Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 6 Петр

Смирнова решила меня высмеять или окончательно добить? То, что она вытворяет, откровенно говоря, ни в какие ворота уже не лезет и считается безрассудным, а в некоторых культурах — похабным, пошлым и развратным. Проститутничает шлюшка?

«Фи-фи! Бесстыжая и наглая» — в пренебрежении сморщиваю нос и резко вздергиваю верхнюю губу, оскаливаюсь диким зверем, а на финал шиплю. Обещал ведь прикончить бестию, так чего я, нерешительный слабак, терпеливо жду? Очевидно же, что не уберется на хрен, не отвалит к черту. Ночь определенно будет или трудной, или чересчур веселой. Мне к этому не привыкать, но все же я рассчитывал не на такое завершение неудачного в профессиональном и спортивном плане дня. Считает стерва, что раз она с понтом женщина — что, между прочим, спорно и непроверяемо, то ей все дозволено. Сытая, раскрасневшаяся от своего недоваренного пойла с гвоздичным духом, со взглядом стервы готовой к сексуальным приключениям возится под теплым одеялом на моей кровати. Удавлю! Вскидываю руки, в локтях сгибаю, выставляю пальцы в когти зверя и нависаю над козявкой — как шалаву резким взмахом располосую-раздеру!

— Смирнова! — угрожающе рычу живому, слишком юркому веретену. — Ты, бл, успокоишься или больничку вызвать со смирительной рубашкой?

— И-и-и-и! Мамочки-мамочки! А-а-а-а! Я боюсь, боюсь, боюсь… Чего тебе, Велиховчик? — плюется, двумя руками закрывает себе лицо и тут же полоумной дурочкой хохочет. — Господи, деревянный мальчик, да что с тобой? Улыбнись, пожалуйста. Тебе что, плохо? Ты такой пунцовый, словно… Голова болит, горло сушит, сердце беспокоит или давление ударило в башку? Это приступ? Похоти или еще чего? Ты как будто что-то хочешь, но боишься попросить, а вдруг отнимут или откажут, да? Стесняешься меня? Девочек никогда не видел? А помнишь, как в средней школе ты любил шнырять по женским раздевалкам. Как мы тебя потом лупили! Ух, ты так бесил наш класс, — подмигивает и бешено вращает головой. — Ой, не могу. Жестким мячиком от двери отскакивал, словно под задницу пендаля от ручки получал. Потом смущался и краснел. Вот прям как сейчас. Так интересно было или кто-то конкретный спатки юному Петруччио не давал? Сушил сопельками забрызганные штанишки? Застирывал семейные трусы, м? Это больно, когда мужчина или мальчик в состоянии возбуждения не получает разрядки? Скажи, пожалуйста, мне очень интересно, когда у вас в штанах аврал, как справляетесь? Своими силами, стало быть, руками или загоняете ствол между своих ног и выжимаете плоть, пока капелька не булькнет… Божечки, бедненький! — пищит и выставляет глазки.

— Заткнись, коза, — шиплю и раздуваюсь, как индюк, от злости. — Пошлая идиотка…

— Ты такой перепуганный, словно привидение увидел. Не ожидал, что ли? — похоже, Тоню оскорблениями и грубостью не остановить. Здесь, скорее, наоборот, противоположная реакция.

Тогда попробуем обычный и давно проверенный опытом и временем вариант.

— Это твой вызов, стерва? — прищуриваюсь и выкатываю первую и единственную догадку. — Хочешь в чем-то убедить меня? Смогу или не смогу? — звонко щелкаю пряжкой своего ремня. — Готова здесь и сейчас? — сквозь зубы говорю, рывком вытягиваю кожаный язык из брючных петель и, не глядя, как убитую змею, откидываю в сторону.

— Пари! — совершенно не тушуясь и не задумываясь, предлагает.

Я так и знал! С этой тварью только на этом можно выезжать. Антония любит поражать собой. Строит из себя роковую даму, а на самом деле обыкновенная и даже рядовая… Дрянь! А про какой-то шарм и милую изюминку, обворожительность, очаровательность, симпатию и интерес, которые как будто я случайно разглядел, тщательно обнюхал и даже облизал, я наглым образом сбрехал и не побрезговал подлым мелочным поступком.

— Не помню, чтобы ударяли по рукам, Смирнова, — пропускаю поясную пуговицу через петлицу и, взявшись за собачку, медленно расстегиваю молнию на ширинке.

— Никогда не поздно, — захлебываясь, отвечает. — Не спеши, не спеши, родименький. Сначала кухня, естественно, уборка тоже на тебе, по-моему, посуда и остатки ужина — ты сам сказал, что не против закончить с этим; затем, конечно, душ, презерватив и предварительные ласки, обычный акт без экстрима, мой обязательный оргазм — без этого партнерам не даю, и твой фонтан в резиновый мешок. Потом понежимся немного, закрепим результат и будущее взаимовыгодное, — пища, подчеркивает именно это определение, — сотрудничество. Между прочим, для полного комплекта мне не хватает юридической консультации по продвижению товара и раскрутки торговой марки. Девчонки одобрили и этот пункт. Ты весь наш, Петруша. Ладно-ладно, не будем на обыденность отвлекаться, о бизнесе потом поговорим. Так вот, что касается секса, то я не люблю, когда мужчина… Петруччио, ты слушаешь?

Еще и как!

— Ничего не будет, Ния. Я не прикоснусь к тебе, — быстро убираю руки от брюк и отрицательно мотаю головой, прикрыв глаза. — Ты нажралась и ни хрена не соображаешь, раз чушь лепечешь. Пари, похоже, будет форменной издевкой над невменяемой девчонкой, поэтому, наверное, нужно отвернуть.

— Больно надо. А ты… Трус! Другое поражает, не боишься, что именно эту новость я среди своих с колокольным звоном разнесу:

«Пиноккио в очередной раз не смог!».

«А что не смог?» — будут раздаваться заинтересованные голоса.

«Заняться сексом со Смирновой Тоней» — я гордо эту весть провозглашу.

— Ну и дура!

— Сам такой. И все же — трус, трус, трус! К тому же бедненький…

— Да замолчи, — сжав сильно кулаки, выставляю руки, изображая деревянного боксера, который не способен шлепнуть шавку или прикрыть ей оплеухой рот.

— Две средние, чего уж тут, кружки глинтвейна, по-твоему, способны превратить меня в что-то типа этого? Оскорбляешь пьяной бабой, надменным, почти ненавидящим взглядом, расчленяешь? — пытается привстать, затем коряво мостится, усаживается и опирается спиной об изголовье, натягивает на грудь одеяло и заталкивает, трамбуя и проверяя плотность, дутые края себе под мышки. — Господи, я все прекрасно осознаю, Велихов, и хочу, сплю и вижу, мечтаю о сексе с другом детства — трах по дружбе и без обязательств. Ну как?

— Ты даешь любому, с кем поужинаешь и горячего вина случайно переберешь? Кружки две, но не более…

— Тому, кто хорошо попросит, — не задумываясь, отвечает.

— Проституцией занимаешься?

— Скорее, благотворительностью.

— Я об этом не просил.

— Но хочешь?

— Нет. Спи! — грубо отрезаю и намереваюсь отойти.

— Ты без жены и без новой тети, — гребаным предположением пресекает мой порыв, водит головой, словно ищет подтверждения истине, которая и без ее слов очевидна любому думающему человеку, или тому, кто мало-мальски дружит с головой, — вся квартира об этом говорит. Пардончик — неувязка! Твое пространство об этом громогласно вопит, оно пищит и, в отличие от его хозяина, напрашивается на ласку.

— Догадки! Одни догадки и долбаные, беспочвенные предположения. К тому же я сам сказал, что не женат. Чего еще?

— Везде исключительно мужские вещи — тестостероном тянет изо всех щелей, твой запах и жутко омерзительный одеколон. Смени, пока не поздно! Ты пахнешь цитрусом, как новогодняя елка. Слишком аскетичная обстановка и всего одна зубная щетка и полный тюбик бледно-голубого геля. Отбеливаешь зубы, дамочка с претензией? Тампонов нет, прокладок тоже — предвосхищаю твой протест, Петруша; ни массажной щетки, ни шампуня, бальзама, маски для волос или геля для интимной гигиены, фена, утюжка или плойки; ни забытого второпях бюстгальтера, ни трусов с жемчужинкой на предполагаемом клиторе, который вам даже носа не показывает, когда терзаете наши половые губы, вызывая искры из глаз и бесталанную симуляцию в качестве скупого поощрения стараниям:

«Молодец, почти нашел… Еще, еще… Вот так, вот так… Твою мать, и это все?».

Ни женских журналов или книг «о том, о сем, об этом». Ты один живешь! Готовишь, рубишь топором или мечом ту человеческую грушу, — вытаскивает руку и указывает на огромную фигуру, которую я использую, когда тренирую колющий или рубящий удар, — и боишься с девчонкой, которая сама все предлагает, переспать. Что напрашивается в качестве твоего ответа, м?

— Я не е. у первую встречную пьяную давалку, — шепчу, еле двигая губами. — Тонь, что ты…

— Материшься? Грубишь? Оскорбляешь? — громко хмыкает и заваливается на спину, матрас пружинит, а мелкая качается, словно на волнах.

— Извини.

— А впрочем, не в моих правилах упрашивать мужика на секс. Не хочешь — не прикоснешься, считаешь меня пьяной девкой, значит, — приставляет указательный палец к своему носу, — ночь без ласк, а утро без сексуальной неги. Потрешься и заснешь…

Убью!

— Идет! — склоняюсь над ней и тут же добавляю. — Но без провокаций.

— Господь с тобой. Побойся наказания. Какие провокации? — нервно дергает одеялом скрытыми ногами.

— Трусы, например, — бросаю взгляд туда, где у Тоньки сосредоточен бабский раж.

— Так и быть, останусь в них, хотя предпочитаю ластовицу не сдвигать, а оголиться полностью. Если ты понимаешь, о чем я говорю, — мотает сильно головой. — Я ж под покрывалом, Петенька, ничего такого, все в рамках и по правилам, а осмелишься, захочешь — сам возьмешь. А у тебя, кстати, отличная кровать, — еще сильнее раскачивается, подминая под свою задницу матрас, на котором я сплю. — Белье чистое и вкусно пахнет. Ложись со мной…

— Ты успокоишься?

— Сильно раздражаю и не возбуждаю? — строит недотрогу и обиженную мной чувиху. — Извини-извини. Сейчас-сейчас. Кое-что мешает и щекочет спину. Надо снять. Ты бы мне помог, Петруччио, — жалостливым тоном просит.

— Если ты…

— Ну-ну? — она подмигивает и резко запрокидывает голову, при этом сильно выгибая шею, ударяясь грудью и животом о наэлектризованный воздух в том месте, где стоит моя кровать.

Достаточно обхватить женское горло — а я бы мог — и сжать, сдавить, потом услышать громкий хруст, с облегчением выдохнуть и простыней ушедшую в Аид прикрыть. Освободить и отпустить ее грехи, отдать на милость грозного создателя непокорное создание, которое этот «Велихов» собой не удовлетворил, зато выпустив наружу гнев и злобный нрав, одной рукой убил.

— Ния-я-я-я, — устрашающе предупреждаю.

— Прояви терпение, милый.

Милый? Ударила довольно больно. Отомстила, подковырнула, перекривила или специально повторила?

Возвышаюсь над шустрым телом, без конца прыскающим, дебильно хихикающим и ерзающим на огромном спальном месте, морской звездой раскинувшись по диагонали на матрасе, на котором в лучшие времена можно спать втроем, а то и вчетвером, если укомплектоваться в столовые приборы для ленивого времяпрепровождения с одной лишь плотской целью. Потрахаться и в обнимку после полежать!

Копошится вошью маленькая дрянь, словно подхватила нервную трясучку. Чего-то к себе в тарелку шавочка подсыпала? Шаловливый порошок — незаконный допинг или медицинские рецептурные препараты? То-то мама канючит деткой и жутко прется по ее зефиру. Отец устал в эту «Шоколадницу» свою «Наточку» возить, словно на обязательные свидания для тех, кому уже за много лет любезно приглашать девчонку, чтобы мороженым с тягучей карамелью угостить…

Внимательно слежу за каждым движением, которое совершает стерва: сучит нижними конечностями, словно за отъезжающим троллейбусом бежит; дергает ручонками, забрасывает их себе за голову, затем вдруг опускает, пытается заложить крюки за свою спину и нащупать то, что ей мешает вольготно, полноправно почувствовать себя хозяйкой в моей неоскверненной ни одной случайной бабой постели. Так уж вышло, что на секс кроватка оказалась девственно чиста. Нечем тут гордиться и отправлять об этом весть в топ-сведений ежедневных новостей из мира чувственности и без обязательств секса, а мой целибат и отречение от таких утех — вынужденная мера. Да, я сохранил постель в природном исполнении, наверное, поэтому Смирнова крутится на ней, словно уж на сковороде, выпрашивая жара, страсти и еб…

— Что ты делаешь? — злобно ухмыляюсь, изогнув один край своей губы.

— Раздеваюсь, — вытаращившись на меня, отвечает. — Не видишь, что ли?

— Не торопись, давай помедленнее, добавь чувственности, дорогая. Накинь вздохов, тихих стонов и нежного скулежа. Проси и всхлипывай. Потешь нытьем мой слух. А у меня, — кивком указываю куда-то позади себя, — уборка, на которой ты настаиваешь, и душ. Уже забыла? Но я с удовольствием послушаю, как ты изнываешь от желания…

— Поторопись, дружочек, я ведь вся горю, — ахает, а на последнем слове почти пищит. — А-а-а-ах, Велиховчи-и-и-и-ик… Возьми, возьми…

— Температура, Тузик? Могу предложить импортное жаропонижающее. По слухам — очень качественное и хорошее. Действенное и не вызывает привыкания.

Я слышу характерный щелчок замка ее бюстгальтера и замечаю расплывшуюся улыбку на раскрасневшемся лице засранки.

— Справилась, как погляжу, сама? — спрашиваю о том, что и так довольно очевидно.

— Да-а-а, — отвечает, абсолютно не скрывая удовлетворения на своем бесстыжем, глинтвейном все-таки обезображенном лице.

— Значит, и с остальным разберешься. Только не запачкай своим секретом мои простыни, Смирнова. Я вчера поменял белье.

— Придурок! — шипит и, швырнув свой лифчик, одаривает мою рожу серым кружевом, с которым до этого момента я был исключительно визуально знаком. — Получи-ка!

— М-м-м, как это мило. Вкусно и тепло. Ты горячая малышка, Ния. Но с трусами все же не спеши, там я сам хочу! Белье дорогое? Шелк? Снимать не буду — просто разорву. Поэтому, если там что-то эксклюзивное и сердцу дорогое, то… — пренебрежительно снимаю тряпку с проволочными полумесячными каркасами под небольшими чашками, бросаю недовещь себе под ноги на пол и носком заталкиваю мелкое белье под кровать, на которой мне сегодня предстоит Смирнову обломать.

— Местный ширпотреб, Петруччио. А ты, по-видимому, уже настроился на секс? — выкручивает шею и медленно опускает одеяло, тянет вниз, скатывая рулетом верхний край.

— Раз ты настаиваешь, почему я должен отказываться. Разреши небольшое уточнение?

— Да, милый? — расправляет верхний край одеяла так, что я почти, еще чуть-чуть, еще немножечко, увижу ее грудь. — Здесь душно, разберись с температурой, Буратино. Ты сухой, а значит, быстро воспламенишься…

— Ты здорова?

— Что?

— Клиентов много. Ты, по-видимому, хорошо покуролесила в мое отсутствие, поэтому я должен быть уверен, что ни хрена ужасного от тебя, как от мелкой детки с пристрастием к любви по случаю и без или под стакан глинтвейна, не подхвачу.

— Это грубо, — придавливает покрывало, тем самым раздувая сиськи, выставляя мне под нос свои прелести, увеличенные искусственным путем. — Я нравлюсь, Петя?

— Венерические отрицаешь? Да или нет?

— Полностью, любимый, — шепчет и пошленько облизывает губы.

— Отлично, — слегка охрипшим то ли от страсти, то ли от неожиданности, то ли от озверения голосом произношу. — А у меня ничего не хочешь спросить?

— У тебя большой…

«Очень! Но в тебя по самые яйца войдет» — про себя рычу, почти выплевывая очередную грубость, которая Тузику определенно не понравится, осмелься я произнести ее в эфир. Поворачиваюсь и. широко шагая, направляюсь в кухонное пространство, где ждет ворох посуды и остатки ужина, приготовленного мерзавкой, отъехавшей всего от двух чашек кипяченного с корицей и коркой апельсина дешевого вина. Кто же знал, что красное, немного забродившее пойло, такая страшная сила и способна мелочь, вроде Тонечки Смирновой, с ног сбить и в мою постельку уложить?

— Петя, а ты куда пошел? — мне в спину раздается обиженный женский голос.

— Я скоро, Ния. Не успеешь соскучиться. Только не засыпай, любимая. Сонную не возьму — такое правило!

— Хорошо, — я так и вижу, как стерва кривится, изображает целку-недотрогу или корчит супружницу-обиженку, которую не трахнул грубый сожитель-муж, когда представился удобный случай.

«Что меня сегодня ждет?» — мусолю в голове вопрос, пока закладываю изгаженную пищей утварь в посудомойку. Выставляю стандартную программу и слепо пялюсь на мигающий «старт», запоминая высветившееся на LCD-экран приблизительное время окончания помывки.

Не тороплюсь с уборкой, зато специально отвлекаюсь на уведомления, сыплющиеся водопадом из групп, каналов, на которые я подписан в многочисленных соцсетях.

«Знакомства. Новинки автопрома. Физическое здоровье. Рапира, шпага, сабля, гребля, конный спорт. Закон, кодекс, право. Друзья, сообщества, сетевые игры, для просто поболтать с девчонками. Онлайн-библиотеки, самиздат, Наталья Велихова — современный автор СЛР 18+. Камасутра, искусство возлежания с женщиной, заболевания и инфекции, передающиеся половым путем, аптека, телефон доверия, психолог и психотерапевт, помощь тем, кто потерял любимого человека. Картины, галереи, выставки контрамарки» — не богатый выбор времяпрепровождения, когда ты не здоров и не можешь проводить свое свободное от работы или иных обязательств время, но для меня сойдет.

Мне кажется или я как будто в том же увлечении не один? Определенно слышу, как пищит мобильный полоумной, оккупировавшей мою кровать, бросаю тут же взгляд на возвышение, на котором находится единственное в моей квартире — так уж вышло — удобное место для отдыха и спанья, и отмечаю, что Смирнова так же, как и я, усиленно листает ленту, чему-то улыбается и даже что-то отвечает, безмолвно двигая губами, словно суфлируя свое послание — заляпанное электронной синевой ее лицо наобум высказанное предположение полностью подтверждает. Она бормочет и кого-то хвалит, понукает к действию, прыскает от смеха, хихикает и тихонечко покрикивает «ура, ура, ура-а-а-а», похлопывая одной рукой по одеялу.

— Да, детка, да, — слышу, как одобрение кому-то выдает. — Две единицы — третья в подарок. Твоя девочка будет довольна, мальчик. М-м-м, мой перчик, а ты просто класс! Открой корзиночку и смазку положи, а я тебе накину скидку…

— Смирнова! — настораживаюсь, как будто в стойку на охоте становлюсь и кричу неугомонной и, увы, никак не засыпающей мерзавке. — С кем ты разговариваешь?

— Чего? — не отвлекаясь на меня и продолжая штурмовать всемирную паутину, звонко и с неудовольствием отвечает.

— Что у тебя там?

— Позы изучаю, Петя. Ты скоро?

Подкатываю глаза, мотаю головой и передергиваю плечами:

— Через полчаса.

— Я жду, Петруччио. И все еще горю…

Подпалить кровать, чтобы жарким пламенем остудить козявку? План не плох, правда, изначально я желал бы удавить Антонию, а после подкинуть бездыханное тело ее веселому отцу. Возможно, Сергей за это мне «спасибо» еще скажет или вкатит иск за негуманное отношение с его дочерью, я ведь Тузика за короткие патлы к его дому притяну…

Долбаный приход… Голова кружится, а руки дергаются, изображая старческий хорейный ряд, я бегаю глазами с расширенными от ужаса зрачками, рассматривая свое лицо в запотевшем зеркале почти в мой рост. Меня воротит и тошнит, а тело судорогой перебирает, вся кожа липнет и, как рыбья чешуя, блестит, покрываясь крупными каплями пота, играющими всеми цветами радуги под ярким светом софитов в ванной комнате. Странно, блядь! Я только что из душа, а такое впечатление, что стометровку отмахал. Поднимаю руку и принюхиваюсь к запаху подмышки. Нет, чист и свеж, а отражение в зеркале — обманка. Я галлюцинирую и хитрости воображения ловлю. Чертовы препараты, которые я принимаю от недуга, который больше месяца лечу. Поднимаю блистер, подношу себе под нос, переворачиваю лекарственным составом и, прищурившись, вычитываю названия составляющих, которыми себя травлю. Господи, вряд ли я долго эту пакость выдержу. Побочками питаюсь, но стойко курс прохожу. Снимаю махровое полотенце, которым нижнюю часть своего тела после душа предусмотрительно прикрыл.

«Чего не спишь?» — к члену молчаливо обращаюсь. Похоже, «мальчик» слышит — раскачивается на весу, вращая крайней плотью, словно ввинчиваясь в виртуальную теплую дыру. — «Тшш! Сейчас оденемся и пойдем баиньки. Погладим Тоньке спинку, чтобы она нас в нехорошем не заподозрила и по миру надуманную ее воображением херню не разнесла, и сразу успокоимся. Будем спать… Ты как?».

Надеваю футболку и свободные домашние штаны, пальцами прочесываю волосы, обхватив подбородок, глажу кожу и прощупываю пробивающуюся щетину:

«Побриться или не надо? Вечером — для любимой женщины, а утром — для начальника. А в каком та дама статусе для меня?».

Останавливаюсь на первом действии, но только потому, что как минимум неугомонная неваляшка еще минут пятнадцать без меня в кровати поковыряется, а там глядишь, и в царство сонного Морфея отойдет, а я завтрашнее выходное утро для себя освобожу, что тоже несомненный плюс и лишний часик в теплой кроватке хоть и под ее бочком!

Растаскиваю по скулам пену, хлопками распределяю по всем участкам своей рожи, а потом, взяв в руки бритву и раздув щеку языком, с нажимом провожу по натянувшейся коже:

«Охренеть, как хорошо!».

Провозившись больше, чем тридцать обещанных Смирновой минут, выползаю наконец из ванной. Шаркаю, заплетая стопами свои шаги, словно модельно дефилирую, попутно выключаю свет и в общем проверяю обстановку. Все на своих местах, кругом тишина, спокойствие, уют, а на кровати спит коза, которая, по всей видимости, меня не дождалась. Вот и славно, на это и был заточен мой длительный марафон уборки кухни и омовения натруженного за целый день тела.

Рассматриваю груду постельного белья, которое мне сейчас придется штурмом брать. Смирнова повернулась на бок и в молитвенном «броске» подложила себе под щеки маленькие ладони. Пальцы, как у ребенка, без маникюра и длинных заточенных оселком ногтей. Дожился, «Велихов»! Спишь с девчонкой, у которой в школе сиське проверял, прижавшись своей грудью на какой-нибудь перемене. Уже тогда Тузика на слабо брал. В памяти сейчас всплывает случай, как Антония с гордо выставленным подбородком и отставленной в каком-то странном, словно просящем жесте, рукой с зажатыми между большим и указательным пальцем двадцатью рублями, направлялась утиной ковыляющей походкой — виляла жопой очень неумело, старалась, видимо, кого-то покорить — в школьную столовку, чтобы сдобную булочку себе на перекус купить. Я подкараулил девку в темном коридоре и, толкнув плечом, развернул к себе лицом и телом бешеную к стене спиной прижал. Она не поняла, кто это был. Пищала мышью и умоляюще просила, чтобы не трогал ее деньги, потом звала свою подругу, которая нравилась моему другу. Но никто тщедушной не пришел на помощь — время-место было выбрано заранее, а план нападения продуман и в реальность осуществлен почти профессионалом. Так вот, пока Ния мычала и умоляла, я запустил руку ей под юбку, нащупал край трусов, плотно облегающий ее худые ножки и, оттянув эластичный материл больно шлепнул тканью по детской ляжке. Смирнова пискнула, а потом заверещала:

«Я все папе расскажу!».

Подействовало, словно открестило. Я шарахнулся от истеричной в сторону и убрался с поля ее видимости и маршрута передвижения, но все-таки из-за угла следил, как сучка поправила свое форменное короткое платье, запустив в задницу пальцы, вытащила забившиеся в щелочку трусы и, всхлипывая, поковыляла с тем же выражением лица к раздаточному окну в столовке.

Я безнаказанно инкогнито лапал Тузика в средней школе, а потом подглядывал за ней и ее глупыми подружками в девчачьей раздевалке. Как обыкновенному пацану в крайне непростой период пубертата мне было интересно все, что касалось девок из параллельного класса. Я не гнушался любой возможностью, которая мне предоставлялась. Носил мерзавок на своих плечах, склонив голову и отставив шею, погружая выступающие от такого положения позвонки в промежность юных дам, терся и прислонялся к развивающимся в физическом плане школьницам, искал у некоторых ласку, старался нравиться девчонкам, когда собачьим взглядом заглядывал к ним в лица, выискивая поддержку или симпатию, на крайняк. А вместо этого получал затрещины, пинки, визжание и крик:

«Вылечи чирьи, прыщавый гик!».

Как время быстро пролетело! Вот и мерзкая Антония сейчас лежит в моей кровати и умоляет гнусного «Петю Велихова» о наслаждении. А если бы не противная причина, смог бы я ублажить младшую Смирнову собой? Пару раз — возможно. В шавке ничего особенного, кроме ее неподдающегося характера. Это, между прочим, на крайне изощренного любителя.

«Цыц!» — квакаю на плотское давно согласный член. — «Привяжу! А ну-ка быстро в будку, спать, кому сказал!» — про себя смеюсь и угрожаю настроенному, как ударный музыкальный инструмент, стояку.

— Не насмотрелся? — шипит, твою мать, совсем не спящая и желающая секса дама. — Долго еще ждать, пока ты на что-то дельное сподобишься? Как женщина в душе плескаешься. Полчаса, серьезно?

— Я думал, что ты уже спишь, а ты настроилась на жаркую ночь, милая? — обхожу изножье и направляюсь к своей половине кровати. — Резинок нет, Антония. Согласна? Я вытащу, если не забуду и успею. Ты хороша в постели? Как предпочитаешь? Покричишь для меня?

— Ага-ага, на все согласная, горячая, взведенная и ожидающая секса без защиты. Мне твои головастики на фиг не нужны. Значит, без проникновения, Петруччио. Достаточно по звуку? Ты услышал?

— Уже сдаешь назад, Ния? Даже не попробовала. А так бравировала и насилием мне угрожала, — упираюсь коленом в матрас, поднимаю одеяло и рассматриваю женский тыл — узкую спину, позвоночную выемку, две тазовые дырочки и прозрачные в какую-то мелкую сетку белоснежные трусы, через почти отсутствующую ткань которых я вижу две шарообразные, но маленькие, вернее, аккуратные и пропорциональные половинки Тонькиного смуглого зада. — Где штаны, Смирнова?

— Жарко, — дергает одеяло на себя.

— Ну и не обессудь, если я глубокой ночью твою хилую броню своим копьем пробью.

— Не надорвись, любимый! — прыскает и дергает плечами. — Ты забираешься или так и будешь стоять, герой-любовник? — вполоборота задает вопрос.

Как прикажешь, госпожа… Пиздец! Я с Антонией Смирновой в одну кровать иду.

— Обнять можно? — своим положением повторяю женскую фигуру.

— Не наглей, Буратино.

— А как же мы бы трахались, Ния?

— Обнимай уже, — ерзает и подкатывает ко мне спиной. — Ты одет, что ли? — Ния отводит руку и прикасается к моим штанам, пропускает через пальцы ткань и со вздохом отпускает. — Стесняешься своего тела, пан спортсмен?

— Достану быстро, успокойся.

— Хорош пугать!

— Ближе не желаешь подобраться? — носом прикасаюсь к ее затылку. — Иди ко мне, женщина-вамп, чтобы я мог…

— Поменьше текста, Петруччио, — Смирнова наконец-то упирается спиной мне в грудь, живот, а задницей компактно паркуется в мой пах. — Ты… — шепчет и тут же дергается, пытаясь отвернуть назад.

Перехватываю рукой, зацепив ее под грудью, как экскаваторным ковшом, держу в нужном положении и не отпускаю.

— В чем твоя задумка, Тузик? Быстро, как своему отцу.

— Нашел сравнение! Ах, тяжело, — жопой упирается, и сама насаживается на член, который, к сожалению для меня и к счастью для Смирновой, штанами от безобразия сокрыт. Но это не мешает парню сообщать о своем присутствии, бессоннице и полной боевой готовности.

— Потерпишь, — дергаю одеяло, утыкаю голую бесстыдницу со всех возможных сторон, подтягиваю край ей под нос и, сцепив зубы, губами прикасаясь к женским волосам, рычу. — Слушаю внимательно!

— Я спать хочу.

— Завтра отоспишься. Итак?

— Хочу здесь жить, Велихов.

— Не вижу выгоды лично для тебя. Ты отдала мне место продавца, затем приперлась сюда, чтобы ублажить будущего подчиненного. Кстати, я с начальницей не сплю — для справки и уразумения. У? — сжимаю ее тело, пытаясь выдавить из душонки крик или подобие понятия того, о чем я не просто намекаю, а прямо говорю.

— Устала с предками ютиться.

— Я найду тебе квартиру, Ния. Но тут, — прикусываю мочку уха, затем облизываю мелкую сережку и перегибаюсь через Тоню, — ты жить не будешь. Сейчас я у меня не тот настрой, а твое, конечно, счастье. Но в следующий раз я не сдержусь и возьму тебя так, как посчитаю нужным. Ты даже пикнуть не успеешь, как будешь…

— Это меч? — обрывает, грубо перебивая меня.

— Что? — обращаю взгляд туда, куда она из-под моего подбородка башкой кивает.

— Выглядит, как зубочистка.

— Это спортивная рапира.

— Строишь из себя средневекового принца? — не вижу, но чувствую и даже знаю, что стерва ухмыляется. Издевается и переводит стрелки на меня.

— Ты поняла, что я сказал, Тоник? — присматриваюсь к женскому профилю. По-моему, она странно сжалась, зажмурилась, словно чего-то испугалась, покусывает губы, словно больное или что-то неприятное терпит, раздувает ноздри, сопит, громко и неровно дышит. — Что с тобой?

— Тяжело, я сказала. Ты большой…

— Извини, — немного ослабляю хватку. — Эта ночь последняя, Антония. Ты спишь в моей кровати, потому что я, как гостеприимный хозяин этой квартиры, не могу выкинуть до безумия охамевшую засранку-гостью на небольшой и неудобный диван.

— Мог бы сам на нем лечь. Чего сюда приперся?

— Хм! Ты ничего не перепутала? Моя кровать, мои подушки, моя простынь и мое одеяло, а ты…

— Собственник, Петруччио?

— Люблю спать там, где гарантированно засну. К тому же клеить ноги, формируя ласты на том диване, где у меня из всего тела помещается только зад и то с большим трудом, уже не в моде и определенно не для меня. Я почти старик с подагрой и сколиозом. А это моветон, Смирнова, молодиться и юность из себя давить, при этом лихого пацана изображать! Поняла?

— Да.

Вот и хорошо!

— Я поищу тебе квартиру, Ния, если сама не в состоянии. Хочешь от родных уйти, а боишься проявить смекалку. Есть ведь сайты или мобильные приложения по продажам и арендам с вполне разумными предложениями. Деловыми, милая, — голосом подчеркиваю суть объявлений, представленных на страницах тех сообществ.

— Спокойной ночи, Велихов.

— Ты, что ли, невоспитанная? Какого хрена перебиваешь? Я, бл, стараюсь, из кожи вылезаю, а у тебя только…

— Хр-р-р-р-р, хр-р-р-р-р, хр-р-р-р-р, ш-ш-ш-ш, — странно обмякает и изображает почти мужской со свистом храп.

— Спишь? — встряхиваю внезапно ставшее безжизненным крохотное тело. — Тузик? Гав-гав?

Нет — не отвечает! Ну, значит, блядь, я эту стерву утром удавлю и чикаться с этой бестией не буду — таким образом все проблемы и решу…

Невысокое полушарие, темно-розовый сосок и венчик сморщенных пупырышек вокруг, идеально круглая ареола и размеренное тихое дыхание. Смирнова плавно, монотонно дышит и растягивает грудную клетку, фланируя перед моим носом одной и — сука, чтоб ты сдохла — неприкрытой сиськой. А я, пристроившись на согнутых локтях и разместив свой подбородок на скрещенных пальцах, словно на удобном лежаке, слежу за каждым поднятием ее молочного купола, как за поднятием родного флага. Великолепный вид, а главное — дармовой, не платный. Подложив одну руку себе под голову, а второй придерживая одеяло где-то в районе живота, Тузик выставила одну «игрушку», которую, если она не прекратит, я в рот себе возьму, зубами прикушу и вырву розовый «звонок» себе на память:

«Ночь была великолепна, а за утренний разврат — отдельное мерси!» — «Да ладно, Велихов, бери и не благодари!».

Облизываюсь, громко сглатываю, хватаю слюни и между зубов родную пеночку гоняю, затем вздыхаю и осмеливаюсь сдвинуть одеяло, чтобы посмотреть на то, что у козы припрятано внизу.

Господи Иисусе! Трусы прозрачные, а Смирнова гладкость в интимном месте сильно уважает. Никакого кружева — как будто капроновая, прозрачная манишка на женском треугольнике. Профессионально вылизанный до блеска лобок и сложенные вместе губки, застывшие в пошловатом слове «чмок». Тоник сгибает в колене одну ножку и как будто низом поворачивается ко мне. Там все, чтоб я сдох, настолько идеально, что просто загляденье. Вот я, как озабоченный, между этих ног глазами и торчу. Поднимаю руку и, повернув ее ладонью вниз, как саркофагом над раздолбанным реактором, нависаю странно выровненной чашей над треугольником бесстыдницы-малышки. Человек — источник инфракрасного излучения, пока живет, конечно:

«Солнышко, а мое тепло к тебе туда идет?».

Тонька стонет, корчит мину и растягивает губы в глупенькой улыбке. Она, по-моему, кончает? По крайней мере, Тузику что-то нехорошее из разряда «а-а-х, да» снится? Кто ее там трогает? И без меня!

Э, милая, нет, так точно не пойдет! На своей подушке замечаю торчащий белый хвостик мелкого пера. Цепляю пальцами мелькающий кончик и вытягиваю будущее орудие пытки для развратницы-соседки, которая то ли стыд утратила, то ли головой поехала на плотском деле. По барабану мне на причины такого поведения. Сучка просит, а я могу организовать. Доставить наслаждение жаждущей ласки даме, нам умельцам ничего не стоит — хоть пальцами, хоть губами, хоть коленями, хоть взглядом, которым мы их с успехом раздеваем, выслушивая жалобный скулеж о том, что:

«Не смотри, ты же меня везде смущаешь».

Перо большое и закрученное, а от моего дыхания каждый тонкий прутик сначала сильно раздается по сторонам, а затем быстро возвращается назад.

— Держись, Тоник, — прыскаю и прикасаюсь перышком к ее соску. — Будет хорошо, любимая…

Охренеть! Такое надо бы на камеру, для будущих потомков, снять. В одну секунду полушарие вскрывается мурашками, а тело мелкой судорогой содрогается, Смирнова ойкает и тут же подставляется под ласку.

— Еще? — шепчу, посмеиваясь.

Обвожу пером вокруг, задевая каждый прыщик. Похоже, мелкой нравится. По крайней мере, от моих движений она не зажимается и не отстраняется. Вожусь, удобнее занимая вынужденную позицию на животе. Член в матрас толкается и заставляет перенести вес тела на одну бочину. Подкладываю согнутую в локте руку, щекой упираюсь в свой кулак, а пером вожу вперед-назад. Похотливо улыбаюсь и облизываюсь, как кот, заглядывающийся на большую миску со сметаной, которую он обязательно возьмет, стоит лишь немного подождать.

А Тоник чересчур отзывчивая! Любит секс без проникновения? Петтинг, например? Поцелуйчики в розовые губки и маленький пельмешек? Если да, то я вполне могу все это ей организовать. Терзаю сиську лебяжьей нежностью, а взглядом щупаю женские трусы.

— Ты уже влажная, Смирнова? — прыскаю, замечая, как спящая сводит вместе ножки, крепко стискивает бедра и подается низом на меня. — Вот так, да? Хочешь? — выдуваю в нос вопрос. — Что скажешь, Ния? — спрашиваю и тут же откланяюсь от ее лица.

Молчит, но от моих движений однозначно подтекает. Пиздец! Я половой гигант…

— Наигрался, я полагаю? — мерзавка резко отрезвляет, через ресницы, еще немного сонными глазами рассматривая меня.

Я спотыкаюсь, естественно сбиваюсь с ритма и роняю куда-то на матрас перо и тут же, по всей видимости, не сориентировавшись в сложившейся обстановке или специально, по божественной задумке, прикладываюсь ртом к ее груди и, вскинув брови, бросив почти упрашивающий взгляд о том, что сделать с ней хочу, закусываю розовый сосок.

— Пусти-и-и-и! — орет Смирнова, размахивает руками и пару раз прикладывает кулаком мой лоб. — Велихо-о-о-ов! Идио-о-о-о-т!

Ура, товарищи! Стервозная Смирнова протрезвела и соответствующий режим включила!

— Шалют! — цежу сквозь зубы, стиснутые вокруг ее вздернутого соска мелкой, но очень нежной и упругой сиськи.

— Убью! — визжит и дергает ногами.

— Тшш, — убираю губы и быстро перехватываю ее бешено вращающиеся возле моей рожи руки. Развожу их в стороны, вцепившись пальцами в тонкие запястья, фиксирую Смирнову, как на жертвенном кресте. — Секс, милая?

— Нет, — мотает головой, отказываясь от предложения.

— Кончить хочешь?

— В туалет хочу! — визжит, выплевывая в морду жутко прозаичные слова.

— Фи! — морщусь, словно сероводород ноздринами ловлю, но хват не ослабляю. — Полежи спокойно, Ния. Я быстренько тебя…

— Я сказала «нет».

— А вчера вопила «да» и даже лезла мне в трусы.

— Вот вчера и надо было…

— Тшш, — наклоняюсь и прикладываюсь щекой к ее скуле. — Ты красивая, когда злишься…

— Идиот!

Дергаю, сильно встряхиваю ручную сцепку и вжимаю выкручивающуюся в матрас.

— А ну, заткнись! Скажешь ведь своим подельницам, что с Велиховым спала? Я прав? Сколько за меня тебе дают в случае такой себе победы? На косарь тяну или на два…

— Рубля! Всего на два рубля, любимый.

— Ты продешевила, Ния. Я кое-что умею…

— Обойдусь, — выкручивает себе руки, проскальзывает узкими кистями через мои пальцы. — Сама себя удовлетворю или…

— Ну-ну?

— Р-р-р-р! — ей нечего сказать, вот и рычит, как затравленный зверек, а я ведь мог ее поцеловать, понежить, приласкать и довести ладонью до умопомрачения. Глядишь, Антония бы подобрела и чего-нибудь еще дала…

— Тонь, — разжимаю тиски и скатываюсь ей под бок, — у тебя есть парень? Ну, тот, с кем ты в отношениях или только второй, например, раз встречаешься?

— Тебе забыла о личной жизни отчитаться, — бухтит, собирая на обнаженной груди одеяло. — Где мой лифчик?

— Меня за мужчину не считаешь? — поворачиваюсь к ней лицом, располагаюсь, подложив под щеку притиснутые друг к другу теплые вспотевшие от борьбы ладони. — Спишь, как с братом, провоцируешь, как импотента. Пустое место, да?

— Ты Петя, — с долбаным снисхождением смотрит на меня. Есть нежность, ласка и сочувствие в женском взгляде, мне бы улыбнуться ей в ответ, а я за это гребаное внимание придушить ее хочу. — Мы давно знакомы, Велихов. У нас с тобой…

— Дружба?

— Вражда, пари, слабо, детская игра, — хмыкает и поджимает ноги, согнутые в коленях к своей груди. — Петь, подай, пожалуйста…

— Я не твой парень, Ния. Ничего подавать не буду.

— Ты… Ты… — сильно раздувает ноздри и шумно через сомкнутые губы пропускает злость. — Козел!

Как угодно! Встаю и расправляю ноги. Обхожу кровать и направляюсь в ванную, чтобы освежиться, приняв душ.

— Где мое белье и вся одежда? — орет мне в спину.

— Домовой к себе в нору унес, — бормочу и, бросив взгляд на свое отражение в зеркале, стремительным движением закрываю дверь, чтобы не слышать женское, почти однотипное по утрам и после полового акта, жалкое нытье.

Шум воды, комфортная для кожи температура, какая-то трава в верхних нотах пахучего геля для душа, скользкий поддон и мое ритмичное движение рукой по возбужденной плоти, которая как завороженная стоит и не опадает. Возможно, это приапизм, а у меня еще одна болезнь, связанная с избыточным кровоснабжением полового органа, который, по всей видимости, на одной шальной бабе головкой, как по написанному, повернулся и завис. Передергиваю намыленный влажный ствол, словно затвор на автомате, шиплю, выстанывая наслаждение и спуская сперму в слив поддона.

— М-м-м, — касаюсь мокрым лбом стеклянной створки душевой кабины. — Не могу… — вращаю головой, бурю дыру в силикатной, водой забрызганной конструкции, рычу, царапаю ногтями шершавую поверхность и слышу, как там, в моей квартире, щелкает замок, словно внутрь кто-то посторонний зашел. — Что за… — опускаю кран, перекрываю воду и одной рукой ловлю свои штаны на штанге. — Кого там хрен еще принес?

Младший братец решил визит мне нанести или…

«Блядь, там же Тонечка Смирнова! Откровенное неглиже — топлесс и прозрачные трусы с выдранным лобком и узкой, но идеальной щелью для мужского разума, когда он утекает в ту головку, что расположен определенно ниже думающей головы» — суечусь и с большим трудом надеваю футболку на влажную верхнюю половину своего тела, а грубыми рывками затягиваю поясной шнурок домашних брюк. — «Кому там в выходной не спится? Да чтоб ты сдох, Халва… Мать твою!».