Голубая Аргунь

ГЛАВА III

В субботу с самого утра Степан собрался ехать в волисполком, чтобы встать на военный и комсомольский учет.

Когда Степан в сопровождении отца вышел в ограду, где уже стоял привязанный к столбу оседланный конь, в калитке появился дядя Миша.

— Куда это собрался? — поздоровавшись, обратился он к племяннику.

— В волисполком, дядя Миша, — подтягивая заднюю подпругу, ответил Степан, — на учет вставать.

— Тоже додумались, горячка свиная, — доставая из-за пазухи кисет с табаком, недовольно проворчал дядя Миша. — Мало того, что лишили нас казачьего звания, а станицу назвали волостью, да еще и перевели ее в Ивановское. Как будто для смеху. Езди вот теперь туда к крестьянам на поклон из-за каждого пустяка.

— Теперь мы все равноправные граждане, — свертывая самокрутку, ответил Степан, — по социальному положению — крестьяне. А что волость от границы отдалили — это не беда. Плохо только, что здание бывшего станичного правления туда перевезли. Оно бы нам теперь пригодилось под народный дом.

— Нет, что там ни говори, а все-таки обидно, — не унимался дядя Миша. — Все время мы враждовали с крестьянами, а теперь, на тебе, сами крестьяне стали. Выходит, что ихняя взяла.

— Дураки были, вот и враждовали, — вмешался Иван Кузьмич, — видишь, о чем человек печалится: званья казачьего лишили! Подумаешь, беда какая! Что оно нам давало, званье-то это самое? Забыл, как за обмундировку батрачил, а? То-то и есть. Я вот так думаю: лишь бы жилось хорошо, а звать?.. Хоть горшком называй, только в печь не сажай…

«Нет-нет да и вспомянут старики про казачество», — улыбнулся Степан и, перекинув на шею лошади поводья, ухватился левой рукой за гриву, ловко, чуть коснувшись ногой стремени, вскочил в седло. За оградой он поправил под собой шубу, разобрал поводья и, дав коню волю, зарысил по улице.

Волисполком находился в самой средине села. В большой комнате с портретами вождей и множеством предвыборных плакатов на стенах за тремя, поставленными в форме буквы П, столами сидели секретарь ВИКа, седенький, с бородкой клинышком, старичок в очках с роговой оправой и два его помощника. Посетители толпились около столов, некоторые сидели на скамьях вдоль стен. Около двери, в полушубке, с сумкой через плечо и при шашке, дремал на табуретке отбывающий очередь рассыльный.

Степан попросил разрешения и вошел в кабинет председателя. Кинув руку к папахе, он поздоровался, назвал себя и подал документы.

— А направление от сельсовета где? — даже не взглянув на документы, сухо спросил председатель ВИКа Афанасьев.

— От сельсовета у меня ничего нет, — пожал плечами Степан. — Я даже и не знал, что нужна еще сопроводительная. Но вы посмотрите документы, там все сказано.

— Товарищ Дюков! — ничего не ответив Степану, громко позвал председатель.

— Я вас слушаю, — появился в дверях секретарь.

— Что же это за безобразие! — укоризненно покачал головой Афанасьев. — Опять такая же история: приезжает человек вставать на учет, а направления от сельсовета нет. Когда он пришел из армии: или вчера, или два месяца тому назад — ничего я не вижу.

— Я комсомолец и бывший красный партизан, товарищ председатель, и обманывать вас не намерен, — твердо выговаривая каждое слово, проговорил Степан, со все возрастающим чувством неприязни глядя на полное, с лихо закрученными кверху усиками, лицо Афанасьева.

— А раз комсомолец, так должен быть примером и не нарушать порядок, — повысил голос раздосадованный председатель и, обратившись к секретарю, строгим голосом добавил:

— Сегодня же по этому вопросу заготовьте циркуляр и разошлите с нарочным по всем селам, чтобы этой анархии больше у меня не было.

«Тебе бы переписчиком служить в станице, а не председателем ВИКа быть, чиновник проклятый!..» — со злобой подумал Степан и, забрав документы, пошел к заместителю председателя ВИКа Васильеву, который был одновременно и секретарем волостной коммунистической ячейки.

К радости Степана, заместитель председателя отнесся к нему совсем по-иному. Просмотрев документы, он искренне обрадовался появлению в Раздольной комсомольца избывших красных партизан.

— Вот… тебе… анкета, товарищ Бекетов… — медленно, с расстановкой заговорил он, еле отдышавшись от продолжительного кашля. — Заполни ее и посиди здесь немного… Я отпущу вот товарищей, чтобы они не ждали. Поставлю тебя на учет и поговорим о работе.

Пришедшие к Васильеву были в большинстве бедняки. Одни жаловались на то, что им не дают семян, другие пришли «хлопотать» насчет недоимки по дровам, узнать, какие им полагаются льготы по налогу.

Кашель все время мучил Васильева, и все-таки в перерывах между приступами он внимательно выслушивал посетителей й сразу же просто и понятно разрешал все недоуменные вопросы, давал советы, указания и распоряжения.

Степану бросилось в глаза, что крестьяне с удовольствием слушают Васильева и сочувственно качают головами, когда он, схватившись руками за грудь, дергается всем телом в приступах кашля.

— Укатается^{2}, бедняга… — сидевший рядом со Степаном высокий казачина в рваном полушубке и заячьей шапке глубоко вздохнул и, обращаясь к Степану, тихонько добавил: —Чахотка у него, а теперь она, говорят, в беркулез перешла. А это уж гиблое дело. Вот корень начнет отходить и концы ему… А жалко, шибко жалко, человек-то он для нашего брата, бедняка, лучше и желать не надо…

— Литвинцев! — громко позвал Васильев.

— Я, — поднялся со своего места казачина.

— Что у тебя ко мне?

— Да что! — Литвинцев подошел к столу, снял с головы папаху и, положив ее вместе с рукавицами на стул, извлек из-за пазухи сверток бумаги. — У меня известно что, накопил вот этой муры за полмесяца и приехал сюда разбираться, что к чему. Писаря ваши мне прочитали, что тут понаписано, да на меня же и напустились. Скажи, пожалуйста, сводки какие- то требуют, списки, а где их возьму? Писаря мне не дали, говорят, не полагается. Поселок маленький… А сам я неграмотный.

— Ну кто-нибудь есть же у вас в поселке грамотный?

— Нету! Двое грамотеев были у нас — Яков Баченин да Василий Сарафанников, да оба ушли на заработки на прииск. И теперь мое дело хоть стой, хоть падай. Бумаги идут из ВИКа, а что там написано — не знаю.

— Ну, а как же вы семфонд засыпали?

— По рубежам.

— Как это по рубежам?

— А вот так. Привезет мужик хлеб сдавать, приемщик взвешает, выстрогает палочку и на ней сделает зарубки. Сколько пудов, столько и зарубок. Десятки пометит крестиком, а потом палочку расколет пополам, одну половинку отдает сдатчику, другую себе, вот и все. Мы и налоги так собирали. Нам это кажется просто, привыкли. А вот эти самые сводки да письма писать в ВИК — это уж нам не под силу.

С любопытством наблюдавший за разговором Степан понял, что Литвинцев — председатель сельсовета небольшого дальнего таежного поселка Сосновка. О том, что в Сосновке все сплошь неграмотны, Степан знал и раньше.

— Ну, а как же вы заседания сельсовета проводите, собрания граждан? — спросил он, придвинувшись поближе. — Ведь там же надо записывать, что решили, протокол вести.

— Собрания-то у нас кое-когда бывают, конечно, — ответил Степану Литвинцев. — А протоколов мы сроду никаких не писали и не пишем. А что, значит, вырешим, держим в памяти. Так оно у нас спокон веку ведется.

— Батюшки вы мои! — схватился за голову Васильев и, помолчав, горестно покачал головой. — Во всем поселке ни одного грамотного.

— Павел Спиридонович! — Литвинцев с видом виноватого переступил с ноги на ногу. — Уволь ты меня с этой должности, пожалуйста. Отпусти душу на 'покаяние. Пошли кого-нибудь заместо меня, грамотного. А из меня какой же председатель, одно горе.

— Вот уж напрасно, товарищ Литвинцев, — Васильев кивнул головой на стул. — Садись! Так вот, во-первых, тебя на эту должность выбрали, поручили тебе почетное дело — проводить в селе мероприятия партии, Советской власти. Нам поручили строить новую жизнь, вот и давай по-большевистски браться за дело. — И тут Васильев коротко рассказал, какие задачи ставят перед органами Советской власти на селе партия и товарищ Ленин.

— В первую очередь, — сказал Васильев в заключение, — надо раздать бедноте семенное зерно, проследить, чтобы оно было посеяно. Помочь им организовать спарки — супряжи для посева по два-три хозяйства вместе. Нужно добиться, чтобы они побольше засеяли. Это уже будет хорошее начало. А к зиме надо подготовить избу под школу, учителя вам пошлем. Учить будем так: днем ребятишек, вечером взрослых. И ты там подучишься.

— Да, да, это верно, — лицо Литвинцева расплылось в довольной улыбке. — Это действительно. Вот только теперь-то у нас плоховато, грамотея бы нам хоть немудрящего какого.

— Пока к вам прикрепим одного из наших коммунистов, товарища Кормадонова. Он к вам будет частенько приезжать и помогать в практической работе.

После окончания разговора обрадованный Литвинцев долго и благодарно тряс руку Васильева.

Последним к Васильеву пришел председатель Горбуновского сельсовета Мосюков, молодой еще человек с горделиво-важным видом. Он нес большой портфель под мышкой. Приехал он с отчетом за истекший месяц, но так как Афанасьев занялся составлением какого-то очередного циркуляра и приказал никого к нему не пускать, горбуновский председатель тоже пришел к Васильеву.

— Сейчас, Павел Спиридонович, я вам доложу все основательно… — достав из портфеля объемистую папку с надписью «Дело с отчетами», Мосюков развернул ее и приготовился читать исписанные красивым почерком листы.

— Обожди минутку, — положив руку на папку, осадил Васильев разошедшегося председателя, — ты этой своей писаниной не щеголяй, а расскажи мне о вашей работе попросту, на словах.

— На словах?! — недовольно поморщился Мосюков. Ему явно хотелось хвастнуть замысловато написанным отчетом. — На словах-то ведь так не расскажешь… — и, почесав рукой у себя в затылке, он нехотя начал свой немудрый доклад.

Сначала он рассказал, что полностью собрал недоимку по подворному налогу, что подводы в ВИК по трудгужповинности выставляют своевременно, и начал пространно объяснять, как он аккуратно и внимательно относится к циркулярам ВИКа, на какую высоту у них в сельсовете поставлено канцелярское делопроизводство. Чтобы доказать это, он снова развернул свою папку, намереваясь наглядно продемонстрировать писарское искусство.

— А где у вас мужики соль покупают? — совсем неожиданно спросил Васильев.

— Соль?! — удивленно переспросил озадаченный председатель.

— Ну да, соль, спички, керосин — все, что им необходимо в обыденной жизни.

— Кто же их знает… — развел руками Мосюков. — На базар ездят, там берут…

— На базар? А беднота, безлошадники где берут? Тоже на базаре? Хорошее дело: за фунтом соли идти пешком тридцать верст! Поневоле эти люди идут за границу, к китайским купцам, спекулянтам, а там их спаивают, всячески обжуливают и богатеют за их счет. Вот, если бы ты вместо этой писанины, — Васильев показал глазами на толстый портфель Мосюкова, — привез бы протокол общего собрания об организации у вас кооперативной торговли — вот это было бы дело, хорошее дело, которым вы и обязаны заниматься как представители Советской власти на селе. Но вы даже и не думаете об этом. Вы вместо живого полезного дела увлеклись пустой канцелярщиной. Вы даже семенное зерно не удосужились распределить среди бедноты до сего времени, а в посевную комиссию избрали кулака Нечупуренкова. Это для чего же? Для того, чтобы беднота осталась без семян, чтобы семена эти попали к спекулянтам? Нет, так не пойдет!..

Олесь с Мосюкова как рукой сняло. Смущенный сидел он, уткнувшись в свои бумаги. А Васильев, описав все «грехи» Мосюкова, подробно объяснил ему задачи, стоящие перед сельским советом, и за что он должен приняться в первую очередь. В заключение рассказал о хорошей работе Михайловского сельсовета, где председателем выбрали бывшего партизана, коммуниста Овчинникова.

— Вот с него ты и возьми пример. Это свое добро, — Васильев снова указал на бумаги Мосюкова, — отдай мужикам на курево н начинай работать по-настоящему. Через недельку я пошлю к вам или сам подъеду, проверим вашу работу на месте.

— Ну, теперь поговорим с тобой, товарищ Бекетов, — еле отдышавшись от очередного, особенно сильного приступа кашля, заговорил Васильев после ухода Мосюкова.

Из беседы с ним Степан узнал, какие трудности стоят перед коммунистами волости, а было их всего шесть человек. К организации комсомольских ячеек только что приступили. Положение осложнялось еще и тем, что волость находилась на самой границе. По ту сторону Аргуни живут белоэмигранты, преимущественно из активных белогвардейцев-казаков. Набеги на нашу сторону все учащаются. И если бы не бдительность наших пограничников, жизнь в пограничных селах была бы очень беспокойной. В этом году пограничные посты реорганизуются в заставы, пополняется личный состав, руководить ими будут опытные коммунисты-чекисты. В селах создавали боевые отряды ЧОНа^{3} из коммунистов, комсомольцев и бывших красных партизан.

— Как только организуешь комсомольскую ячейку, создай отделение ЧОН. Будешь там командиром отделения. Приказ я вышлю. Вот у тебя будет уже актив, начинай проводить с ним политучебу, громкие читки газет для населения. Вот Документ в сельсовет о том, что ты уполномочен волостной партийной организацией представителем в посевную тройку. Добейся, чтобы семенным зерном, были обеспечены в первую очередь бедняки. Проверь, чтобы это зерно было действительно посеяно. Имей в виду, увеличение посева — наша первоочередная задача. Увеличить его должны главным образом бедняки и середняки. Как видишь, работы — угол непочатый, людей надежных очень мало, а сам я работник плохой… — и, держась рукой за грудь, Васильев виновато улыбнулся. Как ножом резанула эта улыбка по сердцу Степана.

— Лечиться же вам надо, Павел Спиридонович, — вырвалось у него, — пока не поздно.

— Боюсь, что уже поздно, — с глубоким вздохом покачал головой Васильев. — Заболел в такое время, что было не до лечения — война, а теперь вот и войны нет, и путевку дают на курорт… Но куда же поедешь, видишь, какая разруха кругом. Вот подналажу работенку, посмотрю, как ты Раздольную в советское русло направишь, тогда уж, если живой буду, так полечусь…

Солнце уже коснулось краем высокой, заросшей мелким березняком сопки, когда Степан, распростившись с Васильевым, выехал из ограды волисполкома. Сдерживая застоявшегося, замерзшего коня, он шагом проехал по широкой улице и только за околицей пустил его крупной рысью.

«Так вот какой он, Васильев, — думал Степан про секретаря волячейки, шагом поднимаясь на крутой и высокий, хребет, с вершины которого видно было Аргунь и приютившуюся у берега Раздольную. — Этот все, даже остатки своей жизни отдает делу партии, делу рабочего класса… На курорт он, конечно, не уедет, а так сгорит на работе…»

Дома Степана ждали друзья — Федор Размахнин и Афанасий Макаров. Пришли они звать его на вечорку.

Степан не без гордости рассказал друзьям о своей беседе с Васильевым и о том, что секретарь волостной партийной организации поручил ему организовать в Раздольной комсомольскую ячейку и отделение ЧОН.

— Ячейка у нас, можно сказать, есть, — закончил Степан. — Нас вот трое — это уже ячейку. Теперь будем агитировать, чтобы вступала в нее молодежи.

Когда Степан с товарищами пришли на вечорку, она была уже в полном разгаре. Старая большая изба бабки Бакарихи, слабо освещенная семилинейной лампой, тускло мерцавшей в табачном дыму, еле вмещала собравшихся в ней парней и девушек. В ожидании танцев молодежь лущила семечки, шутила, смеялась. Некоторые печи частушки. Почти все курили табак-зеленуху. Кто посмирнее и помоложе, толпились у порога; тут же шмыгали неугомонные ребятишки. Их то и дето выгоняли, но они, подурив на дворе, снова с шумом и гамом врывались в избу.

В заднем углу, на жерновах ручной мельницы и на гобце около печки сидели и степенно разговаривали молодые женатые люди, любившие от нечего делать потолкаться на вечорке, посмотреть, как танцует молодежь.

Посредине избы под гармошку непрерывно кружились танцующие пары, от топота ног гудели и содрогались стены.

В кути, на лавке, не обращая внимания на происходившее вокруг, вязала пестрый шерстяной чулок хозяйка избы, высокая и худая, как жердь, бабка Бакариха, для которой плата за вечорки была почти единственным средством существования.

Степан вместе со всеми пел, плясал с Варей, а в перерывах между танцами рассказывал молодежи, как в городах и селах Советской России организуется молодежь, как она учится, строит новую жизнь.

К концу вечорки Степан убедился, что желающие вступить в комсомол есть, а потому назавтра днем договорились созвать первое собрание молодежи. Собраться по предложению Федора решили у Терехи-мельника.