Сны. Корнет

Глава 33

Нелюбин, вкупе с Ефимом, умудрились, почти не поругавшись, оптом сдать лошадей ставропольским офицерам, людям, по-видимому, с деньгами. Также на удивление быстро разошлись и оружие, и снаряжение разбойных шаек.

Только одно ружье Плещеев оставил все же себе — очень уж хвалили именно ствол этого карамультука и унтер, и урядник. Шестигранный кованый ствол, три винтовых нареза, длина ствола — чуть ли не полтора метра.

«Казенник придется переделывать. Возможно — просто отрезать, к едрене-фене! Сделать казнозарядным, под папковый патрон? Да вот не знаю — выйдет ли? Потянут ли такое местные «кустари с мотором»? Или просто — оставить штуцером, пусть и с капсюльным воспламенением заряда? Ну… приклад-то и ложе — однозначно в переделку. Что еще? С такой длиной ствола и общей балансировкой оружия — так и просится поставить сошки. А еще… Точно! Диоптрический прицел! На конце ствола — мушка закрытая, как у бати была на мосинском карабине. Прицел откидной с диоптром. Чтобы можно было пристрелять на разные дистанции. Или все-таки — открытый, секторный? Не знаю… Подумать надо. Читал где-то, что диоптры раза в три точнее открытых прицелов. И будет это такое оружие — не ближнего боя!».

Пришедшие к нему в гости, на «рюмку чая», подельники, кроме денег, принесли и известия:

— Мы же не только по горам бесчинствуем, кровушку проливаем… — закусывал после рюмки Макар, — Но и кое-какие знакомства имеем — там, в «серой», как вы ее назвали, ваш-бродь, зоне. Так вот… Порешили мы во втором лагере, почитай, весь мужской состав клана Дзагоевых. Это такие… разбойники поневоле. Раньше клан этот был весьма силен и богат, но… Как часто случается на Кавказе: долгое время дружили не с теми, с кем надо; и воевали не за того, за кого бы стоило. В общем, повыбили ихних мужичков. Захирел этот клан. Вот они, стал-быть, и решили сменить профиль, пограбить немного, жирка накопить. Ну а тут… Аллах решил по-другому и послал, значится, нас. И все, не стало клана! Тот старик и малец, которые на вас здесь напали — чуть не последние мужчины в роду были.

Ефим коротко хохотнул:

— Пиздец роду! Сейчас его соседи, да родственнички совсем растащат. И хорошо, если просто туркам не продадут, а по себе людей разберут.

— Получается… кровников у нас нет? — спросил Плещеев.

Не то чтобы он боялся, но все равно — одно дело жить просто, пусть и с оглядкой на место жительства и службы, а другое — вот так: постоянно настороже, ощетинив затылок!

— Ну-у-у… тут бы я с уверенностью не говорил. Навряд кто специально пойдет, но ведь какие-то кунаки у мужчин были. Так что при случае, могут и припомнить! — покачал головой казак.

— А как они определили, что именно я с вами был? Вы сами-то — понятно, что личности известные. А про меня — как узнали? — задумался подпоручик.

Ефим хмыкнул:

— Тоже — велика невидаль! Мы же в горы уходили из Кабардинки, можно сказать — в открытую. Сколько нам по пути разного народа попадалось? И местных — тоже хватало. А потом, когда известия дошли, что разбойников побили… Что же тут сложного — прикинуть, кто куда уходил в силах достаточных, да что потом случилось? Да и похороны Василия — тоже дело нетайное было. Так что… семи пядей во лбу быть не обязательно. А вы, Юрий Александрович, примету верную имеете — глаза-то! Где еще таких найти? Вот… А потом, когда эти двое в город приехали, наверняка у них тут знакомцы были. Было кому подсказать!

— Ладно, тут, как я понял, поделать уже и нечего. Ну а вы чем занимаетесь-то? — спросил подпоручик казака и охотника.

Ефим с видимым довольством ответил:

— Десяток наш — при штабе пока оставили. То курьерами, то так… по разным надобностям…

— Я своих по тройкам разбил! — в свою очередь, пояснил Нелюбин, — Господин полковник сказал, чтобы далеко не совались. Так что шаримся верстах в двух-трех за линией постов, присматриваемся, кто чем дышит.

Когда уже Нелюбин и урядник собирались уезжать, Ефим чуть придержал коня и, наклонившись с седла, спросил:

— Ваш-бродь… Вы уж извините за навязчивость, только непонятно мне. Да и дед спрашивает: что ж вы к нам не заезжаете-то? И поранетых сюда доставлять на лечение указали. Иль обидели мы вас чем?

Плещеев помялся, не зная, как тактичнее объяснить свое нежелание влезать в свары семьи Подшиваловых, а потом мысленно махнул рукой:

— Знаешь, Ефим… Хорошо меня в вашем доме привечали, спорить не буду. Только уж прости меня, но в ваши семейные склоки я лезть не хочу! Ты же тоже — хорош гусь! С Глашей миловался, да? А теперь что же? Мамка твоя на ноги встала, снова все вожжи в доме к себе прибрала, да еще и невесту тебе подыскивать принялась. А та же Глаша — в приживалках оказалась. А виной тому — я, так получается? Ведь она себя уже хозяйкой мнила, да твоей женой. А оно — вона как повернулась! Так что… Извини…

Ефим насупился, поиграл желваками скул, прошипел в сердцах:

— Вот же ж… Бабы! Дуры долгогривые!

— А ну-к, постой! — ухватился за узду Плещеев, — Ты в таком настрое только хуже сделаешь, понял? Бабы, бабы… А бабы, вишь ты, тоже человеки! И у них тоже какие-то думки есть. А ты… Да и дед твой! Все отмахиваетесь от этого, дескать — невместно мужчинам в эти дрязги встревать. Как бы оно еще и хуже ни сталось!

— Ладно, ваш-бродь… Разберемся! — кивнул казак, — Думаю, еще наладится все, да снова вы в гостях у нас будете…

В один из дней навестили его Грымов с Гордеевым. Грымов был настроен вполне доброжелательно, а вот в поведении Максима присутствовала некая долька натянутости. Это Плещеев почувствовал быстро. Грымов отчитался, что после первого заказа последовали и другие — на несколько сигнальных пистолетов с запасом патронов, да несколько комплектов «сигналок» были заказаны некоторыми командирами частей. С того перепало Плещееву сто рублей.

— Еще столько же пришлось выдать нашему учителю-химику, чтобы не сильно уж рвался обнародовать свое открытие! — признал капитан.

— М-да… как-то у нас все это… несколько приостановилось! — задумался Юрий.

Грымов согласно хмыкнул, а Гордеев в очередной раз смолчал.

— Я вот что подумал… Надо бы нам кого-то из заводчиков к этому делу привлечь. Продать ему все наши изделия — за процент с продаж. Вот вы, господин капитан, в Ставрополе частенько бываете… Не слышали ли чего о купце Растеряеве Никите Саввиче? — поинтересовался Плещеев.

Грымов слегка задумался:

— Слышать-то слышал, но вот лично — не знаком. Какие-то мастерские у него есть, это точно. Но вот насколько он способен все это поднять — не знаю.

— Он отец хозяйки моей. По слухам, должен скоро сюда приехать, для ознакомления с делами местными. Вот и думаю — может с ним побеседовать? — предложил подпоручик.

На том и порешили.

За чаем Юрий не выдержал и спросил у бывшего соседа — чем вызвана его холодность в нынешнем общении.

— Видите ли, Юрий Александрович…, - поморщился поручик, — Весь Пятигорск полон слухами о ваших рейдах. И об их результатах, если это так можно назвать. Весьма неоднозначных, даже можно сказать… кровавых! Так что… вот и думаю: уместно ли русскому офицеру ведения войны таковыми средствами и способами? Не пятнает ли честь мундира подобное?

Тон Гордеева, его слова, вытянутые «через губу», изрядно рассердили Плещеева.

— Я, господин поручик, полагаю, что честь мундира русского офицера пятнает неспособность защитить мирных обывателей от набегов, грабежей, убийств и изнасилований со стороны туземцев. Одно дело — когда две стороны сходятся в честном бою… С той и другой стороны имеются воины, которые бьются открыто, грудь в грудь. А совсем другое — когда шайка разбойников… Неважно какой она народности! Когда шайка разбойников нападает на мирных граждан, убивает их со всей жестокостью, насилует малолетних детей… Это, по моему глубокому убеждению, совершенно другое. Можно оказать благородство по отношению к раненому или плененному врагу… Честному врагу! Но! Никак нельзя оказывать благородства убийце, насильнику и палачу. Изуверу, который не просто убивает свою жертву, а глумиться над ней, усиливая жестокость и наслаждаясь мучениями ее! А посему… «Мне отмщение и аз воздам!». «Каковой мерой мерите — таковой и вам отмерено будет!».

— Но позвольте, господин подпоручик! — попытался возразить Гордеев.

Юрий, не обращая на него внимания, обратился к Грымову:

— Вы в курсе ли, господин капитан, что там… рядом с первым лагерем разбойников мы нашли тела. Женщины и девочки. Это пропавшие прошлым летом жена и дочь убитого пасечника. Девочке было, как мне сказали, менее двенадцати лет. А захваченный нами раненым абрек, куражась и плюясь нам в лицо, рассказал, как они насиловали эту девочку. Всей оравой разбойничьей, человек десять, а то и более! Оттого она и умерла…

Грымов окаменел лицом.

«Ага! Капитан — отец двух дочерей. И потому Грымову это — ой как больно, оттого что — близко!».

— Я слышал что-то…, - прокаркал сипло Грымов.

— А почему он вам это рассказал? — похоже, что с недоверием, спросил Гордеев.

— А помереть, собака, хотел без мучений! — усмехнулся Юрий, — Рассчитывал, что мы озлобимся и прирежем его быстро.

— М-да-а-а…, - оттянув пальцем вдруг ставший узким воротник мундира поручик.

— Но мы… Сдержались! — нехорошо улыбнулся Плещеев, — А оттого сволочь эта… померла нехорошо!

— И все же… Нельзя уподобляться этим зверям! — взмахнул руками поручик.

— Да? Вы так думаете, Максим Григорьевич? — усмехнулся Юрий, — А как же — «Око за око и зуб — за зуб?». А вы, господин капитан, тоже думаете, что нам нужно было оказать абрекам помощь и привезти их в наш лазарет? Чтобы вылечив, можно было отдать их таким же разбойникам — взамен наших пленных?

Грымов справился с волной охвативших его чувств:

— Нет. Я так не думаю! Не уверен, что смог бы столь же хладнокровно воздать им, но… Считаю, что они заслужили то, что получили!

«Сложности, сложности… Это я дома сижу. А если бы куда в свет выбрался? В то же офицерское собрание или в ресторацию. Или в дом графини. Не пришлось бы мне увещевать этих… либералов местных, в погонах? Да не словом увещевать, а саблей или пистолетом. Дуэль бы мне, конечно же, улучшила карьеру, ха-ха! Жалею ли я о том, что сделано? Да вот хрен там! Есть только некий дискомфорт и неловкость, что тогда переложил всю грязь казни на ногайца. Чистоплюй, мать твою!».

— И вообще, господин поручик… Мы с вами выбрали стезю нелегкую, но почетную. Сия дорога вполне может привести нас с вами к преждевременной смерти. Но даже не это главное, на мой взгляд…, - Плещеев отхлебнул уже изрядно остывшего чая и, чуть подумав, продолжил, — Смерть — она же никого не минует. Хотелось бы, конечно, когда-нибудь в далеком будущем, в окружении детей и внуков, в благополучии душевном и материальном. Но… Это не нам с вами решать, тут уж… «кому что рок назначит!». Но вот что важно понимать… Война, каковой профессией нами выбрана, — это, милостивый государь, не эффектная дуэль между равными противниками. Не рыцарский поединок на глазах у млеющих дам! Это… пот, кровь и грязь. Да-да, не хмурьтесь — именно грязь! С чего вы, батенька, решили, что воевать можно в чистых перчатках, в красивом мундире, с высоко и горделиво поднятой головой? Нет… Начать воевать в красивой позе — можно! Только очень быстро ваш мундир будет безнадежно выпачкан грязью, кровью и, пардон, — кишками и дерьмом! И вы либо научитесь воевать именно так, либо… падете сами. И ладно — если просто сами, но ведь и подчиненных за собой потащите!

Видя, как перекосило от его речи Максима, Юрий усмехнулся и продолжил:

— И ведь всегда воевали именно так. Всегда! Только вот в красивые книги для юношей и романтических мадемуазелей такое не запишут. Но мы же с вами люди военные, и должны четко представлять, что нас ждет. Вот, к примеру, взять… прошлую Великую войну. Да-да… С Буонапартом! Полагаете, что везде было красиво и благородно, да?

Гордеев молчал.

— Как бы не так! Вы знаете, что в Москве захватчики расстреливали жителей? Не одного, не двух! Пачками стреляли! Прицепиться-то можно было к любому, и причины найти. Тот, дескать, оказал сопротивление наполеоновским солдатам; этот — поджег помещение для постоя войск… Да много можно было придумать! Солдаты, опьяненные безнаказанностью, да и просто — вином, схватили и… раскладывают девушку или молодую женщину — с определенными намерениями. А отец или муж — хватается за топор, оглоблю… И уже — сопротивление войскам! А то, как же?

Или вот — другое… Слышал я как-то, как шел корпус Мюрата. Корпус этот — примерно семь тысяч человек. И, представьте, заходил этот корпус на отдых… два-три дня. Пусть — неделя! Заходит корпус в большое село. Хорошее такое село, небедное. И что? Пищу для кавалеристов — где брать? Скажете — в обозе? Х-м-м… Так отстал этот обоз, на несколько дней отстал. Знаете же — Мюрат любил быструю, маневренную войну. Вот обозы и не поспевали! Так вот… пропитание для семи тысяч человек. А в селе том — ну от силы триста человек населения. Ладно, пусть будет — пятьсот! Так вот… Как вы думаете, как быстро съедят запасы этих пятисот человек семь тысяч молодых, здоровых мужчин? За день? За два? Хорошо — пусть будет — за неделю. Но — съедят! А готовить — на чем? В большей части дворов — печи по-черному. То есть дымно, грязно, да и места мало. То есть лучше — на кострах! А дрова для костров — где брать? Так вот же — под навесом! А кому не хватило тех дров? Да забор разберут. И через два-три дня и от построек ничего не останется, смею вас уверить! А еще… все те же забавы. Семь тысяч молодых мужчин! И в каждом дворе — бабы или девки. Удержатся кавалеристы? Ой, сомневаюсь! Опьяненные своей и чужой кровью, подогретые вином и местной брагой — не удержатся! Значит — изнасилования, а потом и убийства отцов, мужей, братьев. А вы говорите… невместно! Честь мундира! Согласен, оскотиниться нельзя, но и… в белых перчатках — не воюют!

— Но — пытки! — пытался спорить поручик.

И тут вмешался Грымов:

— Двенадцать лет назад был я с батареей в южной Грузии. Там набег был… Из Турции. Набежали всякие-разные и ведь немало их было! Вот мы сначала их остановили, а потом гнать затеяли, назад — за рубеж. Вышли к вечеру, к одному ущелью. Неширокое, примерно шагов триста-четыреста в ширину, ну чуть пошире, может быть. И дорога идет вдоль ущелья, а переправа через него — верст через десять, не меньше. Стали на ночевку, но вот поспать у нас не вышло. Уже темнеть начало, как на той стороне ущелья конные появились. Башибузуки, значит! В нас не стреляют, да и далеко же — прицельно-то не попасть! И орудия наши, как назло — в нескольких верстах от нас застряли. Там тропа совсем уж никчемушная была. Но орут что-то, руками машут… А потом… притащили они несколько человек в нашей форме… Как потом уже узнали — авангард они наш в засаду приняли. Вот — раненых, да пленных… На колья и посадили. До утра мы эти крики слышали… Стрелять пытались. Тут хоть не бандитов этих пострелять, а солдатам сделать облегченье… но — никак. Далеко было!

Гордеев явно смутился и уже не казался надутым. Скис поручик!

— Так как же быть? — пробормотал он.

Снова заговорил Плещеев:

— Говорят, Чингисхан, когда начал свое становление как хана всея степи, вырезал одно племя. Всех мужчин. Всех возрастов. Всех, кто выше тележной чеки. Я не Чингисхан, но полагаю, что каждому — свое! С воинами — воевать, разбойников — развешивать на деревьях. Остальных — выселять на равнину, в окружение казаков и других русских людей. А не нравится такое: вон — Турция за хребтом. Туда на хрен! Чтобы и не пахло здесь ими!

Папаша его любовницы Варвары был этаким — эталонным купцом! Невысокого роста, коренаст, мордат и довольно пузат. Седая борода не до пояса, но — весьма окладиста. Одет, как и положено купцу российскому: шаровары черного сукна, заправленные в сапоги бутылками; рубаха темно-синяя, шелковая, а поверх нее — жилет, с цепочкой часов, соблюдающихся в кармане.

«Как на картинке! «Кому живется весело, вольготно на Руси?». Свитки только нет, это, наверное, по причине летней жаркой погоды. А так — вылитый купчина толстобрюхий. Хотя брюхо — не особо-то и толстое. Имеется, не отнять. Как признак успешности и зажиточности, не иначе!».

Сама хозяйка была явно не в своей тарелке: имелась неприсущая ей в обыденности суетливость, перемежающаяся периодами скованности. Плещеева пригласили на обед, как он и просил Варвару. Стол был накрыт весьма добротно, хотя и без особых разносолов. Юрий с купцом приняли для аппетита по рюмке крепкой настойки, не торопясь, закусили. Варя не столько обедала с ними, сколько вскакивала непрестанно и убегала то по одной надобности, то по другой.

Когда обед подошел к концу, а за трапезой ни сам Плещеев, ни купец о делах не заговаривали, Никита Саввич предложил пройти на веранду, да выкурить по трубочке, под наливку. Раскрытые окна веранды второго этажа смотрели на Машук, откуда долетал легкий ветерок. Усевшись за легким, плетенным из лозы столом, на такие же кресла, они, не торопясь, набили трубки. Юрий с интересом поглядывал на оппонента, что не осталось тем незамеченным.

— И што эта вы, ваш-бродь, так меня разглядываете? — усмехнулся купец.

— Да я почему-то полагал, что вы из староверов, которым табак пить каноны не позволяют, — пожал плечами подпоручик.

— С чего вы взяли-то, что я из старообрядцев? — удивился Никита Саввич.

— Да как-то сложился на Руси уже образ, что ежели купец из успешных, то он непременно из старообрядцев.

Купец снова хмыкнул, попыхал трубкой, раскуривая ее, косясь периодически на Плещеева:

— Не… То не так! Оно, канешна, старообрядцы — купцы куда как зажиточные… Но ведь тут как же? Они же всегда друг за дружку стоят, помогают своим. Где советом, где связями, а где и капиталом напрямую. Но я не из раскольников. Тятя мой еще мальцом на побегушках у купца в Самаре бегал. Потом — до приказчика дослужился. Уже в зрелом возрасте в Ставрополь переехал, да свое дело начал. А я уж после подхватил…

Плещеев все никак не мог отделаться от мысли, что крутилась в голове. С кем-то Никита Саввич у него ассоциировался.

«Что-то из старых фильмов, которые смотрел когда-то как бы не в детстве и мельком. Вот названия фильма никак не могу вспомнить! То ли… «Угрюм-река», то ли еще что-то из подобного. Какой-то… Михал Лукич… Кафтанов, что ли? А откуда это? Да бог весть! Но — волчара, несомненно! Этакий взгляд с прищуром, брошенный коротко из-под густых бровей. Ухмылочка легкая, промелькивающая на губах. Себе на уме купчина!».

— Штош… Ваше благородие! Может, еще по маленькой, под табачок-то? — снова усмехнулся купец.

— Да я и не прочь! — улыбнулся Юрий, — Оно так-то и разговор пойдет легче!

— Варька! — гаркнул купец.

На веранду выскочила Варвара, которой отец и поручил:

— Ну-тка… Мне рюмку горькой! «Ерофеича» неси. А ваш-бродь?

— Варвара Никитична! А мне рюмочку коньяка, если не затруднит! — с улыбкой попросил он женщину.

Когда та вышла, Никита Саввич, проводив дочь взглядом, развернулся к подпоручику:

— Коньяк этот… Не люблю — клопами воняет! А что, ваш-бродь… Дерешь, поди, Варьку-то? — и не обращая на несколько опешивший вид подпоручика, кивнул сам себе, — Дерешь! Я сразу понял. Ишь как она-то… Прямо расцвела: бойкая стала, улыбчивая, да довольная жизнью-то… Оно, если посудить, канешна, — грех! Но то ведь грех-то какой? Невеликий. Все грешат! Не согрешишь — не раскаешься. Да и на здоровье, вроде как, жаловаться перестала…

Юрий не обратил внимание на новый взгляд купца, брошенный на него исподлобья.

«Ну ты гунди, гунди! Мне от твоего гундежа не холодно и не жарко! Только вот разговор куда-то не туда пошел. О делах же поговорить собирался!».

— Опять же… Дочка ведь она мне, а если дочка здорова, весела, да жизнью удоволена, то и ругаться, вроде как и нечего. Не девка, чай, чтобы за ее девство трястись! А что, ваш-бродь, правда ли, что вы лекарь не из последних? — купец прищурился и чуть наклонил голову набок.

Плещеев цыкнул зубом и лениво ответил:

— Вот у вас, Никита Саввич, к примеру — шея напрочь заклякла. Ни повернуть, ни нагнуть голову. К вечеру, стало быть, и головные боли часты. Не так ли?

Купец хмыкнул:

— Ишь как! Но то — дело известное, большого ума не надо. Видали, небось, как я всем туловом поворачиваюсь…

— Хозяин-барин, Никита Саввич! Только если бы вы могли тут задержаться на месяцок, то я бы вам шею немного поправил. Не совсем вылечил, сразу скажу! Но — поправил.

— А чего ж не совсем вылечить? — деланно удивился купец.

— То дело не быстрое, очень уж у вас все запущено. А за месяц, если по два раза в неделю… Облегчение бы вам точно было бы! Там же не только лечение необходимо, но и после оного… зарядка там, упражнения специальные, чтобы шею вновь не запустить. Это у молодых все от бога дадено, а с возрастом — за собой следить нужно, чтобы простое недомогание не перешло в тягостную хворь!

— Ишь как! — цокнул языком Никита Саввич, — Чудес, стало быть, не делаете?

— Побойтесь бога, Никита Саввич! — засмеялся Юрий, — Где я, а где — чудеса?! Умею кой чего, что-то могу. Но если чудес нужно, то — к попам, в церкву!

— Ага, от них дождешься! — хмыкнул купец, — Но на месяц я тут задерживаться не могу — дела ждут! Недели на две, разве что… А о чем вы, Юрий Александрович, поговорить-то хотели?

«Ну вот — не прошло и года!».

— Видите ли, Никита Саввич… Есть у меня тут знакомцы. Люди все неглупые, голову на плечах имеют не только чтобы в нее есть. Вот мы как-то сообща и придумали несколько вещиц. Вещицы те, если их в дело пусть, обещают весьма неплохие деньги принести. Да что там — неплохие?! Очень даже хорошие деньги! Но вот как сами понимаете, дела у нас другие, и стезя воинская. Потому и решили искать тех людей, что из серьезных и какие-то капиталы для начала имеют.

Купец скептически скривил губы, немного насмешливо «хекнул» и протянул:

— М-да? Так уж прямо и интересные те вещицы? А ежели полюбопытствовать — позволите?

И Плещеев потянулся за ташкой, которую принес с собой, наполненную образцами их «придумок».