Сны. Корнет

Глава 12

Плещеев старался шагать ровно, не торопясь, обозначая достоинство. Косился на казаков, идущих рядом по бокам.

«Может, нужно было так же — черкеску надеть? Вон как казачки браво смотрятся. А я в чикчирах, старом, пусть и отчищенном и заштопанном на плече доломане и в черной венгерке поверх — не выгляжу ли я этаким опереточным гусаром? Хотя… нет, все правильно! Горцы наверняка знают, что я из офицеров, но не из казачьих. Надеть чужую форму — показать, что свою ты не ценишь. Вроде ряженого. Оставаться самим собой — гораздо правильнее. Да и казаки, подарив мне форму, показали уважение и благодарность, но, сдается мне, сделали это как бы — авансом. А что есть аванс? Аванс — это вроде денег, данных в долг. А долгов я не люблю! Вот если заслужу своими действиями действительное право носить эту одежду — тогда и видно будет. Не забываем про «подколку» Лермонтовым Мартынова!».

Юрий постарался откинуть ненужные сейчас мысли в сторону и сосредоточиться на предстоящем. Принялся разглядывать приближающихся людей.

«Трое. Один — явно молодой парень. Нарочито держит себя, старается соответствовать. Зачем его взяли с собой? Наверняка — толмач. То есть — приглядываем, но он так, говорящая голова, не более. Второй, высокий, прямой как жердь, горец — заметно старше. Даже уже седина видна в аккуратно подстриженной бороде. Х-м-м… не знал, что они бороды стригут. Лицо сосредоточенное, даже смурное. Не очень-то он доволен происходящим, видно это. Старший? Не думаю. Скорее всего, именно представитель посредников. Третий… а вот третий — интересен. Невысокого роста, коренастый, даже — кряжистый. И, сдается мне, самый старший здесь по возрасту. Вон — борода наполовину седая! Морда такая… командовать привык, а вот слушать возражения — не привык! Кого-то напоминает мне… Х-х-а! На Кадырова старшего похож! Как его звали? Ахмад-хаджи? А хаджи… это же человек, совершивший хадж? А отличия… Отличия — зеленая лента на папахе. Точно — есть такая! Уважаемый человек, однако! И глаза такие, выразительные. Волчьи! Как будто приценивается — как половчее прыгнуть, чтобы сразу яремную жилу перехватить. Но вот — хрен тебе, я тебе не олень какой-нибудь!».

Сошлись и остановились метрах в трех друг от друга. Хотя — какие же они друзья? Вовсе нет!

«А вот этот представитель посредника — он что-то тоже не горит дружелюбием. И это называется «замиренный аул»? М-да… все они тут… мирные горцы, ага! Тоже… спиной поворачиваться категорически не рекомендуется!».

Стороны молча рассматривали друг друга. Гонор показывали, не иначе. Плещеев хмыкнул про себя, чуть улыбнулся:

— Ассалум алейкум, уважаемые! — корнет увидел краем глаза, как чуть заметно дернулся Ефим, удивленно покосившийся на Плещеева, но сразу же восстановивший покер-фейс.

«Нельзя первым заговаривать? Да ну! Покажем контроль ситуации!».

Посредник чуть повернул голову к старшему, что-то шепнув. Тот в ответ ощерился и прошипел:

— Гёзыс…, - и еще что-то на своем, но тоном явно недобрым.

«Кличка, значит, ко мне все-таки прилепилась! Х-х-е!».

Плещеев развеселился про себя и не смог сдержать улыбки. Когда враги тебя узнают персонально, это же значит — ты чего-то достиг, не так ли?

Толмач — как проснулся — и начал что-то лопотать. Говорил он по-русски с чудовищным акцентом, как будто каши горячей в рот набрал, и приходилось прилагать немалые усилия, чтобы понять его.

— Хорошо, хорошо! Я вас понял, шашка вам нужна! — чуть поднял руки с открытыми вперед ладонями Плещеев.

— Якши… Горда! — и опять что-то «бур-бур-бур», ясно только что «горда», «род» и еще что-то, чего Юрий не понял.

Плещеев как-то враз успокоился, появилось какое-то куражливое настроение, и улыбка не сходила с его лица.

— Эх, толмач-то ты хреновый! Учи русский, абрек, пригодится! Лучше учи! А то не понять тебя ни хрена. Ладно, что предлагаете-то? — хмыкнул Плещеев.

Старший снова переглянулся с «представителем», чуть заметно кивнул. Толмач, поняв или почувствовав, озвучил предложение:

— Двэсты рубиль…

Корнет покачал головой и поцокал:

— Цэ-цэ-цэ…, - показывая неуместность цены.

Горцы снова переглянулись, и как показалось Юрию, старший даже качнул головой удовлетворенно.

— Дывесты пясдесыт… рубль… Нет? Урус, эта харош цена. Конь харош купишь! Ай, какой конь! — зашелся в восхищении толмач.

Плещеев тихонько засмеялся:

— Есть у меня конь. Хороший конь! Зачем мне табун коней, а?

Толмач с «представителем» растерянно переглянулись, но старший хранил молчание, и, казалось бы, с появившимся интересом разглядывал Плещеева.

Молодой чуть развел руки:

— Гавары, чито хочешь!

Юрий молчал, так же внимательно разглядывая старшего. Мерились взглядами. Наконец тот, хмыкнув, отвел взгляд.

Судя по всему, выполняя заученный порядок действий, толмач, зло ощерясь, внес следующую ставку:

— Питсот рубиль… Э-э-э!

Плещеев посмурнел и, покачав головой, ответил:

— Не продается!

Переговорщики явно оторопели и покосились левее, где чуть сзади стоял с войлочным свертком в руке Никитка.

— Х-х-а! — всплеснул руками толмач, — Зачем прышел тогда?

Юрий перевел взгляд на старшего:

— Ответь мне, Хаджи… Как долго этот клинок служил твоему роду?

Старший чуть задумался, дернул уголком рта:

— Ста лэт, Гёзыс… Болша! Болша ста лэт!

Плещеев удовлетворенно кивнул:

«Как знал, что наверняка он русский знает. И как бы не получше этого толмача!».

— Родовой клинок, да? Понимаю. Я не продаю его! — а потом, выдержав паузу, — Я отдам его так…

Вот теперь, пожалуй, были удивлены не только горцы, но и казаки!

— Так? Отдашь — так? — ошарашенно переспросил толмач.

Плещеев протянул руку чуть назад, и Никитка вложил в нее сверток с шашкой. Корнет стряхнул с оружия войлок, чуть придержав ножны вынул шашку, полюбовался ею, даже вздел ее вверх.

— Хороша! Хороша шашка. Но! Родовая… А потому — держи, Хаджи. Мне не нужна честь вашего рода…

Старший подошел ближе, принял вложенное в ножны оружие, вернулся на свое место, задумался. Потом, очнувшись, что-то гортанно крикнул назад коноводам. Прибежал один из них, мазнул злым взглядом по Плещееву и казакам. Старший негромко пробормотал… Коновод вскинулся, удивленно переспросил. Хаджи рыкнул, даже чуть притопнул ногой, и коновод снова унесся назад. Но уже через минуту вернулся, неся в руках ножны с шашкой.

— Вот, урус-хусар… — протянул ему принесенное старший, — Это тоже «горда». Харош клинок! Но — не родовой!

Предлагаемая на обмен шашка была даже как бы не получше прежней. По крайней мере, ножны были богато покрыты узорным серебром. Плещеев вынул клинок. Чуть уже той, чуть легче, и видно было, что явно новее! Рукоять тоже поблескивала серебряным окладом.

— Благодарю, Хаджи! — чуть склонил он голову, — Это — достойная замена…

Старший вернулся на место, снова задумался, после чего сказал:

— Ты воин, Гёзыс. Хоть и гяур. Но не думай — кровь остается между нами! Кровная месть не отменена. Жди! За тобой придут наши джигиты.

Плещеев засмеялся:

— Пусть приходят, Хаджи. Пусть приходят! Я буду ждать. А там…, - он развел руками, — Иншалла, Хаджи. Иншалла…

Дождавшись, пока переговорщики вернутся к коням, они тоже направились к пикету.

— Ну, ты, ваш-бродь…, - Ефим покачал головой, — Ну ты и отчебучил… Не ждал я такого!

— А что не так? — удивился Плещеев.

Казак задумался:

— Да все так. Даже… красиво получилось. Не ожидал!

Никитка засмеялся:

— А я как диву дался! Ну, думаю… как же — бесплатно-то? А оно, вишь как! От и разговоров будет теперь у абреков! Ну, удивил, Юрий Александрович! Удивил… Да ведь и у них красиво вышло: не выкупили и не просто так шашку вернули, а как бы это… отдарились! А они такое любят! Как же… Врага одарить!

«Понты! Хороший понт — дороже денег! А Кавказ без понтов — это беспонтовый Кавказ!».

Когда они вернулись в пикет, казаки, обступив их, переспрашивали: «Как? Что?», все крутили шашку, восторгались клинком и ножнами, цокали языками:

— Тут, ваш-бродь, как бы не подороже эта шашка, чем прежняя! Ну, гусар! Ну, отколол коленце! Ведь как это… вроде бы вернул абрекам ихнее, а сам еще и с прибытком остался!

Юрий и сам с интересом разглядывал оружие. Клинок, ножны, даже подвес — были богато изукрашены серебром. Даже камушки меленькие кое-где проглядывали в узорах на ножнах! Да и в руке шашка сидела как влитая!

— Ладно, братовья! Назад нужно вертаться. От этих чумазых, сами знаете, всего можно ждать! — вернул всех к действительности Ефим, — Любят они на отходе какую-нибудь пакость учудить…

Но все прошло спокойно! Уже ближе к городу Плещеев без просьб, по своей инициативе и под настроение, затянул:

Казачки повеселели, а Никита все заглядывал в рот корнета, пытаясь запомнить слова очередной песни.

— Ваш-бродь! Ну как же так-то? Я ведь еще и те не разучил, а вы уж и следующую подаете! — горевал под смешки казаков парень.

— А ты ко мне почаще наезжай! Мы с тобой и сабельками помашем, и песни эти выучишь…

Ефим тоже повеселел, но был и несколько задумчив:

— Удачно все прошло, ваш-бродь! Очень удачно! Все же фартовый вы человек. И шашка эта — получше той будет.

— Чем же она получше? — Плещееву и самому нравилось нежданное приобретение, но хотелось бы услышать мнение опытного казака.

Ефим снова попросил шашку, оглядел ее:

— На той старой — клинок шире, а значит, она и тяжелее этой. Потом, опять же… на старой изгиб был заметно сильнее, то есть — колоть ею уж просто так не выйдет, там нужно кисть изгибать сильнее, и колоть либо сбоку, либо сверху, вот так…

Казак продемонстрировал приемы.

— Потому та старинная шашка больше способна резать и рубить. В общем, ухватки там нужны другие. И хочу сказать, что кабы не сложнее они, те ухватки. А эта… красавица! Она на все годна: и рубить, и колоть, и резать! Ловкая шашка, ай, какая ловкая! В общем, с выгодой вас, ваш-бродь!

Никитка вмешался:

— Слышал я, что такими старинными шашками умельцы могли человека надвое распластать! Вот от плеча и до пояса. И это — в кольчуге! — парень в восхищении поднял палец вверх.

Ефим кивнул:

— Я тоже слышал. Только почему старинные умельцы? Вон, генерал Бакланов, говорят, так может. Он сейчас где-то возле Кизляра служит! — пояснил он для Плещеева, — Только все же сомневаюсь я, что так можно проделать, если противник в кольчуге. Сомневаюсь!

Потом казак подъехал к Плещееву совсем близко, почти вплотную, и негромко предупредил:

— Только имейте в виду, Юрий Александрович… Такая шашка, как сейчас у вас… Она сама по себе цельное состояние стоит! Сама по себе — трофей знатный. Даже никакой кровной мести не надо. Люди-то… они разные! И те, кто знает, что сия шашка из себя значит — они тоже разные бывают.

Плещеев задумался:

— И сколько же она стоит?

Ефим усмехнулся:

— А я не знаю! Их что-то никто не продает, даже не слышно о таком. Мало их! А кто владеет — так тот продавать не вздумает. Но сплетни ходили, что как-то в Ставрополе, какой-то князь из столицы такую покупал за две с половиной тысячи. И это — серебром, а не на ассигнации. В общем, имейте в виду!

По приезде они хорошо посидели за столом. Казаки радовались, что все прошло тихо: не всегда эти воины предпочитали сечу. Обошлось все — и ладно! Плещеев от предложения Ефима остаться отказался — в следующий раз! Все-таки нервов сегодня сгорело изрядно!

— Приеду, в баньке попаримся! — и подмигнул казаку, получив в ответ скабрезный смешок.

Ростовцев запропал. И это было на руку Юрию — ну не хотел он пока выходить в свет, не хотел знакомств новых, суеты и необходимости держать себя в соответствии с правилами приличного общества, контролируя каждый шаг и каждое слово. Не до того ему было, да и сомневался он в своих знаниях местного этикета!

И занятий было — выше крыши! Он даже в лазарет показался и, покривив душой, нажаловался эскулапам, что, дескать, плечо ноет — сил нет, и физиономию рана на щеке беспокоит. Те выписали ему бумагу, что крайне необходимо корнету Плещееву дополнительное долечивание.

«А то знаю я отцов-командиров! Всю прошлую зиму пришлось таскаться по всему Кавказу — под дождем, снегом и претерпевая различные тяготы и лишения!».

В штабе же, куда он и сдал медицинский «докУмент», ему рассказали, что Ростовцев убыл в город Ставрополь по служебным надобностям.

«Вот и пусть там сидит подольше! А то ведь этому разгульному кавалергарду отказать практически невозможно. Попозже ознакомлюсь с местным обществом и салонными вечерами!».

Вплотную собой занялся корнет. Вот впрямь — не на шутку! Заделался он предметом пересудов и сплетен: сидит дома, носа не кажет, а по утрам какого-то черта бегает с конем наперегонки по окрестностям!

Но и возвращаясь домой, Плещеев занимался разными видами гимнастики: подтягивался на балке каретного сарая до изнеможения и судорог в мышцах спины и рук; отжимался разными способами; прыгал и приседал. Ну и растяжку делать не забывал!

Еще и ножи метал в сколоченный из двухдюймовых плах щит, закрепленный на стене ограды. Не сразу начало получаться. Пришлось посидеть, помедитировать, вспоминая все, чему его учил маг Филип. Вспоминать тщательно — как замахиваться, если бросок от плеча; как держать руку, если бросок кистевой. Уйдя в себя, Плехов последовательно в голове воспроизводил всю эту науку. И лишь поняв, что вспомнил — переходил к практике. Правая рука работала уверенно, а вот левая порой подводила.

Он бы еще и стрелять начал, благо ему привезли заказанные в Ставрополе патроны, но боялся, что тут уж точно его не поймут. Ни квартирная хозяйка, ни соседи, ни командиры!

— Вы, ваш-бродь, Юрий Александрович, неужто в цирке собрались выступать? — ворча, спрашивал его Некрас.

Плещеев хмыкнул:

— С чего ты взял?

— Так, я еще в Варшаве как-то в цирке видел — мужики там здоровенные, вот как вы — все что-то скакали, чего-то дергались, чего-то показывали. Оно-то понятно — дамам да бабам такое шибко нравилось! Они ажно повизгивали, глядя на этих атлетов. Там один был — двух бабенок помоложе на плечи садил, с ними и по лестницам карабкался, и тоже — приседал да прыгал. Да вот и ножики также там, в цирке, швыряли!

— Нет, в цирке я выступать не собираюсь. Пока. Надо бы еще умений подтянуть. А говоришь, бабы аж повизгивали? Это же… м-да… это же хорошо, когда бабы повизгивать начинают при одном только виде мужчины!

Денщик хмыкнул:

— Так тут уже… Мне вот Дашка, кухарка, рассказывала, что купчиха-то Парашку-горничную мокрым полотенцем по морде отхлестала.

— Это за что она ее так? — удивился Плещеев.

— Так это… поймала она Парашку, — как та за вами в окно подглядывала. Только Дашка-то говорит, Парашка ей жаловалась, что, дескать, хозяйка и сама — нет-нет, да пялится через занавески, как вы тут кренделя выписываете. Вы бы, ваш-бродь, хоть рубаху-то не снимали бы… Нехорошо как-то получается.

— Вот еще! Я на своем дворе занимаюсь, за забором. Не на улице же я голышом бегаю? А кто подглядывает… тот пусть и стыдиться! Да мне и не жалко. Интересно им — пусть смотрят! Ты, кстати, договорился с горничной по поводу уборок?

— Окститесь, ваш-бродь! Да она же уже вторую неделю у вас прибирается. Али не заметили?

Юрий хмыкнул — и впрямь не заметил. Вроде бы чище стало, но как-то мимо него прошло.

— А когда же она убирается?

— Да вот как вы бегать за околицу отправляетесь, так она и приходит.

— Ага… ну, хорошо. А за сколько подрядил? — переспросил Некраса корнет.

— Да уж недешево! Тоже мне — цаца! Аж пять рублей в месяц попросила, бесстыжая! — сплюнул на траву денщик.

— Да ладно тебе! Бабе, небось, тоже какая-то копейка нужна!

— Ага, бабе, как же! Да Захар же у нее все и отбирает. Все копит на что-то, скопидом рыжий!

Плещеев задумался, прикрыв глаза. Левая рука категорически ему не нравилась — нож летел абы как! То — нормально, впиваясь в древесину досок, почти в цель; то — куда попало, а то и рукоятью вперед. Вот правая — осечек почти не давала. Броски удавались славные — точные, хлесткие! Так, что нож приходилось выдирать, раскачивая клинок за кольцо двумя руками.

«Вроде бы настроился! Ап!» — нож в этот раз с левой руки сорвался рыбкой, смачно чавкнув, впился в щит, — «Вот так-то, блядь!».

— Ай! — раздалось сбоку.

Плещеев открыл глаза — возле тропки, ведущей к леднику, замерла горничная. Он и не заметил ее и не услышал, как скрипнула калитка в заборе.

— Здравствуй, Паша! — улыбнулся корнет.

— Ох! Напугали вы меня, ваше благородие! — положила руку на грудь женщина, — Я и не заметила вас.

«Ага! Вроде бы глазки отводит, а сама косится!».

— Извини, не хотел, красавица! — улыбнулся он как можно доброжелательнее.

«Ну, допустим, красавицей ее не назвать, но — пусть!».

— А куда же ты собралась, милая?

— Да вот… в ледник нужно…, - пробормотала Параша.

— Все бегаешь, мечешься, вся в работе. Нет бы остановиться, дух перевести, поболтать со мной…

— А о чем же с вами болтать, Юрий Александрович? — прикусила губку она.

— Ну-у-у… хотя бы о том, как ты у меня прибираешься. Не обижает Некрас тебя?

Женщина фыркнула:

— Некрас… Некрас вон — пусть Дарью обижает!

— Что же ты, милая, так взор свой от меня отводишь? Или я так уж страшен? — мурлыкал Плещеев.

— Ну скажите тоже, Юрий Александрович… Какой же вы страшный? Вы вовсе не страшный… а наоборот…

— Ну так и посмотрела бы.

— Да… не могу я. Как-то… стыжусь. А еще… вдруг кто увидит?

— Хозяйка-то дома? — прищурился Юрий.

— Хозяйка-то? Нет, хозяйка уехала. К приятельнице своей. Обещалась только к ужину вернуться.

— А Захар твой дома?

— Захар уехал по станицам, товар скуплять.

— Так кого же ты боишься тогда? — наклонив голову, оценивая осмотрел женщину корнет.

«Да нет… так-то она вроде бы и неплоха. Не красавица, но… нормально, чё!».

Женщина вроде как задумалась — кого она еще может бояться?

— Ну-у-у… Некрас вот может увидеть, как я на вас… полуголого, пялюсь!

— Так и Некраса же нет! На рынок уехал…

— Ну… на рынок-то… это ненадолго.

— Так он на рынке всегда в трактир заходит — пиво пьет…

— Да? — женщина вздохнула вроде как безнадежно: причины стесняться кончились!

— Пойди-ка сюда! — позвал он ее.

— Куда это?

— А вот сюда…, - и Юрий боком, боком — подался в сторону приоткрытых ворот каретника.

— Сюда? А зачем?

С удовлетворением Плещеев отметил, что горничная, как та крыса под дудочку крысолова, медленно двинулась следом за ним.

— Иди-иди… Что скажу-то…

— Да? А что скажете-то? — «Эге! Да она как дышит-то? Все она понимает. Видно, самой хочется!».

— А вот иди сюда… Ну же, смелее. Я же не кусаюсь!

Дождавшись, когда женщина войдет в проем ворот, он, приобняв ее за талию, втянул в сарай.

Женщина ойкнула, но даже руки не подняла, чтобы как-то воспротивиться ему.

— Пашенька! А хочешь… я тебе рубль серебряный подарю? — «да-да… рубль в штанах, в которых я занимаюсь гимнастикой, оказался совершенно случайно!».

— Рубль? Серебряный? А за что? — казалось, что женщина впала в некое состояние гипноза — вроде бы и двигалась, и даже разговаривала, но находилась в оцепенении.

— Ну как за что, красавица? Как за что? — Юрий мелкими приставными шагами продолжал увлекать женщину в угол сарая, где был расположен здоровенный ларь.

— Ах! Так за что рубль-то? — напомнила ему оцепенело горничная.

— Рубль? Так за улыбку твою, за щечки, за губки алые…

— Ах, Юрий Александрович… Что же вы делаете? — «и опять ни слова против!».

Одной рукой придерживая ее за талию, второй он, судорожно перебирая ткань юбок, пытался нащупать край, чтобы поднять его. Удовлетворенно хмыкнул, нащупав искомое, и стал поднимать ей подол. Чуть опомнившись, женщина попыталась опустить юбки, но вяло и совсем неубедительно.

«А кожа на ноге у нее очень даже приятная. Чулок нет… Ну, тут чулки, как я понял, носят только благородные дамы! А может, нет — я в этом еще не разобрался!».

Женщина стояла, опустив голову, не шевелясь. Также одной рукой он впопыхах развязал шнурки пояса штанов, коленом отодвинул ее ногу в сторону.

«Эгей! Да она же вся… влажная уже!».

— Ах! — застонала Паша и, чуть затаив дыхание, мелко затряслась.

«Вот ни хренаж себе! Она что — уже кончила? Обалдеть! Но я-то — еще нет!».

Все увеличивая амплитуду движений, он начал входить в нее все сильнее и сильнее.

— Ах… Ах…, - доносилось у него от груди, куда уткнулась головой горничная.

— Подними голову! — попросил он шепотом.

— А зачем? — также шепотом отозвалась она.

— Я… я поцеловать тебя хочу!

Губы у нее были сомкнуты. Поцелуй у него получился поверхностный и посредственный, прямо скажем! Но языком он попытался раздвинуть их…

— Открой глазки!

— Не могу…, - сдавленно протянула она, — Я стесняюсь!

— Ну же, милая! Посмотри на меня! — и, дождавшись чуть приоткрывшейся щелки ресниц, — Приоткрой губы, хочу целовать тебя горячо!

— Не так шибко… Юрий Александрович! Большой вы для меня…

«М-да… я это уже тоже почувствовал! Ну ничего… как говорит медицина, там мышцы, а им свойственно растягиваться!».

— Обними! Закинь руки мне на шею. Вот, так-то лучше!

«Как там сказал поэт: «Лицом к лицу — лица не увидать?». Х-м-м… а вот так… когда смотришь на нее, прижавшись вплотную… она кажется вполне симпатичной! И рот… небольшой, но губы вполне чувственные. И глаза, которые казались глуповато-коровьими, сейчас, в полумраке сарая, предстают глубокими, чуть раскосыми и загадочными. А вот ножки у нее и впрямь — очень неплохи! Длинные, оказывается, у нее ножки, приятной полноты. И кожа на ножках — чудо как хороша!».

Сдерживая себя, дождавшись, когда женщина обмякнет второй раз, он на ушко спросил:

— Пашенька… а это… в тебя — можно? Не понесешь нежданно?

Женщина подняла голову и вполне осмысленно сказала:

— Можно… Навряд понесу. Уже пять лет с этим рыжим живу… и ничего!

«Ну что же… Тогда — вперед!».

Но все же он подождал, пока она снова начнет дышать горячо и прерывисто. Чтобы постараться прийти к финишу вместе!

Обняв его, она вновь затихла на его груди:

— Сладко с вами, ваше благородие… Не думала, что так сладко может быть. Бабы-то говорили: бывает, а я ни разу не чуяла.

— Что же… вот так-так — ни разу? — удивился он.

— Да с кем же? С Захаркой, что ли? Так ведь он… только о себе. Минута, другая и — уже набок повернулся и храпеть начал…

— Ты куда? А ну — стой! — не дал он ей встать на ноги и поправить одежду.

— Что же еще-то? — удивилась она.

— А ну-ка, подожди… Встань вот так вот…, - он снова задрал ей юбки и наклонил на ларь.

«Х-м-м… и задница у нее — вполне смачная! Красивая задница, вот что я вам скажу, господа офицеры!» — пробубнил про себя развратник-гусар.

Теперь уж он все-таки довел ее еще больше. Опершись на крышку ларя, закусив себе предплечье, женщина подвывала. Впрочем, не забывая активно подаваться навстречу ему…