эмоциональностью и запрещенными препаратами. Он алкоголик, если мне сейчас не изменяет память. По-видимому, это рецидив!

— Булочки?

— Хм! — Смирнов оглядывается на приближающихся к нам двух участников крепкого тандема, скроенного на четверых друзей детства. — Готовься к свадьбе, аристократический пердун. В одиночку я такое не потяну. У меня их две. Две девочки, две малышки на выданье, две нежные невесты. И каждой, черт возьми, свадебное платье подавай, банкетный зал и черную карету с вороными фризскими лошадями. Я не рисую деньги, Велихов. Зато каждый месяц внимательно считаю и расписываю свой доход. Так вот…

— М-м-м, — настал, по-видимому, мой черед нечленораздельную чушь нести.

— Законный брак и пусть катятся на все четыре стороны. Где будут жить? Мне абсолютно все равно!

— М-м-м, — а слов по-прежнему как будто нет.

— Я бы их не подгонял, да больно надоело в прятки с Тосиком играть.

— Я ни хрена не понимаю.

— Он не знает, как подступиться к ней. Трусит, что ли? Ты не в курсе из-за чего? Что они не поделили?

Да уж! Все снова стало ясным. Смирнов сильно изнывает по причине отсутствующих сплетней. Он хочет больше информации. Пытается, видимо, раскрутить сынка, да только Петька не сдает позиций и гнет свое. Пожалуй, он в большей степени Велихов. В точности такой же, как и я.

— Не приставай к ним, — теплею и напускаю флер таинственности.

— Я не лезу. Просто…

Твоя малышка пощечины отвешивала моему сынку, словно сдачу с трех рублей мелочью давала. А он? А он стоял и молча получал. Боялся, что младшая Смирнова вдруг просчитается и чего-то не додаст, а потом на горизонте внезапно появился я, напугал ее, разворошил осиное гнездо и залез в малинник за чужой малиной.

Сын не желает говорить о том, что произошло, прячется, прикрываясь рабочими моментами и отсутствующей личной жизнью, которую предпочитает проводить на трассе, насилуя резину. А за него выслуживается этот вот отец?

Даже и не знаю, что теперь сказать, наверное:

— А-а-а-а, бля, пиздец! — подскакиваю и роняю на пол стул.

— Чего ты? — следя за мной широко распахнутыми глазами, изумляется Сергей.

— Пока! — вскидываю руку, одновременно прощаясь с каждым по отдельности и со всеми вместе.

— Ты куда? — орет мне в спину Зверь.

— У него дела, — оправдывается за меня Смирняга.

А я, по-видимому, плохо держу удар! Слабо разбираюсь в людях, не различаю полутонов и не замечаю слишком очевидного. Всем все ясно и понятно. Все играют, только я один держусь, изображая борца за справедливость и четкое исполнение закона, в придачу к неподъемным моральным догмам.

— Велихов! — кричит Серж, почти настигнув меня возле моей машины.

— М? — не оборачиваясь, отзываюсь.

— Хочешь пари?

Он предлагает сучью блажь, а у меня закатываются под веки бешено выпученные бельма.

— Боже, Серый, — скулю, как раненый, побитый молью и искусанный клещами, старый лев.

— Неделя!

— … — показываю взглядом, что ни хрена не догоняю.

— Семь дней и Ния приголубит твоего сынка.

— Ты продаешь собственную дочь? — подмигиваю и искривляю рот. — Женя в курсе, как пошло ты себя ведешь?

— В курсе, в курсе! Ну? — он предлагает руку, на которую я, не скрывая изумления, таращусь. — Они уже достаточно помучили друг друга. Не могу смотреть на детку, плачущую и каждый вечер давящуюся сдобой. Он раскормить ее, что ли, хочет? Типа пусть будет весом в три центнера, тогда ее вообще никто замуж не возьмет. Это тактика такая у современной молодежи? Между прочим…

— Согласен! — не дослушав, пожимаю ему руку.

— Не трогай парня и на загоняй, Гришаня. Пусть все идет так, как оно идет.

Да с чего они, бля, все взяли, что я третирую ребенка…

В контору залетаю поздно вечером, когда юридический планктон разбрелся по домам, выполнив запланированное и подготовив новое поле для законной деятельности. Проходя по коридору, замечаю свет в трех кабинетах: Петра, Егора и «Гришка».

«Работнички, твою мать!» — ухмыльнувшись, проскальзываю к себе.

Кручусь по площади и никак не найду местечка, где мог бы притулить свой зад, затихнуть и расслабиться. Меряю шагами периметр помещения, улыбаюсь, вспоминая сегодняшнее утро с раскрасневшейся и слегка запыхавшейся, но улыбающейся Черепашкой на большом диване в просторном зале, затем скалюсь от всплывающих в памяти выступлений младшего Смирнова, а на финал встречаюсь взглядом с застывшим в дверном проеме старшим сыном.

— Привет! — громко выдыхаю и мотаю головой. — Что такое?

— Ты подписал? — глухо задает вопрос.

— Петь… — корчусь, изображая жуткие конвульсии и мимические судороги на своем лице.

— Михаил Андреевич согласен. Осталась твоя виза. Я жду!

Значит:

— Нет! — выставляю руки на пояс.

— Ты юрист, отец. А значит, отдаешь себе отчет, что нарушаешь закон. У нас нет рабства или чего-то подобного. Я отработал положенные две недели, поэтому…

— На хрена? — подхожу к нему и застываю, располагаясь почти вплотную к красивому молодому парню, на которого несколько часов назад организовал с одним придурком странное пари.

— Хочу самостоятельности.

— Чем ты будешь заниматься? — прищурившись, задаю вопрос.

— Я не пропаду.

Не сомневаюсь, но отпускать его все же не хочу. Было дело! Мы с матерью позволили ему уехать и жить собственным домом вдали от нас…

— Как твое здоровье, Петя? — хватаю его за руку. Он собирается уйти, а я держу довольно крепко и ничего не позволяю. — Что было?

— Неважно.

— Ты здоров?

— Вполне, — я вижу, как он мягко улыбается и скашивает взгляд, будто что-то скрывает и недоговаривает. — Больше нет проблем, — видимо, почувствовав, что надо бы подать еще немного информации, пытается убедить меня и избавить себя от будущего потока нехороших для него вопросов.

— А как Тоня? — мягко захожу в нужный поворот.

— Все хорошо.

— Вы встречаетесь? — присев, по-щенячьи заглядываю ему в лицо.

— Да, — спокойно отвечает.

— Давно? — с нескрываемым облегчением в своем голосе задаю, откровенно говоря, чересчур интересующий всех нас вопрос.

— Давно.

— Петь…

— Я не вернусь в контору. Сегодня был мой последний день. Завтра — все!

Да как же так? По-видимому, я все проморгал, пока бегал на стрелки по делам.

— Пока, — сын освобождает свою руку из моего, по всей видимости, некрепкого захвата и покидает мой кабинет.

Высунувшись, провожаю, только для меня, еще мальчишку, на которого у меня был составлен просто-таки аморальный, нечеловеческий контракт с женщиной, на которой я очень счастливо сейчас женат. Тридцать один год назад! Тридцать один — возраст моего Петра и срок совместной жизни с Черепашкой.

Сын замедляется и тормозит у кабинета Мантурова. Он что-то говорит тому, с кем давно знаком, с кем дружил и с кем красивую девушку не поделил. Они о чем-то договариваются, потому как я точно слышу, как Егор говорит:

«Согласен!»,

а Петя после того, как обернувшись на меня еще разок и дружелюбно улыбнувшись напоследок, идет к дверям лифтовой кабины.

Одна неделя, товарищ Сергей Смирнов? Думаю, все произойдет гораздо раньше. Два дня максимум! Нет, пожалуй, я переиграю. Наверное, все-таки…

Один!