Голубая Аргунь

ГЛАВА XXXI

На второй день после собрания бедноты в сельсовете с раннего утра закипела работа. Все столы были густо облеплены народом. В переднем углу, около стола секретаря, где примостился и кладовщик общественного амбара, шла обычная текущая работа сельсовета, туда то и дело вызывали недоимщиков по семфонду. Ближе к двери, за небольшим столом, писали и щелкали на счетах члены ревизионной комиссии кресткома.

За большим столом, окруженный коммунарами — так окрестил Федор Размахнин новых колхозников — сидел Степан. На организационном собрании сельхозартели его выбрали председателем правления и вынесли постановление просить районные организации освободить его от работы в сельсовете.

Чем дальше, тем многолюднее становилось в помещении, а двери поминутно хлопали, впуская все новых и новых посетителей. Каждому, особенно беднякам, хотелось придвинуться ближе к столу, где сидел Степан с колхозниками. А если это не удавалось, то поднимались на носки, вытягивали шеи и, шикая друг на друга, стараясь соблюдать тишину, внимательно прислушивались к тому, что обсуждали колхозники. Поэтому в сельсовете, несмотря на многолюдство, было сравнительно тихо.

— Да не толкайтесь вы… Что за народ! — раздавался у порога громкий голос Федора Размахнина. Степан поручил ему составить посевные списки путем опроса граждан. Не найдя нигде стола и места, он поставил возле стены табуретку и, стоя перед ней на одном колене, выполнял поручение Степана.

— Да ты хоть не кричи, Федя, — жалобно упрашивал кто-то, — дай послушать нам…

— Ну, иди ближе к столу, да и слушай.

— Куда же там пройдешь? Смотри, набилось-то, как сельдей в бочке.

Колхозники обсуждали план посева и летних полевых работ. Посев они наметили увеличить в четыре раза по сравнению с тем, что сеяли в прошлом году единолично. Но когда подсчитали, сколько нужно будет пашен, пришлось намеченную цифру сократить — не хватало приготовленной под посев земли. Зато план вспашки паров и залежей увеличили в несколько раз. Пахать новые пашни из залежей намечали в таких неслыханно-больших размерах — пять, шесть и даже десять десятин, что и колхозники и стоявшие около стола бедняки-единоличники только ахали и, смущенно и недоверчиво улыбаясь, чесали у себя в затылках.

— Вот это пашенка будет! — говорил Митрофан Коренев своему соседу, Лаврентию Кислицыну. — Не наше горе…

— Конечно, им теперь так и надо, чего они будут кружить на этой мелочи? — так же тихо отвечал Кислицын и уже громко предложил, обращаясь к Степану: — Степан Иваныч, там вот, на Усть-Поповой, где вы залежь-то хотите пахать, моя пашня есть, полдесятины, так пашите уж заодно и ее. У вас там будет полоса-а-а, — протянул он, — во всю елань… — и, оглянувшись, понизив голос, добавил: — А там, чуть подальше, Митрия Еремеича хорошие три пашни, в них-то больше трех десятин будет. Вот бы вам их приголубить…

— За пашню спасибо, Лаврентий Андреич, — ответил Степан и громко, чтобы все слышали, продолжал: — Должен вам сообщить, товарищи, что я уже договорился с райземотделом по телефону, — пади Попову, Луговую, Кривую, Волчью и Казачью елань выделяют нам, колхозу. Пахать на этих еланях пары и залежи будем только мы, колхоз. Бедноте — единоличникам взамен их пашен мы отдадим свои в других местах. А с богачами, кулаками даже и разговаривать не будем, заберем безо всяких…

Одобрительный шепот пронесся по толпе, но в то же время у стены на скамье кто-то сердито крякнул, крепко выругался. В образовавшийся просвет перед Степаном мелькнула черная, широкая, как веник, борода и перекошенное злобой лицо богача Дмитрия Еремеевича; рядом с ним на лавке сидел рыжебородый Голютин Тимофей.

«И эти тут… прилезли…» — подумал Степан и продолжал:

— Иначе нам нельзя, товарищи! Хозяйство у нас будет крупное и пашни должны быть большие. Эта мелочь и чересполосица — для нас большой вред. Вот нынче мы могли бы посеять в четыре раза больше прошлогоднего, нам дадут и семян, и машины какие нужно, и ссуду на обзаведение рабочим скотом. Но сеять не на чем, сами видите, пашен мало. Все они мелкие, да еще и разбросаны по всем еланям. А к будущему году мы должны подготовиться так, чтобы посеять раза в три больше нынешнего.

— Ого-го!.. — понеслось опять по толпе.

В дальнейшем, — продолжал Степан, — мы будем применять на пашнях удобрения, правильные севообороты. Нынче нам будет особенно трудно, потому что ничего еще нет. Даже заимки своей нет. Я думаю, что первую нашу заимку мы оборудуем в Кривой, у верхнего ключа.

— А ежели на Усть-Поповой? — предложил дядя Миша.

— Нет, дядя Миша, — поддержал Степана Павел Филиппович, — в Кривой лучше, а в Поповой просто стан оборудуем.

Но там тоже надо, — вставил свое слово Семен Христофорович, — и дворы, и гумно.

Колхозники, радуясь предстоящей коллективной работе, наперебой вносили свои предложения и поправки к намеченному плану.

Ничего у них не выйдет, — говорил Дмитрий Еремеевич вполголоса, обращаясь к Голютину. — Наберут ссуды, может быть, и машины, поковеркают все, переломают и разбегутся кто куда.

— Что там говорить… — соглашался с ним Голютин. — Родные братья вместе ужиться не могут, а тут собрались со всего поселка, чалый да драный, а тоже рассуждают, как путные, планы составляют…

А что разбегутся, так это уж факт, злорадствовал Дмитрий. — Зоргольская-то коммуна вон какая была, славилась, а уж давно все разбежались… Жалко только пашни, изгадят сволочи… У меня как раз много пашни в Кривой и в Поповой… А ты, Ефимушка, не записался в коммуну-то? — обратился он к только что вошедшему невзрачного вида подслеповатому бедняку Филатову.

— Нет, Митрий Еремеич, ну ее к богу…

— Пошто же?

— Буду уж как-нибудь один ковыряться, али припарюсь к доброму человеку.

— Правильно, Ефим, правильно! Тут ты хоть и мало посеешь, да все будет твое. А в случае какой нужды, так тебя всякий выручит. Ко мне приди, и я не откажу…

До самого вечера, забыв и про обед и про все на свете, обсуждали колхозники свои планы, а толпа вокруг не убывала.

Перед вечером к столу протискался Никита Патрушев. Смущенно улыбаясь, он протянул Степану бумажку.

— Что это у тебя? — спросил Степан.

— Читай, там написано.

А! — улыбнулся Степан. — Надумал значит. Павел Филиппович, запиши-ка в список Патрушова Никиту Васильевича.

— Пиши уж, кстати, и меня, — проговорил стоявший недалеко от стола Кирилл Размахнин. — Что же мы порознь-то с Федором будем?..

По домам расходились ночью. Когда вышли из сельсовета, на дворе густыми хлопьями валил снег.

— Эх, Афоня, погодка-то какая, красота! — говорил Макарову дорогой Шипунов. — Пусть идет, это нам на руку. Да и ветерок начинает подувать…

— Пурга будет, так совсем хорошо, — согласился Макаров.

— Ты, Афоня, крой сейчас прямиком к Чегодаеву, запрягите его кобылу. А я тоже соберусь и к вам подъеду.

— Ладно, — ответил Макаров, — не забудь только захватить топор и лом.