Голубая Аргунь

ГЛАВА XXXVI

Успешно справившись с севом и вспашкой паров, колхозники первыми в Раздольной выехали на покос в долину Борзи. Вместе с ними выехал и Степан, оставив за себя в сельсовете Абрама.

…Первым проснулся на таборе дядя Миша.

Выйдя из балагана, он увидел над сопками чуть занимавшуюся зарю. От зари подувал ветерок. На траве, на колесах и на облучках телег, на позабытых у огнища котлах холодно поблескивала роса. Вдоль Борзи тянулась белая полоса тумана. В кустах пофыркивали стреноженные кони, перекликались на еланях раноставы-перепела. Дядя Миша зевнул, потянулся и полез в соседний балаган будить Ивана Малого.

Повязанный от мошкары полосатым платком, Малый спал под большим овчинным тулупом. Подушку ему заменяло седло, рядом с которым лежали труба, старая казачья фуражка и берестяная табакерка с колечком в крышке. Прежде чем будить Малого, дядя Миша, большой любитель дарового табака, угостился из табакерки, сплюнул, вытер рукавом усы и потянул со спящего тулуп.

— Малый, а Малый…

— Чего? — буркнул спросонья тот.

— Перепелки, паря, зачирикали… Вставать пора…

Малый поднялся, захватил с собой трубу и фуражку и вылез из балагана. Сняв с головы платок, он спрятал его в карман широченных штанов, надел фуражку и взбил на нее по давней привычке чуб. Затем прокашлялся, встал во фронт и, набрав полную грудь воздуха, заиграл побудку.

Тотчас же во всех балаганах послышались шум и говор. Любивший покомандовать дядя Миша принялся обходить балаганы, весело прикрикивая:

— Шевелись, народ, пошевеливайся! Размяться до завтрака надо…

Колхозники быстро оделись и стали разбирать отбитые с вечера литовки.

— Пошли, что ли, председатель? — спросил дядя Миша Степана.

— Можно трогаться, — разрешил Степан.

— Погодите малость! — выскочил в это время из балагана босой и всклокоченный Никита. — Куда-то обутки у меня запропастились. Подшутила какая-то зараза… Не ты, Федька? — обратился он плачущим голосом к Федору Размахнину.

Все засмеялись, а дядя Миша поучающе бросил:

— Э, брат, семеро одного не ждут. Догонишь, раз такое дело… Пошли! — скомандовал он, вскидывая на плечо литовку.

Косари гуськом двинулись вниз по долине. В высокой росистой траве пролегала первая сенокосная тропинка. Степан шагал вслед за дядей Мишей и на ходу советовался с ним, откуда делать зачин.

У намеченного места остановились, повернулись лицом, к речке и стали точить литовки. Широкий туманный луг огласился веселым, будоражливым звоном.

Наточив свою огромную, самую большую в Раздольной литовку, Семен спрятал за голенище сапога оселок испросил:

— Кто первый прокос начнет?

— Я бы хотел, да вот рукоятка у меня неладно привязана, — схитрил державшийся до этого впереди дядя Миша. — Горячка свиная! — произнес он свое любимое словечко и с притворной озабоченностью стал перевязывать рукоятку на косовище.

Степан понимающе улыбнулся. Он знал, что с первого же прокоса люди начнут состязаться друг с другом. Каждый постарается не ударить в грязь лицом, показать свою удаль и сноровку. Никто не уступит другому свой прокос без отчаянного состязания. Уж тут либо развертывайся, либо будь готов краснеть от всеобщих насмешек.

— Тогда разрешите мне, — сказал довольный Семен. Он поправил на голове белую войлочную шапчонку, поплевал на ладони и стал косить.

Косил он удивительно легко и красиво. Словно играючи, широко и плавно взмахивал литовкой, не сутулясь и не напрягаясь, как другие. С мягким шумом отлетала налево скошенная трава и укладывалась в ровный, как под линейку, рядок, медленно оседая. На мокром, неимоверно широком прокосе оставались за ним темные ленты следов и едва заметный сизый парок.

Вторым пошел Степан. Не успел он сделать и двух шагов, как следом за ним пустился дядя Миша. «Поднажать, видно, на меня собирается, — улыбнулся про себя Степан. — Ну-ка, посмотрим, что у него получится…»

Литовка Степану попалась добрая. Он собственноручно отбил ее с вечера и знал, что она не подведет. Решив распалить дядю Мишу, он делал вид, что ему приходится туго, и. подпускал его вплотную к себе. Но когда дядя Миша собирался уже потребовать, чтобы он уступил ему свой прокос, Степан делал отчаянный рывок и снова удалялся от него.

А на дядю Мишу крепко нажимал, в свою очередь, Федор Размахнин, которому грозились обрезать пятки не отстававшие от него ни на один шаг Кирилл и Дмитрий. Федор бодрился и отшучивался, но взмахи его становились все более торопливыми и беспорядочными. Парень он был сильный, но на косьбе еще малоопытный. Сбившись с размеренного темпа, он нет-нет да и всаживал литовку в кочки, торчавшие на лугу. Каждая такая его неловкость не ускользала от внимания брата Кирилла, который обзывал его в сердцах бабой.

Скоро все двадцать шесть человек широкой ступенчатой лавой, шумно взмахивая литовками, устремились вперед. Сквозь шум скашиваемой травы слышались на прокосах мужские и женские голоса:

— Обкашивай кочки-то, обкашивай. Литовку так сломаешь…

— Тише ты, бешеный! Ноги обрубишь!..

— Враз, сват, бей враз… Сцепимся эдак литовками-то, — упрашивал дюжего бородача Илью прерывистый голос Никиты. А в ответ раздавалось насмешливое:

— Вишь, свата нашел… Коси, не оглядывайся.

Когда вспотевший от усердной работы Степан, а за ним и все остальные остановились и стали точить литовки, Семен все еще продолжал идти вперед.

— Семен-то никак сдурел! Через всю падь, видно, идти вздумал, — сказал Никита. — На таких прокосах живо умыкаемся…

— Окликни его, председатель, — посоветовал дядя Миша, — ведь он эдак, чего доброго, и кусты на Борзе скосит, да и на тот берег махнет. Одно слово — трехлитовочный…

Степан сложил рупором ладони и окликнул Семена. Тот остановился, помахал в ответ рукой и стал точить литовку. Затем повернул назад, сдваивая прокос.

Небо тем временем все светлело и светлело. Туман на Борзе зашевелился, в нескольких местах его разорвало, и он стал медленно подниматься от земли.

Закончив второй прокос, Степан вытер листом лопуха разгоряченное лицо и невольно залюбовался дружной и спорой работой косцов. Радость и гордость за себя и за них неожиданно взволновали его. Он не слыхал, как сзади подошел к нему Федор. Охваченный тем же чувством, что и Степан, Федор с юношеской восторженностью сказал:

— Эх, и красота же!.. Ты погляди только, как солнце всходит…

— Хорошо… — согласился Степан, в задумчивости опершись на косовище.

Из-за далекой двугорбой сопки, обложенной понизу, словно ватой, голубым туманом, внезапно вырвались ослепительные стрелы солнечных лучей и залили золотом и киноварью вершины сопок.

Скоро растаял легкий туман, и величественно заголубела безграничная высь небес, переливчато зазвенели луга. Косцы постояли, поговорили и с новыми силами принялись за работу.

Все утро чувствовал Степан себя бодрым и безотчетно веселым. Возвращаясь после третьего прокоса обратно, шагал он наискось через дымящиеся грядки кошенины и не мог наглядеться на поля зацветающей гречи, на синие сопки и белые облака. С глубокой отрадой вдыхал он утренний воздух и благословлял свой труд, свой счастливый удел зачинателя новой жизни. Необыкновенно родными и милыми казались ему все эти люди, работающие вместе с ним, задорно покрикивающие друг на друга в азарте горячей и дружной работы. В самом себе вдруг почувствовал он слитую воедино силу каждого из этих людей, верных своих соратников, и от этого всего все стало казаться ему возможным и доступным. И переполнила его душу такая радость, о существовании которой он и не подозревал, когда жил и работал единолично.

— А хорошо у нас дело идет! — сказал он шагающему рядом Федору. Прямо сердце радуется…

Не хорошо, а просто здорово! — согласился Федор и, помолчав, добавил: — А помнишь, как зимой на политчитке начальник погранзаставы говорил нам, что при коммунизме труд будет естественной потребностью каждого человека? Мы еще тогда посмеялись над ним. А вот теперь и я начинаю чувствовать, что это правда. Сам подумай, никто ведь нас не подгоняет, никто не торопит, а вот так и подмывает, так и хочется сделать больше и лучше. Разошелся народ, разохотился… Вон как Фрося твоя старается, жмет на Никиту так, что гляди и смейся. Упарит она его сегодня…

Когда поравнялись с Никитой, Федор спросил у него с усмешкой:

— Что, Никита, не в бабки это тебе, видно, играть? На своих, должно быть, нарвался? Дает тебе баба жару…

— В колхозе баб нету, в колхозе — женщины, — не отрываясь от косьбы, прокричала Фрося.

— Извиняюсь, товарищ женщина. Я ведь и забыл об этом.

— То-то… А еще комсомолец!

С каждым взмахом литовки Фрося все больше приближалась к Никите. Ему приходилось явно плохо. Он весь взмок и дышал, как запаленный, но отступать не собирался. Степан пожалел его и пришел к нему на помощь.

— Фрося, — обратился он к жене. — Дай мне твой оселок. Мой что-то худо точит…

Фрося остановилась, вытащила из кожаной сумочки на груди оселок и с улыбкой подала его Степану, а Федор достал из кармана красный из крученого шелка кисет и предложил ей закурить.

— Давай закурим, — согласилась она, — из такого бравого кисета и не хочешь, да закуришь. Сразу видно, что дареный. И какой это ты крале голову закрутил? Так и знай, что дочке какого-нибудь богача.

Федор, смущенно посмеиваясь, отрицательно мотал головой.

Пока они курили, Никита закончил свой прокос и довольный присоединился к ним.

— Литовка мне, молодуха, тупая досталась, — сказал он Фросе. — С доброй литовкой я ведь и от Семена не отстану. Я хоть и малорослый, но не выболел. Вот погоди, после завтрака Митрий на сенокосилке работать будет. Возьму я его литовку и — приходи, кума, смеяться. Я тебе докажу, почем сотня гребешков.

В это время позади них за кустиками послышались сильные и отчетливые звуки скашиваемой травы. «Вжик, вжик» — размеренно посвистывала там чья-то проворная литовка. Все оглянулись и увидели, как, обкашивая курчавый куст, стремительно приближался к ним Семен. В одну минуту поравнялся он с ними и, не задержавшись, не удостоив их словом, перешел на прокос Фроси и зашагал себе дальше, словно шутя, помахивая блестящей на солнце литовкой.

— Ну и чёрт! — сказал восхищенный Никита. — Давайте скорее заходить, ежели не хотим, чтобы и нас он обставил, как Фросю.

— Пошли, пошли!..

Когда они вернулись на линию захода, там уже начинали по новому прокосу закончившие перекурку другие колхозники. Никита, скаля дожелта прокуренные зубы, крикнул им:

— Давайте развертывайтесь! Семен сейчас нагрянет… Доходит он прокос-то.

Дядя Миша уже приготовился заходить вслед за Кириллом, но при этих словах остановился в нерешительности. Потом вдруг схватился за живот, сморщился и голосом умирающего стал жаловаться:

— Ух ты, как закрутило, горячка свиная! И чем это вчерась кашевар нас накормил? Прямо разрывает нутро… — и, ухватившись за живот, рысцой направился в ближайшие кусты.

— Ага, побежал, — возликовал Никита. — Ну, кто еще на кашевара жалуется?

— А ты чего радуешься? — напустился на него угрюмый Илья. — Семен и тебе пятки прижжет…

— Пускай прижигает, не беда. Догонит он меня, я ему скажу: «Милости прошу, Семен Христофорович, на мой прокос…».

— И не совестно тебе будет?

— Чего ж тут совеститься? Семен ведь не одного меня сменит, он вас всех по очереди переберет. С ним и тебе не тягаться. Недаром он на службе-то бей-гвардейцем был.

— Не бей, а лейб-гвардейцем, — поправил его Федор.

— Это все одно, что лей, что бей… Все равно от такой силы не уйдешь…

Федор, Степан и Никита прошли уже шагов пятьдесят, когда вернулся и начал свой новый прокос Семен. Он моментально оторвался от дяди Миши, который пристроился было к нему в затылок, и начал догонять бородача Илью. Расстояние между ним и Ильей стало быстро сокращаться. Вскоре вконец уморенный Илья сдался. Он уступил Семену прокос, обругал его с досады «жеребцом» и сел переобуваться.

Сменив еще несколько косцов, покорно уступивших ему дорогу, разошедшийся Семен начал настигать Степана и Федора. Твердо решив не поддаваться, друзья старались вовсю. Но все их усилия оказались напрасными.

— Ну, держись, председатель! — крикнул Семен, и его литовка замелькала с чудовищной быстротой и силой.

Не прошла и минута, как он поравнялся со Степаном, взял немного вправо и стал обходить его. Степан понял, что гвардеец задумал сыграть с ним неприятную шутку: он решил обкосить его и оставить как бы на острове.

Сгорая от стыда и досады, отчаянно махал Степан литовкой, но исправить своего положения не смог. Опередив его, Семен круто повернул влево, и обескураженный Степан увидел, что то, чего он боялся больше всего, совершилось: он оказался обкошенным со всех сторон. В полной растерянности остановился он, махнул рукой и принялся с ожесточением натачивать литовку.

А Семен уже настигал Федора, который, подаваясь всем телом вперед, делал частые и мелкие взмахи, сократив почти наполовину ширину своего прокоса. Но и это не помогло бы ему, если бы не обнаружил он у себя под ногами зеленую кочку с гнездом земляных пчел. Отойдя шагов на пять, он оглянулся и увидел, что Семен вот-вот поравняется с кочкой. Тогда он бросился к кочке, ловко ударил по ней каблуком сапога и кинулся прочь.

В ту же секунду рой встревоженных пчел вырвался из iкочки и напал на ничего не подозревавшего Семена. Он замахал руками, отбиваясь от пчел. Потом схватил охапку травы, накрылся ею с головой и пустился в бегство.

Пока воевал он с пчелами, Федор благополучно закончил прокос.

— Ну, Федька, ловкач же ты! — сказал ему довольный его проделкой Никита. — Отомстил за председателя! И как это ты все сообразил? Ловко одурачил бей-гвардейца! Премировать тебя следует лишней порцией каши…

Семен, потирая укушенную щеку, со смехом погрозил Федору:

— Подожди у меня. Я тебе эту штуку припомню. Найду осиное гнездо и в штаны тебе суну.

В это время, извещая о завтраке, на таборе заиграл в трубу Иван Малый.

Колхозники прекратили косьбу и оживленной шумной толпой двинулись к табору. Утренний ветерок приятно холодил их разгоряченные работой тела, трепал платки и косынки женщин, волосяные и матерчатые накомарники мужчин.

Всю неделю погода стояла ясная и сухая. Быстро сохла скошенная трава. Третий день колхозники косили вручную только по утренней заре. Все остальное время, разбившись на две бригады, занимались они греблей и меткой сена. Метали его в большие зароды, на которые было любо смотреть. Вершили их лучшие стогометы, старавшиеся перещеголять друг друга. Ловко орудуя граблями, выводили они зароды с крутыми и острыми, как кабаньи хребтины, овершьями.

Степан работал стогометом в бригаде Кирилла Размахнина. Стоя на быстро выраставших зародах по колено в душистом зеленом сене, на лету ловил он кидаемые со всех сто рои навильники, переворачивал их в воздухе и укладывал себе под ноги. Работал он в одной нижней рубашке с закатанными по локоть рукавами.

В короткие промежутки свободного времени, переводя дыхание, разглядывал он из-под ладони уходящую к югу долину, широкую и прямую, серебряные излуки Борзи, заросшие черемухой и ольхой култуки. Ему было далеко видно с высоких зародов. На елани, полого подымавшейся к синим сопкам, видел он четыре колхозных сенокосилки. Они ходили одна за другой по огромному кругу, и порывы ветерка доносили оттуда их ровный железный стрекот. Недалеко от сенокосилок, ближе к речке, работала бригада дяди Миши. В этот день они заводили третий зарод.

«Ай да старик! — думал про дядю Мишу Степан. Без передышки гонит. Радехонек, что нас опередил. В охоту, видеть работает, на солнце не заглядывается. Прямо на глазах переродился. Раньше все любил искать, где полегче, а теперь спуску ни себе, ни другим не даст».

Чувство родственной гордости за дядю Мишу теплой волной прокатилось в его груди. Желая расшевелить заметно притомившихся членов своей бригады, он зычно крикнул:

— Отстаем, мужики! Поторапливаться надо, а то дядя Миша помогать нам заявится, смеяться над нами станет. У него ведь уже третий зарод к концу идет…

А за Борзей, как раз напротив бригады, работали раздольнинские единоличники. Это были все малосемейные середняки, отменные работяги, круглый год не знающие покоя. Недосыпая и недоедая, трудились они от зари до зари. Но, по сравнению с колхозниками дело у них подвигалось медленно. Степану было смешно глядеть на них, на то, как копошились на своих делянах Митроха Коренев с престарелым отцом и Лаврентий Кислицын с немой дочерью Палашкой и сыном Алешкой.

Еще вчера до обеда Кореневы и Кислицыны начали сгребать кошенину в валки, гребли до позднего вечера, а сегодня, едва сошла роса, стали копнить. За целый день упорной работы Кореневы сложили из валков четырнадцать копен, а Кислицыны — семнадцать. Теперь они собирались метать эти копны в стога. Но, чтобы сметать их, им предстояло затратить еще много времени. Управиться они могли только в сумерки, а погода меж тем начала быстро меняться.

Появившиеся еще к полдню ослепительно белые облака на юге не разошлись, а стали темнеть и увеличиваться. Постепенно закрыли они полнеба, и в них начал глухо погромыхивать гром. К вечеру облака собрались в большую, налитую матовой синевой тучу. Теперь на зловеще черной сердцевине ее часто вспыхивали гневные иероглифы молнии, и она все более увеличивалась в размерах.

Степь померкла и странно притихла. Гнетущая духота наполнила ее. Люди обливались потом, трудно дышали. Низко вилась над ними и тревожно гудела мошкара. Безмолвные ласточки носились над лугом, касаясь крыльями земли. Все это было верной приметой дождя.

Кирилл, находившийся вместе со Степаном на зароде, поглядел на тучу и тревожно удивился:

— Смотри ты, как заморочало. Маньчжурские облака идут-то, с гнилого угла…

— Без дождя не обойдется, — согласился Степан.

— Надо торопиться, а то напортит нам сено.

Тогда Кирилл рявкнул во все горло:

— Развернись давай, бригада!

Ребятишки-копновозы с радостью встретили его команду. Теперь-то уж они могли показать друг другу, кто из них крепче сидит на коне и быстрее возит копны. В руках у них сразу появились нагайки и прутья, которыми они принялись настегивать своих гнедух и сивок. За копнами скакали они в галоп, с копнами ехали рысью. Быстрее забегали помогавшие им поддевать копны девки и молодухи, подскребая сено на дорогах, подбивая каждую копну понизу концами граблей. А у зарода, поскидав с себя мокрые рубахи, яростно работали подавальщики, осыпанные сенной трухой.

— Живо! Живо! — покрикивали они на копновозов. И только копна доставлялась к зароду, как в нее сразу вонзались вилы, и зеленые навильники сена летели к Степану и Кириллу. Они не успевали принимать их и как следует укладывать. Скоро оба они стояли по горло в неутоптанном сене, тщетно пытаясь выбраться из него. Наконец, брошенный Семеном большой навильник накрыл Степана с головой. Тогда Кирилл приказал:

— Илья, поднимайся к нам на подмогу!

Тотчас же через зарод перекинули пеньковую веревку и по ней взобрался на зарод Илья. Втроем они быстро утоптали сено и стали сводить овершье.

Побаиваясь тучи, начали поторапливаться и единоличники. У Кореневых старик возил копны, бегом водя на поводу пегую лошадь, а Митроха укладывал сено в стог. Но старик не успевал подвозить копны, и Митрохе приходилось подолгу простаивать без дела. Тогда они решили действовать по-другому. Митроха уселся на лошадь и стал возить копны сам, а старик только поддевал их ему.

— Все равно не успеют, — пожалел их Степан. — Копны свозят, а сметать не успеют.

— Маялись, маялись, а теперь все прахом пойдет…

— И пошто это они с Кислицыными не спарятся? — сказал им на это Илья. — Спарилсь бы, так, глядишь, и успели бы.

— Да ведь тогда колхоз получится, — рассмеялся Кирилл, — а ведь они о колхозе слышать не могут. Митроха-то мне намедни сказал, что лучше удавится, чем в колхоз пойдет.

— Гляди ты, каков! А что, если взять да помочь им?

— Это здорово ты придумал! — восхитился Кирилл, укладывая на туго завершенную макушку зарода последний навильник сена.

Уложив на зарод связанные из длинных прутьев ветреницы, Степан, Илья и Кирилл стали спускаться с него по веревке. В это время остальные колхозники очесывали зарод граблями и делали из оставшегося сена небольшой приметыш.

— Как, товарищи, смотрите на то, чтобы единоличникам помочь? — обратился к ним Степан.

— Это можно… У них всех делов на десять минут, — ответил Семен. — Давай вызывай добровольцев.

— Я пойду!

— Я! — закричали первыми копновозы.

— И мы все пойдем, — сказали парни и девки.

Разобрав грабли и вилы, они поехали и побежали помогать Кореневым и Кислицыным.

Синие зубчатые хребты на китайском берегу Аргуни скрывались за серой пеленой дождя, когда перебрались они через Борзю. Митроха в это время снова работал у стога, ожесточенно действуя вилами-тройчатками, готовый расплакаться от досады, а отец его, хромая и задыхаясь, возил копны. Он и увидел первый спешивших к ним на помощь колхозников. Не понимая в чем дело, он стал ругаться:

— Лихоманка их забери, окаянных! Вылупили глаза и бегут куда-то. Всю траву у нас потопчут. Навязались на нашу голову! — И вдруг изумленно развел руками: — Что же это такое деется?

Опередившие всех копновозы вперегонки неслись прямо к Кореневским копнам, отчаянно гикая и болтая руками с зажатыми в них поводьями. Парнишка в кумачовой рубахе, в котором признал старик Петьку Бекетова, лихо осадил коня у крайней копны.

— Здорово! — серьезно, как взрослый, приветствовал он старика и, спрыгнув с коня, стал поддевать копну. Старик сразу сообразил, в чем дело, и прослезился от радости:

— Спасибо, Петя, спасибо!..

Петя живо доставил копну к стогу и деловито осведомился у Митрохи:

— Куда ее ставить, дядя Митрофан?

— Сюда давай, Петя, сюда…

Первым из взрослых колхозников к стогу подбежал Семен.

— Здорово! — буркнул он себе под нос.

— Здравствуй, Семен Христофорович, здравствуй! — обрадовался старик. — Как здоровьице?

Семен ничего не ответил ему. Он всадил вилы в только что привезенную копну и чуть не всю ее поднял на воздух и быстро уложил в середину стога.

Следом за ним подоспели Степан, Кирилл и все остальные.

— Два копновоза и пятеро взрослых живо к Кислицыным, а остальные здесь, — распорядился Кирилл и полез на стог по вилам, которые подставил ему Семен.

Через минуту работа закипела вовсю. Стог на глазах стал расти, и скоро Кирилл уже начал сводить его под овершье.

Старик Коренев, бестолково суетясь с вилами в руках, пытался принять участие в работе, но из этого ничего не выходило. Всюду он опаздывал и всюду только мешал другим.

— Иди-ка ты, Евдоким Петрович, в балаган, — посоветовал ему невесть откуда взявшийся дядя Миша. — Вари лучше ужин. Это самое стариковское дело.

— Ужин? — испугался старик. — Да у нас, паря, на ужин-то и харчей не хватит… Ведь вас вон какая орава.

Дядя Миша расхохотался и поспешил его успокоить:

— Мы у вас ужинать не собираемся: себе вари.

— Нет уж, я здесь побуду, — сказал обрадованный старик и, вытащив из кармана табакерку, предложил:

— Угощайся, Михайла Кузьмич. Табачок у меня беда вкусный. Старуха у меня его на редечном соку запаривала.

— На редечном? — изумился дядя Миша. — Давай тогда, попробуем.

Пока он угощался из протянутой ему табакерки, старик сказал со вздохом:

— Молодцы, Михайла Кузьмич, ребята-то у вас, прямо смотреть любо… Шустрые. Верно говорят, что один горюет — семья воюет…

— Одному-то и у щей не споро, — снисходительно бросил дядя Миша.

— А что, Михайла Кузьмич, верно говорят, что ты в колхозе вроде как бы начальник? — спросил старик.

— Не вроде, а самый настоящий начальник. Бригадир я. А это все равно, что вахмистр, если по-нашему, по-казачьему считать…

Старик хотел о чем-то спросить его, но в эту минуту блеснула яркая молния, и сразу с силой орудийного залпа грянул гром, от которого тяжело содрогнулась земля под ногами. Дядя Миша испуганно присел, а старик перекрестился.

— Оборони нас, казанская божья матерь!.. — сказал он, и, бросив вилы, побежал к своему балагану.

— Давай еще навильник и — конец! — возбужденно крикнул на стогу Кирилл, — завершил я так, что никакой ливень не прольет стожок…

Он быстро уложил последний навильник, опасливо глядя в небо, и потребовал веревку. Когда Кирилл торопливо спускался с качающегося стога, сверкнула новая молния, еще более ослепительная, и громыхнуло так, что у него зазвенело в ушах.

Редкий и крупный град посыпайся на землю. Сразу пахнуло холодом и вверху зашумело глухим нарастающим шумом. Кирилл вскрикнул, схватился за голову, в которую угодила градина величиной с голубиное яйцо, и полез под стог. Следом за ним кинулся туда же помогавший ему спускаться Степан. Все остальные тоже полезли кто под стог, кто под стоящую с ним рядом копну. Стало темно, как в сумерки, и целая стена отвесно падающей воды обрушилась на луг, на клонившиеся от ветра кусты и моментально скрыла их из виду.

Неловко пристроившийся под стогом длинноногий Семен никак не мог прикрыть половину своего туловища от ливня. Видя, что там ему придется совсем плохо, он вскочил на ноги, схватил вилы и, долго не думая, вонзил их в копну. Могучим рывком он поднял ее над головой и укрылся под ней, как под зонтом, а лежавшие под копной Никита, Федор и Митроха оказались без всякого прикрытия. Сразу вымокшие до последней нитки, они вскочили и заметались, не понимая, что случилось. Тогда Семен, державший над собой на воткнутых в землю вилах чуть не всю копну, любезно пригласил их:

— Пожалуйте ко мне под зонтик. Места хватит…