Сны. Корнет

Глава 7

Денщик подогнал к лазарету для Плещеева коляску, ибо посчитал, что рано «ихнему благородию» еще верхами ездить. Первые осенние дожди прошли, и вновь установилась чудесная погода. Солнышко уже не пекло, но ласкало и грело своими лучами.

— Некрас! Давай проедемся по улицам, что ли? А то я устал валяться в четырех стенах, хочется свежим воздухом подышать! — предложил денщику корнет.

— Так поздно уже прогулки устраивать. Завтра бы и подышали! — выразил недовольство денщик.

— Завтра с утра придется к отцам-командирам ехать, доклад и отчет держать. Меня же предупредили — как из лазарета выпишут, так сразу на доклад! — хмыкнул Юрий.

— А вот нечего было гулянки устраивать! Полежали бы еще в лазарете, полечились. Штой-то такое — после таких ранений две недельки всего и полечились?

— Не ворчи, старина! Сам же знаешь, что гулянка это была не моя. И от участия в ней никак было не улизнуть! А долечиваться дома буду.

— Так ежели гулянка не ваша, зачем же вы свои деньги давали на вино да на прочее? Для других гулянки устраивать — так никаких денег не хватит! — продолжал ворчать Некрас.

— Перестань! Не так уж много денег ушло. А у Грымова сам знаешь — семья, дети…

Коляска знавала лучшие времена, была изрядно обшарпана и потерта, и трясло на ней немилосердно. Принадлежало это транспортное средство домовладелице, у которой и проживал Плещеев, а вот запряженная в коляску кобылка была своя, выделенная Плещееву казной Корпуса.

«А вот еще интересно: какими финансовыми средствами я сейчас располагаю? Какие-то деньги есть у меня, что-то есть у Некраса, ведущего всю хозяйственную деятельность. Надо как-то подбить дебет с кредитом!».

Ехать до местожительства было недолго. Здесь вообще в любом направлении ехать недолго. Одно название, что город. Хотя, если брать все окрестности — от той же Кабардинки и до Горячеводска, к примеру, получается изрядно. Сейчас, верхом или вот так, на коляске, — изрядно.

Дом купчихи Белозеровой, где во флигеле снимал комнату Плещеев, располагался практически на Ярмарочной площади, выходя фасадом на упомянутую площадь. А вот ворота и калитка, через которую попадал к себе корнет, выходили в неширокий переулок, где и двум телегам было не разминуться.

«Х-м-м… как я подозреваю, флигель этот был еще не так давно старым складом. Больно уж походит не на жилое строение, а на хозяйственную постройку. Скорее всего, саманный, но под штукатуркой и побелкой точно не определить. На довольно толстом и высоком каменном фундаменте, крыша камышом крыта. Видимо, как дела пошли хуже, склад оказался не особо нужен, вот его подновили, подбелили да устроили помещения для сдачи в наем!».

Здесь, в Пятигорске и окрестностях, по мере становления модного курорта развился сезонный бизнес — сдача помещений в наем приезжающим на воды. До ста рублей в месяц доходит цена!

«Правда, за такие деньги и удобства должны быть соответствующие. А не как у нас! И вообще… Здешние жители России невольно вгоняют в оторопь: Пятигорск — он же буквально на линии стоит! На линии обороны от набегов горцев. Пусть больших набегов сейчас нет — это Владикавказ, крепости Грозная и Внезапная стоят на первой линии обороны, но… Люди из России приезжают «на воды», а отдельные шайки лихих джигитов шляются по окрестностям. М-да… Это — как если бы в Чечню, во время Первой или Второй войн нашей реальности люди ехали бы на отдых в предгорья!».

Здесь даже есть отдельный вид заработка у калмыков…

«Или у ногайцев? Хрен их знает! Их и не разберешь — кто из них калмык, а кто — ногаец!».

Вид заработка этот — откочевать к лету в окрестности Горячих Вод, поставить юрты и сдавать их в наем тем, у кого средств не хватает поселиться в нормальном доме! Сами же владельцы этих войлочных домов проживают неподалеку, в привычных веками кибитках.

«М-да… как думаю «приятно» проживать рядом со стойбищем кочевников! Лошади, верблюды, овцы, толпы немытых ребятишек, незамысловатый быт узкоглазых «ответственных квартиросдатчиков»!».

В памяти Плещеева имелось воспоминание, как непросто было договориться с хозяйкой. Основным аргументом в их пользу стала именно сезонность сдачи помещений приезжающим. С мая по сентябрь по сто рублей. Рублей четыреста получается, а Плещеев с напарником готовы были платить по сорок рублей в месяц, что в год составляло уже почти пятьсот рублей! И без нервотрепки с поиском квартиросъемщиков каждую весну!

Сорок рублей в месяц — цена здесь и сейчас очень немалая. Но найти помещение для проживания офицерам — та еще головная боль! Гарнизонные офицерские дома были, но всех желающих и нуждающихся вместить не могли. Строились еще дома для семейных офицеров, но… В час по чайной ложке! Так что условия у Плещеева и Гордеева были еще вполне пристойные.

Понятно, что в одиночку, сосед, подпоручик Гордеев, такие траты не потянул бы. Плещеев фактически сейчас платил две трети стоимости найма. Хорошо еще, что часть затрат, пусть и не такая большая, как хотелось бы, возмещалась финансовыми органами корпуса.

«М-да… а ведь раньше представлялось, что офицерский корпус Российской империи — «белая кость и голубая кровь»! Привилегированный класс! Да-да, как же! Может быть, и правда при Петре или чуть позже… До Екатерины примерно — это так и было. А вот с Павла и по настоящее время — уже так не думается! И тенденция такова, что дальше будет только хуже!».

Даже в Отдельном Кавказском Корпусе, где так же, как и Туркестанском округе…

«Ну, это уже — позже, ближе к концу девятнадцатого века!».

Так вот, для «кавказцев» и «туркестанцев» были положены увеличенные, практически удвоенные, оклады содержания. Потом еще всякие надбавки, выплаты…

«Х-м-м… пусть даже в год выходит около пятисот-шестисот рублей. Это — для обер-офицеров! Но ведь и траты-то какие?! К примеру, полный список форменного обмундирования простого пехотного поручика тянет рублей на двести в год. Пусть что-то компенсируется из казны, но далеко не большая часть!

В кавалерии — того больше! Каждому необходимо иметь две лошади. И если одна предоставляется казной, то вторую будь добр купить на свои. И установлены очень строгие требования к экстерьеру лошадей. Такая тянет еще рублей на сто, а то и сто двадцать. Купленный Плещеевым Чёрт — это, вообще-то, неформат! С жиру бесился гусарский корнет. Хотя… До двухсот рублей жеребец стоит. А в гвардии, как говорят, и вовсе — восемьсот, а то и тысяча рубликов отдай за красоту и чистоту породы четвероногого друга!».

В мыслях Плещеев вернулся к своему нынешнему дому и его квартирной хозяйке. Вообще, дела купчихи знавали лучшие времена. Покойный ее муж, царствия ему небесного, что помер около пяти лет назад, был при жизни купцом второй гильдии и дело вел крепко. Однако после его смерти, взявшей бразды в свои руки женщине пришлось переместиться в купеческом табеле о рангах на ступень ниже. И размах не тот, и капитал куда скромнее.

Первый, каменный, этаж ее дома разделялся на две части, в коих были торговые помещения. Справа от входа был отдел галантерейных товаров, а слева продавалась бакалея. Торговала купчиха всем помаленьку: в продаже в лавке были и крупы, и мука с сахаром, сухофрукты и пряности. Здесь же был небольшой ассортимент мануфактуры для покупателей попроще. Даже скобяных изделий и инструментов не чуралась.

На чистой половине лавки была все больше мелочовка: нитки с иголками, мыло разнообразное, небольшой выбор тканей, из тех, что получше. Зеркала и мелкие предметы обстановки — все эти шкатулочки, полочки и прочая дребедень. Но люди покупали! Пусть и не столпотворение было в лавках, но народ и простой, и что почище, заходил.

Прожив год в указанном флигеле, Плещеев немного узнал и о купчихе. Вряд ли бы она потянула дело, но ей помогали родственники: отец, тоже купец, проживавший в Ставрополе; старший брат, купец из Екатеринодара. Так что обозы, хоть раз в месяц, да приходили в лавку Белозеровой, обновляя ассортимент и запасы товаров. В свою очередь, Белозерова скупала что-то в окрестностях Пятигорска. Насколько знал корнет — в деле были шерсть, домотканина, вино, а также разные пряности. Все, что могли дать в товарооборот местные казачьи станицы и аулы аборигенов.

Единственный сын купчихи, юноша лет пятнадцати, учился в реальном училище Ставрополя и овладевал наукой «купи-продай» в лавках деда. Сама Варвара Прохоровна здесь в лавке не стояла, ибо невместно! Она же не лавочница какая-то, а купчиха! Для этого у нее был младший приказчик, по сути — продавец, паренек по имени Петр. Имелся и старший приказчик — Захар, который и ездил по ближним населенным пунктам, закупая всякое-разное.

Старший приказчик доводился какой-то родней купчихе, был невысок ростом, щупловат, трусоват, хитроват. Довольно неприятный тип, который совмещал в себе изрядную долю угодливости с проскакивающей в разговоре нагловатостью. Захар этот с женой проживал в другой стороне двора, в небольшом домике, который Плехов обозвал бы летней кухней.

«Лисовин, одним словом!».

В хозяйстве Белозеровой имелась еще и кухарка, довольно пожилая женщина по имени Авдотья, которая жила в комнатушке при кухне.

Казалось бы — какое дело корнету Плещееву до всех этих мещан? Но ведь зима была длинной, зачастую дождливой и промозглой, а молодой ум пытлив, и потому частенько наблюдал корнет бытовые сценки купеческой усадьбы и слышал обрывки разговоров. Отчего и сложил для себя мнение.

«Ну скучно же было, просто — скучно!».

Некрас остановил коляску возле ворот, открыл их широкие тесовые сворки и завел экипаж во двор.

«Интересно посмотреть вокруг уже своим взглядом, а не довольствоваться памятью Плещеева!».

— Сейчас, ваш-бродь, лошадь обихожу, коляску поставлю, а там уже и ужин вам подам! — уведомил денщик Юрия.

«Дом, милый дом! М-да…».

Комната его была все же не такой маленькой, как представлялось. Чуть вытянутый прямоугольник «квадратов» на двенадцать или чуть больше. Но вот интерьер, если можно это так назвать? Как и помнилось — небольшой стол у окна с цветастыми занавесками во двор; стул возле стола; шкаф на три створки; и узенькая, прямо-таки девичья, кроватка.

«Надо что-то менять! Если мне тут предстоит хоть сколько-то долго жить, так с тоски же взвоешь от такой спартанской обстановки. Сибаритствовать мы, конечно, не будем, но и влачить такое существование я не согласен. Бедность, она, само собой, — не порок, но… Интересно! А как сюда пригласить даму? И-и-и… а прилично ли будет, если за стенкой, пусть и не дощатой перегородкой, а все же потолще, но — находиться денщик, который вечно чем-то брякает, стукает и бухтит-бухтит постоянно! А без этого, в смысле — без дамы — никуда! Это я уже отчетливо «осюсяю». Пусть Плещеев корчил из себя аскета и монаха, но я таким точно быть не хочу!».

Юрий вспомнил, что он обещал Грымову и Ростовцеву слова песен, но бумаги не обнаружил. Какие-то писчие принадлежности имелись, но явно, явно корнет не страдал излишней склонностью к эпистолам.

В раздумье Плещеев вышел во двор.

«Ага! Небольшая конюшня и даже каретный сарай тут имеется. Помню, пришлось нанимать людей, чтобы отремонтировали крышу, которая начала протекать!».

Между флигелем и строением для транспорта имелся еще какой-то навесик, типа беседки. Довольно уютно засаженный кустами, по причине осеннего времени — неопределяемыми.

Двор флигеля и хозяйской половины разделял немалой высоты забор, сложенный из дикого камня. Забор явно нестарый, сложен, скорее всего, уже после решения о сдаче в наем этого флигеля и части двора. Но вот калитка в заборе есть!

— Некрас! — зайдя на конюшню, окликнул денщика Плещеев, — Послушай! А для чего калитка в заборе? Мы что — туда ходим?

Некрасудивленно повернулся к корнету:

— Так как же, батюшка… У нас же вон, в углу двора, погреб хозяйский с ледником в нем. Кухарка-то, Дунька, сюда же часто бегает. То одно, то — другое! Да и я туда разное складываю. То маслица на базаре прикуплю, то мясца кусок. Где ж это все хранить, как не на леднике? Или запамятовали, ваш-бродь?

— Да голова что-то плохо соображает. То ли от того удара татарского, то ли от попойки вчерашней еще не отошла! — «отмазался» Плещеев.

— Вот! А я и говорю — меру-то знать надо! — вздел к крыше конюшни кривоватый палец Некрас.

— Ну, ты это брось! — отмахнулся от морализаторства Юрий, — Можно подумать, что сам в молодости трезвенником был!

Денщик смутился:

— Это — правда! И я был тем же грешен. Вы уж простите меня, батюшка. Старею да глупею!

Плещеев хмыкнул:

— Был он грешен! А сейчас — что же, праведником заделался? А ту же кухарку, Дуньку, кто по углам прижимает?

Денщик смутился еще сильнее:

— Так ведь, барин… Я ж не вовсе старик! Есть еще порох в пороховницах. Хоть немного, да — есть. Дак вить… Она вдовая и бездетная. Грех тут невелик, так мне мнится. И ведь еще что… Я же когда болел, кто бы вас с подпоручиком тогда кормил? А так… я к ней с ласкою, дак ведь и она когда поможет.

— Да ладно, брось, старина. Я тебя и не виню… Признаюсь… мне и самому как-то… На дам и барышень без дрожи в чреслах смотреть уже невмочь. Даже на простых баб уже начал заглядываться! — признался корнет.

«А что? Некрас — он сейчас вроде «дядьки» для корнета. В некоторой доли откровенности убытка не будет!».

— Да, ваш-бродь, то — так! С ними подчас — горько… Змеево семя же, бабы эти! Но ведь и без них совсем тошно! Только я вам тут не советчик. У вас… у благородных-то… все как-то не так. С подвывертом!

— К-х-х-м-м… А вот у этого, у Захара… Что за баба, жена-то его?

— Парашка-то? Х-м-м… ну как сказать? Дура дурой, если по правде! — почесал затылок денщик.

— М-да? И почему же она дура?

— Ну так… известно же… Дура, в общем. Что не скажешь — вылупит свои глаза коровьи и в ответ — ни бе ни ме! Или хихикать начнет. Дура, одним словом! Хотя по хозяйству вроде бы все делает. Она же за горничную у купчихи, где прибраться, что помыть или постирать. Да ваше же исподнее, да все эти простыни, полотенца я же ей и ношу.

Юрий наморщил лоб. Припоминалось, что Парашка эта — молодая бабенка лет двадцати пяти. Довольно высокая, повыше мужа будет. Только вот на лицо… Что твоя англичанка: рот маленький, губы тонкие, а нос… Нос у нее был вроде и нормальный, ровный такой. Но — больше пристал мужчине, чем женщине. Большеват, получается. Не красавица, в общем. Но — не толстая. В теле, нормальная такая!

— А что, Некрас, может переговорить с ней, чтобы она и у меня убиралась, а не только стирала? Что тебе самому прибираться? Да и баба все же поаккуратнее это делает, дело исконно их, баб, то есть.

Денщик спрятал улыбку, почесал затылок:

— Да что ж не поговорить? Поговорю. Только вот вонючка эта… мужик ее — Захар! Хотя… там такая пройда да сквалыга. Если Парашке полтинник сунуть, думаю, и сойдет. Опять же… Отберет же он у нее эти копейки! Точно отберет! Но то уже не наше дело, так ведь, барин? То — дела семейные, нам туда соваться не след!

— Я что хотел еще спросить… Надо как-то деньги наши посчитать, сколько да чего. Хочу в комнату себе другую мебель заказать. Может, ковры на стены и на пол. Чтобы уютнее было.

Некрас задумался:

— Вроде и должно хватить. Только… Может, подождать, пока казачки за трофеи отдадут? Тогда бы посвободнее было.

— Ладно, то не горит совсем. Просто уюта вдруг захотелось…

Утро показало, что Некрас был прав: перед Плещеевым встала дилемма — в чем ехать «на ковер» к начальству? Надеть «парадку»? Несколько глупо, как представлялось. Что это — торжественное построение в честь престольного праздника? Вицмундир? Тоже как-то… не то. Решил все же — вицмундир, только не бикорн же надевать, в самом-то деле? Нарушив устав и продемонстрировав некую вольность в ношении мундира, присущую именно «кавказцам», напялил на голову фуражную шапку, она же — «фуражка». Цвет ее был — черная тулья, выпушка и околыш — серебряные, то есть полностью соответствовали цветам полка, а вот черный кожаный лакированный козырек — это дань моде Корпуса.

С удовлетворением заметил, что в штабе никто на сию вольность с головным убором внимания не обратил. Ждать вызова начальства тоже не пришлось, его сразу же приняли.

Командующий Моздокской линии… Хотя, если быть точным — начальник левого крыла Черноморской кордонной линии и Владикавказского отряда! Если проще, как принято у подавляющего большинства «кавказцев», — Моздокская линия. Так вот, командующий линией, генерал-майор фон Таубе, был в своем кабинете не один. Здесь же находился и квартирмейстер линии, подполковник Веселовский.

Начальство было настроено по отношению к Плещееву явно доброжелательно. Дали понять, что про вчерашнюю попойку в лазарете уже в курсе, мягко пожурили. Ну, право слово, никого не убили, гнусно и грязно не домогались, даже в воздух не стреляли. То есть общественный порядок и благочиние никоим образом не пострадали! А потом и вовсе:

— Давайте-ка, корнет, без чинов! — предложил фон Таубе и заказал адъютанту самовар, — Нам, с Петром Васильевичем…

«А Петр Васильевич — то, стало быть, Веселовский? Ага. Начальство нужно знать, господин корнет! Двойка вам за субординацию и знание службы!».

— Нам с Петром Васильевичем в целом уже известно, что произошло две недели назад, но хотелось бы знать, так сказать, из первых уст!

«Как там в Наставлении Петра значилось: «Вид иметь лихой и придурковатый…»? Вот так и играть будем!».

Когда принесли чай, корнет… «как в дурном анекдоте — чаи с начальством распиваю!», расположившись с начальствующими лицами за столом, чуть запинаясь, начал рассказ:

— Я ведь, господа, честно признаться… Сомлел. То есть солнце пригрело, я и задремал. И момент нападения как есть… проспал. От неожиданности дал шпоры коню и вот — унессявперед. А за мной трое горцев увязались. И что делать? Конь-то у меня — огонь! И я бы ушел от них, только про казаков вспомнил. И, верите, нет — встал как вкопанный! А тут эти… трое из-за поворота! Вот я… с испуга и выпалил в них из двух пистолетов. Повезло! Двоих «ссадил». А третий… Ох и ловок, чёрт, оказался! Вертится, вертится передо мной. Я никак по нему попасть саблей не могу. А он… как наскочит, так — фьють! Кивер мне разрубил. Другой раз наскочил — ментик пополам и плечо ожгло. Я к нему поближе, а нет — шалишь! Не дается! В третий раз по лицу мне прилетело, чешуя ремня подбородочного — только серебром звонким разлетелась! Думаю — все, в четвертый раз он мне голову снесет. И так мне обидно, господа, стало, что я в сердцах в него саблю кинул!

Было видно, что рассказ командиров взял за живое. К словам Плещеев щедро добавил мимики, жестов. Правда, чуть не расплескал чай из чашки! Немного осекся, посмотрел виновато на слушателей.

— Х-м-м… а дальше что? — поторопил Веселовский, поглядывая с улыбкой на Таубе.

— А что дальше… Отбил он мою саблю, в кусты зашвырнул! Ну, я тогда штуцер-то из кобуры и — бах! В него. Он — с коня долой! Хлебнул я вина хлебного из фляжки, думаю — казачков-то выручать надо, порубят их там без меня. Зарядил оба пистолета и штуцер… Они у меня новомодные, казенные, с патронами пистонными — быстро управился. И — назад, на подмогу! Там — издалека — бах в одного! А что делать — вдруг и остальные такие же ловкие, как прежний? А потом и еще двоих, из пистолетов. К казакам подскакал, а они уж с оставшимися и сами управились. Вот…

Генерал с полковником на протяжении рассказа доброжелательно улыбались, даже посмеивались, переглядывались.

— Как вас послушаешь, Юрий Александрович, так все как-то… просто получилось. Бах — одного, бах — другого! — пожал плечами Таубе, — А пятерых абреков в стычке победили.

— Да, пятерых из восьми нападавших! — кивнул Веселовский, — А четверо опытных казаков — только троих, общими усилиями. Да-с… Корнет, года на линии не прослуживший!

Командиры помолчали, потом квартирмейстер поднялся и указал Плещееву:

— Давайте-ка, голубчик, лечитесь, выздоравливайте! А как доктора позволят, приступайте к службе!

Поняв, что прием окончен, корнет встал, кивком отдал воинское приветствие, только вот щелкнуть каблуками не получилось — мягкие ботики гусара такого не позволили!

— М-да… Как будто бы и случайно все получилось! — задумчиво пробормотал Таубе, — Молодцом, корнет! Продолжайте службу, а за царем служба не пропадет!

«Где-то я такое уже недавно слышал. Или сам говорил?».

Уже возле дверей Плещеев задержался и как бы в раздумье протянул:

— Вроде бы и случайно… А может — с перепугу?

— Как? Как вы сказали, корнет? — опешил Веселовский, — С перепугу?

— Я вот подумал… Если бы нападение не было для меня столь внезапным… смог бы я такое проделать? Сомнения меня берут. Вот и получается — с перепугу!

Выходящего из кабинета корнета провожал взрыв хохота. Уже закрывая дверь, Плещеев, так же как и адъютант генерала, поручик Рузанов, услышал:

— Нет, вы слышали, Ваше превосходительство — с перепугу! Пять абреков — с перепугу! Это же надо…

— Да-с, Петр Васильевич! Как бы нам с вами все подчиненные части так перепугать? Мы бы и Шамиля скрутили да в столицу увезли…

Рузановудивленно прошептал:

— Это вы что им такого рассказали, корнет?

— Да так… Анекдот по случаю вспомнил. Всего доброго, господин поручик!

Провожаемый ошарашенным взглядом адъютанта, Юрий вышел из приемной начальника линии.