Голубая Аргунь

ГЛАВА I

Шумно и весело было в просторной избе Ивана Кузьмича. После четырехлетней разлуки вернулся из Красной Армии его старший сын Степан. Поэтому-то и собрались все Бекетовы к Ивану Кузьмичу отпраздновать возвращение служивого в отцовский дом.

Плотным кольцом сидели гости вокруг трех стоявших в ряд столов, обильно заставленных угощением. Поздравляли Ивана Кузьмича с гостем, а Степана — с возвращением из армии, чокались, выпивали, закусывали.

Пожилой, с окладистой черной, в густой проседи бородой, принарядившийся ради торжественного случая в синюю сатиновую рубаху и штаны с желтыми лампасами, Иван Кузьмич обеими руками держал поднос с пузатыми рюмками и обносил гостей водкой. Ему помогал младший брат Иван, прозванный Малым. В руках у него было два графина, из которых он усердно подливал в опорожненные рюмки и стаканы.

В кути, гремя ухватами и посудой, хлопотала мать Степана, спокойная, домовитая Надежда Петровна. Ей помогали невестки и жены младших братьев ее мужа. Они проворно подносили на столы все новые и новые кушанья. Престарелая бабушка Степана, всеми уважаемая Дарья Куприяновна, время от времени подходила поближе к столам, лишний разок взглянуть на любимого внучка и снова спешила в куть, чтобы хоть немного помочь Петровне.

Степан сидел в переднем углу. Защитная, с синими петлицами и такими же полосками на груди гимнастерка подчеркивала его воинский вид. Выше среднего роста, худощавый, но широкий в плечах, Степан походил на мать: такое же чуть скуластое лицо (предки матери были эвенки), такие же темнорусые, но по-армейски коротко остриженные волосы, прямой, правильной формы нос и серые умные глаза.

Рядом со Степаном сидели его закадычный друг — гармонист Федор Размахнин и двоюродный брат Степана — Бекетов Семен Христофорович. Широкоплечий, с огромными ручищами, Семен обладал большой силой. Вместе со Степаном и дядей Малым был он на гражданской войне в рядах красных партизан, и вот про него-то теперь и рассказывал Степан.

Однажды в 1919 году полк красных партизан попал под перекрестный орудийный и пулеметный огонь каппелевских и семеновских частей. Выручила единственная в то время партизанская батарея, состоявшая из трех полевых орудий. Удачными попаданиями, заставив замолчать одну за другой две батареи противника, она обратила в бегство кинувшихся в атаку белоказаков и, подавляя то тут, то там пулеметные гнезда противника, обеспечила успешное отступление полка. Но батарея и прикрывавшая ее сотня, в которой служили тогда Семен и Степан, попали в окружение. Сосредоточив огонь в одном направлении и, расстреляв до последнего все снаряды, батарее удалось прорвать вражеское кольцо. Но при переезде через мост небольшой речки у переднего орудия соскочило колесо. Сразу же остановилась батарея, а следом за ней и сотня. Все скучились, поднялась паника, все более усиливающаяся под беглым огнем белых. У застрявшего орудия, толпясь и мешая один другому, суетились батарейцы. Взяться за злополучное колесо могли только три человека, но сдвинуть его с места у них не хватало силы.

Вот тут-то и выручил всех Семен. Узнав в чем дело, он соскочил с коня, подбежал к застрявшему орудию и, оттолкнув одного из батарейцев, так подхватил колесо, что сразу же поставил его на место. От самого Журавлева получил тогда Семен благодарность.

— Что же ты, Сеньча, сам-то не рассказал нам об этом? — обратился к Семену сидящий напротив круглолицый, с подстриженной бородой и вислыми седыми усами, родной его дядя Михаил Кузьмич Бекетов, которого все звали дядей Мишей. — Ведь это поступок-то, можно сказать, геройский. По-прежнему ты бы за это крест получил.

— Забыл, дядя Миша, разве все-то упомнишь, — смущенно улыбаясь и краснея, отвечал Семен. Все больше чувствуя свою неловкость, он не знал, куда девать свои большие и неуклюжие руки.

— Чисто красная девушка! — восхищался Семеном сват Бекетовых Павел Филиппович Филюшин. — Не окажись Степана, так никто и не знал бы про его геройство.

От выпитой водки беседа за столом становилась все более оживленной и шумной, лица гостей раскраснелись и, как росой, покрылись капельками пота. Все громко разговаривали, спорили, смеялись, и трудно было понять, кто что говорил.

— Вот, сват, какие у меня племяннички-то, а?.. Любо посмотреть! — обняв Павла Филипповича, громко, словно глухому, говорил дядя Миша.

— Ну, что я могу сказать… — лепетал в ответ Павел Филиппович. — Ребята хороши… первый сорт…

— Бекетовска, сват, порода, бекетовска. Бекетовы, брат, везде первыми были и будут. Верно, сват? То-то… Это кто заслужил? — показывая рукой на висевшие рядом с божницей три георгиевских креста и две медали, все более входил в раж охмелевший дядя Миша. — Кто заслужил, я спрашиваю?.. А?.. Бекетов Иван… Кузьмич… Вон он, герой-то наш, похаживает с подносиком. Э… да что там говорить…

От полноты чувств дядя Миша вскочил на ноги, разгладил усы и, рубанув рукой воздух, зычным голосом запел:

И сразу же, как по команде, все дружно подхватили:

Пели все: и сидящие за столом, и женщины в кути, и Иван Кузьмич с дядей Малым. Пели с увлечением, с гиком, притопывая ногами, кто-то мастерски подсвистывал. И над всеми поющими, блаженно улыбаясь, возвышался дядя Миша, размахивая в такт песни руками, забыв, что в правой руке у него зажата вилка, на которой болтается жареный карась.

Степану надоело сидеть за столом. Он пробрался к порогу, за руку поздоровался с толпившимися там парнями и пока разговаривал с ними, петь перестали. Федор Размахнин сидел на табуретке, прислонившись спиной к печке и, до отказа разводя малиновые меха гармошки, лихо наигрывал «барыню».

В образовавшемся посреди избы кругу танцевало сразу несколько пар. Плясали живо и весело и так отбивали каблуками, что в окнах дребезжали стекла.

После пляски Семен крикнул, выходя на середину избы:

— Кончай, товарищи!.. Хватит… Ко мне милости прошу… Ко мне!..

Вскоре по широкой улице двумя шеренгами повалила веселая компания к Семену. В передней Степан, Семен и Афанасий Макаров громко запели:

Далеко позади всех, с трудом передвигая ноги, шли в обнимку Иван Кузьмич, дядя Миша и Павел Филиппович. Стараясь перекричать один другого, они на разные лады тянули:

Недалеко от дома Семена Христофоровича Степан отстал от своих и поспешил к сидевшим на куче жердей парням и танцующим под балалайку парам.

Как только подошел Степан, замолкла балалайка, прекратилась пляска. Ребята повскакали со своих мест, окружили его и, наперебой приветствуя, шумно выражали свой восторг.

— Степан Иванович! Здравствуй! С приходом!

— Степа, служивый! Узнаешь? То-то! Ну, здорово, брат!

— Товарищ Степан! Красный казак! Здравствуй!

— Насовсем? Ну, паря, а мы уж тебя заждались.

— Здравствуйте, товарищи, здравствуйте, спасибо, — радостно улыбаясь, отвечал Степан на приветствия, крепко пожимая тянувшиеся к нему отовсюду руки.

За эти четыре года многие молодые парни и девушки настолько выросли и возмужали, что Степан их не узнавал. Только одну Варю Пичуеву признал он сразу.

Худенькой, стройной девушкой с лучистыми черными глазами запомнил Степан Варю, простившись с ней четыре года тому назад. А теперь перед ним стояла статная, полногрудая румяная красавица. Только большие черные глаза, по которым он и узнал ее, остались такими же и так же весело и задорно смотрели на него из-под густых, словно бархатных, бровей.

— Здравствуй, — голосом, который показался Степану необыкновенно приятным, ответила Варя на его приветствие. — С возвращением, Степан Иваныч.

— Спасибо, Варя, спасибо, — обеими руками пожимая ее руку, ответил Степан, отводя девушку в сторону и усаживаясь рядом с ней на жерди.

— Я уж боялся, что не увижу тебя сегодня, — радостно говорил он, любуясь Варей. — А как же ты выросла, похорошела!

— А ведь я думала, не узнаешь, — глядя прямо в глаза Степану, говорила Варя, обнажая в улыбке ровные белые зубы.

— А я как взглянул, сразу узнал… Ну, так как ты жила тут? Рассказывай, Варюша, все рассказывай.

— Да разве все-то расскажешь? Ведь четыре года прошло, не шуточки…

— И вот дождала, — перебил Степан. — И молодец, Варюша. А что, если бы я еще прослужил год-два, дождала бы?

— Обязательно, — блеснув глазами, уверенно заявила Варя.

Степан хотел сказать еще что-то и не смог, лишь крепко прижал к сердцу руку любимой девушки,

— Чувствуешь, как бьется? Варя, мне так хорошо с тобой, так радостно. Хочется тебе что-то сказать, а слова на язык не идут. Говори, Варюша, говори!..

Снова заиграла балалайка, возобновились танцы, молодежь веселилась, а они не замечали происходящего вокруг них веселья и говорили, держась за руки и любуясь друг другом.

Вдоволь наплясавшись, девушки стали звать Варю домой, но Степан вызвался сам ее провожать и, пропустив девушек вперед, привлек к себе Варю и в первый раз поцеловал ее в тугие, полные губы.

Уже кончилась гулянка. С песнями разошлись по домам гости. Пропели первые петухи. А Степан с Варей все еще сидели на скамейке около ее дома и в перерывах между поцелуями говорили и не могли наговориться.