Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 34 Он

— Я хорошо помню день, когда он появился на свет, — наклонившись над бильярдным столом, говорит Серж. — Помню, помню… Помню, как твой, Царствие ему Небесное, тесть лыка не вязал, как стекал по лавочке, стоящей под навесом у меня во дворе, как ругался и смеялся. И всё, — наконец-то определяется с ударом, после чего плавно распрямляется и упирается подбородком на суженную вершину своего кия, — что очень странно, вместе и одновременно. Знаешь, — подкатив глаза, с умным видом продолжает извлекать на свет Божий мудреные слова, — словно у Юрка Шевцова произошло спонтанное личностное размножение. Одну секунду от радости он ржет конем и бекает бараном, а на вторую рычит и лезет в драку. Мой батя говорил, что агрессивный полкан тогда специально напрашивался на скандал: то ли руки у него чесались, то ли морда просила кирпича.

— Ты все? — киваю на сукно.

— Да.

— Странно, что ты такое помнишь, тем более в подробностях, — точно так же, как и Смирнов до этого, наклоняюсь над игровым полем и пристраиваюсь к шару, который намерен загнать в подходящую для этого лузу. — Я вот…

— А тебя там и не было, Гришок, — хмыкает Сергей. — Ты тогда обхаживал свою Наташу, кружил орлом над ней, все никак не мог пристроить жопу в свитое гнездо. Мне вот очень интересно…

— Помолчи, а! — стиснув зубы, приказание рычу.

— Настроение не то. Поэтому с твоего разрешения, Велихов, я все-таки продолжу. Итак, — по ощущениям Смирнов занимает место за моей спиной, но на безопасном для размашистого движения расстоянии, — как же так вышло, Гришаня, что ты женился на любимой доченьке Шевцова, которая по детству совсем тебя не занимала? Я, конечно, понимаю, что у Юрки все дети с огромным прибабахом — взять хотя бы его пасынка Морозова, — но, чтобы так, подхватить сей прибабах на расстоянии, вероятно, при обмене телесными жидкостями, это, видимо, какой-то сверхприродный эксперимент.

— К чему ты ведешь?

— К тому, что твой парень с некоторыми странностями. Я фиксирую у него определенные заскоки. Вроде милые, но вызывающие интересные вопросы. Это, вероятно, потому что он поздний ребенок, да? Кислородное голодание во чреве матери, отец — жесткий человек, тиран и кровососущий деспот, а также охренительная вседозволенность по детству. Избалованность? Хм! Да чему я удивляюсь, в самом деле? Еще бы! Он ведь первенец сорокалетнего закоренелого холостяка и дамы с мозговыми привилегиями и теми прибабахами, о которых я — смотри выше — говорил. Петенька владеет музыкальным инструментом или он взял только твой талант? Талант выворачивать все и всегда в свою исключительную сторону и пользу?

— Чего? — мой кий скользит по костяному шару, чиркает воздух, царапает сукно, а я к еб. ням сливаю свой решающий удар.

— Чудной он, говорю! — Сергей кивает в сторону суетящейся компании. Там ходят друг за другом моя жена, Евгения — его вторая половина, мелкая Антония и мой Петр, который периодически хватает свою девочку за пояс джинсового комбинезона. — Смотри! Он, как мамонтенок из того мультфильма. Ищет маму, да? А найдя, боится потерять. Поэтому цепляет исполина за мелкий хвост. Помнишь? Там еще такая жалостливая песня была, что-то про единственную маму на свете, к которой он на льдине плывет. Господи, слон на льдине, движущейся со скоростью сто двадцать километров в час. Ведь иначе никак! Если меньше, то он состарится, пока пересечет Атлантический океан, если, конечно, этой дорогой пошел, — глубоко вздыхает, а затем, как будто бы собравшись с духом, продолжает. — Кружит-кружит-кружит… Мне, как отцу Нии, такое внимание чрезвычайно приятно. Я наслаждаюсь видом и в кулачок смеюсь. Разве так с юной женщиной нужно обращаться?

— Ты выпил, что ли? — суживаю взгляд, предполагая наихудший для всех нас вариант.

— Ни капли! Уже давно. Где-то с тридцати лет.

— Был, видимо, инцидент? По ощущениям и твоим словам — не единожды, а многократно. Шили, брат?

— Об этом, что ли, будем говорить? Там, — опять кивок в ту сторону, — гораздо интереснее кино. Влюблен, влюблен, влюблен… — шепчет и как будто удрученно мотает головой. — Пиздец какой-то, Велихов! Я ставил на кого угодно, но только не на Петьку. Они друг друга ненавидели. Вспомни, пожалуйста, какие истерики закатывались, если вдруг компании пересекались на одной территории. Потом эти чертовы пари, игрушки на слабо. Я думал, сдохну раньше срока. Ненавижу эти вызовы на смелость, изощренность и самообман. А сейчас что? Он дергает ее за попу, ступает, как засранец, в точности копируя мелкий женский шаг. Твой сын заглядывает в рот моей младшей дочери. Я, конечно, сильно польщен, однако удивлен не меньше. Ты знал?

— Нет.

— Они обыграли нас, Гришаня. Молодняк щелкнул по носу двух старых пердунов и был таков.

— Не ты ли ставил деньги на определенный срок?

— Срок? — поворачивает ко мне свое лицо. — Не помню. Ты о чем?

— Семь дней пройдет, и твоя курочка приголубит моего пацана, — кривляюсь, копируя его.

— А-а-а! — запрокинув голову, хохочет. — Я пошутил тогда, браток. Как такое можно просчитать?

— Ну, ты ведь кандидат наук. Возможно, что научная стихия шагнула далеко вперед и просчитать семейное положение становится определенным делом чести. Откуда мне такое знать?

— И что? — Смирнов становится серьезным. — Что-то имеешь против моего фундаментального образования, юристишка задрипанный?

— Задрипанный-не задрипанный, но финансово стабильный и не побираюсь.

— А я, значит, побираюсь? — разводит руки по сторонам.

— Я этого не говорил. Но!

— Но? — заметно напрягается.

— Деньги ты с меня берешь.

— Потому что ты, задрот, играть не умеешь, разве что только интеллигентно отставляешь зад, когда прикладываешься животом к столу. Бильярд — не твоя игра, Велихов?

— Увы! — с наигранным сожалением пожимаю плечами.

— Все бегаешь?

— Не марафон, конечно. Но…

— Пять кэмэ?

— Немного больше, — со снисхождением в голосе поправляю.

— От инфаркта или старости?

— Все вместе. Стимул есть!

На внуков своими собственными глазами с разумным пониманием во взгляде хочу смотреть. А вообще, Смирнов, пожалуй, прав. Я на старости лет, вернее, за последние месяцы, стал чересчур мнительным хрычом и с избытком эмоциональным папой. За все переживаю, за все, что вижу-ощущаю, почти до крови бьюсь.

Рад ли я тому, что мы собрались здесь отпраздновать? Конечно, однозначно, без вопросов. Немного, правда, огорчен тем, что очень долго ждали этого события и прибытия ребят к нам, к Велиховым, в дом. После Сашкиного звонка о том, что он, как курьер, посыльный, доверенное лицо старшего брата, его же лучший друг и правая способная на подвиг дополнительная к основной рука, со стопроцентной точностью выполнил порученное ему задание, прошло еще два дня. Два дня томительного и гнетущего всех нас ожидания:

«Да? Нет? Подумаю? Согласна? Или… Нам надо бы расстаться? Все, прощай!».

Два дня разрывающей ушные перепонки тишины. Тишины по всем каналам: ни звонка, ни сообщения, ни семейных конференций. Петр не высовывался в текучку в социальных сетях, не отмечал успехи матери значками и донатами, не задавал вопросов. Сын залегшим на дно морское окунем молчал. Мы с Черепашкой не спали, зато мечтали, уставившись в высокий потолок нашей комнаты: Наталья, по ее словам, и поведению, монументально строила планы на будущее, а я молча заклинал эту девочку, которая сейчас кружит в костровой, помогая старшим дамам накрывать на стол, ответить сыну согласием и успокоить мятущуюся натуру парня, который судя по действиям и поведению, решил начать все с чистого листа.

Как пережили двое суток, история, конечно же, умалчивает, зато по прошествии сорока восьми часов у нас намечается торжественное событие, на котором планируется участие двух заинтересованных в успехе будущего предприятия сторон: Велиховых и Смирновых.

Кто бы мне сказал тогда, тридцать с лишним лет назад, что я стану… Кем я стану для Антонии? Свекром или вторым отцом? То, что Ната застолбила место дополнительной матери, это понятно даже без пространных рассуждений. Глядя на то, что она вытворяет, когда как будто бы случайно сталкивается с Нией на пути из кухни к гостевому месту и обратно, можно смело утверждать, что свекровь и неотъемлемые атрибуты поведения, например, такой дамы, — не про мою Наташу. Она, по-видимому, вообще не знает, какие советы надо бы давать молодой неопытной хозяйке. А я?

— Гриш? — Серый дергает мое плечо. — Заснул, что ли?

— М? — отзываюсь, смаргиваю странную слезу и поворачиваюсь к нему. — Что?

— Ты точно не возражаешь? — как будто присев, интересуется. — Все нормально, без обид?

— Нет, конечно. Не возражаю. Кроме того…

Я сам все организовал.

— Когда с мальчиком поговоришь? — спрашивает у меня.

— С мальчиком? — выпучиваюсь на Смирнова. — Ты издеваешься?

— Чего ты такой, блядь, колючий? Чего ты строишь из себя какого-то урода, гнобящего детей? Мальчик! А что, твою мать, не так? Ему тридцатник, он в два с лишним раза моложе меня. Пацан, конечно. А про тебя не берусь судить, молодящийся отец-кистень! Я почему спрашиваю…

— Я понял, понял, понял, Серж. Дай мне несколько минут.

— Считаю, что это должен сделать ты.

— Согласен.

— Объясни ему, что это не подачка, что это правильно и, к тому же, обрисуй ему мое желание.

— Документы готовы, Серж. Петр Велихов возьмет тебя под крыло.

— Спасибо, — с искренностью меня благодарит.

— Он толковый, — запинаюсь, но потом вдруг нахожусь, — профессионал. Не потому, что мой сын, а потому что…

— Мой зять! — Серый гордо вскидывает подбородок.

— У него свежий взгляд на вещи, Серега. Он круто разбирается в рисках и эффективности. Возможно, юриспруденция…

— Не его желание, а твое? — подсказывает мне.

— Не в этом дело. Он способен на многое, Смирнов. Но Петр не совсем командный игрок.

— Чудненькое признание, Гришаня. У них семья! — он тычет пальцем в неопределенную сторону и, как обычно, попадает точно в цель. — Он должен играть за двоих. Его команда — моя дочь и естественное пополнение. Кстати, есть предложение…

Не слушаю, но продолжаю:

— Он нестандартно мыслит, комбинирует, рискует. Понимаешь?

— Да, — на автомате отвечает.

— Корпоративная политика не чествует индивидуалистов. Поэтому он не прижился у нас. У Петьки с трудом выходит работать из-под палки, по графику и по написанному.

— А как же планирование? Он ведь женится на моей малышке. Меня раздражают спонтанные решения, Велихов. В семье должен быть фундамент и порядок, а если Петр станет играть солирующую партию, задвигая свою жену…

— Ты не понял! — прикрыв глаза, перебиваю. — Послушай!

— Да я, бля, весь внимание. Такие откровения, да еще от тебя…Теперь я думаю, что не готов отдать мою малышку за твоего сынка, у которого личное…

— Это плохо, да?

— Ты меня не слышишь, Велихов? — похоже, Смирнов заводится. Уж больно глухо звучат его вопросы, а сам Сергей, набычившись, рассматривает нехорошим, но пытливым взглядом меня. — Она прежде всего, а потом его амбиции.

— Так и будет! Успокойся, слишком взведенный отец. Я это к тому, что для своих он разобьется, но сделает все в лучшем виде.

— Тогда другой вопрос, если ты позволишь? — надменно искривляет губы. — Как войти в круг «своих»?

— Ния уже там, Сергей! Этого вполне достаточно.

— Немного отпустило, — Смирнов массирует левую сторону своей груди.

— Сердечко барахлит? — подмигиваю, рассматривая нервную картину.

— За девчонок!

— Понимаю.

— Ох, я, бл, сомневаюсь. На твоей шее не было такой петли.

— Девчонки — зло?

— К тому же беспокойное. Они, как кровоточащая, никак не заживающая рана. Только корочка возьмется, как — на тебе, бац-бац, откуда-то белесый гной потек. Не забывай, Гришаня, у меня еще две племянницы.

— Ну да, ну да, вы со Смирнягой где-то сильно нагрешили.

— Типун тебе на язык! Малышки — это не расплата за грехи. Если выбирать между пацанами и девчонками, то…

— Я внучку хочу! — за каким-то хреном выдаю мечту, заливаясь соловьем.

— Иди ты! — ставит руки на пояс, шумно выдыхая.

— Не знаю, как это с миниатюрными девчонками возиться. Понимаешь?

— Могу дать мастер-класс! — сразу же включает делового человека. — Учитывая будущую родственность, все будет в лучшем виде и бесплатно.

— Согласен! — усмехаясь, протягиваю ладонь для подписания договора.

— По рукам, Гришок! — Смирнов хлопает по ней. — Что там дальше про индивидуальность мальчика? Мне нужно знать обо всем заранее.

— Боишься…

— Да! — резко отрезает. — Боюсь! Видел многое, Велихов. Видел, как они страдают, когда такие, как мы, самоуверенные индивидуалисты с никотиновыми и алкогольными задвижками, например, или подающие охренеть какие блядские надежды на втором фронте, или способные на еще какие подвиги, устраиваем стресс-тест. Нет желания через такое многократно проходить. Поэтому, — тычет мне в лицо, — желаю собрать тревожный чемоданчик и при надвигающейся опасности выдвинуться на удобные позиции.

— Как на войне!

— Да, именно. Один, твою мать, уже отвоевался. Прошелся по Юлькиным фронтам сапогами, а затем вернулся, видимо, на вторую «Родину».

— Что это значит?

— Это значит, что через два месяца она выйдет замуж за достойного и надежного человека, устроится и забудет суку, разбившую ей сердце! Такой же, мать твою, индивидуалист. Такой же умный и не командный гандон.

— Где он?

— А я откуда знаю, — пожимает плечами, широко расставив руки.

— Это единичный случай, Серж, — останавливаю его полет.

— Увы, не единичный. Поговорим в открытую?

— А до этого что было?

— Ты как-то чересчур расслабился, Велихов, — прищурив один глаз, подходит почти впритык.

— Я рад за них, — киваю через его плечо. — О том, что может быть, что случится, если вдруг или еще чего, говорить будем после. Зачем заранее материализовать события, которых может и не быть? Но чтобы успокоить твою голову, скажу лишь, что мой старший сын — надежный, верный, настойчивый, уверенный, грамотный и работоспособный мужчина. Он не предатель и никогда таким не был, а значит, Петя будет Тоне верен. К тому же с малых лет привык к семье и таким же спокойным отношениям. Адекватный и хорошо воспитанный, с чувством юмора и крепкой хваткой. И еще… Петр в курсе того, что такое быть мужем и отцом. Если вкратце, Серж! Ну как? Я был достаточно открыт и «непокобелимо» убедителен?

— Успокоил — отлегло. Что хочу сказать? Отменная реклама, Гриш. Беру предложенный товар по номинальной стоимости и без скидки! — Смирнов заваливается на меня и обнимает. — Пиздец, мы породнились, а! Я не могу такое уложить сюда, — стучит в свою башку. — Каждый раз себя щипаю, когда слышу фамилию «Велихов».

— Сам в шоке, — шепчу ему в висок. — Нас, кажется, зовут, — вижу размахивающую руками Черепашку. — Держи себя в тисках, Смирнов, — отстраняюсь. — А по поводу Свята…

— Не будем.

— Есть ведь списки военнопленных. Он старший офицер, лакомая добыча и, как правило, первый на обмен. Дай заявку в оборону, подними их, поставь уснувших на уши. У тебя ведь есть связи, — точно знаю, что со времен их отца остались. — Почему ты ищешь его среди погибших, но не рассматриваешь вариант с живыми, но плененными?

— Это еще хуже, Велихов. Это еще хуже…

Возможно, он прав! Прав, прав, прав! Определенно…

Три на три: я и Наталья, Сергей и Женя, Петр и Антония. Тянет, если честно, на абсолютно не скупую, но мужскую, очень горькую слезу. Так, как сын смотрит на свою избранницу, некоторые, естественно отсутствующие за этим столом, не смотрят на женщин, с которыми прошли не одну «войну». Я подмечаю, как, опустив глаза, он перебирает ее пальцы, прокручивает помолвочное кольцо, затем поднимает и прикладывает тыльную сторону женской ладони к своим растянутым улыбкой губам. Если это не то блядское, изматывающее, сильное и настоящее чувство, тогда я, видимо, так и не понял жизнь и, вероятно, не повзрослел, зато незаметно и чересчур стремительно состарился.

Ния демонстрирует услужливость и в то же время скромность и ненавязчивость. Изменилась… Изменилась здесь, вынужденно, по обстоятельствам? Или всегда была такой? Просто окружение, как это часто бывает, не обращало соответствующего внимания на нее.

У нее красивая, располагающая к себе улыбка, индивидуальный, ни с кем несравнимый, разрез как будто радужных глаз, и мягкие на первый взгляд, но не по ощущениям, припухшие, видимо, от сыновьей настойчивости розовые губы. Она поглядывает на всех из-под опущенных ресниц, расслабляется — это все заметно, — когда Петр ей что-то на ухо вещает. Я вижу, как он целует ее щеку, пытается спуститься ниже, чтобы поймать в плен губы. Не попадает — как по давно написанному — и вынужденно прикусывает подбородок, затем проводит языком по скуле. Он ее облизывает, заигрывает… Соблазняет?

Мне кажется, я заливаюсь краской, смущаюсь и одновременно с этим испытываю небольшое возбуждение. Наталья, уложив мне на плечо свою голову, рукой проглаживает грудь, затем обхватывает талию и теснее прижимает к себе.

— Не завидуй, Гришенька, — еле слышным шепотом стрекочет. — Они молоденькие, им сейчас все можно. Скажи, красивые?

— Очень, — откашлявшись, хриплю. — Нат?

— М? — приподнимается и, повернув назад лицо, прислоняется к моей щеке своей щекой. Сейчас мы смотрим с ней в противоположные стороны, прикрывая друг другу спины.

— Я не могу поверить, — внезапно признаюсь.

— Поверить? Во что?

— Это же дочь Сереги, младшего Смирнова…

— Тосик, что ли? Крохотная шоколадница? — жена хихикает и потирается своим виском о мое ухо, голову и щеку.

— Это девочка, с который мы сто лет знакомы. Я, блин, не за договорные браки, но могли ведь тридцать лет назад застолбить эту малышку. Была бы гарантия на семью. Подошел срок, и мы пожаловали на сватовство. Ты знаешь, а это мысль, причем здравая и современная! Уж кто бы что ни говорил. В мире, где мальчиков на всех желающих девочек определенно не хватает, такое положение спасало бы ситуацию. И потом…

— Что за слова, Велихов? Такое впечатление, что ты жестокий плантатор, присмотревший себе в услужение юную девчушку из простых. Тебе некому обрабатывать сахарный тростник?

— А? Что? — пытаюсь повернуть голову, чтобы встретиться с женой лицом.

— Помнишь, какой крошкой она была? Меленькая, болезненная — Женя плакалась о слабой конституции Нии, — но с опасным взглядом. У меня сейчас стоит перед глазами картина, когда ребята впервые принесли ее. Крошка-крошка, а глазками стреляла уже с фланелевых пеленок.

— Это что-то генетическое, да? — вероятно, перепуганно звучу, потому как Наталья сильно вздрагивает и отрывается от меня.

— Ничего генетического. Не придумывай, пожалуйста. Индивидуальность и точка! Ее особенность. Ее шарм. Это то, на что твой сын идет, как сомнамбула на дудку ночного предводителя.

— А?

— Это не заболевание, Велихов. Прекращай! А вообще, — жена сильно суживает глазки, — боишься, да? Пугает маленькая девочка?

— Необычно и только. Чего вы все так беленитесь? — вынужденно отступаю и немного откланяюсь, чтобы не схватить какое-нибудь миленькое рукоположение.

— Чудесно, да?

— Да, — похоже, нужно только соглашаться.

— А детки у них пойдут. Ой! — Черепашка взвизгивает и будоражит компанию, сидящую за столом.

— Что? — первой отзывается Женя. — Ната, что там?

— Ничего-ничего, — жена обращается к Смирновой и для пущей убедительности раскачивается и ставит руки запретительным крестом. — Иногда находит.

— Тетя Наташа или Наталья, — заикается Антония, — Юрьевна? Как мне следует обращаться к Вам? — я вижу, как она заглядывается на Петьку, испрашивая его почти благословения-разрешения.

— Никаких отчеств, — оглушающе вопит моя.

— Есть! — резко и довольно громко хлопает ладонью по столу Сергей. — Работает! Батя, как ты был прав, — подкатывает глаза, обращая взор к сегодня ярким и безоблачным небесам. — Я его теперь частенько вспоминаю. «Никаких отчеств» — какое точное и своевременное дополнение. Велихов?

— Да, — мы с Петькой в два голоса одновременно отзываемся.

— Не ты, — снисходительно мне сообщает.

— Отлегло, — хмыкаю и улыбаюсь, губами трогаю Наташкину маячащую перед моим носом макушку. — Цыц, Черепаха! Не суетись!

— Ты ведь помнишь, — Смирнов разговаривает с будущим зятем, — наш уговор по обращениям?

— Да, конечно, — сын чересчур смелеет и, обхватив рукой плечи Нии, подтягивает ее к себе, укладывая на бок. — Иди сюда, щенок, — приподнимает ее и пересаживает к себе на колени. — Там холодно.

Ох, ты ж! Да чтоб тебя! Забота, внимание, ухаживание, переживание, обслуживание? Все сразу, по клеточкам и в дамки?

Антония устраивается на живом сидении из бедер сына и обращается к нам сияющим от удовольствия лицом.

— Что насчет торжества решили? — наступаю первым.

— Все, как положено, — Петя отвечает, пока она укладывается на его плечо. — Туз, я прав?

— Да, — почти не раздвигая губ, для всех присутствующих произносит.

— Велихов! — теперь, по-видимому, обращение ко мне. Смирнов поворачивает башку и сводит вместе брови, формируя лицевыми мышцами то ли чем-то озабоченную гримасу, то ли недовольную и немного удивленную рожу.

— Да-да, — отрываюсь от Натальи и устраиваю жену, подробно повторяя действия сынка. — Там холодно, иди сюда.

— Что за? — Серж бегает глазами — на молодежь, на нас с Натальей, а затем к себе обратно — и грохочет. — Эухения, иди-ка сюда!

Женя, видимо, опешив, не обсуждает только изданный приказ, зато мгновенно выполняет, повторяя в точности за дочерью и моей женой.

— Где? Когда? Куда? Сколько? Кто? — Смирнова дает разгон. — Циклоп, наверное, с тебя начнем.

— С меня? — на голос откликается, однако все еще внимательно рассматривает Петра.

— Знаю, что у тебя там целый план.

— План? — изумляется, но на отца по-прежнему не смотрит.

— Давай уже начинай, если не хочешь, чтобы я переключился на Буратино.

Ох, твою мать! Петька подпрыгивает вместе с Нией, Наталья вскрикивает, а Женька закрывает ладонями лицо, и обе на два голоса вопят:

— Господи! Сережа, перестань.

— Прошу прощения, — Смирнов размахивает рукой, словно совершает глубочайшей признательности поклон, но тут же ржет, почти захлебываясь и смехом со свистом вкупе заливаясь. — Ей-богу, Велихов, это никогда не закончится. Петр, я прошу прощения, но не могу, не могу перестроиться. Как вспомню тебя по детству, так…

— Папа! — рычит Антония.

А вот это что-то новенькое! Они, похоже, друг за друга горой. Прикрывают, охраняют, обороняют, наносят ощутимые удары, а затем зализывают раны, иногда нанесенные по неосторожности самим себе.

— Извини-извини. Петр Григорьевич, Петр Григорьевич Велихов. Сир, дофин, принц, доморощенный царек?

— А-а-а! — похоже, мой черед пришел вопить. — Серж, иди ты к черту.

— Радует, глубокоуважаемые отцы, что вы так синхронно осекаетесь, — серьезным тоном говорит сынок, — когда разносите по свету чушь. Я не обижаюсь, Сергей. Уже не обижаюсь, — он утыкается своим лицом в шею Нии, щекочет носом, прихватывает губами, впивается ей в жилу, словно кровь сосет, а Тосик несильно извивается, зато в блаженстве прячет глазки. — Не обижаюсь… — оторвавшись на мгновение, повторяет еще раз.

— Платье будет? — задает вопрос Наташа, пересекаясь взглядом с Женей.

— Да, — Тоня отвечает.

— Где проведем? — я тут же подключаюсь.

— Без пышных церемоний. Мы распишемся и приедем к гостям уже в другом статусе, — отвечает Петр.

— То есть? — а я действительно не понимаю, но кое-что уже закрадывается и скребет… Скребет, скребет, скребет!

— Никаких венчальных церемоний. Распишемся там, где будет место.

— Вы, что ли, уже подали заявление? — шепчу и всем видом требую ответа. — Петя? Дата назначена?

Сын помалкивает. Он сосредоточен на своей некрупной ноше, которая пальчиком водит по его гладко выбритым щекам. Они одновременно касаются друг друга лбами и мягко ввинчиваются в кость.

— Петр? — задушенно рычу. — Когда?

— Через две недели, — с издевательским смешком негромко произносит.

Да бля-я-я-я!

— Чтоб вас черти взяли! — Сергей еще раз прикладывает пальцы о столешницу. Видимо, с силой не рассчитывает, потому как очень резво стряхивает ушибленную ладонь. — Две недели! Чика, что мы успеем за жалких четырнадцать дней…

Не хотелось бы напоминать, но эти двое еще раз могут развестись. Уж больно зло сейчас таращат зенки друг на друга.

— Мы не хотим затягивать, папочка, — попискивает Ния.

— Да я уже это понял. Не терпится, да?

— Да, — горделиво задирает подбородок и шустрит пальцами у сына в волосах.

— Ты знала? — Серж переходит на жену.

— Откуда? — мычит Смирнова.

— Ты знал! — он переводит на меня глаза.

— Не слышу в голосе вопросительной интонации. В чем дело, Серж? Это обвинение? — ухмыляясь, через зубы говорю. — Между прочим, срок не плох. Во-первых, с погодой будет все нормально, во-вторых, месяцем раньше, месяцем позже…

— Финал один и он не за горами, — мечтательно подкатывает глаза Наталья.

— Не вздумай! — дергаю ее за бок.

— А? Что? — внезапно отмирает, выпучивая на меня сильно посеревший взгляд.

— Никаких параллелей с той х. йней, которую ты строчишь, пока считаешь, что я храплю, — шиплю, не размыкая губ.

— Смени-ка тон, любимый, — Наташа запускает руки в мои волосы, приподнимает их, царапая ногтями кожу. — Там нет совпадений. Просто финал истории моих вымышленных ребят совпадет с реальным торжеством. Это все, что я хотела бы заметить.

Хотя бы это отлегло!

— А по гостям что? — смотрю на Сержа, но адресую свой вопрос Петру и Нии.

— Что? — горланят в тон одновременно.

— Кого позовем?

— Никого. Только родственники.

Ну да! Последним ведь не счесть числа, а имя им… Наверное, Легион? Не всем же повезло стать в определенный период своей жизни круглым сиротой.

— Зашибись! — ворчит Смирнов, транслируя любимое словечко своего братца, и очень низко опускает голову.

Ребята как-то странно подбираются, жмутся ближе, почти сливаясь друг с другом. Надо бы поддержать, а то раскиснут!

— Нормально, — громко выдыхаю. — Когда первый ажиотаж немного спал, могу сказать, что этот срок не плох. Добавлю, вероятно, «в-третьих», если никто из присутствующих здесь не возражает.

— Очень интересно. Где мои сигареты? — ворчит Смирнов, оглядываясь по сторонам. — Чика, будь добра, засунь ручку мне в карман…

— Петь, мы с Сергеем решили, что для его ирландского питейного заведения лучше кандидатуры, чем твоя, не сыскать. Я уступаю свою часть в твою пользу. Короче, отдаю ее. Не совсем корректно сформулировал, но…

— То есть? — сын нехорошо выпучивается на меня.

— Документы оформлены, осталась невостребованной только твоя подпись, — не глядя, протягиваю пачку с сигаретами и спрятанной внутри зажигалкой Сереге. — Раньше отгуляем событие — раньше насладитесь медовым месяцем — раньше вернетесь — раньше приступите к делам. С «Шоколадницей» порядок! Тосик, нужно только запускаться. Кампании будут залиты аккурат в тот срок, который ты обозначишь. Вероятно, после планируемого свадебного путешествия? Оно ведь будет, Велихов? — подмигиваю Петру.

— Ты…

— Чуть-чуть поправил, но никуда конкретно, с потрохами и ногами, не влезал.

— Отец?

— Коллегия дала добро на твое индивидуальное присутствие в нашем мире. Отдохнете и…

— Ты их заставил? — прищуривается, вытягивая вместе с этим шею.

— Ускорил, но не педалировал. Да это и не понадобилось…

Все сделал Мишенька Ланкевич! Он давил и наступал. Не то чтобы у Мишки был какой-то шкурный интерес, просто он считает, что Егору лучше плыть параллельно, не пересекаясь с Петей Велиховым. Где этих двоих сведет вместе профессиональная херня — только Боженька ведает, но то, что Петр достоин лучшего, Мишка сразу заявил и тут же куда следует нажал. Позвонил, попросил, представил, предупредил и надоумил, поэтому заявление моего сына было рассмотрено в эксклюзивном порядке, в кратчайший срок, и по всем пунктам.

— У тебя хороший послужной список и клиентская база. На подработку, такой себе фриланс, соучредительство у папы Сержа и у Нии. Меня не будет там, разве что мое присутствие будет незримым.

— Спасибо, — шипит сын и отводит взгляд.

— Спасибо, дядя Гриша, — Тосик поскуливает, пытаясь растянуть улыбку. — Петя, — вижу, как толкает сына в бок, — это же хорошо! Разве не об этом ты мечтал?

— Да, — он снова смотрит на меня и губами транслитерирует знакомые слова. — «Спасибо, па»!

Моргаю и несколько раз вперед-назад качаю головой:

«Не за что и всегда пожалуйста, сынок»…

Давно мы не бродили с ним вдвоем, дуэтом, по нашей набережной. Сейчас как раз, как выяснилось, повод подходящий. Сын, правда, лично потянул меня. Не смог, конечно, отказать ему, тем более что продолжительное время я только лишь об этом грезил.

— Город не спит, — кивком показывает на сильно освещенный противоположный берег.

— Да, — пялюсь на его прямой, очень ровный профиль.

— Спасибо, — опускает голову, прижимая подбородок к груди. — За все! За то, что ты сделал для меня, — хрипит, теряя голос, а после поправляется. — Для нас!

— Как это было?

«Расскажи!» — безмолвно заклинаю.

— Что? — с опаской скашивает взгляд.

— Она сразу согласилась? Или…

— Пап? — ворчит и поднимается лицом. — Не хочу…

— Девочка… — давлюсь, тяжело глотаю, проталкивая охренительный комок, который раздирает горло и не позволяет сделать вдох. — Помню ее совсем крошкой. Серж проставился тогда, что называется, от души. Как мы потом тащились по домам на своих почти не стоящих на земле ногах? Как? — пожимаю плечами.

— С такси, видимо, были проблемы двадцать девять лет назад? — язвит засранец.

— Представь себе, — грозно хмыкаю.

— Или вас никто не хотел брать?

Скорее этот вариант! Пьяная, орущая басами, веселая компания — Смирновы, Морозов и я. Сказать по-честному? Мы ведь были абсолютно неуправляемы. Есть определенное сходство с новым поколением? Есть, конечно! Поэтому и злимся, бесимся, стараемся каждого из них перевоспитать, да только поздно и ни к месту наши нравоучения молодым и сильным людям, у которых свое видение, свои принципы и перспективы в этой жизни.

— Она заплакала, как только я протянул футляр. Не мог успокоить ее, если честно. Очень долго! Боялся обнять, чтобы ненароком не сломать. Она носилась по моей квартире и выставляла руки. Думал, что придется скорую вызывать. Пап, с Тоней случилась истерика. Я передержал ее. Короче, — он усмехается и отворачивает голову, — пришлось весь вечер утешать. А потом полусонная Смирнова сказала, что хочет стать Велиховой, как можно быстрее. Ния заползла на меня и, как хищная лиана, обвила мое тело. Ей-богу, думал, что задушит. Она мелкая, но чертовски сильная. А ты? — обратив ко мне лицо, внезапно задает вопрос.

— Что я? — распахиваю глаза.

— Как это было у тебя?

— Что именно?

— Как ты сделал маме предложение?

— Петь… — кривлюсь и отступаю на несколько шагов назад.

— Ты начал, я лишь поддержал.

— Люська помогла, — мечтательно улыбаюсь, вспоминая, как цеплял блохастой твари на ошейник колечко для Наташи.

— Лючи? — у сына еще сильнее раскрываются глаза. — Каким образом?

— Была моей посланницей.

— То есть?

Я сделал предложение жене в литературном чате в присутствии хрен знает скольких женщин, каждая из которых мечтала о своем личном счастье, а повезло в тот день одной, той, которую я потом назвал своей женой.

— Не спрашивай, — отрицательно мотаю головой.

— Помнится мне, что вы с Лючией не сильно ладили.

Еще бы! Овчарка позволяла и шла на многое по отношению ко мне. Стоит ли сейчас вспоминать уничтоженные ее зубами туфли и портфели, обоссанные документы, на которых она ставила свою визу, обильно заливая их мочой? А воровство продуктов исключительно из моих тарелок, а игры по ночам с моей рукой, нечаянно и неудачно свесившейся с кровати, а ревность, когда я целовал не ее?

— Это было до моей женитьбы на другой.

— На другой? — сын настораживается.

— Она ревновала меня к твоей матери. За это мстила.

— Я помню, — сын обнимает мое плечо и подходит ближе. — Па?

— М? — теперь, по-видимому, мой черед отводить глаза.

— Мне кажется, что я всю жизнь искал только ее. Как такое может быть?

— … — теперь шумно забираю воздух и прикрываю почти слезящиеся глаза.

— Она ведь была все время здесь. Я уезжал, я менял место жительства, я женился на Эле, я третировал Смирнову, я ведь ненавидел ее.

— Ненавидел? — опять сознанием оживаю.

— Почти клял и желал ей…

— Дела! — в недоумении открываю рот.

— Я вернулся и тут же задался очень нехорошей целью…

— Какой? — не дав продолжить, молниеносно перебиваю.

— Хотел уничтожить ее, раздавить, растоптать, обанкротить «Шоколадницу». Я пас ее, следил, пугал, устраивал неоднозначные встречи. Она натерпелась… Я признался ей два дня назад в своих планах. Сказал о том, что изначально было на кону, но…

— Петя-Петя… Ты, как твой дядька, твою мать! Не могу поверить, — запускаю пятерню, тормоша волосы, — в жизни нет прошедшего времени. Оно, блядь, циклично! Ты был с Тоней до…

— Что?

— У тебя были с ней отношения? До всего этого!

«Скажи „да“, скажи мне „да“» — почти торжественно заклинаю парня.

— Нет. Пап?

Сорвалось, и, между прочим, очень жаль!

— Ты влип, сынок, — а что еще могу ему на это все сказать?

— Это твое отеческое слово?

— Слово будет после, а сейчас, — хихикаю, — слабенький смешок. Вы красивая пара! Серж тебя почти боготворит. Он оказался добрым «папой». Скажу честно и без обиняков. Смирнов с завидным постоянством заступался за тебя. Он что-то чувствовал?

— Не знаю, — Петр действительно несмышлёно пожимает плечами. — Он меня поймал! — выкатывает странное признание.

— Поймал? — удивляюсь. — Когда?

— Вытащил из постели Нии.

— Что за херня?

— Так вышло. Я навестил ее, а потом прилег. Ничего не было, но… — он осекается, как только видит мой заинтересованно прищуренный взгляд. — Сергей назвал меня женихом и ощутимо щелкнул по уху. Я думал, что…

Я этого не знал! Поблагодарить Петра за честность? Пожурить за охерительное самомнение и ослиное упрямство, и очевидную бестактность? По-видимому, не стоит, а мои как будто гувернантские слова точно будут ни к чему, да уже и не к месту.

Похоже, Серж и тут оказался прав:

«Петр сильно одержим!» — так он мне сказал, когда, стоя возле моей машины, мы заключили с ним пари на скорейшее разрешение щекотливого дела, которое организовала шаловливая детвора.

— Да-а-а-а, — громко выдыхаю, качая головой.

— Я не сказал ей, — по-видимому, еще в чем-то признается?

— О чем?

— Про… Про… — отводит глаза, поворачивается лицом к реке и, вскинув подбородок, на кое-что пытается обратить мое внимание. — Что это такое? Паром или катер?

— Что не сказал? — укладываю ладонь на его плечо.

— Она сказала, что любит меня, а я… — теперь он смотрит себе под ноги, на молочно-рыжий песок. — Я проглотил язык. Не смог выдавить несчастные слова…

— «И я», наверное? — заканчиваю за него.

— С Элькой не было таких проблем, я трещал ей в ухо все, что было ее душе угодно, а потом, — не поднимает глаз, — бегал от нее по девкам. Но я говорил ей о том, что…

— Считаю, что слова здесь не важны. По крайней мере, Тосику этого не нужно, — стараюсь отрезвить его и закончить организованное самобичевание.

— Пап… — он кривится и надменно хмыкает. — Она ведь женщина, а они, как известно, обожают подобный чес.

— Чес? Чес никто не обожает, Велихов! Это ведь синонимично обману. Ты врал Эльвире, вероятно, заискивал перед ней, а может быть, хотел понравиться, поэтому где-то на подсознательном уровне, принимая в расчет женское мечтание о большом и чистом чувстве, ты, как сам изволил выразиться, ей языком чесал, хотя на самом деле в тот момент вообще не догонял, как это по-настоящему любить. Сейчас болит? Болит вот здесь? — бью кулаком себя в грудину, прощупываю мышцы, раскатываю кожу, раздираю ткань рубашки, осыпая пуговицами песчаный берег. — Если да, то…

— У тебя инфаркт! — искрометничает младший.

— Пропущу свой ход, но останусь при своем! Мне лично подтверждения не нужны. Уверен, что Сержу еще яснее ясного, а нашим мамам, да и Нии… — осекаюсь на одну секунду. — Ты скажешь ей нужные — исключительно по твоему пониманию — слова, когда наступит подходящий момент.

— Когда?

— За этим, что ли, дело? Она настаивает или…

— Разве это вежливо?

— Причем тут вежливое и истинное?

— Считаешь… — он снова направляет на меня глаза.

— Считаю, что две недели быстро промелькнут. Глазом не успеем моргнуть. Надо бы подумать обо всем. А то вы шустро отстрелялись, а разруливать придется старикам.

— Деньги есть, — зачем-то с чушью встревает и сбивает с мысли.

— Не сомневаюсь. Средства будут полезны молодой семье. Поэтому расходы на торжества возьмем на себя. Я не о том хотел сказать… — прищуриваюсь и отвожу глаза, как будто что-то припоминаю или на крайняк выдумываю. — Ах, да! Сказать о том, что у тебя на сердце рана — плево-херовое дело, а вот соответствовать и каждый день доказывать, когда как будто не видны твои поступки и их последействия, штопать по живому дырку, которую сам и расковырял, когда вошел в ее жизнь, — это сильно, это смело, а главное, правдиво. Жизнь с ней и будет тем нужным доказательством, которое тремя словами не передать!

Когда я в первый раз сказал жене, что боготворю ее? В том хрустальном домике в лесу, в котором мы упорно делали вот этого засранца, или в гинекологическом отделении, когда она, придерживая одной рукой стенку, а второй массируя затекшую поясницу, шла неуверенно ко мне, или все-таки тогда, когда привел ее сюда после чертовой погони и, тем самым вызвав какие-то там сокращения матки и чуть ли не потерю… Опять же этого мальца!

— Петр?

— М?

— Ты любишь Антонию? — внезапно задаю вопрос.

— Да. Люблю, отец. Я… — он резко замолкает, сильно давится, проглатывая язык. — М-м-м, черт! — ярко улыбается и мотает головой. — Подловил, да?

— Вот и все! ЧЭ ТЭ ДЭ, как говорит Сергей!

Ей-богу, словно вырвал его молочный первый зуб. Внезапность, скорость и отсутствующее время на сомнительную подготовку… И вуаля!

«Я люблю тебя» — монотонно шепчет Петр, не сводя с противоположного берега глаза.