Голубая Аргунь

ГЛАВА XXVII

Все чаще и чаще заговаривал Иван Кузьмич со Степаном по поводу его женитьбы.

— Ты хоть бы мать пожалел, — не раз пытался он урезонить Степана. — Ведь она у нас никакого отдыха не видит. Куда ни хвати — все надо самой: и помыть, и постирать, и накормить нас всех, дом содержать в чистоте и скотину доглядеть. Да мало ли хлопот. А ведь года ее уж не молодые, пора и роздых дать.

Степан под разными предлогами все отговаривался, но понимая, что отец прав, наконец, согласился. Обрадованные старики сразу же начали готовиться к свадьбе, которую наметили сыграть осенью, вскоре после окончания полевых работ.

Поздно вечером, после спектакля, Степан в сопровождении целой толпы комсомольцев, парней и девушек прямо из клуба пришел с Фросей домой.

О том, что в этот вечер он придет с невестой, Степан предупредил еще днем, и поэтому в доме Бекетовых не спали, с нетерпением ожидая желанных гостей. Тут же были и приглашенные Иваном Кузьмичем дядя Миша, Иван Малый. Семен Христофорович и Абрам-батареец.

Чтобы скоротать время, старики выпили не одну рюмку водки, а потому и были порядком навеселе.

Но вот с улицы донеслись звуки гармони и песни.

— Идут, идут — весело вскрикнул Иван Кузьмич и, опередив всех, выбежал на двор, как был — в одной рубашке, без шапки, с зажженным фонарем в руках.

— Здравствуйте, мои дорогие, здравствуйте, — громко приветствовал он молодежь и, широко раскрыв ворота, поднял над головой фонарь, чтобы лучше разглядеть идущую под руку со Степаном Фросю. — Добро пожаловать, проходите.

Молодежь шумной толпой повалила в избу.

— Раздевайтесь, ребятушки, проходите! — суетился среди вошедших дядя Миша. — Давайте стол сюда, в угол, вот так, кладите на него одежу, после разберемся.

Посредине избы под гармошку Федора уже крутилось в вальсе несколько пар. Остальные сидели на лавках, толпились в задней половине избы.

Среди подруг в переднем углу сидела Фрося. На ней была черная шерстяная юбка и белая, с широкими рукавами кофта. Через левое плечо на высокую грудь свисала толстая коса с вплетенной в нее алой лентой.

Красивое смуглое лицо Фроси пылало румянцем, а большие карие глаза смотрели задумчиво и даже грустно на танцующих, на стоящего среди комсомольцев Степана. Короткие взгляды бросала она и в куть, где кучей стояли не сводившие с нее глаз старики.

— Ох и девушка, смотреть на нее радостно! — ликовал Иван Кузьмич, локтем толкая Петровну. — Ну, старуха, долго мы с тобой ждали, зато и дождались невестушку, как раз такая, какую нам надо.

— Родовы-то она хорошей.

— Да уж куда лучше, на наших глазах живут. Худого про них никто не скажет.

— Которая невеста-то? — пробираясь вперед и заслоняясь рукой от лампы, любопытствовала бабушка.

— Вот она, мамаша! Во, плясать пошла со Степаном, — обняв старушку за плечи, дядя Миша показывал ей на Фросю. — Вот какую красавицу выхватил наш Степан! А, каково! Какая она молодчина, и дома, и на работе любому молодцу, вотхоть бы и мне, не уступит. Словом, молодуха будет по всем статьям первый сорт.

— Слава тебе, господи, — перекрестилась бабушка. — И до свадьбы внука дожила.

— А теперь до крестин доживай, мама, да правнуков вырасти.

Вальс «На сопках Маньчжурии», мастерски исполненный Федором, расшевелил всех. Пустели скамьи, от танцующих теснее становилось в кругу. Даже старики, очарованные музыкой, одобрительно качали головами, улыбались, притопывая ногами.

— Эх, горячка свиная, до чего же он хорошо, шельмец, играет! тро…ри…ри…ри… тро…ри…ри… ра… — плавно, в такт вальса взмахивал руками дядя Миша и блаженно улыбался, от удовольствия зажмурив глаза. — Так за душу и хватает… тро…ри…ри…ти…ри…ри…

Долго веселилась молодежь.

На другой день Иван Кузьмич в сопровождении дяди Миши и Ивана Малого отправился к Петру Романовичу, чтобы по старинному обычаю пригласить родителей невесты на свадьбу. ’

— Дорогой наш сват Петре Романович, дорогая сватьюшка Марья Игнатьевна, — войдя в избу и сняв шапку, любезно раскланивался Иван Кузьмич. — В эту субботу к вечеру милости просим пожаловать к нам со всем вашим родом- племенем, погулять, значит, в честной компании.

— Уж не откажитесь, сватовья дорогие, — в тон Ивану Кузьмичу вторили, кланяясь, дядя Миша и Малый. — Всей душой рады будем принять вас, угостить чем бог послал.

— Ну что же, спасибо за приглашение. Свадьба — дело хорошее, — разглаживая бороду, Петр Романович благодушно улыбнулся. — Спасибо за оказанную честь. На свадьбу, конечно, придем, попируем. А теперь прошу за стол, нашего хлеба-соли откушать, проходите, садитесь, пожалуйста.

В ту же минуту средняя дочь Петра Анна накрыла стол, поставила тарелки с закуской, а в руках хозяина появилась бутылка с водкой.

Ну, хорошо, сват, — обратилась к Ивану Кузьмичу молчавшая до сего времени мать Фроси. — Венчаться-то где будут?

— Вот уж насчет венчанья, сватья, кхм, кхм, — Иван Кузьмич крякнул, поскреб рукой затылок.

— Вроде как будто того, кхм… не хотят… знаете, какой нынче народ пошел.

— Не хотят, родимая, сватьюшка, оба не хотят, — молитвенно прижав обе руки к груди, жалобно говорил дядя Миша, — потому как оба они, значит, комсомолы и все такое прочее.

— Да разнесчастная ты мо-о-о-я головушка, — заголосила старуха, — уж дожила-то ты до какого сраму… Уж как же это будет жить моя доченька без венца, без слова божьего. Как басурманка некрещеная…

— Ну, завела теперь свою музыку, как на похоронах, — махнул рукой Петр Романович. — Радоваться надо, что дочь выдаем замуж, а она — в рев. Терпеть я этого не могу.

Иван Кузьмич и Малый уже сидели за столом и чокались с хозяином, выпивали, а дядя Миша, сидя рядом с плачущей сватьей, старался ее утешить.

Жизнь, сватья, теперь такая пошла. Молодежь ни попов, ни богов не признает. А что ты с ними поделаешь? Свобода! Я, конечно, как старший дядя и тысяцкий, значит, с жениховой стороны, как ни старался уломать их насчет венчанья-то, да где там, оба в голос: «К черту, говорят, этого долго… ну, словом, не поедем в церкву…».

— Брось ты, сват, ее уговаривать, — подойдя к дяде Мише, Петр Романович потянул его за рукав к столу. — Пойдем лучше выпьем ради такого случая… А ее все равно не уговоришь, она, брат, за попов глаз даст выколоть. Вот и теперь, если разобраться, так и беды никакой нет. Венчаться не хотят! Так что же, их на веревке тащить в церкву, что ли? Не хотят — дело ихнее, а наше дело — выпить да погулять, как следует.

Последнее замечание особенно понравилось Ивану Малому.

— Правильно, сват, правильно! — благодарно потряс он руку Петра. — Люблю за это, сразу видно, что человек сознательного классу.

— Да как вам сказать, — Петр Романович снова наполнил рюмки. — Признаться, с попами меня давно мир не берет. А получилось из-за пустяка. Однажды на базаре продал я одной тетеньке мешок муки. Свесили все честь честью, надо деньги получать. А она, чтобы ей пусто было, посмотрела на мешок, да и говорит, что денег берешь много, а муки то маловато. Зло меня тут взяло. Что же ты, говорю, тетка, ерунду городишь, ведь мы же не на глаз определили муку, а свешали, ведь вес-то — не попова душа! Оглянулся, а поп-то наш, борзинский отец Евграф, стоит рядом. А ведь он злой какой был, сами знаете: «Как, как ты сказал? — говорит. — Ну-ка, повтори», — и взял меня в оборот. С таким песком пробрал, что меня аж в пот ударило. А потом и говорит: «Передай своему атаману, чтоб он тебя за это самое на неделю в каталажку забросил». Так я ему, черту долгогривому, все кости проклял. Что же, люди пары пашут, а я в станице днем ограду ремонтирую, а на ночь — в кутузку, клопов кормить. А потом-то, что было? Возненавидел он меня, страсть как. Только, бывало, попаду ему на глаза, и начинает срамотить при всем народе. После я уж прятаться от него стал, пропади ты, думаю, пропадом.

Года три я с ним не встречался. Ну, думаю, теперь забыл, наверное. И дернула меня нелегкая со свадьбой поехать в церкву — племянника женили. Увидел он меня, опять: «А, это ты, богохульник окаянный, со свадьбой приехал? Не буду венчать вашу свадьбу!» — Почему не будешь, батюшка? — «А потому, — говорит, — что у вашего жениха до полных годов целых два месяца не хватает».

— Давай мы упрашивать. Просили, просили. «Ладно, — говорит, — если вы мне вон того гнедка, что в передней тройке на пристяжке, отдадите, так и быть, повенчаю». А это был трех на четвертый конек, любо посмотреть. В строй готовили жениху. Посоветовались мы между собой. Что делать? И коня жалко, а до осени ждать — еще убыточнее будет. Пришлось отстегнуть гнедка. А жених после этого в срок пошел, другого строевика зарабатывать. Это как, правильно поступали попы? Так за что я их любить-то должен? А ей это все нипочем, и теперь держится за них, как черт за грешную душу.

В хлопотах и приготовлениях к свадьбе быстро пролетела неделя. Наступил день, в который намечено было поехать в село Ивановское зарегистрировать брак.

Дорога к этому времени установилась зимняя, поэтому ехать решили на санях.

В этот день в доме Петра Романовича с раннего утра было многолюдно и шумно.

На табуретке, посреди избы, в окружении подруг сидела Фрося. На ней было длинное голубое, китайского шелка платье, отделанное на груди и рукавах белыми кружевами. Девушки расплетали ей косу.

Расчесывая волнистые, черные как смоль волосы невесты, Настя Макарова тихонько запевала:

Девушки хором подхватывали:

Распущенные волосы перевязали сзади широкой алой лентой, а сверху повязали белым шелковым шарфом.

Едва усадили Фросю за стол в передний угол, как со двора донеслись шум въезжающих в ограду саней, звон колокольцов, веселый говор жениховского поезда, топот ног на крыльце.

В настежь раскрытые двери вошел Степан и сопровождающие его родственники и друзья.

Одет был Степан в черный с барашковым воротником полушубок, на ногах — серые валенки, а черную с алым верхом папаху держал он в руках. Вместе с ним были тысяцкий дядя Миша, сваха, высокая, дородная Фекла Андреевна, Иван Кузьмич, Федор Размахнин с закинутой на плечо гармошкой, Иван Малый, Абрам и еще несколько комсомольцев — друзей Степана.

— С добрым утром! — едва перешагнув порог, громко приветствовал всех дядя Миша и, сняв с головы шапку из лисьих лап с голубой лентой, прижал ее к боку локтем левой руки, извлек из-за пазухи бутылку с водкой. В руках у Феклы Андреевны появился поднос с рюмками, дядя Миша наполнил их водкой и поклонился сидящим за столом девушкам.

— Пожалуйте, красавицы дорогие, откушайте да пропустите жениха к своей суженой.

Девушки засмеялись, но ни одна из них не взяла рюмки, а сидящая рядом с Фросей сестра ее Аня, такая же черноглазая и бойкая, погрозила тысяцкому увесистой мутовкой.

— Эх, горячка свиная, — дядя Миша сунул руку в карман полушубка, извлек оттуда горсть медяков и высыпал их на поднос.

— Мало! — стукнула по столу мутовкой Аня.

Со всех сторон на поднос посыпались медяки, серебрушки, но Аня все стучала по столу и кричала:

— Мало! Мало!

— Хватит, Аня! — тихонько толкнула сестру Фрося, когда на кучку мелочи легла брошенная Степаном радужная трехрублевка.

Аня встала, взяла с подноса рюмку, пригубила, ее примеру последовали и все сидевшие за столом девушки.

— Пропили!!

— Невесту пропили!! — Кричали из толпы молодежи, когда девушки, отведав водки, стали выходить из-за стола. Аня, придерживая левой рукой передник, куда дядя Миша высыпал с подноса деньги, правой взяла за руку Фросю, вывела ее из-за стола, подвела к Степану. Тут ее снова окружили подруги и принялись снаряжать в дорогу.

Петр Романович усаживал гостей за стол, угощал их, а дядя Миша уже торопил с выездом.

— Живей, живей, ребятушки! — обращался он к ямщикам. — Подлаживайте коней, ноги им подбейте, выезжать надо пораньше.

Снарядить свадебный поезд было поручено Ивану Малому и Семену Христофоровичу. Целую неделю подбирали они лошадей, сбрую для них и сани-кошевки. Недостающие хомуты, дуги с колокольцами взяли у соседей, знакомых, и поезд получился на славу.

Подкованные на полный круг, с коротко подвязанными хвостами, лошади были подобраны тройками.

Коренным в передней тройке был вороной, белоногий рысак Семена. Вволю кормил хозяин воронка овсом, острецом и зеленкой, подолгу выдерживал па стойке. Оттого теперь на его спине и боках, как атласная, лоснилась короткая гладкая шерсть. Разноцветными лентами украшена густая волнистая грива. Алой лентой перевита уздечка и высокая с колокольцами дуга. Как золотой, блестит, переливается на солнце набор сбруи, усердно начищенный толченым кирпичом.

Нетерпеливо перебирая стройными ногами, отчего мелким звоном дребезжали колокольцы, рысак колесом выгибает шею, широко раздувает тонкие ноздри, косит блестящими карими глазами на окружающую толпу. Оттуда то и дело раздаются одобрительные возгласы.

— Эх, и воронко, черт возьми!

С этим, брат, держи ухо востро!

— Верхом бы на нем проехать.

— Можно бы джигитнуть, только не тебе!

— А что я не казак? Не на таких чертях ездил!

Слыша все это, Семен самодовольно посмеивался.

— Стоять! — нарочито сурово прикрикнул он на своего любимца. И, заткнув за пояс кнут, разобрав вожжи, сел на козлы. В кошеву к нему сели жених и дядя Миша, а рядом на козлах, спиной к лошадям и с гармошкой на коленях пристроился Федор Размахнин.

Во вторую кошеву усадили невесту и сваху Феклу Андреевну. Кучером у них был родственник Петра Романовича Тимофей Ушаков.

Сквозь расступавшуюся толпу Иван Кузьмич, держа горячившегося вороного под уздцы, выводил переднюю тройку за ворота.

Вероной злился, грыз удила, вырывал из рук старика поводья и шел за ним рывками, приплясывая от нетерпения. Хомут легко отскакивал от его налитых могучей силой плеч, дробно вызванивали колокольцы, а вокруг — несмолкаемый шум, говор, предостерегающие возгласы.

— Аккуратней, Семен, не разнесли бы.

— Держи крепче!

— Пристяжных сдерживай, пусть один везет сначала.

— Ничего, ничего, не разнесут. Отпускай, дядя Ваня. — Семен, как струны, натянул вожжи и ослабил их, выехав на средину улицы.

Сразу же прибавил ходу рысак, взвизгивая, заскрипели по снегу полозья, в передок кошевы дробно застучали комья снега из-под копыт, перед глазами Степана быстро замелькали люди, избы, усадьбы. За тройкой с лаем гнались, отставая, собаки, а коренной, широко раскидывая ноги, все увеличивал разбег. Еле поспевая за ним, пристяжные мчались полным галопом.

За околицей Степан оглянулся: за ними широкой пеленой стлалась снежная пыль. В полсотне сажен от них шла вторая тройка, а вдалеке, чуть видная сквозь снежную сетку, маячила третья. Ехали в ней Иван Малый, Абрам и Кирилл Размахнин. В это утро все трое изрядно выпили и теперь сидели, обнявшись и пели:

Кучерил у них младший брат Степана 16-летний Мишка. Орлом сидел он на козлах. Сердце его замирало от радости, что ему поручили такое ответственное дело — кучерить на свадьбе. Когда же увидел Михаил, что лошади в его разномастной тройке далеко хуже передних, радостный пыл его начал быстро остывать. Особенно сердил его коренной, вислозадый, тяжелый на ногу, рыжий мерин Павла Филипповича, и Мишка, чтобы не потерять из виду передних, не сносил с него бича.

К вечеру не только в избе Бекетовых, но и в избах их соседей собралось полным полно народа, преимущественно молодежи. В ожидании свадьбы, которая по времени должна бы уже приехать, все балагурят, лущат семечки, курят, двери беспрерывно хлопают, впуская все новых и новых посетителей, среди которых немало и пожилых людей. Ни на минуту не смолкает говор. На языке у всех одно: свадьба.

— Филипп Федорович! Здорово! И ты притопал?

— А я что же, хуже других? Посмотреть и мне охота. Нас ведь смотрели же когда-то.

— Нас-то что, а ведь тут, брат, вое по-новому.

— Вот то-то и оно!

— Говорят, хоть они и не венчаются, а тысяцкий — у них, сваха — по-прежнему. Но мне вот что любопытно: как благословлять то их будут, так же иконой, хлебом али как?

— Вот уж не знаю, посмотрим.

Уже стемнело, когда один из толпившихся на улице ребятишек, услыхав звон колокольцов, опрометью кинулся в избу.

— Едут, едут!! — истошным голосом закричал он, распахнув дверь, и сразу же повернул обратно, а за ним повалили все, кто находился в избе.

— Дороги, дороги, расступись! — размахивая фонарем, кричал Павел Филиппович. В раскрытые ворота уже въезжала передняя тройка. Теперь в ней сидели Степан и Фрося, дядя Миша сидел во второй кошеве с Феклой Андреевной.

Обождав, когда все сойдут с саней, Степан взял Фросю под руку и во главе свадебного поезда повел ее в дом. Толпа перед ними почтительно расступилась, образуя широкий проход вплоть до освещенного фонарями крыльца, где уже стояли, ожидая их, Иван Кузьмич, Петровна, бабушка и родители невесты.

Убедив стариков в ненужности исполнения религиозных обрядов, Степан и Фрося не возражали против обычаев, выражающих почтение к родителям. Поэтому, войдя на крыльцо, Степан снял с головы папаху, оба они остановились и в пояс поклонились старикам.

— Ниже, ниже кланяйтесь, да до трех раз, — подсказывал Степану дядя Миша.

— Здравствуйте, дети, здравствуйте, с законным браком вас, — приветствовал Иван Кузьмич, осыпая новобрачных, полной горстью пшеницы.

— Браво!! Браво!!

— Счастья вам желаем!

— Сколько зерен в вас кидаю, столько деток вам желаю!

— Ура-а-а — кричали вокруг, щедро осыпая жениха и невесту пшеницей и семечками подсолнуха. И снова все хлынули в избу, где уже раздевались и усаживались за столы гости.

Степан в шерстяном темносинем костюме и белой сорочке сидел в переднем углу. Рядом с ним, с левой стороны — Фрося в том же светло-голубом платье, но теперь на голове ее поверх белого шарфа красовался искусно сделанный венок из яркой зелени, алых, и пунцовых роз.

Дядя Миша по праву тысяцкого сидел справа от новобрачных, Фекла Андреевна — слева.

Музыкантов было двое: Федор с гармошкой и Тимофей, Ушаков со скрипкой.

Редко приходилось батраку Тимофею Ушакову бывать на гулянках, хотя и был он в компании весельчак, хороший запевала, и неплохо играл на скрипке.

Хорошо знал он и свадебные песни. Вот и теперь, едва наполнили вином первые бокалы, как он, весело взмахнув смычком, прижал подбородком скрипку и заиграл «столовую».

— Стукнем и брякнем бокал о бокал, — звонким, приятным голосом запел Тимофей, и несколько голосов дружно подхватили:

Затем все встали и с бокалами в руках поздравили жениха и невесту с законным браком.

Вот только водка что-то горька, — дядя Миша смешно сморщится, потряс головой.

— Горько! — Горько! закричали со всех сторон и выпили только тогда, когда молодые поцеловались.

Далеко за полночь веселились гости, пели и танцевали. Когда начали расходиться, дядя Миша, памятуя обязанности тысяцкого, пытался объявить порядок завтрашнего дня.

Товарищи… вы… мои, значит… дорогие, — держась обеими руками за стол, с трудом выговаривал он, смотря перед собой осоловелыми глазами, — завтрашний… значит… день… с утра… самое… — договорить он так и не смог. Отяжелевшая голова его клонилась все ниже и ниже, и, положив ее на стол, он в то же мгновение уснул.

— Словом, товарищи, — обратился к гостям Степан, — дядя Миша хотел просить вас пожаловать к нам завтра на блины. Просим прибыть с утра, как только взойдет солнце. Затем, как мы условились, отгостить завтра у всех вас поочередно. Поэтому, чтобы не ходить пешком, с утра же надо приготовить три или четыре тройки.

Когда гости, наконец, разъехались, пропели первые петухи.