Голубая Аргунь

ГЛАВА XXVI

Проверку и выявление всего, что облагалось налогом, — посев, лошади и разный окот — Степан решил начать с овец. Он знал, что их все еще сдают по старинному обычаю — по рубежам. По этим рубежам легко можно было установить, сколько овец у всех жителей Раздольной, тем более, что отару в этом году пас свой человек — дядя Миша.

Утром Степан и Федор Размахнин верхом выехали из Раздольной и долиной Аргуни направились к ее левому притоку — реке Борзя, где находился с общественным стадом дядя Миша.

Обрадованный приездом племянника, дядя Миша угостил их свежей бараниной и помог составить по рубежам списки, в которых указывалось количество сданных богачами овец.

Выкупавшись в Борзе и помыв лошадей, друзья поспешили в обратный путь.

Приехав в Раздольную, Степан вызвал в сельсовет Павла Филипповича и договорился с ним в тот же день начать проверку скота.

Вечером Степан, в сопровождении Федора Размахнина и Павла Филипповича — членов комиссии по выявлению утаек — вышел из ворот своей ограды.

Зная, что идти придется к богатым людям, Павел Филиппович принарядился: на нем была новая дрелевая с таким же кушаком куртка, синие диагоналевые штаны с лампасами, промазанные тарбаганьим жиром ичиги, а на голове шапка из лисьих лап.

— А ты нарядился-то, дядя Павел, как в церковь, — смеялся Федор.

— Я же человек холостой, — шутил Павел Филиппович, — может, и приглянусь какой вдове. — И уже серьезно добавил: — Зря ты, Степан Иваныч, затянул меня в эту комиссию. Стариковское ли дело в такие дела ввязываться? Тут ведь без греха не обойдется, так и знай.

— Богачей-то все-таки побаиваешься, Павел Филиппович? — задел за живое старика Степан.

— Да бояться-то я, положим, не боюсь, но как-то неловко от людей остужаться…

— Это спервоначала так, Павел Филиппович, а вот как разозлят они, так неловкость как рукой снимет. Ну, а потом надо же помнить, что мы — представители Советской власти. Так с какой же стати мы будем потакать кулакам? Нет, товарищи, давайте уж не будем кривить душой перед Советской властью, и если кто из них не записал полностью скот — пусть пеняет на себя.

Смущенный доводами Степана, Павел Филиппович не знал, что ответить.

Проверку начали с соседа Бекетовых Клавдия Романовича Злыгостева. Просчитав в присутствии самого хозяина скот и лошадей и сверившись с записями в сельских списках, они установили, что утаено от записи 5 лошадей, 4 быка и 7 коров.

— А сколько у вас имеется овец? — спросил Степан хозяина.

— Там записано, — буркнул Клавдий, избегая встречаться взглядом со Степаном.

— Записано-то я вижу, что 50, а вот сколько их в самом деле? Они ведь у вас сданы под пастуха. Давайте-ка рубеж, мы сами посмотрим.

— Нету его, — с силой выдавливал из себя слова Клавдий Романович, — потеряли где-то.

— Потеряли? Ну, ладно. Пиши, Федор, овец утаено 39 голов.

— Как 39? — испуганно и в то же время удивленно спросил Клавдий Романович.

— А так… — обрезал его Степан. — Рубеж-то, который вы потеряли, мы нашли. Можете справиться у пастуха, все ваши 89 голов овец живы и здоровы.

— Не по-соседски ты делаешь, Степан, нехорошо, — чуть слышно проговорил Клавдий Романович.

— Не по-соседски, говоришь? А вот ты, Клавдий Романович, по-соседски делал, когда власть-то ваша была? Ну, что молчишь?

И вспомнил Степан, как давно, еще подростком, молотил он вдвоем с отцом гречиху, а рядом, на гумне Клавдия Романовича, работала конная молотилка.

— Иван Кузьмич! — крикнул, подходя к пряслу, Клавдий Романович. — Пошли-ка Стенку коней погонять, людей у меня не хватает.

И суровый, не преклонявшийся перед богачами Иван Кузьмич спасовал перед Клавдием Романовичем, такое тот имел влияние на весь поселок — служил он тогда станичным писарем.

— Иди, Степа, погоняй этому мироеду коней, а я уж помолочу один, — покорно согласился Иван Кузьмич.

И часто с той поры приходилось работать Степану у своего богатого соседа: то он гонял лошадей в молотилке, то вывозил из ограды снег, то пилил с младшим братом дрова. И вот однажды пришел он к Клавдию Романовичу просить заработанные деньги. Войдя в дом, Степан перекрестился на иконы, поздоровался и, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу, зашмыгал носом.

— Что надо? — оторвавшись от бумаг и смотря на Степана поверх очков, строго спросил Клавдий Романович.

— По деньги меня тятя послал.

— По деньги? — изумился Клавдий Романович. — По какие такие деньги?

— Ну, да вот, что робил-то я у вас… Коней гонял в молотилке, гумно два раза помогал чистить, дрова пилили с Митрием сколько раз, мне еще тогда ногу бревном придавило.

— Вон что! Мариша! — крикнул Клавдий в открытую дверь горницы. — Дай ему кринку простокваши.

Сгорая от стыда, взял Степан из рук смеющейся хозяйской дочки кринку и вышел в открытую дверь. Чуть не плача от обиды и злости, поднял он ее выше головы и изо всей силы ударил о крыльцо. Оглянулся уже на средине ограды, услышав за собой крик выскочившей на стук Маринки.

— Ты это что же наделал, варначина, я сейчас папе скажу! Ведь посуда-то, небось, денег стоит!

— Денег стоит… — передразнил Маринку Степан. — А то, что мы робили на вас, живодеров, ничего не стоит? Хватайте, собаки, чтоб вам подавиться! Вам уж не привыкать… Может, нахватаете матери на гроб… Иди, сказывай!

— По-соседски… — в упор глядя на Клавдия Романовича полными ненависти глазами, продолжал Степан. — А не помнишь, как мы с братом, не говоря уже о других, работали на тебя полмесяца за кринку простокваши? Забыл? А я-то хорошо помню…

— Так это что же, мстишь, значит?

— Нет, не мщу, а не позволю вам обманывать Советскую власть, как вы нас раньше обманывали! Подписывай акт…

— По душам ты поговорил сегодня с соседом-то, — смеялся Федор, когда они вышли от Злыгостева на улицу. — Он так и затрясся весь.

— Сволочь!.. Смотреть-то на него противно, — ответил Степан.

Проверив еще несколько зажиточных хозяйств, и почти во всех обнаружив утаенный от записи скот, комиссия подошла к большому новому дому под тесовой крышей и с крыльцом, одной половиной выходящим в ограду, а другой, с филенчатой дверью, на улицу. В ограде, образуя большой треугольник, расположились сараи, завозни и амбары с громадными замками на дверях. В дальнем углу, против ворот, приютилась кузница. Занимался кузнечным делом сам хозяин Гавриил Тимофеевич Былков, по прозвищу Жернов.

— Ну, так куда теперь? — спросил Павел Филиппович, — К Жернову, что ли?

— К нему, — согласился Степан.

— Ну, уж у этого, наверное, наполовину скот прописан, так и знай, — высказал общее мнение Федор. — Он ведь жаднюга-то какой… За пятак с крыши на борону прыгнет.

— Да уж скупущий-то, не приведи бог какой, — подтвердил Павел Филиппович, открывая калитку.

Гаврила Былков прославился в Раздольной и в соседних с ней селах не столько своим богатством, сколько неимоверной скупостью. Редко кто из бедноты не жил у него в работниках, но никто не доживал до условленного срока. Давил он батраков работой, а кормил плохо. Никто не бывал у него в гостях. Даже в престольный праздник — Покров не мог он решиться на то, чтобы устроить гулянку. Захватив с собой объемистую потрепанную тетрадь, отправлялся он по Раздольной собирать долги, зная, что щедрые в этот день на угощенье посельщики бесплатно напоят его водкой. Нередко в эти дни приходилось встречаться ему со своими бывшими батраками, подгулявшими ради праздника. В таких случаях возвращался он домой с физиономией, обильно украшенной синяками. Но все-таки не бросал своей привычки совершать эти праздничные прогулки.

Но однажды Былков жестоко поплатился за свою жадность.

В 1919 году красные партизаны вышибли полк белодружинников из занятого ими накануне села. Сотня, в которой находился Былков, прикрывала отход батареи и обоза, а потому и отступала последней. Во весь опор мчались они по улице и вдруг среди бегущих впереди на пустых телегах обозников Былков узнал своего сына Якова.

— Ты куда? — крикнул он, догоняя сына.

— Домой, — обернулся тот и, узнав отца, пояснил: — Овес был у меня в телеге-то, выбросил я его к черту, да и тягу…

— Так что же ты ничего не захватил с собой? Заявишься на пустой телеге…

— А что же я захвачу?

— Подворачивай вон к той мельнице, я видел, жернов там лежит, совсем новый…

И, как ни отговаривался Яков, заставил его Былков подъехать к мельнице и помог закатить на телегу жернов.

—Чудак ты, — сказал отец тогда Якову. Мне за этот жернов-то Тереха лет пять будет молоть бесплатно…

Но ему пришлось раскаяться в своем поступке. Посты на сопке справа, которые он принимал за свои, оказались партизанскими. И как только отец с сыном выехали за околицу и помчались за дружиной, с сопки по ним открыли огонь, а левее, в ложбине, они увидели пять партизан, которые вели лошадей в поводу.

— Шпарь дорогой! — крикнул Былков сыну. — А ежели догонят, скажи, что едешь из подвод, а жернов выменял на муку. — И, вытянув коня нагайкой, прямиком помчался к ближайшей лесной опушке.

Оглянувшись, он увидел, как упал у Якова конь, убитый партизанами, стрелявшими с сопки. А вскоре телегу окружили те, которых они заметили в ложбине.

— Эх, черт меня попутал, подвел Яшку… — ругал себя Былков, и в то же время старался утешиться мыслью: «Нет, не убьют… У них ведь этого нету… За что? Он же возчик…»

Ехать на выручку к Якову было бессмысленно, и он, достигнув леса, полагаясь на великодушие партизан, поспешил скрыться.

Но Якову все же пришлось расплачиваться за отцовскую жадность. Среди догнавших его партизан оказался сын того самого мельника, у которого похитили Былковы жернов. Он сразу же узнал отцовское имущество и, настегав Якова нагайкой, заставил его отвезти жернов обратно.

Пришлось Якову телегу с жерновом и сбруей с убитого коня везти в поселок на себе, чтобы отдать все это хозяину, и пешком отправляться домой. В довершение беды, среди партизан в селе были и посельщики Якова, Семен и Степан Бекетовы. От них-то и узнали в Раздольной про случай с жерновом.

Долго смеялись тогда над ними в поселке, и с той поры пристала к Былкову кличка Жернов, да так крепко, что иначе его уже не называли.

Войдя в ограду, Степан вызвал Былкова из кузницы и предложил следовать за комиссией во двор.

Былков прекратил работу, сбросил с себя кожаный, прожженный во многих местах фартук, и пошел следом за комиссией.

Объяснив хозяину цель своего прихода, комиссия приступила к проверке скота. При проверке оказалось, что у Былкова была утаена от обложения половина скота.

Хотя и много было рабочих рук в семье братьев Голютиных, но батраков они держали, так как хозяйство имели крупное. С них и начали проверку скота на следующий день.

Находившийся дома и вызванный во двор старший брат Голютиных Спиридон заявил, что хозяйство у них разделено между всеми братьями, но их сейчас дома нет и поэтому он сможет показать комиссии лишь свой скот.

— Пошли, — решительно заявил Степан и, когда вошли в обширный, полный окота двор, приказал Павлу Филипповичу и Федору считать весь скот вместе.

— Стойте, стойте, ребята, — заметался по двору Спиридон. — Ну, что вы делаете? Вот мои-то коровы… Перепутаете все. Да это что же такое, Степан Иваныч?

— Хватит, не мешай! — властно остановил его Степан. — Считать будем всех вместе, а потом разберемся, что у вас за волынка.

Пересчитав скот, все пошли в дом.

— Ведь вы не верите, а вот они, — и Спиридон положил на стол перед Степаном акты о разделе имущества. — Пожалуйста, и печать есть, все сделано по закону…

— У них и в поселенных списках значится четыре хозяйства, — подтвердил Федор.

— Значит, разделились? — чуть дрогнувшим голосом спросил Степан. — Хорошо, а где же теперь живут твои братья?

— Да живут-то, — замялся Спиридон, — пока у меня. Но вот нынче начнем возить бревна Ромахе на дом, а потом и остальным.

— Вплели, что делают? — взглянув на членов комиссии, кивнул Степан головой в сторону Голюгина. — Живут все вместе, еще только думают возить бревна на дома, а хозяйство уже разделили… А для чего это вам понадобилось, думаешь, не знаем? Налог уменьшить, Советскую власть обмануть! — И невольно повышая голос, продолжал: — Хитры стали! Но и мы не лыком шиты. Этот номер вам не пройдет… Пиши, Федор, в акте: «Примечание. Кроме того, Голютины работают и живут все вместе, а формально хозяйство разделили…». Так, записал? Пиши дальше: «…то есть произвели фиктивный раздел…».

— Да какой же фиктивный? — плачущим голосом спрашивал Спиридон. — На что же так-то писать, товарищи?

— Подписывай акт, — не слушая Спиридона, сказал Степан.

— Ну, как я его подписывать-то буду? Ведь все же у нас разделено. Вы-то возьмите во внимание…

— Значит, акт подписывать не хочешь? Дело твое. Запиши, Федор, что от подписи он отказался. Пошли… — И, не обращая внимания на вопли и жалобы разоблаченного хитреца-богача, Степан, а за ним и Федор двинулись к выходу.

— Сейчас, сейчас, ребятушки, — крикнул им вслед Павел Филиппович. — Закурю вот и догоню.

— У тебя табак-то, однако, маньчжурский, Спиридон Устиныч, — обратился он к разобиженному хозяину.

— Вот гад! — не слушая Павла, ругал Голютин Степана, едва за ним захлопнулась дверь. — Голодранец несчастный, шпана!..

— Да вот антихрист-то на нас навязался… — заголосила в кути жена Спиридона. — Да чтобы ему наши слезы колом в горле стали….

— Хватит! — прикрикнул Спиридон на жену. — Распустила тут нюни-то, не слыхивали тебя!..

— Да вы шибко-то не убивайтесь, — утешал хозяев Павел Филиппович. — Ну, что особенного? Прибавят вам налогу, да и все. А при вашем достатке заплатить там какую-то лишнюю сотню рублей — ерунда, раз плюнуть…

— Какая там сотня, чего напрасно… — сердито перебил хозяин. — Не маленькие, небось, понимаем… Вишь, чего он написал в акте-то. Думаешь, я не соображаю к чему это? Тут теперь мало того, что раз в пять больше заплатишь, да еще и гепова привяжется. Хоть бы ты чем помог…

Да я бы и рад, Спиридон Устиныч, — посочувствовал Павел Филиппович, — Но ведь человек я тут маленький… так себе, вроде понятого по-прежнему-то…

— Что же теперь делать? — сокрушенно вздыхал хозяин. — Заставить разве Костю написать жалобу, да поехать хлопотать…

— Правильно, — поддержал Павел, — прямо к председателю РИКа крой, к Казакову, шибко его одобряют, башковитый мужик… Ну, а потом, брат, все-таки, как ни говори, а ведь власть-то… — но, увидев, как сердито нахмурился Спиридон, он спохватился, что чуть не сказал лишнее, и замолчал. Выколотив трубку и попрощавшись, Павел Филиппович заспешил к выходу.

Степана с Федором Павел Филиппович увидел, когда они выходили из соседнего двора, закончив там проверку.

— Что-то ты там долгонько задержался, дядя Павел? Уж не угостить ли вздумал тебя Спиридон? — пошутил над ним Федор.

— Спиридон угостит, пожалуй, — усмехнулся Павел Филиппович, — чем ворота подпирают… — и уже серьезно продолжал: — Я бы сразу вас догнал, так ведь знаешь он какой, пристал и пристал ко мне, как банный лист. Обиделся, что я за него не заступился, скажи на милость… Ну, я его, брат, тоже отшил, будет помнить… Я ведь человек шибко нервенный: озлюсь, так от меня пощады не жди.

— Ну, товарищи, теперь к самому крупному богачу заявимся, — сказал Степан, направляясь к большому, под зеленой железной крышей, дому Коноплева.

У Коноплева шла гулянка. Через открытые окна на улицу доносились громкий говор, смех, звон посуды. В соседней с пирующими комнате граммофон играл краковяк, слышался топот танцующих.

Батрак Саша Бодожок запрягал лошадь в телегу, работница Маланья несла на коромысле ведра с молоком.

— Здорово, дядя Саша, — приветствовал Степан батрака.

— Здравствуйте, — ответил тот, затягивая супонь.

— Что это за гульба у твоего хозяина?

— Крестины, паря. Парнишку крестили.

— Вон как? А почему же ты не на крестинах?

— Что ты, Степан Иваныч?! Там же все богачи: Клавдей Романыч, Митрий Еремеич. Да и людно их… Еще и приезжий какой-то, надо быть, из верховских. Мне тоже сегодня подфартило: давеча вызвал меня сам-то на куфню, и больше чем полстакана мне подал.

— Удобрился, значит, — улыбнулся Степан. — С пашни у вас сегодня не приедут?

— Нет, не приедут.

— А сколько у них там быков и коней?

— В два плуга пашут, по четыре пары, а коней-то… — Саша на минуту задумался, почесав затылок, — кажись семь… ну да, семь точно. А что такое?

— Проверяем, Саша. Ты вот что, иди к хозяину и скажи, что его требует во двор председатель с комиссией.

Вскоре во двор вышел по-праздничному принаряженный и раскрасневшийся от выпивки Коноплев.

— Здравствуйте, — стараясь скрыть досаду на приход непрошенных гостей, произнес он. — В чем дело? Проверка скота? Да-а… Не вовремя немножко. У меня как раз гости собрались. Вот что, товарищи, пойдемте лучше в дом, выпьем по маленькой, закусим, а потом и проверим. Успеем еще, времени хватит. Я ведь супротив власти не иду. Что требуется — пожалуйста, с полным удовольствием…

При упоминании о выпивке Павел Филиппович крякнул, разгладил усы и вопросительно взглянул на Степана.

— Нет уж, извините, — сухо отрезал Степан. — Пришли мы не на гулянку, а по делу. Давайте приступать.

Пришлось подчиниться.

— Эх, товарищи, неладно у нас получилось, нехорошо, — бормотал Коноплев, дрожащими руками подписывая акт. — Я к вам всей душой, а вы… — И, видя, что Степан отошел в сторону, чуть слышно сказал Павлу Филипповичу: — И ты туда же… А если какая нужда, так ко мне бежишь… Эх ты…

— Да я-то тут при чем, скажи на милость? — загорячился Павел Филиппович. Выколачивая об изгородь трубку, он с досады так хватил ею о жердь, что она, сорвавшись с мундштука, перелетела через городьбу в сенник и зарылась где-то в сенной трухе. — Вот наказанье-то господне… — жаловался он неизвестно кому, ползая на коленях по сену в поисках трубки. — Что ни день, то убыток. И за что меня господь наказывает?

— Едва ведь нашел анафему, — говорил он уже на улице поджидавшим его Степану и Федору. — Да это оно что же такое? Прямо напасть на меня какая-то, ей-богу… Кому-кому, а мне все как куцему: вчера корова, чтоб ее змея укусила, едва не забодала, лопоть всю перегадил, со всеми переругался, а тут еще и трубку чуть не потерял… Да скоро ли хоть закончим беду-то эту, Степан Иваныч?

— Ну, где же скоро? Еще поедем пашни проверять.

— Взял бы ты, Степан Иваныч, кого-нибудь помоложе, — взмолился Павел Филиппович. — Легко ли это день денской трястись верхом по сопкам да по еланям…

— Ладно, Павел Филиппович, — пообещал Степан, — вот покончим со скотом, а на проверку пашен возьмем кого-нибудь из молодых.

В усадьбу Василия Пичуева, отца Вари, пришли вечером.

Федор, в сопровождении Павла Филипповича и хозяина, пошел по дворам пересчитывать скот, а Степан сел на перевернутую кверху дном деревянную колоду и принялся заготавливать акт. Обернувшись на звук шагов, он увидел подходившую к нему Варю. На ней было темно-синее, плотно облегающее ее стройную фигуру, платье. С нежной грустью смотрели на Степана ее черные глаза.

— Здравствуй, Степан Иваныч, — тихо и печально сказала она, усаживаясь рядом с ним на колоду.

Степан сухо поздоровался, продолжая писать.

Некоторое время сидели молча.

— Ну, так что же, Степа, — глубоко вздохнув, начала Варя, — и поговорить со мной не хочешь?

— О чем же нам говорить? Не стоит расстраиваться понапрасну. У тебя уж теперь есть другой дружок.

— Какой уж там друг! — досадливо отмахнулась рукой Варя. — Так себе… С ним хожу, а о тебе думаю, все сердце изболело… — и, оглянувшись на подходивших к ним членов комиссии с отцом, быстро заговорила: — Согласна я без венцов, зарегистрируемся, и переходи к нам, будем жить. Отца уговорим…

— Нет, Варя, — решительно сказал Степан, — кривить душой я не хочу, да и любовь наша с тобой закончилась. Успокойся и зря не волнуйся. А в дом к вам я все равно бы не пошел, разные мы люди.

В отличие от всех кулаков, утайки у Пичуева оказалось совсем мало.

— Продать я наметил этих быков-то, — пояснял хозяин, подписывая акт. — Убавлять хочу хозяйство. Куда мне с ним? Всей семьи — одна дочь. Найдется хороший человек в зятевья, передам ему все, да и пусть руководит… Пойдемте в избу, — любезно пригласил он, видя, что комиссия собирается уходить. — Я вас таким пирогом угощу из свежей сазанины, любо…

— А что, Степан Иваныч, и верно, — поддакнул обрадованный предстоящей выпивкой Павел Филиппович. — Мы ведь, по правде-то сказать, уж проголодались. На дворе поздно, все равно кончать надо. Человек к нам всей душой…

— Нет, нет, товарищи, — не слушая уговоров Павла Филипповича, отказался Степан. — Спасибо вам, Василий Яковлевич, за приглашение, но нам надо спешить в сельсовет.

Павел Филиппович, сожалеюще вздохнув, подождал, не будет ли приглашать хозяин его одного и, не дождавшись, сердито плюнул и рысцой кинулся догонять Степана и Федора.

«И что это за человек такой, нелюдим какой-то, прости господи…» — мысленно ругал он Степана.

— Зря ты, Степан Иванович, заупрямился, — не утерпев, вслух сказал Павел, шагая рядом со Степаном. — Мужик он хоть и богач, а не в пример другим гостеприимчивый. А дочь-то какая, паря, красавица! Все время на тебя любуется, а ты и не догадываешься. Э-э-э! Я бы на твоем месте ни за что бы не упустил такую кралю, и хозяйство к рукам прибрал бы. Погулял бы в свою волюшку, попил бы винца…