Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 33 Петр

— Долго еще? — заглядываю в миску через хрупкое плечо.

В четыре руки размешиваем в стеклянной таре уже на протяжении десяти минут пенящуюся и посветлевшую от ритмичных слаженных движений яично-молочную массу. Готовим общаком омлет на наш совместный завтрак. Уже, по-моему, четвертый или пятый день подряд.

Туз в поварской команде как обычно выступает заводилой-предводителем, а я — настырный и упрямый, как правило, всегда голодный совсем не грозный «мимокрокодил». Движения синхронны и уверенны, а тихое, как будто осторожное, Тонино дыхание выровнено под невидимую прямую линию и не содержит сверхэмоциональных пиков. Мы действуем слаженно, командно, как будто по канону, а шаг в сторону или за край посуды незамедлительно карается законом.

— Тонь? — убираю свою руку. Уложив подбородок на ее двигающееся вверх-вниз плечо, провожу носом по щеке, затем медленно взбираюсь на висок и останавливаюсь в районе прикрытого волосами уха. — Слышишь?

— Угу? — она немного отклоняется, выкручивает шею, пытаясь отразить мою ползучую атаку.

— Как дела?

— Все хорошо, — быстро, как на ночь вызубренное, отвечает.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично, — протягивает руку за мукой и солью. — Петь, отпусти, пожалуйста, — водит плечом, невысоко подкидывая мою расслабившуюся рожу. — Не мешай!

— Я не мешаю.

— Ты навалился на меня, а весовые категории у нас все же разные. Я закончу через пять минут, освобожусь и…

— И?

— Уделю тебе время, — обиженно гундосит.

Она уделит мне время? Серьезно? Заявка на кураторский час? Такой себе вынужденный и негласный классный руководитель, случайный воспитатель академической группы нерадивых идиотов, побеседует с отстающим, но подающим — ах, твою мать, какие чудные и по планам далеко идущие — надежды учеником, у которого из успеваемости — стабильный высший балл лишь по физподготовке и то, в парном разряде, когда его партнер находится в подходящем настроении и против встреч нисколечко не возражает — всегда, как говорят, готов!

— Я не домашнее животное. Не псина с контактами и чипами вместо органических оболочек. Мне не нужно уделять время, Тосик, — отпускаю и отхожу на пару шагов назад.

Встречаюсь задницей с обеденным столом, упираюсь мясом в край и перекрещиваю руки на груди. Ее спина, узенькие плечи, поясничный прогиб и немного наклоненный темный завитой затылок попадают в фокус моих глаз.

— Я занята, — себе под нос бормочет.

— Оторвись, пожалуйста.

— Ты разве не голодный?

— Нет.

— … — Смирнова запрокидывает голову, устремляет взгляд наверх, под самый потолок, шумно втягивает носом воздух и, по ощущениям, определенно забывает выдохнуть. Вот так с раскрытой грудиной, на глубоком вдохе, намертво и застывает.

— Есть, что обсудить, Антония?

— Я не знаю.

— Не надо так, — спокойно отбиваю.

— Так? — возвращает голову в удобное положение. — Как «так»? — повернувшись вполоборота, задает еще раз уточняющий вопрос.

— Не надо молчать.

— Я не молчу.

— Повернись, пожалуйста.

— Не могу.

— Не можешь или не хочешь? — надеюсь, что Смирнова выберет достойный и открытый вариант.

— Не могу, — на своем настаивает.

— Я обидел?

Замечаю, как Тосик поднимает руку и, кажется, прикладывает ее к своим глазам.

— Я настаиваю на этом разговоре, Ния. Но предпочитаю говорить в открытую, а это значит, глаза в глаза. Поэтому…

— Я навязываюсь?

— Что? — как будто плохо слышу, поэтому еще раз уточняю. — Что ты сказала?

— Я чересчур навязчива, Петя? Меня слишком много, я везде и всюду, я досаждаю, мешаю или…

— Не городи херню! — нет крика, но по тону моего голоса надеюсь, что однозначное предупреждение она улавливает и к сведению все принимает.

— Мне пора?

— Куда?

— Домой.

— Нет. Какого хрена? Что за… Тоня, ты чего?

— Я поспешила?

Да уж! А это не игра в шарады или еще какие интеллектуальные загадки и аркады. Уже пять дней Антония ожидает моего ответа на ее любезное, но очень странное «деловое» предложение Ей-богу, чертовы кавычки уже все те же пресловутые пять дней сопровождают совместное существование в моей квартире.

— Нет.

— Ты не ответил на вопрос, — Смирнова шепчет.

— Ответил. «Нет», а ты не поспешила.

— Другой…

— Дай мне время, — рассматриваю исподлобья женский зад.

— Сглупила? — какой сарказм, язвительность и нескрываемое пренебрежение сквозят в ее словах. — Предстала не в том свете? Разыграла дуру?

— Прекрати, — распускаю руки и по обеим сторонам от своих ног упираюсь ладонями в край стола. — Тебе не идет.

— Не идет? — наконец-то поворачивается ко мне лицом.

— Нет.

— Я пожалела, Петя, — задрав и выставив свой подбородок, с гордостью сообщает. — Сто тысяч раз о том, что сделала тогда, сильно пожалела…

— Стало быть, я, как муж, тебе уже не нужен? Ты передумала! — тычу пальцем ей в лицо.

— Я не нужна, — оттолкнувшись от дверцы кухонного шкафа, она обходит стол и сидящего на нем меня. — В качестве жены я тебе не нужна.

Кажется, такое умозаключение называется ложная посылка? Как мне доказать, что сейчас Смирнова абсолютно не права? Установив противоречие, двигаясь от так называемого «противного» предположения?

Неспешный, слегка вальяжный шаг и полное отсутствие слабой искорки в глазах — сухой остаток для ее характеристики. И что, прикажете, мне с этим делать? Схватить за руку — принудить, заставить, приказать и подчинить. Продемонстрировать ей силу? А может быть, не трогать и позволить ей уйти? То есть отказаться, что ли?

Выбор, как обычно, не большой, и, как водится, чрезвычайно трудный. Но я решаюсь все-таки на первый вариант и очень быстрый шаг.

— Не уходи, — цепляю ее кисть, подтягиваю и располагаю в точности перед собой. — Нужно поговорить.

— Будь честен, пожалуйста.

— Я честен, — шепчу ей прямо в губы. — Я дам ответ. Обещаю!

— Нет, — пряча взгляд, она мотает головой.

— Дам. Обязательно.

— Твой ответ «нет», Велихов.

— С чего ты взяла? — раздвинув ноги, устанавливаю Нию между ними, сдвигаю и сильно зажимаю. — Посмотри на меня, — подныриваю, хочу поймать ее ответную реакцию.

— Если бы ты знал, как сильно я корю себя, — вздыхая, сокрушается.

— За что? — не дожидаясь полной формулировки предложения, иду на опережение.

— За импульсивность в действиях, например.

— Не вижу импульсивности, — сразу же парирую.

— За глупость, необдуманность, за спешку. Разве мало?

— Это не глупо и не быстро. Прекрати!

— Успокаиваешь, да? — Смирнова, наконец-то, вскидывает на меня глаза.

— Всего лишь разбиваю твою слабенькую — прости, пожалуйста — защиту. Между прочим, особо не утруждаясь, опротестовываю все твои предположения. Вопросы могу задавать? Ну-у-у, для цивилизованного диалога? — напрямую обращаюсь к ней. — Антония? Или мне разрешено молчать и просто слушать?

— Конечно, — почти неслышно шепчет, — спрашивай.

— Мне очень интересно, Тосечка, зачем ты додумываешь то, что попросту не существует? — сразу наступаю на нее. — Зачем решаешь за меня? Зачем херню анализируешь и накачиваешь притянутую за уши важность? Зачем близко к сердцу принимаешь? Зачем ты злишься, нервничаешь, просто игнорируешь? За каким чертом ты прячешься и себе же затыкаешь рот? Это совсем не похоже на Туза, с которым я знаком с канатного манежа.

— Не преувеличивай.

— Полагаю, что ты можешь точнее дату назвать? Готов согласиться с твоей позицией. Раньше или позже? За что зацепимся?

— Я ведь не о том, — недовольно бухтит.

— Ты не ответила, а мои вопросы по-прежнему висят с активной гиперссылкой.

— Я что-то делаю не так?

— Отдаляешься и замолкаешь.

— Не отдаляюсь. Это все неправда. И потом, Петенька, я ведь умею держать язык за зубами. Умею быть такой…

— Такой? — надменно хмыкаю. — Это какой «такой»?

— Той, которая нравится большей части мужского населения планеты. Покорной, молчаливой и…

— Скучной и простой? — своим вопросом дополняю ее дебильное предположение.

— Не знаю, — пожимает плечами. — Но тебе лишь стоит…

— Попросить, наверное? — прикрыв один глаз, уточняю.

— Именно.

— Тоня, Тоня, Тоня… — со свистом выдаю, транслируя нравоучения, качаю головой.

— Отпусти! — она вдруг предпринимает несмелую попытку ослабить мой захват и выйти на безопасную для себя дистанцию, но я самоуверенно настаиваю на своем.

— Я по-прежнему требую полноценного общения. Ты сделала мне предложение. А я, вероятно, очень грубо взял тайм-аут, вызвав у тебя недоумение, настороженность, и тем самым заставил сомневаться в себе. Это предположение верное?

— Не знаю.

— Ты не знаешь, а я, увы, не обладаю экстрасенсорными способностями. Мне тяжело тягаться с полетом женской мысли. Маленькое уточнение — с полетом мысли оскорбленной и задетой холодностью и безразличием женщины. Поэтому спрашиваю прямо: «Что конкретно в моих действиях настораживает тебя?».

— Я не знаю, как так получилось. Я сильно сожалею…

— Не стоит! — рявкаю, ее перебивая.

— Для меня это было столь же неожиданно, как и для тебя. Прошу прощения.

— Стоп, стоп, стоп! — запечатываю одной рукой ей рот. — Ни слова, ни звука. Соблюдаем режим полнейшей тишины, Антония.

— М-м-м, — она мычит, при этом — так уж неожиданно выходит — высовывает язык и задевает им подушечки моих пальцев. Она фактически облизывает мне руку, а я, как водится, ловлю психический приход.

— Я отвечу на твое предложение, — вытягиваюсь и подаюсь к ней всей верхней частью своего тела. — Сегодня! — упираюсь лбом в переносицу Смирновой.

— М-м-м, — мотает головой, по-видимому, сильно давится слюной, потому как я замечаю тяжелый глотательный рефлекс, небольшое покраснение кожного покрова и слегка слезящиеся женские глаза.

— Сегодня будем дома. Никаких поездок, никаких прогулок. Проведем целый день в этих, — вращая головой, охватываю взором габариты помещения, — четырех стенах. Будем общаться и наслаждаться друг другом. Возражения?

— М-м-м!

— Не спорь со мной.

— Отпушти, — шипит мне в руку.

— Нет. Что с тобой?

Да какого черта я с одним и тем же Смирновой досаждаю? Ясное же дело, да чего уж тут. Она ведь сделала мне предложение: попросила стать ее мужем и той каменной стеной, за которой девочкам уютно и комфортно. Да только я, урод, не оценил ее порыв. Сразу не ответил, зато как будто выторговал время на раздумья. Так все это выглядит? Так! Но… Но только лишь с одной стороны, только так, как видит Ния, но совсем не так, как это представляю я.

Пять дней живем с ней, как настоящая семья: общий стол, одна кровать, совместная постель, свободное время и, конечно же, работа. И вот на третий, придерживаясь Божьего замысла, пройдя такой себе экватор, мы с Нией посетили магазин. Смирнова двигалась в полупустом помещении, как сосредоточенная на ночной охоте кошка, которая впервые видит место будущего ареала обитания. Она бродила вдоль торговых рядов, заглядывала на самые верхние полки стеллажей, осиротевших без товара, уложив на колени руки, рассиживалась на теплой и уютной когда-то кухне, а под самый занавес мы занялись любовью в той кладовой, в которой несколько месяцев назад впервые по-взрослому поцеловались. Затем, вернулись домой, и там уже, развалившись на диване, оговорили планы, спокойно, с расстановкой подвели итоги, обзвонили никуда, как оказалось, не разбежавшийся из-за небольшого недоразумения верный и преданный общему делу женский штат, ударили по рукам и сформулировали пункты, спонсирующие наши дальнейшие действия. Работа поглотила нас, а вот личное, увы, затормозило, пропустив финансовую стабильность далеко вперед.

Похоже, Тос уверена, что я специально забываю или делаю вид, что не догоняю серьезность сложившегося положения. Она считает, что я намеренно, вероятно, предумышленно игнорирую и сознательно уклоняюсь от ответственности, в которой, если уж откровенно, дела нет совсем.

Я ведь не планирую, вернее, я ведь не планировал повторное супружество. Но, как известно, человек думает, предполагает, строит почти наполеоновские планы, а высшие силы любезно вмешиваются в сей процесс. К тому же есть малюсенькое предубеждение, что предложение руки и сердца все-таки должно исходить от мужчины, а не от женщины, с которой он живет. Неоднозначно смотрится ситуация — вы не находите? — когда «Она» настаивает на узаконивание постели и совместного финансового счета, или на скором визжащем потомстве, когда речь идет о продолжении рода, например. Нет-нет, я, конечно же, польщен и слегка — чего я, к черту, скромничаю, — да очумоветь как, обескуражен ее словами пять дней назад, но чувствую, пиздец какой огромный, дискомфорт.

Тонечка Смирнова — монолитная фигура, кремень, утес, гранитный пьедестал, сверхактивная и феминистически настроенная кура, которая на самом деле оказалась обыкновенной цыпочкой, мечтающей о «своем». О своем, о женском, о вечном, милом, нежном, очень благородном…

— Все готово, — выгнув шею, Смирнова смотрит на плиту.

Опускаю руки и раздвигаю ноги:

— Садись, я через пять минут к тебе присоединюсь.

— Так не принято, — она отходит от меня, бормочет и теряет спокойное лицо.

— Один звонок — и все! — выставляю указательный палец вверх. — Две минуты?

— Я не хочу завтракать в одиночестве.

— А я никуда не ухожу, — ухмыляюсь.

— Угу, — по-моему, она скулит.

— Что с тобой? — убираю радость с губ.

— Это месячные, Петруччио, — передергивает плечами. — На сегодня и на ближайшие три дня потрахушки отменяются.

— Потрахушки? — отталкиваюсь задом от столешницы и следую за ней. — Это значит…

— Секс мимо.

— Посмотри на меня, — нагоняю быстро, вытянувшись за ее спиной, прожигаю нехорошим взглядом женские лопатки и затылок, маячащий передо мной.

— Я, видимо, не с той ноги встала.

— Повернись немедленно! — не повышая голоса, прошу. Тут надо бы добавить временное уточнение — «пока» или «пока что», а затем ввернуть интеллигентный образ действия — «по-хорошему» или «полюбовно». — Скажи мне это прямо. Я ненавижу недомолвки.

— Я не согласна быть содержанкой, любовницей, подстилкой. Я не хочу быть женщиной на два, три, четыре дня. Для этого ты можешь найти кого-нибудь попроще, а я…

— Садись завтракать, Тосик. Через одну минуту подойду!

— Я не выдержу, не смогу. У меня нет подобного опыта. Я не столь современна, я не ветрена, я не так подвижна и гибка. Перед глазами стоят родители, которые устроили из собственной совместной жизни какой-то фарс. Они ведь разводились, но жили вместе. Я…

— Перестань, детка, — расставляю руки в попытке ее схватить и прижать, но Смирнова откланяется и отбивается от моих объятий.

— Не говори, пожалуйста, «детка».

— Извини.

— Это обезличенно и довольно пошло. Словно…

— Извини, — шепчу, — извини, извини.

— Я тебя люблю, Велихов, — смотрит мне в глаза и сильно давится словами. — Я… Люблю… Ты выиграл… Доволен?

— Тоня?

— Ты выиграл пари. Я влюбилась, но…

— Но?

— Если это не взаимно, то любить в одну сторону, безответно, словно мать дитя, у меня не выйдет. Прости, — в конце признания добавляет. — Прости, пожалуйста. Я, — она икает и резко отворачивается, предлагая для обзора вздрагивающую спину, — тебя люблю…

«Подтверди, пожалуйста» — набираю сообщение «спящей красавице», которая упорно не выходит на связь. Рассиживаясь в ванной, растираю бровь и слежу за отлетающим бумажным самолетиком на заставке мессенджере, в котором есть чрезвычайно сверхсекретный чат с одним засранцем. Шесть с половиной часов телефон молчит и не отсвечивает важными на сейчас посланиями, а у меня закрадываются сомнения и зреет вывод о том, что кто-то нагло кинул и, как водится, нагнул.

«Подтверждаю. Плюс!» — как это ни странно, быстро получаю ответную реакцию.

«Дуй ко мне» — незамедлительно шурую следующий посыл.

«Сейчас не могу» — отвечает гад.

«Это затянулось. С-л-и-ш-к-о-м! Ты должен быть у меня через полчаса» — подобное дважды отправляю и добавляю в каждое разъяренный смайл.

«В этот раз все будет в ажуре» — кольцо из пальцев и «окейный» знак.

«Ты и в прошлый раз так говорил» — строчу, поражаясь скорости, с которой я буквы складываю во вполне приличные слова.

«Если тебе угодно, то… Клянусь!» — прилетает сообщение, по-видимому, последнее, потому как я отмечаю отбытие из сети того, кого я три полных дня, выползая на порог с фонарями, с нетерпением жду.

Не выходит расслабление сегодня. После завтрака запланирована уборка, потом — к этому я уже привык — медитации на спортивном коврике и позы, от которых я тащусь. Смирнова гнется во все мыслимые и немыслимые стороны, при этом раздвигая ноги или выпячивая грудь, или отставляя зад, она меня доводит до умопомрачения. Я уже пристраивался к собачьей стойке, погружаясь членом в абсолютный зад. Чудны дела твои, милый Господи, но я идеально — хм-хм, да-да, в том самом месте — подхожу Антонии, а она, естественно, мне. Такое впечатление, что нас кроили с помощью лекало, соблюдая нанесенный пунктир и строго по размерам. Нет дискомфорта или неудобств… Как замечательно «мозаика» совпала!

— Тонь? — перебираю волосы прильнувшей ко мне на диване.

— Я тут, — вижу, как двигаются ее ресницы и мельтешат глаза.

— Дождик, да? — киваю на окно.

— Люблю такую погоду.

— Я тоже.

— Что ты хотел? — пытается привстать.

— Лежи, тшш. Давай поговорим.

— О чем?

— Твои слова «Я люблю тебя».

— Забудь, пожалуйста.

Да ладно! Сейчас! Согнулся, принял низкий старт, а по сигналу пистолета припустил круги мотать.

— Не проси об этом.

— У меня есть другая тема для разговора, — поднимает голову, отодвигается и занимает угловое место на большом диване.

— Какая?

— Обсудим персональные достоинства.

— Чьи?

— Каждого, естественно, но начнем с тебя. Дамам нужно уступать, — подмигивает мне, а подтянув к себе колени, укладывает подбородок на них.

— Какие правила?

— Просто задавай вопросы. Но, — приставив пальцы к голове, формирует дуло пистолета, из которого намерена в себя пульнуть, — так, чтобы они касались исключительно тебя. Например…

«Чрезвычайно интересно!» — вскидываю руку и засекаю время. Если «курьер» не припрется сюда через полчаса, то я возьму ее в охапку — одну, естественно, здесь не оставлю, уж больно Смирнова хороша — и настигну гада в его собственной квартире. Плевать, конечно же, в каком виде и с каким «приветом».

— … что в Пете Велихове такого, на что летят девчонки?

— Переформулируем? — недовольно скривившись, предлагаю.

— А что? Ты красавчик.

— Это в папу, — сразу объясняю.

— Тетя Наташа — очень привлекательная и харизматичная женщина. Шарм, обаяние, симпатия — все при ней. Не думаю, что дядя Гриша…

— То есть папа внешне не хорош? Такой типа простачок. Без харизмы и изюминки?

— Зачем так резко передергиваешь? — пожимает плечами. — Лично я вижу небольшое сходство с твоей мамой, когда смотрю на твое лицо.

— Отец бы удивился и чуточку разозлился.

— Да? На что?

— Уверен. Все неудачно под каток попало.

— Почему? В каком смысле?

— У него двое сыновей, Туз.

— Вообще не вижу связи, — подкатив глаза, бормочет.

— Отец гордится наследством, — по крайней мере, я на это очень сильно надеюсь, — считает, что мы его счастливый вклад, достойная победа в этой жизни.

— Словно вы товар? — округляет глаза.

— Я бы добавил очень дорогой и эксклюзивный.

— Не знаю, не знаю, — хохочет в кулачок. — Я вот счастлива, что у меня есть старшая сестра. И не уверена, что смогла бы выжить с братом.

— А я за разнобой и шатание, Тосик. Если двое, то желательно разнополые. Брат и сестра.

— Ну да, ну да, других-то вариантов нет.

— Чего-чего? — надвигаюсь, протирая задницей сиденье.

— Ты так сказал, словно бородатый анекдот ввернул. Рассказать?

— Расскажи.

Возможно, это хоть чуть-чуть ее расслабит и разрядит слишком напряженную обстановку.

— Это история про мужчину — молодого или новоиспеченного отца, который танцевал под окнами родильного дома.

— Зачем?

— Я же говорю, что это очень старый анекдот. Тогда мальчиков в отделение не пропускали и папочки протаптывали дорожки вплотную к отмостке, наступая на фундамент.

— А-а-а! — разваливаюсь на своем месте, откидываю голову на бортик дивана, а пальцами касаюсь обнаженной маленькой стопы. — Венки пульсируют? — придавливаю случайно выскочивший сосуд.

— Щекотно, — Тоня дергает конечностью и сильнее поджимает ножки к себе.

— Не тяни с шуткой.

— Короче, мужичок караулил свою жену, а когда она высунулась из окна, чтобы прокричать ему «привет» или что-то в этом роде, он выдавил из себя:

«Маша, у нас сын?».

— Уже смеяться? — с несвоевременным вопросом намеренно встреваю.

— Нет. Она не ответила, но жестом показала, что он ошибся, — Смирнова отрицательно мотает головой.

— Нервотрепщица, — вздрагиваю, делаю губами «бр-р-р» и тут же замолкаю. Прислушиваюсь к звукам раздвигающихся дверей лифтовой кабины и глухим шагам, приближающимся к моей двери с той стороны, из общего коридора.

— На ее такой себе ответ, он задал еще один вопрос.

— «А кто?», — предвосхищаю.

— Знал, да? — выставив обе руки, пытается оттолкнуть меня, лезущего с объятиями и поцелуями. — Да что ж такое-то?

— Спокойно. Не делай лишних движений. Себе дороже будет, — стянув, раскладываю Нию под собой.

Черт! Тоня сильно вздрагивает, когда покой разрывает трель дверного звонка.

«И года не прошло, милый друг!» — ухмыльнувшись, про себя мычу.

— Я открою. Побудь здесь, пожалуйста.

— Кто это? — она приподнимается, когда словно ниточка подтягивается за мной.

— Все хорошо, — подмигиваю и отступаю в сторону входной двери.

— Петя, кто пришел?

— Свои.

— Свои?

— Выбор не большой, — торможу возле выхода спиной. — В укрытие! Быстро! — командую и тут же наблюдаю, как шустрый зайчик соскакивает с дивана и вприпрыжку прячется в спальном месте, забиваясь в угол между комодом и кроватью. — Все? — заглядываю за угол.

— Да, — присела и обняла себя.

— Жди меня, леди Гиневра, я отстою твои честь и феодальные наделы. Хотя с первым — извини, уже промашка.

— Г-в-и-н-е-в-р-а! — исправляет Ния.

То есть английские баллады у нее в чести? Интересуется куртуазной литературой?

— А кто она такая? Напомни, Туз, я чего-то как-то подзабыл.

— Открывай, а то…

— Нет, а все же, — ставлю руки себе на пояс и выхожу на середину комнаты, в то время как «урод» разрабатывает кнопку, вдавливая и натирая пластиковый трезвонящий «нос».

— Жена короля Артура.

— А это еще кто такой? Не помню лиходея. Это какой век? А фамилия у него какая?

— Третий век от Рождества Христова. Господи, Велихов! Ты такой неграмотный, а еще с высшим образованием. Артур — это внебрачный сын Ивана Грозного.

— Да ты что? Ну надо же. Это тот, которого Иоанн разрубил мечом?

— В точку! Открывай…

А братец сильно при параде! Стоит, уперевшись плечом в дверной косяк, как случайно завернувший за угол жених.

— Костюм? — удивленно поднимаю бровь.

— Я приглашен на день рождения, — толкает меня в грудь. — Позволишь войти?

— Нет, — зеркалю наглый жест и сразу же протягиваю руку, сжимая-разжимая пальцы. — Ну? Где?

— Я хочу с ней поздороваться.

— Она не одета.

— Ой, да ладно. Что я там не видел? — он делает один широкий шаг и, черт возьми, просачивается в помещение. — Смирнова, мелкая вражина! — орет Халва. — Выйди сюда, невес… — мгновенно осекается, заметив мой красноречивый жест.

Приставив палец к носу, отрицательно мотаю головой, прикрывая на каждом повороте соответствующий стороне вращения глаз.

— Велиховчик номер два? — Туз пищит и вылетает из засады скоростной стрелой.

— О! Боже-Боже! — младший ладонью прикрывает себе глаза. — Ослепила! Петруччио, как ты мог скрывать такое?

— Проваливай, — шиплю ему в висок. — Отдай мне то, что принес, и вали-ка на хрен праздновать.

— Она тебе рассказывала, как зажигала со мной? — кивнув на резко замершую Нию, подмигивает мне. — Крутое тело, Петя! Фигура — песочные часы, правда…

Ее острые слова про «голубые глаза» глубоко засели в мою подкорку и проели дырочку, притронувшись острыми резцами к пункту с красной надписью «Осторожно, чертов мозг»… У Саши Велихова определенно голубые бельма.

Вдобавок у новой жертвы «высокий, статный рост»… «Дружок» немного ниже, но разница меж нами как будто бы неощутима.

А на закуску — «хорошо подвешенный язык и он уже давно не мальчик, а вполне себе крутой мужик»…

— Тебе пора! — в десятый раз предупреждением угрожаю.

— Ты хоть бы благодарность выписал. Желательно в денежном эквиваленте. Я выручил тебя и уберег ее. Там, знаешь, какие вились чуваки. А эта девочка слишком видная, к тому же в выражениях не стеснена и остротами не обезображена. Короче, ей светила пожизненная каторга в каком-нибудь гареме восточного падишаха.

— Что ты мелешь? — посматриваю на Антонию, а после возвращаюсь взглядом на него.

— Говорю, что Тузика от нехороших дяденек уберег. Ты не теряй ее! У вас, — обходит меня и проплывает мимо Тони, степенно двигается в кухню, на которой усаживается на высокий барный стул, — водичка есть?

— Вода? — Тоня оказывается возле братца первой.

— Ну да, — руками водит по начищенному до блеска обеденному столу.

— Саша! — рявкаю, не сходя со своего места. — Тебе пора!

— Стакан воды, брат. Один стакан! — затем младший обращается к Антонии. — Такой, бля, гребаный сушняк.

— Закрой рот, — приказываю сбавить мат.

— Ты нежный маменькин цветок? — корчит рожи, протягивая руку за стаканом, в котором плещется вода, предложенная ему Смирновой.

— Не думаю. Вернее, не сказала бы, — она садится рядом с ним.

Рядом… С братом… С родным и младшим братом… А что я там про ревность совсем недавно говорил?

Возьму, пожалуй-ка, свои слова обратно. Слишком сильно закипает кровь и напрочь отключает мозг. Контакты плавятся, центральный процессор чересчур температурит, а органическая оболочка, то бишь моя самость — то бишь я, теряется, растворяясь в кислотной луже, которой подтекает сердечный аккумулятор, когда неровный ритм играет.

— Саш? — толкаю его в плечо. — Тебе пора.

— По-моему, ты очень плохо выглядишь, — ленивым задом сползает со стула, отставив в сторону пустой стакан.

— Спасибо, что выручил, — шепчу ему в затылок, когда иду за ним.

— Прошу прощения, — кивает на невидящую этого Антонию, — что с размером так вышло. Твоя ниточка не вовремя распустилась.

— Возврат оформил без проблем?

— Абсолютно. Помимо извинений тебе начислили до херища бонусов и, между прочим, пригласили за еще одним. Кстати, там крутые обручальные.

— Скинь ссылку.

— Если не забуду, — он открывает дверь и шагает за порог.

— Не напивайся на празднике по случаю очередного благополучия, — даю сердечное напутствие.

— Сделай уже это, Петр! Отец заждался в гости. Третий раз откладываешь, а там, как по загаданному, собирается уже не слишком молодежная компания. Мамы стонут, а отцы х. йней страдают. Не уверен, что Гриша наш милый дом в бильярд не заложил. Сергей — азартный пень, да с профессиональными понятиями в вопросах геометрии. Короче, отец отлистывает… Ты же понимаешь, что?

— Что?

— Короче, когда признаешься — надеюсь, за часок с этим справишься, — у наших тебя с новоиспеченной Велиховой ждет накрытый стол и умиляющиеся рожи предков.

Охренеть… Да чтоб ты сдох!

А это точно Божий замысел! Моя Антония ошиблась, полагая, что я самоуверенный кобель, которому любовные признания и «деловые предложения» напоминают ордена, которые ему на грудь цепляют, когда на выставках гоняют, проверяя экстерьер.

Я в тот же день, день ее признания, заказал соответствующий случаю подарок… Три дня назад… Да только вот, увы, с размером вышла крупная промашка. Халва мотался в салон три раза: то подгонял, то возвращал, то растягивал, то суживал, то форму и размер менял. И вот наконец, в моих руках сейчас находится то, что я намерен ей в качестве долгожданного ответа предложить.

«Ты выйдешь за меня, Смирнова? Согласна стать моей женой? Возьмешь меня в свои мужья?» — теперь как, твою мать, с тем, что сильно затянул, начать?