Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 24 Петр

Брызги ледяной воды бьют прямо в темя, рикошетом задевают затылок и шею, насквозь прошивая кожу на спине; щипают нервы и закручивают в жесткий узел кровеносные сосуды, при этом пробуждают табун мурашек, заставляя их выпучиваться и подставляться под секущий тело и сознание холодный душ; капли кусаются и жалят бицепсы, медленно стекают, словно крупные слезинки, по моей груди и прессу; обмывая член, с почти половины моего роста со звонким шлепком приземляются на поддон гостиничной кабины, в которой я полощусь уже почти тридцать минут, разгоняя озабоченность и забивая на хрен жгучее желание отъе. ать Смирнову, невзирая на свой собственный запрет на половые отношения до выяснения всех спорных вопросов и разрешения специалиста по довольно скользким и очень неприятным моментам, связанным с мужским и женским, соответственно, здоровьем в плане интимного времяпрепровождения.

А Тонечка, по всей видимости, с цепи сорвалась и напрашивается на порку с отягчающими обстоятельствами. Я бы стерву все-таки отстегал по мелкому ореху, который беспрепятственно глажу и сжимаю, когда он однозначно специально — абсолютно без сомнений — утыкается мне в пах, насаживается на «ветку» и зажимает ствол упругими половинками, потирая кожу через ткань трусов, которые я, бл. дь, предусмотрительно не снимаю. Иначе — не сдержусь и растерзаю. Что за пытка, твою мать, такая? Неужели женщины ведут себя так? Так, как эта мелкая зараза. Туз нащупала слабое место у «Петруччио» и целенаправленно бьет именно туда?

Какая жуткая поездка, на которую я необдуманно подписал себя, обозначив чертово пари. Правда, изначально ведь надеялся, что хотя бы на середине путешествия туманная ситуация более-менее станет ясной, разрешимой и однозначной, однако я насмешил людей и прежде всего себя, поспешив со сроками и буквальной, до жути точной, формулировкой. Две недели, черт подери, оказалось недостаточно, чтобы установить: заразен я или чист, как стеклышко, и могу ли полноценно жить. Во всех смыслах этого слова.

Уперевшись ладонями в стеклянные створки, отставляю задницу, выгибаясь в пояснице, и изменяю местоположение для нанесения водных ударов из огромной лейки душа. Озноб пробирает сильно, у испытуемого, то есть меня, зуб на зуб уже не попадает, а я дрожу, закусывая губы, шиплю и тихо, но грязно матерюсь, вспоминая каждое словечко, которым хотел бы наградить провокатора в короткой юбке и на каблуках, не сдающего своих позиций и не выкидывающего позорный белый флаг.

«А когда я поменялся с ней ролями?» — как ни стараюсь, вспомнить, сука, не могу.

Кто еще кого тут добивается и покоряет? Если говорить об этом объективно прямо, то однозначно — Ния. Да я уже покорен. Чего там! Покорен ее откровенными ночными нарядами, например. Я мужик, а мне, согласно мануалу, мало надо. Но, ей-богу, лучше бы она спала в тех прозрачных трусах и без кружевного лифчика, чем выкидывала то, на что я не могу без боли в каждой интимной части своего тела реагировать, всего лишь кинув беглый взгляд на ее мизерные, но идеальные по состоянию прелести. У меня эрекция, как и проблемы с самообладанием, всюду и везде, а не только в области достоинства и мужской силы, которые фиговым листком отныне не прикроешь — там все болит, скулит и ноет; да от таких страданий сдохнуть можно со звериным скулежом, предварительно передернув, конечно, и навсегда заглохнуть. Возможно, тогда мне было бы намного проще. А что? Все ведь налицо, товар открыт и нескрываем. Достаточно пощупать перед покупкой и доставкой, и быстро отказаться с глубоким вдохом:

«Нет, пожалуй, нет. Не то, не то. Я поищу еще!».

Выключаю воду и обматываю бедра банным полотенцем. Рассматриваю заспанную и уставшую рожу в вытянутом по горизонтали зеркале. Ухватив себя за подбородок, сжимаю щеки и поворачиваю голову для того, чтобы удостовериться в кондиции слегка отросшей за ночь щетины.

А Тосик шумно возится в жилой комнате номера. Через предусмотрительно закрытую на замок дверь в ванную я слышу, как она передвигается по периметру, что-то перекладывает, даже сама с собою разговаривает, напевая хрень под нос.

Растирая волосы, снимая лишнюю влагу, выползаю в общий свет:

— Привет!

«Гадость ты такая!» — эпитет тихо добавляю про себя.

— Ай! — визжит незнакомый женский голос, а затем звонко и довольно быстро сыплет оправдания. — Мне сказали, что здесь никого нет, что постояльцы покинули помещение. Там ведь висит табличка с просьбой об уборке. Прошу прощения…

«Это еще кто такая?» — скидываю с головы и морды полотенце и вижу перед собой «обслуживание номеров» в форменной одежде. — «Как она сюда попала? Кто сказал? И какая, к еб. ням, табличка? А где моя крохотная изобретательная стерва?».

— Ваша жена сказала администратору, что номер пуст. Прошу прощения… — извиняющимся тоном выпискивает девчушка, потупив взгляд.

Хорошо, что я предусмотрительно обмотался в нужном месте махровой тогой, а то ведь мог бы выползти в свет, в чем мать меня когда-то родила. Тем более что со Смирновой этот номер не проходит никогда — ее абсолютно не смущает моя нагота, словно мы сто лет в этом отношении знакомы. Похоже, у Тонечки нет комплексов по поводу обнаженного мужского тела. Да и вообще, она ни в чем не видит никаких проблем, кроме, конечно, автоматизированной системы управления собственным персоналом и любимым делом. Здесь Тосик — чугунный болван и неисправимая тупица. Так сказывается недостаток высшего образования и обыкновенного понятия, как что устроено и кем, и чем управляется раскрученный на полную процесс.

— Жена? — выказываю удивление в своем вопросе.

— Да, — в подтверждение головой кивает. — Прошу меня простить. Я сейчас уйду.

Ну, сделай одолжение, милая!

— Же-на! — дергаю башкой и поворачиваюсь к девушке спиной. — Не буду Вас тогда смущать. Оденусь, пожалуй, там. Через полчаса здесь точно будет пусто. Э-э-э, — вполоборота, скосив глаза, спрашиваю у нее, — а где… — хмыкаю и закашливаюсь, — прошу прощения! В горле сильно запершило.

От осознания того, что я, как оказалось, на Антонии уже женат!

— Ничего-ничего.

— А где моя, — заикаюсь, делая многозначительную паузу, — жена? Вы не знаете, — с нескрываемым ехидством добавляю, — случайно?

— В ресторане. Она завтракает.

«Ранняя, сука, пташка!» — направляюсь в ванную, прихватив свои вещи, приготовленные с вечера на сегодняшний очень плодотворный день.

Надо выгулять шавку так, чтобы впредь ей неповадно было так зло и необдуманно шутить надо мной.

Неспешно пропускаю каждую рубашечную пуговицу в петлицу, расправляю воротник, подкатываю рукава до середины локтя и подтягиваю джинсы, запустив большие пальцы в брючные петлицы. Сально скалю морду в зеркало и пятерней прочесываю влажные волосы.

Когда выползаю из служебного помещения, в комнате уже никого. Спугнул я девочку, представ перед ней в костюме глупого Адама с подачи хитромудрой Евы, которой странно след простыл.

Спустившись в то место, в котором уже, похоже, около тридцати минут, как минимум, завтракает моя случайно приобретенная супруга, я застаю Туза, рассиживающейся в компании двух молодых людей. Он и она! Супруги или просто друзья, знакомые или родственники? Возможно, брат и сестра. По первому впечатлению — приблизительно нашего со Смирновой возраста. Улыбаются и развлекают Тоньку, слушающую с открытым ртом то, что чешет мужик, выдавая за несальный, но интеллектуальный юмор.

Забавляется! Сейчас я разобью идиллию и огорошу всех своим присутствием.

— Доброе утро, — останавливаюсь рядом со столом, за которым сидит миленькая троица.

— Доброе утро, дорогой! — запрокинув голову, щебечет Тоня. — Присаживайся, — двигается, освобождая место на диване рядом с собой. — Познакомься, пожалуйста. Это Владимир, а это Маргарита. А это, — Смирнова ерзает на сидении и не спускает с меня глаз, — мой муж, Петр Велихов! Как дела, котик?

Пиздец! Отлично, как и всегда!

Теперь я муж? Законный, разумеется? Фиктивность я уже не потяну. Ребята, а я сейчас поржать хочу. Или удавить заразу, накинув ей на шею острую петлю. Например, рояльную струну или золотую проволоку. Благородный способ, между прочим. Если честно, не решил пока и не определился с выбором оружия, но наказание стопроцентно будет. Я себе не изменю и подберу красотке устрашение. Пусть не расслабляется и будет наготове. Смерть уже в пути, за ней с косой высокая костлявая давным-давно в карете выехала…

— Здравствуйте! Я Володя, — мужчина тянет руку мне, пересекая своей клешней всю поверхность обеденного стола.

— Петр, — еще раз представляюсь и жму ладонь нового знакомого, сажусь за стол, искоса поглядывая на очевидно нервничающую Смирнову.

Новая игра? Теперь мы с ней супружеская пара? Хоть убейте, не помню под каким гипнозом я поставил свою подпись в нужном месте в огромной книге регистрации актов гражданского состояния населения моей страны. Когда я сделал предложение — отшибло полностью и начисто, словно события никогда и не было, а это все кому-то в вещем сне приснилось. Когда я трахал женщину на законных основаниях, в статусе официального супруга и избранника, обладающего неограниченными правами? Когда стервоза клялась мне в верности, любви и уважении? Когда все это было? Когда?

— У нас медовый месяц, — продолжает Ния. — Всего десять дней женаты. Петенька, любимый?

Я смаргиваю и быстро отмираю.

— Да, — все тут же подтверждаю.

— Поздравляем! — улыбается Маргарита и, уложив голову на плечо своему мужчине, гладит его руку. — У нас тоже небольшая годовщина. Год вместе! Как законные супруги, конечно. Да? — обращается к Владимиру.

— Да, — он, точно так же, как и я, кивает в знак согласия, а я на этом жесте обращаюсь лицом к Антонии, на физиономии которой отобразились нежность, любовь, заискивание и слабенькая просьба:

«Подыграй мне, дорогой! Лю-би-мый!»,

если я правильно прочел по еле двигающимся губам ее слезливое послание.

— Ты бросила меня в номере одного, — шепчу ей в ухо. — Вызвала обслуживание. Это для чего?

— Не сейчас, котик, — Тосик кладет руку на мое бедро — благо стол широкий и этот жест скрыт от любопытных глаз и доступен только избранным. Я сильно вздрагиваю и кидаю быстрый взгляд вниз. Антония сжимает мышцу и продвигается к только-только успокоившемуся члену, проглаживая внутреннюю часть моей ноги.

Разве это не насилие? Оно самое! Конкретное, наглое, вызывающее и неприкрытое.

Сжимаю бедра и закидываю одну ногу на другую. Глупый вид и поза унизительна, зато Тоник квакает, попав пальцами в капкан, из которого ей не вылезти, пока я не ослаблю хватку и ее не отпущу.

Соседи по столу о чем-то между собой переговариваются, а Туз выкручивает руку и надувает губки, шипя и скрежеща зубами:

— Пусти! Пусти, козел.

— Ты моя жена. Забыла? — устраиваюсь удобнее и накладываю в тарелку сегодняшний завтрак. Расправив салфетку, прикрываю свой пах и застрявшую между бедер женскую шаловливую ладошку.

— Я располосую тебя, Петруччио, — через зубы произносит Ния. — Вырву с мясом и отдам на съедение местным собакам. Пусть полакомятся твоим хозяйством.

— Кровожадина! Но я хорошо там защищен. Надежно, поэтому спокоен! — подмигиваю, ехидно хмыкнув.

— Броней, трусами верности? — ерничает. — А ключик от замка глотнул?

— Приятного аппетита, — тихо ей говорю, а затем обратившись ко всем присутствующим громче выдаю. — Приятного аппетита, ребята.

— Спасибо, — стрекочут с поразительной синхронностью в ответ.

Я непредумышленно прищуриваюсь, морщусь от невысоких, на самом деле, децибелов, которые издает семейная чета, перед которыми мы тоже со Смирновой соединены, как оказалось, узами Гименея-тамады.

— Ты ведь ездишь верхом? — не обращая внимания на ее жалкие попытки избавиться от меня, задаю вопрос.

— Что? — злобно цедит через зубы.

— На лошадке? «Цок-цок, цок-цок» — стучат копыта. В седле хорошо сидишь?

— Отпусти! — улыбается натянуто, демонстрируя идеально ровный штакетник из белоснежных остреньких зубов.

— В чем ты у нас сегодня? — опустив голову, отмечаю прикид, в который облачилась Ния.

Э, нет! Так точно не пойдет. Короткий сарафан, подстреленная джинсовая курточка и высокие каблучки босоножек, напоминающих сандалии немытых древних римлян, сейчас надетых на блестящие от гладкости точеные ножки злобной и плюющейся ядом крошки.

— Дорогая эпиляция? — быстро обращаюсь к ней лицом и подмигиваю. — Ты везде гладенькая, словно родилась без телесных волосиков. К-р-а-с-о-т-а! Мне так повезло с женой. Скользкая и нежная! Девочка прекрасная…

— М-м-м, — кривится Смирнова.

— Я подожду. Обдумай свой ответ и не волнуйся, тепленькая писечка.

— Р-р-р, — глухо рычит, перебивая. — Не забывайся, идиот.

— Еще раз скажешь «котик» или «зайчик», или…

— Или? — Тоник наклоняется и обращается ко мне своим лицом.

— Или «медвежонок», или еще какое-нибудь фауноподобное прозвище выкинешь, я не ручаюсь, что не сорвусь и вслух не назову тебя так, как обозначил только полушепотом. Вам, стервам, нравится, когда вас пошленько сношают. Я окажу высокую честь несговорчивой Смирновой и публично назову тебя… Влажненькой писюлей, которую люблю, люблю, люблю!

— Я буду называть тебя Буратино. Ты прав! Чего это я…

— Пи-се-чка, — шепчу по слогам, облизывая губы. — Женушка моя маленькая! Такая же и пис…

— Что сегодня? — грубо перебивает меня.

— Прогулка верхом, — быстро ориентируюсь по обстоятельствам, вытираю губы салфеткой и тут же становлюсь серьезным. — Ты умеешь?

— Конечно, — обиженно мне отвечает.

В положительном результате я не сомневался. Но на всякий случай решил просто уточнить. Для успокоения своей совести и кармической впоследствии стабильности.

— Я забронировал нам транспорт, Туз. Однако он живой, пугливый и чрезвычайно нервный. Советую переодеться, чтобы не выглядеть смешно. Твои почти отсутствующие трусы жеребчикам — совершенно ни к чему, а пилотку потереть о грубое седло — что два пальца, да как не фиг делать. Отобьешь лобок и что? Конец медовому месяцу? Я только с новым статусом смирился и приготовил забег на нижнем ярусе, но в глубину и ширину. А тут:

«Ай-ай, я больше не могу!».

— На целый день? — выпучивает глазки.

— Конечно. А что можно увидеть за неполный час? Пока доберемся до места, пока оседлаем, пока разомнемся, пока, пока, пока…

— Это было очень давно! — шумно выдыхает и взглядом обращается на сидящую напротив пару. — Они спросили, где мой муж, Петя. Ничего такого.

Ну, наконец-то оправдания подкатили.

— И что?

— А как я должна была тебя представить. Братом, что ли?

— И что, Ния? — отпиваю воду из стакана. — С этим я бы смирился и по-мужски обиду перенес.

— Я сказала, что мы недавно поженились.

— Колоссально! А администратору несколькими минутами ранее ты сказала, что мы женаты, потому что… Пуританин не вкурил бы, как мужчина и женщина могут проживать в одном номере, к тому же в гостинице, не имея штампа в паспорте. Хочу тебе напомнить, что при регистрации мы заполняли документы, а гостеприимные хозяева видели наши удостоверения личности. Ты патологическая лгунья? Или ты замуж хочешь? За меня, Смирнова? Стоп-стоп! Как я мог забыть — неважно за кого, но лишь бы в белоснежном платье и с фатой, а колечко с бриллиантом в три — не менее — карата! Ага?

— Какая разница! — еще раз дергается, пытаясь вытащить свою ладонь, которая плотно упирается мне в пах. — Прекрати и отпусти меня.

— Я не твой муж, Смирнова, а ты не моя жена. Заруби эту информацию себе на носу.

— Трудно, что ли?

— Что именно?

— Люди ведь смотрят на нас, у них, вполне естественно, возникают неудобные вопросы. Мое положение — очень шатко, зато ты ходишь с грудью колесом. Так самоутверждаешься? Дорогостоящий круиз, общая каюта, один номер. Он ведь для новобрачных, Велихов. А я кто такая? Дешевка? Маленькая приживалка, с который ты под настроение играешь, как кот с замученным беготней крохотным мышонком? Объяснись, в конце концов!

Какие глупости и эмоциональная накрутка! Я все заранее узнал. Своеобразный местный люкс, трехзвездочный комфорт и одна двуспальная кровать. А больше ничего! Ничего такого, что говорило бы о том, что этот номер приготовлен для зарегистрированных дурачков на тридцатидневный сладкий срок.

— И ты решила простым ответом разрулить. Так, мол, и так! Антония порешала все вопросы. Мы с тобой десять дней женаты? Враньем прикрыла задетую чем-то гордость?

— Не вижу в этом никаких проблем. Побудешь второй половиной. Недолго осталось.

Четыре дня! И все, привет.

— Сказала бы тогда, что дорогая проститутка. А я твой постоянный толстосум-клиент. У нас типа микрофлора совпадает. Что-то типа такого! Или я трахаю исключительно тебя за огромные деньги потому, как имею нестандартные или нездоровые предпочтения, которые ты с удовольствием удовлетворяешь. Например, только сзади, на коленях или в душе, вжав твою мордашку в кафельную стену и застегнув пушистые браслеты на узеньких запястьях. Я обеспечиваю тебя, преподношу очень дорогие подарки, проявляю щедрость и внимание. Ты купленная или арендованная девочка из эскорт-службы. На такой бы я точно не женился. Извини, конечно. Но супруги… Это верх цинизма, Ния.

— Лучше быть твоей женой, чем платиновой шлюхой.

Сравнила эрегированный член с выставленным пальцем!

— Хм! И чем же это лучше? Кольцо, фамилия и статус? И в тебя не тычут пальчик, называя древним словом «бл. дь». М?

— Жене ты можешь объяснить свои проблемы с сексом, например, а с женщиной за деньги ты должен соответствовать. Иначе, зачем оплачивал, если ни разу не воспользовался. А жены терпят, даже утешают, медитируют над опавшим членом и о милости поникшую крайнюю плоть слезливо заклинают.

— Тебе чего-то не хватает, Ния? — спрашиваю, дергая губами, потихоньку завожусь. — Как мы дошли до таких вопросов за обеденным столом во время питательного завтрака?

Твою мать! Я даже стал забывать, как это на самом деле происходит. Как это, когда жена пилит по утрам, ибо благоверный под покровом ночи не удовлетворил физически ее. Как это выслушивать и молча соглашаться, потому как скрип и нытье слабой половины в браке не сравнимы с аналогичным, когда ты холост, бабой законно не обременен и бархатным абьюзом не озабочен.

— Зачем позвал сюда, если не пристаешь, а только спишь, словно с плюшевым медведем, пристраиваясь между мягких задних лап? Я живая, Велихов. Ты либо хочешь и на что-то решаешься. Либо…

— Либо? — сиплю, потупив взгляд в тарелку.

— На хрен отвали.

На искренность Смирнова пробивает? Пытается вывести на чистую воду? Ах, как самонадеянно! Считает, что она заинтересовала и что я ее хочу, и от желания изнываю, но берегу и не решаюсь.

— Скромность — не твоя отличительная особенность и выдающаяся черта? Правильно понимаю?

— Ребята, хорошего дня, — Владимир поднимается и предлагает руку Маргарите.

— И вам, — вежливо в ответ бросаю.

— Последняя ночь на суше, — он дергает меня, сжимая пальцами плечо.

— Да, — уставившись вперед, автоматически согласием отвечаю.

— Хорошо развлечься. Встретимся уже на борту.

— Да, — как заведенный, повторяю.

— Тонечка, пока-пока, — женщина наклоняется к Тузу и дважды расцеловывает ее в щеки. — До свидания, Петр.

«Пока, случайные ребята!» — слежу за удаляющейся парой. Он обнимает тонкую фигуру своей жены за талию, а она, засунув руку в задний карман его джинсов, массирует мужскую задницу через грубую ткань, сжимает ягодицу и оттягивает половинку. Как вызывающе, некультурно и довольно пошло, но весьма игриво! Им же все-таки не восемнадцать лет. А ведут себя, как малолетки, озабоченные сексом и необузданным желанием…

— С женщиной спят, когда она нравится, Велихов! Когда она интересует, возбуждает, будоражит, когда ее, в конце концов, хотят или желают. Что со мной не так?

К чему она ведет?

— Мы выясняем отношения? — ухмыльнувшись, уточняю.

— Ты игнорируешь меня, словно я пустое место. Словно я резиновая кукла, на материал которой у тебя аллергия и возможный анафилактический шок впоследствии, но ты не можешь отказать себе в моем присутствии в своей кровати только потому, что…

— У тебя все же ПМС, любимая? — язвлю, предполагая. — Грелка, таблетка и восточный сериал, да?

— Козел! — Смирнова бьет меня в плечо. — Не я это все придумала. Не я, Велихов. Ты устроил этот фарс, это бесконечное рукоблудие и холостую дрочку. У меня вот такой, — демонстрирует мне лодочку, построенную из маленьких ладоней, — мозоль на нетронутом тобой варенике, который ты облизываешь, словно хочешь жрать, а дальше, бедненький, не знаешь, что с моим пельменем делать. Так боишься поломать?

Боюсь!

— Я не девственница и у меня были до тебя сексуальные отношения. Недолгие, неудачные, но я была с мужчиной по обоюдному согласию. А ты…

— Хочешь меня, да? — откладываю вилку и нож, откидываюсь на спинку и снимаю ногу, давая ей долгожданную свободу.

Тоня отворачивается, демонстрируя мне завитой затылок.

— Хочу, — внезапно долгожданное признание выдает.

— Влюбилась?

— Я тебя хочу, — шепчет Ния. — И больше ничего, — тише добавляет.

— Скажи, пожалуйста, — настаиваю на своем, — да или нет?

— Да, — опустив голову, бормочет куда-то в пол, отвернувшись от меня. — Ты выиграл, — и тут же тихо добавляет. — Деревянный идиот! Жестокий, грубый. Ты такой тяжелы-ы-ы-ый…

— Тонь? — зову ее. — Вернись сюда. Посмотри на меня, пожалуйста.

Она молчит, но громко дышит. По-моему, даже всхлипывает и как будто хнычет. По крайней мере, я слышу жалобный скулеж.

— Все-все! — замечаю, как что-то смахивает с лица в районе глаз. — Забыли и проехали. Сменим тему. Сейчас я приведу себя в порядок. Не трогай, — дергает рукой, брыкается и не разрешает взять себя за плечо. — Дай минуту.

Это, что ли, слезы? А Смирнова тихо плачет. Плачет от того, что вынужденно в слабости ко мне призналась или есть другая нехорошая причина? От осознания своего желания у Тонечки случилась тихая истерика и почти семейные разборки с наспех выдуманным мужем.

Блуждаю взглядом по ресторанной обстановке, рассматриваю удачный антураж и сервировку столов, укрытых белоснежными скатертями, стопорюсь глазами на снующих туда-сюда официантах, а вдоволь насмотревшись и дав ей успокоиться, прикладываюсь лбом в женское подрагивающее плечо.

— Пойдем со мной.

— Куда?

— Тебе понравится. Покатаемся, развеемся, остудим разум.

— Ты услышал, что я сказала? — бухтит себе под нос.

— Конечно.

— Ты понял?

— Конечно.

— Хочешь, чтобы умоляла, да? Жаждешь сатисфакции и дословного исполнения своего желания. Мне на коленях постоять? Берешь выигрыш или…

— Это омерзительно звучит, Антония. Смени гнев на милость.

— Решил благородного сыграть? — перекрещивает руки на своей груди, скукоживается и сводит вместе плечи. — Я не буду пресмыкаться, а в мужское благородство не верю, как ни старайся. Все вы одним миром мазаны. Лицемеры, шарлатаны!

— Считаешь, что мужчина всегда готов и ему плевать на ту, которую он берет.

— А разве нет? — рычит со злостью.

— Нет. Перестань, — еще раз цепляю ее локти и пытаюсь развернуть скрутившегося человеческого ежа. — Не будь ребенком, Ния.

— Пошел ты! — наклоняется вперед и выгибает мне навстречу спину. — Не приставай. Я не в настроении. Одного только не пойму. Скажи, пожалуйста…

— У?

— Зачем добивался, если брать не хочешь? Я сглупила с этим браком? Обиделся, что без твоего согласия на себе женила? Нет проблем, Пиноккио. Я даю тебе развод, а ты опять свободен. Ну?

— Сейчас я настроен на прогулку верхом, Тонечка, с тобой. Посмотрим природу, поднимемся на гору, — меняю тему разговора, отвлекая и снимая с повестки дня неудобную проблему, о которой не хотел бы говорить и уж тем более в чем-то признаваться в этом месте.

Она глубоко и тяжело вздыхает, сильно задирает подбородок. Я слышу, как Ния шумно выдыхает и змеей шипит:

— Я не ездила лет десять, если не больше. Не уверена, что выдержу все, что ты там запланировал. Это экскурсия?

— Да.

— Групповая? Мы опаздываем?

— Нет.

— Господи! — мотает головой. — Дура, дура… Идиотка! Забудь, что я сказала, Велихов. Всё! Всё-всё!

— Мы будем отдыхать, щенок, — обнимаю и подтягиваю ее к себе спиной. — Ты не права, Тузик.

А ее признание я точно не смогу забыть. Пусть не просит и не умоляет.

— В чем же я ошиблась? — вполоборота задает вопрос.

— Я хочу тебя.

Добавить бы к желанию уточнения «очень», «сильно» и… «Довольно долго»!

— М-м-м, — откидывает голову и затылком утыкается мне в лоб. — Врешь?

— Нет! Я не хочу спешить, Смирнова, — шепчу в основание женской шеи. — Разрушить просто — все испортить, поторопиться, разорвать связи, растоптать зыбкий домик на морском песке. Прошу тебя, давай поговорим об этом немного позже.

— Ты очень странный, Петя, — Тоня крутит головой и сильнее упирается, продавливая мне лобную кость.

Я знаю и сильно удивляюсь всем действиям, которые рядом с ней произвожу.

— Подождем, подождем… Вернемся домой.

— Да пошел ты! — подпрыгивает на своем месте, волчком вращается и пытается через меня, поверх моей головы, с разбегу перемахнуть. — Дай мне жить, Велихов. Руки убери, козел! Что это такое?

— Успокойся, — перехватываю и, озираясь по сторонам на глазеющую достопочтенную, но, сука, до тошноты скучную и пресную публику, впечатываю Нию полностью в себя. — Не кричи, пожалуйста!

— Шкандала ишпугалша, — мне в грудь шепелявит Тузик.

— … — про себя мычу и молча соглашаюсь.

Но не скандала я боюсь, а того, что в скором времени, возможно, кого-то потеряю.

— Это потому, што мы ш тобой давно жнакомы? — гундосит Ния, выдыхая жаркий воздух.

Нет, не поэтому! Хотя и здесь до хрена подводных камней. Смирнова — не случайная знакомая, не проходящая девица, не та, с которой можно замутить, а наигравшись в ящик с отработанными матрешками задвинуть.

— Идем! — оттаскиваю от себя ее, быстренько осматриваю сильно раскрасневшееся лицо. — Тебя проводить в номер?

— Обойдусь! Я не маленькая, не ребенок, еще раз для деревянных повторяю, — пальцами вытирает нос, хрюкает и безобразно шмыгает. — Чего уставился? Не нравлюсь. Слезы никому не идут, Петруччио.

Отнюдь! Ей даже чересчур к лицу…

— Я тебя хочу, — вдруг признаю, разглядывая исподлобья. — Хочу!

— И на том спасибо, — подкатывает глаза и надменно искривляет губы. — Встань, дружок! — указывает подбородком, что мне следует подняться и уступить дорогу.

— Я подожду на улице, — наблюдаю за всем, что она делает. Как медленно выходит, как поправляет короткий подол сарафана, как передергивает плечами, устанавливая задравшийся рукав пиджака на место и как, ни разу не оглянувшись на меня, покачивая бедрами, идет к лестничным ступеням, ведущим наверх, в комнаты гостиничных постояльцев.

Пока Антония переодевается, я успеваю сделать несколько никотиновых затяжек и отмотать шестьсот шагов перед центральным входом, а еще обдумать сложившуюся ситуацию, которую самолично спровоцировал, скрупулезно и весьма талантливо организовал и до логического финала так и не довел: то ли испугался наступающих последствий, то ли постеснялся, то ли собственных силенок все-таки не рассчитал.

Я не могу испортить все, чего с большим трудом добился с Нией. Исчезла, наконец-таки, детско-юношеская борзота и шалость, пропали азарт и адская жестокость по отношению друг к другу, на хрен улетучились подколы и абсолютно несмешные розыгрыши. И все это случилось за какие-то неполные две недели. Поразительный и удивительный результат, если откровенно. А сегодняшнее признание от Тосика я мог бы расценить, как безоговорочную победу и полную капитуляцию, да только не хочу. А почему? Ответ весьма банален. Мне нравится то, что происходит между нами и я не намерен ничего менять в этом направлении, потому что:

«Я не люблю, Смирнову! Я ее… Не люб-лю!»…

Она слукавила, когда сказала, что давно не упражнялась. Она прекрасно держится в седле, не боится, не стесняется моих бесцеремонных взглядов и смотрится, черт меня возьми, великолепно. Маленькая гордая фигурка в клетчатой рубашке и потертых джинсах, заправленных в сапоги для верховой езды. Крохотный размер ступни, небольшие каблуки, цепляющиеся за стремена, блестящие от ваксы, поскрипывающие кожаные голенища и нержавеющие шпоры, которые она вонзает в бока гнедого жеребца, двигающегося рысью рядом с моей кобылой. Ее аллюр женский, с поднятием собственного таза в такт лошадиному шагу. Охренеть, ребята! И это нужно видеть. Смирновой выездка идет.

А ведь я знаю об этой женщине абсолютно все…

Подстегиваю свою вороную и галопирующим шагом стремительно вырываюсь вперед. Щелкая языком, подгоняю лошадь, привстаю в седле, наклоняюсь, сливаясь телом с живой машиной, которая развивает бешеную скорость всего за несколько секунд.

Хочу сейчас побыть один, с собой наедине… В тотальном одиночестве и без живых свидетелей!

— Велихов! — кричит мне в спину Ния. — Подожди! Я так быстро не могу-у-у-у. Куда ты…

Не оборачиваясь, мчу, по плечам стегая животину. Она хрипит, но в тоже время ровно дышит и, стремглав, летит вперед, прижав к шее настороженные уши, и распуская гриву на ветру, который аэродинамично меня с ней обтекает…

У Тоньки разноцветные глаза и красивая улыбка. Когда Смирнова улыбается, то покоряет тех, кто по воле случая с ней рядом оказался. Это, как взрывная волна, как неминуемая отдача при поражении снарядом, тяжелая контузия при звуковом сопровождении смертельного удара. Вот так я на это все смотрю и так все понимаю.

Кручусь, гарцуя, на поляне, на которую влетел на вороной кобыле, почти ее загнав. Натягиваю повод, трензелями разрывая теплые живые губы, вонзаю железо в беззубые дёсны лошади, которая захлебывается собственной слюной, взбитой от скачки и от моих жестоких действий в пожелтевшую, как у курильщика, густую пену. Она плюется, давится собственным языком и встав на дыбы, поднимает передние копыта, передвигаясь точным шагом на оставшихся двоих.

— Вот так! — шепчу ей в уши, поощряя. — Умница!

Лошадь нервничает и мотает головой, попадая грубым волосом мне в нос, глаза, рот и даже уши.

— Все! Все! — отпускаю и опускаюсь вниз, инерционно следуя за ней. — Прости, девочка! — наклонившись, хлопаю ладонью по плечу. — Ты сильная, малышка. Я не хотел тебя обидеть.

Так вышло! Случайно… Я за всем не уследил и заигрался. Сильно и без шансов на повторную жеребьевку или перебрасывание игральных карт-костей. Уговор есть уговор, а мы с Антонией заранее все обговорили. Чему здесь удивляться, тут только покориться и свой заслуженный выигрыш — если Туз не шутит — взять.

Спешиваюсь и перекидываю через лошадиную голову поводья, удобно располагая их себе под руку. Шагаю, безжалостно наступая на желтые смеющиеся головки одуванчиков, которым в этом месте нет числа. С остервенением отшвыриваю каждый, гильотинируя солнечную улыбку, что попадается мне под сапог.

Я слышу четкий лошадиный топот. Где-то совсем рядом, довольно близко. Смирнова, по-видимому, догнала меня. Наконец-то! Я хочу все объяснить и, черт меня дери, во всем признаться, если она станет меня, конечно, слушать.

Красивая… Запыхавшаяся… Ищущая… Стоящая на вытянутых ногах в стременах, но не сидящая в седле… Сейчас, по-моему, она готова растерзать меня за то, что безбожно бросил и куда-то в неизвестном направлении ускакал.

— Что с тобой? — Тоня подъезжает и резко останавливает жеребца. Он фыркает и сильно, как будто утвердительно, вперед-назад мотает головой. — Тише, мальчик, — шепчет молодцу на ушко. — Петя?

Уткнувшись головой в женское бедро, кручусь, пробираясь головой ей в мышцу, пронзая мякоть бешеным желанием, настойчивостью и чертовым энтузиазмом.

— Тонь…

— Что произошло? — Смирнова запускает руку в мои волосы, легко сжимает и гладит, словно мать ласкает в чем-то провинившегося мальчишку.

Пиздец, как это унизительно и даже пошло! Я не нуждаюсь в этой ласке, я совсем другого от нее хочу.

— Ты не права, — мямлю куда-то в лошадиный бок, не поднимая головы.

— Что?

— Не права, потому что ни хера не знаешь.

— Я ничего не слышу, — она пытается оттянуть меня, чтобы заглянуть в лицо и все прочесть в моих глазах, раз слова с большим трудом выходят и совсем не поддаются адекватной расшифровке.

— Не права, не права. Ты ошибаешься, когда думаешь, что не желанна, что я игнорирую тебя, что я специально избегаю близости, что я… Динамо!

Бл.дь!

Знала бы ты, стерва, как я тебя сейчас хочу. Плевать мне на понятия и правила приличия! Да вот хотя бы на этой солнечной поляне я мог бы взять тебя, если бы не одна е. учая проблема, которая стоит колом и никуда, твою мать, не исчезает.

— Велихов, мне страшно, когда ты, черт знает что, чебучишь! Зачем пугаешь? Я не хочу играть! Ты понял?

— Да, — рукой касаюсь ее теплого бедра, ладонью задеваю ягодицу и сжимаю зад, который Тонька напрягает, как только чувствует меня. — Извини, — отрываюсь от ее ноги и, запрокинув голову, рассматриваю, заглядывая в сощуренные от солнечного света женские глаза. — Устала, да? Я тебя замучил?

Тонька ерзает и корчит мину:

— Попа болит! С непривычки, — добродушно улыбается.

Очень откровенно и крайне непосредственно! Зато по обстоятельствам, искренне и без обмана.

— Тогда обратно поедем? — подтягиваю свою кобылу и устанавливаю ногу в стремя.

— Было бы неплохо, — Тоня разворачивает жеребца и, подстегнув его, задает нашу скорость на обратный путь.

Она ни черта не поняла… Ни черта! Из моего нытья трудно вычленить рациональное зерно и доступное обоснование того, что я творю, но я действительно старался, а над доступным объяснением, пожалуй, надо бы еще немного поработать, чтобы в чем-то убедить ее и обелить свое гребаное, вызывающее охренеть какие вопросы поведение…

Целоваться с Тоней мы начали еще в лифтовой кабине, когда поднимались на свой этаж. Я начал первым… Все признаю и тут же каюсь! Смирнова отвечала, подстраиваясь под мой темп и рвение. Она постанывала и вздыхала, делая спасительный глоток необходимого для жизни воздуха, когда я на несколько мгновений отпускал ее, чтобы переключиться на щеки, скулы, ушные мочки и, конечно, предложенную для ласки шею.

— Я хочу, хочу, хочу… — шептал и облизывал горячую, немного влажную от моей слюны, тоненькую, почти пергаментную кожу.

— Я тоже… Тоже, Петя, — Туз заверяла в своем желании меня.

Уже не вспомню, как остался без рубашки, где и как я потерял ремень и расстегнул ширинку сейчас мне тоже тяжело представить. Зато в деталях могу восстановить, как разрывал на Тонике одежду, как сдирал кружевной бюстгальтер, опуская чашки, чтобы добраться до ее груди, как напирал, укладывая ее в постель, как раздвигал коленями ерзающие подо мной женские ножки, как накрывал собой, потом, конечно, на предплечьях поднимался, чтобы в деталях рассмотреть ту, которую почти полностью раздел, оставив лишь жалкую тряпку там, куда сейчас намерен «малышом» пробиться.

— Извини меня, — неохотно сползаю с Тоньки, зажав двумя пальцами переносицу и опустив глаза, усаживаюсь на постель, подогнув колени. — Я… Не могу… — смущаясь, сообщаю.

— М-м-м-м-м-м-м, — она мычит, как раненая, и руками закрывает грудь, сводит вместе ножки и поджимает их, повернув нижнюю половину тела на противоположный от меня бок. — С-с-с-с-волоч-ч-чь, — шипит, отвернувшись от меня, закрыв глаза и закусив почти до крови нижнюю губу.

— Ния? — протягиваю руку и пальцами касаюсь вздрагивающего живота. — Прости меня, пожалуйста…

— Не трогай, идиот! — вопит, отползая вверх, намереваясь пристроиться у изголовья. — Сними мне отдельный номер, Велихов! Я не хочу с тобой здесь находиться. Ты палач, а это пытка мне не по силам! Чего тебе надо?

— Нет, — насупив брови, говорю. — Ты не уйдешь! Перестань, прошу.

— Я сама сниму, — Тонька дергается, хаотично двигается, пытаясь улизнуть с постели. — В конце концов, что ты можешь?

Мне кажется, она ворчит:

«Слабак!» или «Дурак!», или «Мудак!».

Что предпочтительнее из вышеперечисленного, я, откровенно говоря, не знаю!

Что я могу? Что я могу с ней сделать? Какие у меня права на эту женщину, которую я только что обидел тем, что отказался от близости, проявив бестактность? Я не уверен, что здоров, что не наврежу, не заражу, в конце концов. Презерватив, резиновая тонкая преграда между нами, — не выход, не панацея, не спасение! А она слишком дорога, а для меня — бесценна. Я перетерплю, вынесу любое оскорбление и прозвище, которым она, конечно, наградит меня, но не отпущу ее. Пусть не пыжится силой, которую я истреблю, если она хотя бы дернется. Мы приехали вместе и покинем эту комнату завтра и тоже вместе. Раздельного проживания здесь не будет!

— Я сказал, ты не уйдешь! — сжав кулаки, угрожающе рычу.

— Гад! — подтянув колени себе под подбородок, выгнув спину и выпучив стройный ряд позвонков, Тоня поворачивается на бок и, прикрыв глаза одной рукой и громко всхлипнув, как в последний раз, замолкает, словно обрывает нашу только-только установившуюся связь.