Gelato… Со вкусом шоколада

Глава 5 Петр

— Белое или красное? — жонглирую двумя бутылками с вином, словно цирковыми булавами. — Что предпочитаешь, юная Смирнова? Дилемма — две жалкие позиции и твое мгновенное решение.

— Красное, конечно, — не оборачиваясь, Ния спокойно отвечает.

Отставляю то, которое оказалось не в чести, а добровольный алкогольный выбор, наоборот, приближаю к себе. Приподнимаю бутылку и подсовываю темную стеклотару впритык, под свой нос.

— М-м-м, Тузик, а ты уверена в своем выборе? Есть еще одна попытка, так называемый последний шанс. А? — растягиваю рот улыбкой, припоминая странную историю именно этого напитка. — Мне кажется, вернее — я практически уверен, что сей продукт за три целковых похмельное утро способен превратить в кромешный рвотный ад. Боюсь, что не выдержу твоего крика в попытках вызвать духов из преисподней, чтобы…

— Это обыкновенный глинтвейн, Велихов, — отрезает, сводя на нет мои попытки предсказать позор, который ждет любительницу красного неизвестной торговой марки. — Отставить панику, Петруччио. Все прокипячу, а нехорошее веселье выпарю, затем добавлю пряности, к тому же мы, если ты, дружочек, не будешь здесь крутиться и отвлекать меня, сытно поужинаем с бокальчиком горячего винца. Еще немножко нужно потерпеть…

Определенно стервочка хозяйничает на моей просторной кухне, словно здесь уже живет и имеет право на посуду и на атмосферу всей берлоги. Мелкая возможная соседка с моей плитой довольно быстро подружилась и перешла с конфорками на доброжелательное «ты». Я этому не особо сопротивлялся, если честно. Теплый ужин в, чего греха таить, приятной дружественной, до первого пари, конечно же, компании хоть и не входил в сегодняшние планы, однако на текущий момент занимает позицию «нетерпеливого ожидания» — я очень есть хочу, а мой желудок почти животное желание периодическим урчанием глухо и стабильно подтверждает! Но сосуществование с Нией под этой крышей, на одних квадратных метрах, без перегородок на просторной площади, если оно, конечно, состоится, обещает быть весьма многообещающим, немного познавательным и чуть-чуть развязным. Пить мы будем много, потому как на свежую и не задуренную голову такое умопомрачительное сожительство я вряд ли потяну.

Все сильнее убеждаюсь в том, что мелкая Антония любит это дело и алкогольная вакханалия стопудово для нее. Любит, любит, любит Тузик полакать горькую водицу. Все ведь говорит о том, что девонька уже плоха и стекает по наклонной, отчаянно разыскивая человеческое дно. Что ж так-то? Некачественные или гнилые гены? Кто ж ей так подгадил? Тут без вопросов — в бедах дочери всегда виноват ее отец. Значит, Сергей Максимович недоглядел за шалопутной. А если все-таки дурные компании, тщедушные людишки, притворяющиеся друзьями или недобросовестные шефы, взявшие малышку под свое крыло после моего отъезда? Тогда еще одна проблема — где эта звездочка из созвездия положительного во всех смыслах гордого семейства могла их вычленить и каким-то странным образом в них за свою сойти? Где эти шайки-лейки в нашем городе, которые Смирнова посетила, где те злачные места и забегаловки, в которых если ты не пьешь со всеми наравне, значит, больной, предатель или безапелляционная сволочь, а стало быть, тверёзая подлюга? Теперь вот у крохотного Тузика с бутылочкой огромная беда? Бедные родители! Кстати, я начинаю понимать волнения ее отца. Женский алкоголизм, впрочем, как и мужской, неизлечим и крайне неприятен. Такую фурию оставь без строгого надзора, потом херни не оберешься, если, конечно, ее в том бардаке среди страждущих найдешь.

— Петь?

— М?

— Застыл, что ли? Где соль?

— Там, — подбородком указываю направление.

— Угу, — Смирнова лезет за приправой. — А сливки у тебя есть?

Ишь, как понесло засранку!

— Все есть. Холодильник, Тоник, на то и существует, чтобы… — резко осекаюсь, встречаясь с уничтожающим взглядом, которым крохотная сейчас хозяина этого жилья кромсает. — Возьми сама, пожалуйста.

А она чересчур сосредоточилась на меню, готовке, сервировке и почти семейном уюте! Этого мне еще для полного комплекта не хватало. Между прочим, когда Антония не изображает сучку, не строит девочку-«вырву с корнем член и нос» или провонявшую забулдыгу, то ничего так, за порядочную сойдет — спокойная как будто и даже милая. Жаль, что мелочь с женской грудью сильно пьет! О-хо-хо…

— Глинтвейн? И-и-и, что же это означает? — со стуком прикладываю дно сильно вытянутой бутылки о поверхность рабочего стола, затем тянусь за штопором и бокалами для вина.

— Ничего не означает. Ты спросил, а я ответила. Еще раз нужно повторить, что выбрала красное? А ты, по всей видимости, жмотничаешь? Но спешу, Петруша, сразу огорчить, белое для моей задумки не подойдет. Поэтому тебе придется раскошелиться на алый виноградный букет…

Теперь я жмот, то есть скряга или крохобор? Еще чего! А такого добра мне для нее вообще не жалко — пусть выпьет всё. Хотел, правда, как лучше, но, по-видимому, Смирнова сама подписала себя на утренний очень продолжительный разговор с фарфоровым модернизированным горшком. Значит, так тому и быть!

— У тебя есть еще какие-нибудь специи, помимо черного перца и лаврушки? Ты что, — с неподдельным интересом рассматривает жестяную банку, в которой я храню, действительно, «венценосный» листок, — бульоны варишь? Супчик, борщ и щи в своей печи томишь? Умеешь готовить?

— Нет, не варю. И да, готовить умею. Не талантливо, конечно, но не голодаю, все в пределах своих возможностей. За разнообразие моего стола отвечает мама, а если соорудить чего-нибудь на очень скорую руку, то и я сгожусь. С твоей подачи теперь могу и шоколад варить. Так что тебе нужно?

— Корица, кардамон, гвоздика.

— Все там, — киваю на створку подвесного шкафа, в котором есть органайзер с не слишком разнообразными, но все же специями. — Что найдешь, то и возьмешь для своего горячего напитка.

— Смешно, — тихо прыскает.

— Смешно, что я умею готовить, или что специи есть? — сдираю упаковку с бутылки и вкручиваю винт в оголенную светло-коричневую пробку.

— Еще не решила. Ты ленишься? — повернув ко мне лицо, вдруг задает вопрос.

— Что это значит?

— Или скупердяйничаешь? Наверное, ты жадина, Петруччио, к тому же с каким-нибудь психическим отклонением?

Уж кто бы говорил!

— Смирнова! — почти выстреливаю пробкой из бутылки, в которой находится определенно не игристый напиток. Тогда в чем тут дело?

Похоже, недорогое пойло забродило! А я теперь принюхиваюсь к поднимающемуся дымку из горлышка.

— Объясниться не желаешь?

— Нет, — тихо отвечает.

— Нет? — переспрашиваю грозным тоном, словно угрожаю.

— Это же не интеллектуальная игра, тогда к чему тебе мои объяснения?

— Мне показалось, или ты назвала меня ленивым скупердяем? — указываю на то, что как бы оскорбило мой утонченный слух.

— Ах вон оно что! — она сильно запрокидывает голову и, посматривая на потолок, от всей души хохочет.

— Именно! Что смешного?

— Просто молодой мужчина, который сам себе готовит, довольно неумело — с его же слов, конечно, производит впечатление толстого лентяя, которому неохота организовать доставку вкусненького к себе домой, да у него нет даже желания просто открыть приложение и ознакомиться с любезным предложением какого-нибудь продуктового гипермаркета, способного очень быстро прокормить любого заинтересованного в том человека. Или он, то есть ты, настоящая жадина, которая дорожит балансом своей карточки и не питается — не завтракает, не обедает и не ужинает — в одном из ресторанов города. Вот и все!

— Ни черта не сходится, Тузик.

— Почему? — удивленно изгибает одну бровь.

— Я не лентяй и не жадина, но умею готовить.

— А доказательства представишь? — подмигивает тем глазом, над которым несколько секунд назад бровь в изумлении приподняла.

— А нужно?

— Мне интересно.

Нашла, похоже, новый повод? Сейчас возьмет на очередное слабо, а я запрыгаю в попытке доказать, что в состоянии разделать и приготовить мясо, рыбу, сварить кашу, спагетти соусом залить или яйцом с жаренными луком и грибами нафаршировать кальмара? Ей сало, что ли, посолить?

— Не желаешь? — вытягиваю руку, осторожно раскачивая открытую бутылку.

— Предлагаешь продегустировать прежде, чем, — прыскает и ладошкой прикрывает рот, — сварить компот? Что там по качеству?

— Ты желаешь пригубить или дрейфишь? — салютую тарой, выставляя ноль семьдесят пять под женский дергающийся, словно у собаки, выслеживающей мелкую добычу, нос.

— Не откажусь, — стряхнув шумовку и отложив ее в сторону, ставит руки себе на пояс и внимательно следит за бокалами, которые я наполняю вином.

— Пьешь, Антония? — булькаю в стекляшку темно-красную, как будто кровяную, капельку так называемого «бурдо» — и никак иначе, затем раскатываю напиток по прозрачной чаше, а после наигравшись и продемонстрировав Смирновой свои замашки недосомелье, отпиваю мизерную порцию, которую отмерил как раз с этой целью. — М-м-м! Ты знаешь, я погорячился, когда назвал напиток суррогатом. Так что с алкоголем, Тузик? Пьянствуешь напропалую?

— В хорошей компании могу пропустить… — как бы между прочим начинает говорить.

— В хорошей? — не даю ей пламенную, возможно, поучительную речь продолжить, молниеносно перебиваю и тут же издеваюсь. — А тебе не рано, детка? Прости-прости, забыл про давно минувшие восемнадцать лет. Теперь сдается мне, что ты усиленно подыскиваешь собутыльника, напрашиваясь на совместное проживание? За изобретательность — «отлично», а за попытку — «неудовлетворительно», малыш. Папик за пьянство с хорошими людьми гоняет? Считаешь, что в моем лице найдешь того, который бы удачно две позиции покрыл? И теплый угол, и алкогольное веселье? Разумно, Тоник, только мимо…

— Дай сюда! — протягивает руку в попытке схватить бутылку, которой я размахиваю, как бантиком перед носом коротколапого котенка. — Петь…

— Сколько?

— Что?

— Какова твоя норма, Тонечка? — разливаю вино по бокалам.

— Не волнуйся, — внимательно следит за тем, что я делаю. — Все под контролем и соответствующее настроение.

— Еще чего! За тебя пусть другие волнуются. Тебе домой, кстати, не пора? — проскользнув стеклянным круглым основанием по столешнице, предлагаю почти запойной даме напиток гарантированного веселья.

— Сегодня я немного задержусь.

— Это ты меня пугаешь?

— Я предупреждаю, что этот вечер мы проведем вдвоем, — едва ли не учительским тоном возвещает. — Тебе не стоит волноваться. С непристойными предложениями приставать к тебе не буду — ты не в моем вкусе, Велихов, пока просто рядом полежу — это можно, если ты не будешь свои руки распускать…

— Не дождешься, стерва! — рычу, перебивая этот бред.

— Затем обсудим сложившееся положение, немного помечтаем о будущем, а потом заснем.

Ей-богу, звучит до жути многообещающе и весьма двусмысленно. Мне чудится или она как будто бы вот так, в открытую, напрашивается на ночь? Поэтому на всякий случай уточняю, правильно ли я расслышал последнее из предложенного ею:

— Заснем? Вдвоем? С тобой?

— Угу.

Тогда мне кое-что еще хотелось бы добавить:

«А на какой из двух половин моей кровати эта дама предпочтет после разговоров о мечтах заснуть?».

— У тебя отличная квартира, Велихов. Безусловно, здесь нужно многое исправить, переделать и даже модернизировать, но общая планировка подходит, к тому же…

— Тут хрен тебе определенно! А ты, любезная Смирнова, с провокационными желаниями тупо обойдешься! — грубо перебиваю ее. — Все обсудим позже. У меня есть варианты, которые могли бы заинтересовать тебя. Озвучу, а ты подумаешь. Угу?

— Я возьму? — пальцами зажимает тонкий стебель бокала. — Какие варианты?

— Относительно квартиры. Мы не будем жить здесь, потому что…

— Спасибо за вино, — благодарит елейным, слегка заискивающими тоном.

— На здоровье, милая, — подкатываю глаза и про себя наглую на чем свет стоит кляну.

Все бы ничего, да и проклятия щадящие, но только гребаное «милая» не вяжется с общим смыслом нехорошего настоящего. Это еще что такое? Слыхали выражение: «С кем поведешься, от того и наберешься»? По-видимому, Гриша сделал стойкий вклад в мой речевой аппарат. «Милая», «Черепашка», «Наточка» и «Ната» — так мой отец зовет маму и глупо скалится при этом, когда она к нему подходит, улыбаясь, хихикая и кокетливо ломаясь, отзываясь на ласковые имена. Там все ясно — он ее приманивает, чтобы получить свое. Цепочка отношений приблизительно такая: «Милая — родная — постоянная — любимая». Работает система бати без отказов, сбоев и осечек. Они почти тридцатник с этой черепашкой вместе — все понятно и законно, а я к чему сказал?

«Просто к слову пришлось. Не переживай!» — сам себя пытаюсь успокоить.

— За тесное сотрудничество? — Смирнова вворачивает стандартный, но любезный и даже чем-то подкупающий тост.

Убрать бы вопросительную интонацию. Или это был вопрос? Видимо, она все еще сомневается в серьезности моих намерений. Тогда я, пожалуй, поспешу ее разочаровать, ответив, что:

— Предпочитаю здесь другой эпитет.

— Какой же? — одними губами прикасается к ободку своего бокала, аккуратно наклонив его, делает один неуверенный глоток, затем довольно странно кривится, словно кислой бормотухи отлакала, и наконец ставит свою почти нетронутую порцию обратно на рабочий стол. — Фу, гадость. Мне не нравится…

— Но водки нет, малыш, а спирт я не держу, да и ты не та дама, которой я осмелился бы такое предложить, — посмеиваюсь и ловлю нехороший взгляд разноцветных глаз. — Зато есть коньяк!

— У тебя проблемы с этим? — шипит, разглядывая исподлобья. — Уже минут пятнадцать ты никак не слезешь с алкогольной темы. Недалекие вопросы задаешь. Я не пью, Велихов, если ты этого еще не понял. Не вижу смысла в этом и потом, дебильное недолгое веселье, как правило, заканчивается нездоровьем и казусными ситуациями, из которых…

— Ну-ну? — подмигиваю ей, стимулируя продолжение об интересных ситуациях, в которые она, похоже, попадала, когда с горячительным перебирала. Уж больно Тоня гладко стелет. Уверен, что на ее таких старательно вспушенных перинах очень жестко спать.

— Дурак! — выплевывает мое уже почти родное имя и возвращается к своей стряпне.

— Я же пошутил, — надуваю губы и бормочу, посмеиваясь. — Тузик, ты чего?

— Очень плоский юмор, Петя. В чужой стране ты растерял все хорошее, чем обладал, зато приобрел дурной сарказм и грубость. Я ценю иронию и живу за счет самоиронии, но детские шуточки с каким-то тайным смыслом, понятным только тебе, как их автору, сидят вот тут, — ребром ладони указывает конкретное расположение моего кривого, по ее мнению, юмора. — Заканчивай меня подкалывать. А вино твое не очень — повторюсь еще раз. Я не авторитет, конечно, однако по личным ощущениям — слишком кислое, но для глинтвейна вполне сойдет.

— Проехали. Итак, как ты смотришь на то, чтобы тесное сотрудничество перекрестить во взаимовыгодное? — внимательно слежу за всем, что она делает. — Ну как? Смирно-о-о-о-ва?

Она молчит, лишь монотонно вращает ложкой в вареве, которое бурлит.

— А?

— Привет! — возвращаю задумчивую с небес на землю. — Выгодно и взаимно! Что скажешь, мой деловой партнер?

— Мы не партнеры, Петруччио. Ты так называемый продавец на подхвате, учитель на замену, мальчик выходного дня…

— Который показал успехи в обучении?

— Да.

Совсем не слышу вызова и энтузиазма в ее голосе. Скорее, наоборот. Смирнова прячется, скрывается или вынашивает новый план? Не оставляет чувство, что все неспроста и в этом что-то есть. Слишком быстро Тоник сдала назад и признала свое поражение и мою почти исключительную победу. Перебираю варианты и выдаю их на-гора, да только стерва не ведется, зато обиженную корчит на «ура».

— Взаимовыгодное? Поддерживаю в такой формулировке, — Смирнова вдруг быстро пожимает плечами, но еще внимательнее сосредотачивается на том, что готовит в небольшой кастрюле на огне. — Время покажет.

Она помешивает то, что тушится в посуде, а я внимательно, абсолютно не скрываясь, рассматриваю ее. Тонька гарцует жеребенком, переступая с ноги на ногу, словно пританцовывает, копируя лошадиную рысь, а закусив нижнюю губу и уложив правую ладонь себе на грудь, наклоняется над нашим ужином.

— А почему шоколад, Ния? — внезапно задаю вопрос.

— Вкусно, — она спокойно набирает ложкой юшку, кипящую под ее носом, и подносит к своему рту. — М-м-м, готово! Можно выключать.

— Что?

— Это, Петя! — указывает пальцем на плиту и хихикает.

— Ты не ответила на мой вопрос. Секрет или что-то изображаешь? Не так спросил?

— Я так понимаю, есть уже не хочешь?

— Хочу, — желание подтверждаю утвердительным мотанием головой.

— Замечательно. Где у тебя тарелки? Что можно взять?

— На твой вкус, — киваю в сторону шкафа, в котором я храню посуду.

— Богатый выбор? Прячешь награбленное или там твое приданое?

— Обыкновенный. Ты берешь или языком молотишь, горе-детектив?

Привстав на цыпочки, Ния подтягивается к нужной полке.

— Господи! — всплескивает руками. — Как много! Велихов, да ты…

— Так почему он? — не слушаю ее возгласы то ли удивления, то ли радости, то ли показушничества, широко расставив руки и уперевшись ладонями в край стола, смотрю на то, над чем она колдовала минуту назад и что нам предстоит отведать в качестве праздничного стола по торжественному случаю начала нового производственного витка. Все выгодно и по обоюдному согласию. — М?

— Кто он?

Запутывает меня и прямо на вопрос не отвечает.

— Я про шоколад и твой магазин.

— Так вышло. Все просто, а я люблю сладкое.

— Верится с трудом.

— А я не собираюсь убеждать кого-то, бить копытом и рыть носом землю. Ты спросил «почему», я выкатила объяснение. Если что-то не устраивает, выстраивай логические цепочки, проводи самостоятельные расследования, настаивай на экспериментах, попробуй опротестовать. И потом, — Тоня снимает несколько тарелок с полки и ставит их на стол, — мне нравится готовить. И я, действительно, обожаю сладости.

— Женское занятие, — почти авторитетно подтверждаю. — И тебе идет!

— Не знаю, но спасибо. Это ведь был комплимент?

— Почти, — хмыкаю.

— К тому же у нас ведь есть достойные примеры. Далеко ходить не нужно…

На дядю и мою двоюродную сестру, по всей видимости, намекает? Максим Морозов, старший брат мамы, профессиональный повар с огромным стажем, наградами и громкими титулами, хорошо зарекомендовавший себя не только, как человек, пропахший вареным картофелем и харчо, но и как успешный ресторатор, помешанный на французской кухне, и идейный вдохновитель всех кулинарных проектов, на которые подписан мой отец, как его старинный друг. Что, в принципе, неудивительно, ведь это его работа, а вот Тузик, кроме как накормить по детству песочным в прямом смысле этого слова печеньем с изюминками в виде то ли кошачьих, то ли собачьих экскрементов, не на что другое не способна была. А теперь сама дает уроки, развивает дело и следит за конкурентами…

— Могу помочь с квартирой, Тузик, — облизывая свою вилку, откидываюсь на спинку дивана. — Очень вкусно! Спасибо.

— На здоровье. Как именно? — Смирнова отпивает уже, по-моему, второй стакан глинтвейна и грубо, словно в остервенении, дергает воротник своего свитера. — Здесь очень душно. Как уменьшить температуру?

— Найду подходящие варианты и согласую их с тобой. Потом вместе съездим, осмотримся, поговорим, приценимся или собьем цену, и… — а на последнее пожелание от Нии намеренно не обращаю внимания.

Запарится — быстрее уберется! Я любезно вызову ей такси, а затем с посудой разберусь в спокойной обстановке и без свидетелей в ее лице.

— Я хочу снять свитер, — Смирнова скрещивает руки и цепляет пальцами резинку. — Ты не возражаешь?

— Нет, пожалуйста…

Да кто же, сука, знал, что под этой тряпкой у мелкой стервы кроме кружевного бюстгальтера больше ничего нет? А это означает, что в следующий раз я буду предусмотрительнее и во сто крат умнее!

Зато сейчас я вынужденно широко раскрываю рот и глупо пялюсь на красивое в поблескивающих кружевах белье, с которым, судя по моей такой реакции, до этого момента я был абсолютно не знаком.

— Тонь… — плотоядно ухмыляюсь. — Ты не могла бы… — пальцем тычу и вращаю, словно буром вворачиваюсь в небольшие сиськи, запечатанные сетчатыми чашками, на вертикальных швах которых я вижу темные соски.

А она жестока! И даже слишком!

— М? — двумя пальцами поддевает гладкие бретельки лифчика и проводит вперед-назад, расправляя их.

— Тебе футболку принести? — приподнимаю зад с насиженного места.

— Есть проблемы, Буратино? — таким вопросом отрезвляет и останавливает мой порыв, затем обмахивает себя руками, словно опахалом, и шумно воздух выдувает губами, сложенными утиным клювом, приподнимая свою челку, упавшую на влажный и широкий лоб. — Что случилось, Петенька?

Проблем не будет, если она прикроет свой мелкий бюст и перестанет соблазнять.

«Спи, парень, еще очень рано. Я позову, когда пора вставать!» — командую себе, при этом пятерней прочесываю волосы и открытым ртом, как загнанный кобель, дышу.

— Мне кажется, здесь можно угореть, — Смирнова прыскает от смеха. — Велихов, да что с тобой? Дар речи потерял?

— Зачем все это, Ния? Что ты вытворяешь? — опустив голову и прикрыв глаза, куда-то в стол и в недоеденный гарнир шепчу.

— А на что это похоже, мой дружочек?

— Ты пьяна? — отворачиваюсь, стараясь не смотреть на нее. С трудом, но что-то все же получается. — Плохо себя чувствуешь? Или провоцируешь? Я прохожу какую-то проверку?

— Нет, — отвечает со смешком. — Я тебя смущаю? И вообще, какие ощущения?

Смущен ли я? Это очень вряд ли, тем более что с женской анатомией я не понаслышке, уже довольно хорошо знаком. Скорее, злость и дикое желание сдавить ей шею и посмотреть, как будет дергаться в попытках прикрыть свой жалкий номер эта сучка, которую я неосторожно несколько часов назад впустил в свой дом.

— Ты не находишь это странным?

— Нет.

Краем глаза замечаю, как Смирнова крутится, оглядывается по сторонам, словно что-то ищет. Надеюсь, что сейчас она оденется, соберет свои вещички, натянет сапоги, которыми прошлась по мне, и уберется из моей халупы на хрен, потому как я однозначно не куплюсь на представление, которое она тут весьма старательно, но все же неумело, разыгрывает передо мной. La femme fatale изображает? Как бы помягче огорчить ее:

«До таких прожженных тетенек этой детке очень далеко».

— Я хочу прилечь. Где кровать? Устала очень… Петя? Я хочу спать.

Определенно чувствую, как кто-то слабый дергает меня за локоть, словно деньги просит передать водителю маршрутки. «Кровать»? «Прилечь»? Она «устала»?

По-моему, сегодня я сильно надерусь, чтобы, не дай бог, не натворить какой-нибудь херни, за которую вовек ни перед кем из ныне здравствующих ничем не рассчитаюсь…