Голубая Аргунь

ГЛАВА XXXIII

Всю неделю Степан и колхозники деятельно готовились к первой колхозной весне. Полученное семенное зерно протравили формалином, подготовили плуги, бороны, телеги, корм для рабочего скота. На отпущенные кредитным товариществом средства купили семь лошадей и восемь пар молодых быков.

Начинать посев было решено, как только земля оттает, и борона не будет хватать мерзлоты.

В воскресенье вечером, после того, как окончательно установили, кто и где будет работать на посевной, распределили по пахарям плуги, лошадей и быков. Степан предложил завтра же начинать сеять.

— В понедельник-то! — сурово оборвал его Иван Кузьмич. — Да ты что, парень, в уме ли? Кто же начинает в понедельник? Вот во вторник можно, так у нас испокон веков ведется.

Колхозники дружно поддержали Ивана Кузьмича, и Степану пришлось согласиться, зная, что спорить бесполезно.

Строгий и требовательный Иван Кузьмич как в семье, так и в колхозе пользовался большим авторитетом; его уважали и слушали, чем он оказывал немалую услугу Степану. Коллективная работа ему нравилась, к тому же, работая в плотничьих артелях, он уж давно привык к ней. Правильно поняв и оценив все выгоды коллективного труда, он, к великой радости Степана, был самым активным колхозником. Вот за это-то и уступал Степан отцу, когда дело касалось каких-нибудь примет или обычаев. При покупке для колхоза лошадей Иван Кузьмич ревностно наблюдал за тем, чтобы купленная лошадь была обязательно с хозяйской уздой, и сам отпускал ее в колхозный двор через разостланный в воротах кушак; не давал резать лошадям хвосты; сам пригонял на колхозный двор купленных быков, подстегивая их палочкой с хозяйского двора. А в великий четверг, чуть свет, клал в ковшичек углей и окуривал весь колхозный скот и лошадей богородской травой.

Во вторник с самого раннего утра в ограде Бекетовых, превратившейся теперь в колхозный штаб, кипела работа. Все колхозники, от мала до велика, были заняты делом. Одни во дворе в больших деревянных колодах и старых лодках приготовляли для быков и лошадей сечку, другие набивали телеги сеном, складывали на них бороны. Ребятишки выносили из-под сарая сбрую, хомуты, седелки, дуги, седла и раскладывали их около плугов и телег. Из открытого амбара выносили мешки с семенами и тоже складывали их на телеги.

Поднявшийся раньше всех Иван Кузьмич еще до света затопил баню и теперь, с полным ведром яиц в руке, стоял в амбаре около сусека, из которого нагребали пшеницу, и в каждый мешок клал вареные крашеные яйца. Степан, встречаясь глазами с Федором, только посмеивался, кивая головой в сторону стариков.

Управившись со всеми делами, колхозники направились в баню; вместе с ними пошли и Степан с Федором.

Вымывшись, все колхозники собрались в избе. Иван Кузьмич зажег перед образами свечи и, насыпав в ковшичек с горячими углями ладану, начал кадить перед иконами в сторону молившихся колхозников.

Степан, переглянувшись с Федором, вышли во двор и, взяв узды, пошли ловить лошадей. Следом за ними вышли Иван Малый и Абрам.

— Беда с нашими стариками, — говорил Степан, — попробуй, отучи их от старинки!..

— Нет, ты уж им не мешай, а то ведь они обидятся. Пусть молятся, это ведь делу не вредит…

День выдался на редкость ясный и теплый. Когда длинная вереница колхозников двинулась по широкой улице, со всех дворов посмотреть на них вышли единоличники. По-разному выражая свое отношение к колхозу, одни дружелюбно здоровались, желая успеха, другие смотрели недоверчиво или насмешливо. Кулаки же и подкулачники бросали в их сторону злобные взгляды, плевали и ругались. Из раскрытых окон смотрели бабы и старухи. Рядом с колонной колхозников, обгоняя друг друга, верхом на прутиках бежали ребятишки.

Впереди всех на паре лошадей, с прикрепленным к передку телеги красным флагом, ехал Иван Кузьмич, за ним несколько телег с семенами и боронами, затем бычьи и конские упряжки с плугами и Павел Филиппович на паре больших бурых быков с деревянной сохой, из-за которой чуть не поссорился со Степаном. Шествие замыкали несколько верховых, среди которых были Степан, Федор и Абрам.

На выезде из поселка, около старой, покосившейся от времени избы, сидели на завалинке два старика. Один из них, самый старый в поселке, дед Меркуха, с длинной и широкой белоснежной бородой, в потрепанном полинявшем халате и в старенькой, похожей на блин, казачьей фуражке, все время сурово смотревший на проезжающих мимо колхозников, вдруг ласково заулыбался и, одобрительно кивая седой головой, сказал что-то своему соседу, указывая костылем на деревянную соху.

— Смотри-ка ты, — рассмеялся Федор, — дедушка Меркуха все сидел сердитый, а как увидел соху, сразу повеселел.

— И все это из-за вас с отцом, — напустился Степан на Павла Филипповича, — люди-то над нами смеются…

— Ну и пусть смеются, кому смешно. Дуракам закон не писан…

— Так ведь мы же колхоз, Павел Филиппович, должны стать передовым культурным хозяйством, технику вводить в жизнь, механизированный труд… А мы, вон какую технику вводим, деревянную…

— Техника-то техникой, Степан Иваныч, но ведь и стариков уважать надо. Сегодня мы почин делаем, а почин — дело великое. Ну и вот… Они, эти мериканские плуги, хоть того лучше будь, а уж почин делать надо обязательно нашей русской матушкой-сохой. Так что ты старикам не препятствуй, и Ивана Кузьмича зря не серди. Худого от этого ничего не будет. Мы же ведь для артели стараемся, — и, закурив трубочку, продолжал: — Ежели разобраться, так она, соха-то, не хуже мериканок этих, а еще лучше. Надо только уметь ее наладить. Я вот как настрою ее, так на паре быков да на двух конях по пять восьмух вспахивал в день. Попробуй-ка, вспаши на мериканке-то…

* * *

Начало посева — первую борозду — колхозники провели недалеко от Раздольной, на Луговой елани. Елань эта имела вид полукруглой чаши и находилась в двух километрах от поселка.

Работать начали сразу в четырех местах, так как пашни были мелкие. На двух ближних пашнях боронили на шести лошадях. Дальше три бычьих упряжки пахали одинарный пар. Тут же Семен налаживал бороны, намереваясь боронить свежую пахоту. Еще дальше работали два плуга. Илья Вдовин пахал на четверке лошадей, а дядя Миша — на паре быков и паре лошадей деревянной сохой. Иван Кузьмич, Иван Малый и Павел Филиппович с перекинутыми через плечо мешками сеяли вручную. За ними бегали ребятишки, собирая разбросанные вместе с зерном крашеные яйца и корешки кислицы.

— Цоб, Мишка, цоб!.. — доносился с ближней пашни басовитый голос Кирилла Размахнина.

— Цоб, Ворон, ближе! — покрикивал на своих быков Федор.

— Цобе, Рябый!..

— Цоб, цобе! — неслось со всех сторон.

— Ну, Семен, дело пошло, — весело говорил Степан, подходя к Семену. — Вот она, коллективная-то работа, любо посмотреть. Там пашут, тут пашут, там сеют, тут боронят… Кипит работушка. Не зря мы с тобой за эту жизнь воевали… Ну, у тебя готово?

— У меня все начеку. Сейчас дядя Ваня рассеет и начну боронить.

Иван Кузьмич, насыпав в мешок пшеницы, связал его устьем за угол и, перекинув через плечо, зашел на свежевспаханное поле. Но прежде чем начать сеять, он снял шапку, перекрестился и, не обращая внимания на идущего рядом и улыбающегося Степана, полной горстью стал разбрасывать семена, приговаривая:

— На нищего, на убогого, на проезжего, на прохожего, на еду, на семена, богу на свечку, на вино, на обновы…

— А про Советскую власть забыл, — смеялся Степан.

— Ничего не забыл, — ответил Иван Кузьмич и, кинув полную горсть, продолжал: — На Советскую власть, кредитному за машины…

— Вот-вот, — весело поддакивал Степан. — Рабочему классу, Красной Армии…

— Всем хватит, — добродушно ответил Иван Кузьмич, — только бы бог дал урожай хороший.

— Бог-то бог, да сам не будь плох, — ответил ему Степан и пошел на другую пашню.

Полдневать все колхозники собрались около средней пашни. Распряженные, уставшие от работы лошади и быки с хрустом жевали разбросанное по меже сено. Среди телег, вокруг большого костра, в самых разнообразных позах сидели колхозники, пили из деревянных самодельных чашек чай и ели собранные ребятишками яйца.

Степан сидел рядом с Федором на мешке пшеницы, смотрел на свежевспаханные поля, на раскинувшийся внизу поселок и, прислушиваясь к оживленному, неумолкающему говору колхозников, радостно улыбался.

После обеда работа на пашнях возобновилась с еще большей энергией. Снова, одна за другой потянулись бороны. Там и тут разносились протяжные выкрики погонщиков:

— Ц-о-о-б… Ц-о-о-б!.. Цоб, Ворон, прямо, цоб!.. Цобе, Банька, ц-о-о-о-бе!..

Только у дяди Миши что-то не ладилось с его деревянной сохой. Все чаще и чаще останавливался он и все больше копался около сохи, заостряя и вколачивая в нее новые клинья. Наконец, от него прибежал запыхавшийся пристяжник, сынишка Семена, Петька.

— Дядя Павел! — еще издали закричал он. — Иди скорее, дядя Миша зовет!..

— Что такое?

— Соху никак наладить не может, замучился.

— Вот тоже чудак-то, ей-богу! — загорячился Павел Филиппович. — Чего же там не наладить-то? Ведь я ему русским языком рассказал: надо глубже — нижний клин подбей, если помельчить — верхний…

— Да он уже и нижний колотил и верхний и новых клиньев сколько вбил… Ничего не выходит. Навалится на нее брюхом, давит, а она поверху плывет, а в землю не лезет. Мне и смешно и хохотать боюсь. А он озлился, оборони бог. Подымет ее за чапыги-то выше головы да как трахнет об землю!.. Потом уже обессилел. «Беги, говорит, Петька, за Павлом Филипповичем, пусть налаживает ее, такой-сякой… А то, говорит, я из нее живо дров нарублю и лучин нащипаю…»

— Иди, Павел Филиппович, — посоветовал Степан, — подладь, чтобы хоть до вечера допахать. Да увези ее домой, пусть уж лежит под сараем, пока мы ее в музей не отправили…

Вечером усталые, проголодавшиеся, но довольные собой и работой, возвращались домой колхозники.

— Хорошо сегодня поработали, — говорил Иван Кузьмич Павлу Филипповичу, усаживаясь рядом с ним на телегу и оглядываясь на чернеющие позади пашни. — Десятины четыре с гаком посеяли. Эдак-то пойдет, так мы к Миколе отсеемся.

— Беда, — вздохнул Павел Филиппович, — пашни маленькие. Завтра местах в шести придется робить. Вся работа в переездке…

— Одно мученье, — согласился Иван Кузьмич. — Ну уж на будущий год легче будет, пашни сведем в одно место и будут они у нас крупные…

— Запевай, Федор, — донеслось сзади, из группы едущей верхами молодежи, — что же по улицам ехать молча?..

высоким сильным тенором начал Федор, и все дружно подхватили:

На завалинке, в окружении стариков, по-прежнему сидел дед Меркуха. На этот раз смотрел он на проезжающих колхозников более дружелюбно и, прислушиваясь к стройным звукам незнакомой ему песни, одобрительно улыбаясь, покачивал головой в такт песни. Очевидно, вспомнил дед, что и сам он был когда-то молодым лихим казаком и первым запевалой в полку.

— Ладно поют ребята, — одобрил дед, — только вот песня-то вроде не казачья…

— Да нет, сват Меркуха, — возразил сосед. — Казачья, вишь, с полусотней в атаку помчался… Надо быть, про ерманску войну…